Из письма к Ф. Д. Остроградскому 18 страница
К. Станиславский
11 -- IV-- 1934 Ницца
300*. Из письма к Р. К. Таманцовой
18 апреля 1934
Дорогая, милая Рипси!
Подтверждаю письмо Николая Васильевича и Ваше от 4 апреля с/г. и иду по статьям.
Опаздываю с ответом, потому что сейчас как раз идет переписка всего, что я за это время написал по книге (главы "Речь" и "Темпо-ритм". Скажите об этом кому следует, кто читает мои рукописи. Эти главы написаны вновь).
По-видимому, и мои и Ваши письма пропадают. О том, что я переписываю главу о речи, я уже писал Вам. Повторяю на случай потери того письма.
По правде говоря, я бы с большим удовольствием жил в Узком, чем в доме отдыха с незнакомыми. Если б Ваши хлопоты оказались трудными, то я могу согласиться и на Узкое. Может быть, туда можно будет доставлять воду в автомобиле. А есть ли в доме отдыха доктор и сестры милосердия?
...Очень интересно, что Вы пишете о Мейерхольде. Он всегда был натуралистом, но без актеров, которые могут играть просто и хорошо. Научить их не может и потому принужден маскироваться всевозможными выдумками. Правда, что праздновали его шестидесятилетие? 1 Если да, то Вы сделали большую ошибку, не написав мне об этом, так точно как и о юбилее Токарской и Соколовской. Последним двум я послал письма. Получили ли они их? Напишите про Мейерхольда.
Очень интересны беседы Владимира Ивановича с актерами. Это очень важно2. Не мешало бы на этих беседах затронуть тему об этике и дисциплине и еще о коллективности творчества и всего театрального дела: что значит любить театр в себе и себя -- в театре. Третья студия добивается такой дисциплины благодаря постоянным беседам на эту тему. Одно время, как мне рассказывали, эти беседы прекратились, и сразу дисциплина ослабла.
|
|
|
Здесь часто слышишь о наших Олимпиадах. По-видимому, они становятся популярными. Это хорошо и лестно для театра и прибыльно для страны.
Портреты получил, спасибо. Но не знаю, оставлю ли их внучкам. Уж очень нелепы эти огромные дурацкие руки на самом первом плане.
Очень рад за Вас, за премию и за отзыв Немировича. Поздравляю, это большая победа.
...В смысле здоровья я поправился и начал даже полнеть. Вначале я очень похудел. Не очень доволен я Марусей. Она могла бы лучше поправиться. Нервы ее совсем неважны. Боюсь прощания с детьми и для нее, и для себя.
...Очень приятно, что моя книга расходится, но ведь они выпускают не все количество, а по малым частям. Не пойму, на каком съезде говорилось, что моя книга стоит на третьем месте после Пушкина по тиражу3.
Не помню, кто это С. Д. Балухатый, когда и где я мог ему обещать мизансцены "Чайки". Пока я не просмотрю экземпляр -- ничего не могу сказать. Думаю, что все мои заметки очень устарели. Кроме того, неудобно выпускать мою мизансцену именно теперь, когда театр возобновляет пьесу по-новому: получится тон протеста и вызова с моей стороны 4. Пока я не окончу двух моих первых книг по системе, я никаких работ не смогу взять. Впоследствии я думаю делать мизансцены некоторых классических пьес Шекспира. Тех, которые мне не удалось на своем веку сыграть.
|
|
|
Это правильно, экземпляров "Чайки" и других нельзя выпускать из Музея.
Письмо, в котором Вы писали о юбилее Соколовской, не дошло до меня.
Вы пишете, чтоб я написал хоть приблизительно, когда явернусь. Пишу самый крайний срок. После первого мая, если не будет забастовок, выеду отсюда. Дней семь-десять отдохну а Париже, потом пять дней -- в Берлине. До или около 20 мая буду в Москве.
Вся моя забота, чтобы не получить по возвращении гриппа. Я понял, что он мой главный враг. Надо думать, что теперь, к моему приезду, эпидемия окончится. Скажите, что если погода позволяет, чтоб проветривали комнаты и выставили по одному окну в каждой комнате.
Получил письмо от Горчакова. Скажите, что благодарю за сведения о "Мольере", но что ответить ему я не успею.
Без секретаря у меня очень много писания, не считая книги, которую надо во что бы то ни стало кончать, чтобы расплатиться с здешними долгами.
|
|
|
Николая Васильевича очень благодарю за его письмо.
Пишите короткие бюллетени о здоровье Москвина. Напишу ему письмо, пришлю на Ваше имя. Передайте, когда можно будет 5.
Обнимаю Вас, Николая Васильевича, Николая Афанасьевича (как его здоровье?). До скорого свидания.
К. Станиславский
Ницца. 18/IV 1934
301*. З. С. Соколовой
19 --IV--34
Ницца
19 апреля 1934
Милая, дорогая и любимая Зина!
Пишу тебе с большим опозданием, не по своей вине. Надо было перед отъездом переписать все, что я написал здесь (заново две главы: "Речь" и "Темпо-ритм")1. Страшно трудные главы, которые задерживали книгу. Не знаю, что вышло, но лучше сделать не смогу, так как главы мучительно трудные. Сказать то, что мне нужно, не залезая в дебри науки; так, чтоб было все время интересно и разговорно, жизненно. Вопрос переписки здесь сложный. Начать с того, что машинки здесь не достать. Нужно писать рукой, да еще с моей ужасной рукописи, которую я сам плохо разбираю. Приходится сначала исправлять самую рукопись, многое из нее самому диктовать, а после переписки снова исправлять массу ошибок. А главы огромные. По 100 страниц каждая. Второй раз такой каторжной работы не выполнишь, так как в Москве ее между делом не осилишь. Необходим длинный срок полного, изолированного спокойствия, которое можно найти только здесь, вдали от Москвы. Переписка спешная, так как мне страшно ехать назад с одним черновым экземпляром. Ну как вместе с багажом потеряется или будет отобран на германской границе?
|
|
|
Перечитывал твои письма, отлично описывающие московские настроения в театре. За сведения обнимаю тебя и благодарю. Из вопросов, которые требуют ответа, -- два. Первый, опозданный: должна ли ты была соглашаться на просьбу Александра Григорьевича2 помочь ему создать более приличную атмосферу в театре? Этот вопрос теперь имеет смысл лишь общий, принципиальный. Другой вопрос -- о твоих постановках, педагогике и, в частности, о "Сельской чести".
Начну с первого. Вопрос щекотливый, по которому мы не раз говорили и не договаривались. Мое мнение, что ты хорошо сделала, пойдя на уступку ради упорядочения коллективной работы и общего настроения. Театр -- область особенная, наиболее трудная из всех существующих искусств. Коллективная работа и творчество требуют огромного такта и чуткости к общему состоянию и атмосфере всей работы театра. За общим настроением постоянно приходится зорко следить, его постоянно надо подогревать или охлаждать по мере надобности. Бывают случаи, когда с болью в душе приходится пожертвовать, частично, художественной доброкачественностью. Режиссер должен уметь создавать подходящую атмосферу для работы. Нередко чрезмерная прямолинейность и непоколебимость вредны для общего дела театра. Правда, бывают случаи, когда нельзя допускать никаких отклонений от строгой художественной или административной линии. Думаю, что пятисотый спектакль пьесы не является таким моментом. Надо освежить заигранную оперу, надо дать какое-то удовлетворение и тем, кто в течение 500 спектаклей тянул трудную лямку. Сыграть такое количество спектаклей более или менее добросовестно -- вещь нелегкая. Важно освежить сквозное действие так, чтоб опера опять ожила на несколько времени. Самый спектакль-юбилей не имеет большого значения 3. Раз сыграют хорошо, а потом опять все пойдет по-старому. Вот если ожили сквозное действие и сверхзадача, тогда обновление окажет свое действие надолго. Это трудная и важная режиссерская задача. Для таких случаев в музее театра должно быть какое-то режиссерское наставление, напоминающее всю линию постановки пьесы. Прочтя такое наставление, актеры должны вспомнить и почувствовать все то, что когда-то их волновало. На твою долю выпала трудная и тяжелая, но важная работа. Надо было бы проделывать ее со всеми операми репертуара, чтоб не давать актерам уходить в штампы. Меня волнует то, что эта работа пришла и легла на усталые нервы. В твои годы надо экономно тратить силы. Я этому искусству учусь, а ты еще не сознала необходимости в известные годы научиться заставлять работать других, а самому направлять.
Я намереваюсь в будущем проводить этот метод: задавать работу и уроки, направлять, а заставлять работать при себе -- других. Этим способом, я думаю, можно скоро выработать молодых режиссеров. Посмотрим, как мне это удастся. У тебя теперь есть такие помощники -- Гриша, Наташа4, может быть, еще кое-кто из твоих учеников.
Теперь перехожу к другому вопросу. Положа руку на сердце, если меня спросят: как я думаю, хочет ли З. С. Соколова быть режиссером в нашем театре? -- я бы сказал, что нет. Так мне памятны твои определенные заявления по этому вопросу. "Сельская честь", "Шелога" казались мне педагогической работой. Этот спектакль не был определенно поставлен и проведен как ближайший, репертуарный. Он не был утвержден и Наркомпросом. Отсюда и неправильный взгляд на него. Мало того. Ты сама еще не определила состав этого спектакля. Из чего он состоит? Одна "Сельская честь" не является еще спектаклем. "Дон Пасквале" -- это утвержденный и внесенный в репертуар спектакль. Это целый спектакль. "Ирландский герой" -- тоже. "Виндзорские проказницы", как самостоятельная актерская работа, тоже введены в репертуар "Кармен". Все это активы театра, на которые в промфинплане есть соответствующие статьи, за которые мы, ведущие дело, ответственны. Вот почему лица, ведущие театр, обязаны толкать эти плановые работы. Поставь и твою работу в эти условия, чтоб это был плановый спектакль, и сделай распределение ролей -- в координации со всеми другими спектаклями. Только тогда работа может правильно наладиться. Я ни секунды не сомневаюсь, что когда дело будет поставлено так, то все ведущие наш театр будут счастливы, что ты вернулась к режиссерской работе, да еще с молодежью. По возвращении я помогу тебе поставить этот вопрос на правильную линию. Пока же, если нужно, прочти, что я пишу, если это поможет и разъяснит неопределенность положения твоей работы.
Вот педагогическая работа все еще не налаживается правильно. И в этой области надо составить себе правильный взгляд, а именно: не будем забывать, что пока наше дело в Наркомпросе считается театром, и только. Педагогическая работа, которую ты так усердно и плодотворно ведешь,-- это сверх программы. Пока еще не удалось сделать и получить средства для маленькой оперной Академии, в которой все могло бы быть поставлено на верную линию. Мне обещал Борис Юрьевич5, с помощью практикума, найти средства на жалованье 10--15 человек, которые не будут взяты в хор и будут предоставлены для студийной работы. В каком положении это дело -- не знаю, но по приезде я его в первую очередь выясню. Вот тогда твои совершенно законные и понятные педагогические требования можно будет исполнить. Пока же, как я несколько раз объяснял, у нас не школа, а занятия и легкая подготовка хоровой группы. Эта неясность и неопределенность школьного нашего дела, если подходить к нему с должными требованиями, могут создавать лишь одни разочарования. Трудно будет в скором времени наладить это дело с Наркомпросом, но при таком деятеле, как Александр Григорьевич, я надеюсь, это можно будет провести.
Подумай, как ты будешь отдыхать летом. Надо тебя устроить в хороший дом отдыха. У меня есть один план устроиться вместе с тобой в одном месте. Не знаю, удастся ли и захочешь ли ты сама. Зная твои привычки, я думаю об отдельной комнате для тебя. Пишу это как предложение. Не уверен, что это удастся. Пусть это не путает и пока не изменяет намеченных, быть может, тобой других, более близких к осуществлению планов.
Еще: по вопросу школьного дела было бы чрезвычайно важно показать кому следует результаты твоей работы. Как жаль, что показ не состоялся. Надо непременно его довести до конца.
Мы готовы к отъезду каждую минуту. Задержка лишь в деньгах. Когда так или иначе обеспечу себе проезд и застрахую себя от возможных случайностей в дороге, тотчас же выедем. Не хочу трогаться в путь до 1 мая. Неделю, 10 дней передохну в Париже, 3--5 дней в Берлине. Между 20-м и 25-м буду, надеюсь, в Москве. Сегодня узнал, что в Варшаве 2 градуса мороза (?!).
Не перечитываю письма, а то не пошлю его, а новое написать не успею. Не сердись, что написано путано. Очень много писания выпадает на меня без моего прежнего секретаря -- Игоря. Обнимаю, люблю, думаю. Володю целую, всем, кто помнит,-- привет.
Твой Костя.
Как Собинов? Принят ли? Сумел ли себя поставить?
302*. И. М. Москвину
22/IV 34. Ницца
22 апреля 1934
Дорогой, милый и любимый
Иван Михайлович!
Очень огорчен, узнав о Вашей болезни. Но сегодня получил телеграмму о том, что Вам лучше, и порадовался от души. В смысле "пиелита" -- мы с Вами сроднились. По опыту дам Вам совет: обедайте и завтракайте не за общим столом, а у себя в комнате. Пусть Вам приносят туда только то, что полагается. Если не дразнить глаза и нос вкусными, но вредными блюдами, диету держать не трудно. Диета же в Ваши годы -- вещь хорошая, обновляющая. Хуже то, что придется отказаться не только от завтраков и обедов, но и от ужинов, особенно в хорошей компании, и ничем их не заменять, даже дома. После 7 часов вечера и до следующего дня забыть об этом удовольствии. А проголодаетесь -- скушайте яблочко сырое, а пить захочется -- попейте водицы. В первое время это кажется страшным лишением, но когда привыкнешь, начинаешь удивляться и жалеть себя, что не делал этого раньше. Удивительно, до чего мало нужно человеку для того, чтоб быть сытым и здоровым. Удивительно, сколько лишнего может есть человек и как это ему вредно!
Очень соблазняю Вас такой диетой, так как она необходима, чтоб хорошо себя чувствовать.
Скоро мы увидимся, и я на словах буду горячо Вас убеждать.
Если б не расставание с детьми, я бы с радостью возвращался, так как очень мне не нравится здесь, за границей. Настроение -- отвратительное, отношение к русским -- скверное, народ здесь изгадился до последней степени. Что касается театров -- сужу по чужим отзывам, -- их здесь нет, до такой степени все в этой области опошлилось и упало.
Моя жизнь протекает здесь -- на крыше. Там огромная площадь, по которой я шагаю свои узаконенные пятьсот шагов среди дымящих, воняющих труб и вентиляций пятиэтажного дома. Но когда ветер с моря, здесь воздух чудесный.
Насчет климата и погоды жаловаться грех. Зима была замечательная. В то время как кругом повсюду были лютые морозы со снегом, только в Ницце все время было тепло. Даже обычно плохие месяцы, как, например, март, были хорошие. Только теперь погода сконфузилась: март перешел на апрель, холодно, сыро и дожди. Пишут, что у вас в Москве по части погоды плохо. В Варшаве 2 градуса мороза, в Париже -- тепло. Главная моя забота -- не захворать на обратном пути по дороге и не заразиться и не простудиться по приезде в Москву. Как только справлюсь с деньгами и выяснится вопрос о здешних забастовках, двинусь в путь и если все благополучно, то числа 20 мая думаю быть дома и застать театр в Москве.
О том, что происходит в МХАТ, я знаю мало. По-видимому, от меня скрывают. Плохой знак! А как нужно для Европы, чтобы у нас было блестяще!
Я всю зиму много писал и, кажется, закончил книгу, которую я никак не мог бы дописать в Москве, среди дел. Это большая гора с плеч. Недавно вышла здесь на французском моя первая книга ("Моя жизнь в искусстве"). Издание хорошее, но очень дорогое. Пока еще не знаю, что пишут и как встречена книга. Торгуют ту же книгу для Италии и для Швеции.
Сам я, как уже писал, никуда не выезжаю, если не считать исключения. Днем поехал смотреть фильм Шаляпина "Дон-Кихот"1. Чудесная фигура и грим. Бездарный режиссер. Голос Федора Ивановича неузнаваем в говорящем кино. Получился совсем другой тембр. Говорит он по-французски очень плохо. Старается подделаться под французскую декламацию, вместо того чтоб научить их, как нужно играть. Словом, фильм неудачный.
Если б я захотел Вам рассказать еще что-нибудь о своей жизни, мне бы пришлось сочинять. Самая тихая семейная, домашняя жизнь. Здоровье мое наладилось. Пиелит совсем поправился, что же касается сердца, то и оно лучше, но, конечно, не совсем. Хотел Вас позабавить своими рассказами, но вижу, что не удалось, потому что рассказывать-то и нечего. Так однообразна и замкнута наша жизнь здесь -- ни мы никуда не ездим, ни к нам никто. Простите, если не очень Вас отвлек и забавил, чтоб отвлечь Вас от болезни. Не моя в том вина.
Обнимаю Вас и милую Любовь Васильевну2. Детям поклоны. Будьте крепки и верьте моей дружбе и искренней любви.
Жена и дети вместе с внучкой шлют приветы.
Ваш К. Станиславский
303*. Л. В. Собинову
4 мая 1934 (почт. шт.)
Ницца
Милый и дорогой Леонид Витальевич.
Сейчас получил Ваше интересное деловое письмо и сейчас же сажусь отвечать Вам, пока по самым спешным вопросам.
Только маленькое отступление. Очень хочу видеть в Вас и личного друга моего и семьи, и друга театра. Ловлю Вас на хороших словах 1.
Гастроли -- наше зло, и особенно для меня. Весна и осень -- это как раз те месяцы, в которые я мог бы выезжать в театр и усиленно работать, так как на всю зиму меня запирают, точно под домашний арест.
Второе зло -- это канцелярское подгоняние постановок по промфинплану2. Но тут приходится иметь дело с людьми, совершенно не понимающими именно нашего дела и некоторых условий работы. Нормально Художественный театр в лучшем случае ставит две постановки в год, которые держатся десятками лет на репертуаре. Другие театры ставят много пьес на сезон, на два, за некоторыми отдельными исключениями. Разница: поставить на десять лет, на вечные полные сборы, или на два сезона -- с неполными сборами. Совершенно два разных метода. Один постановочный, на трюках режиссера, другой -- педагогический, для роста актера. Мешать ремесло с искусством "есть тьма охотников, я не из их числа". От нас требуют и создания кадров и "продукции" (в кавычках). На эти требования мы ответить не можем; что же касается меня, то я не могу ответить на это, потому что, во-первых, болен, а во-вторых, всю жизнь боролся с халтурой. Это канцелярское требование, и приходится против желания отписываться, так как люди не понимают тонкостей искусства.
Кроме того: в нашем театре -- две труппы, но ведь театр-то -- сцена, мастерские, репетиционные помещения и проч. -- один. Хотят, чтоб в одном театре были двойные постановки. Нет, в нашем театре при наших условиях (при одной, или двух, или десяти труппах) можно поставить максимум три оперы (одну -- мы, две -- Немирович. Или две -- мы + одну -- Немирович). Немирович -- больше на форме и потому ставит скорее. Мы больше углубляем, и это несравненно долже и труднее.
И этой простой вещи канцелярия не понимает.
Остается делать maximum того, что можно. А можно сделать много. Например: Художественный театр давал в некоторые годы до пяти постановок в сезон: "Горячее сердце", "Декабристы", "Продавцы славы", "Сестры Жерар" и генеральную репетицию публичную "Турбиных".
Эти пьесы были распределены так, что актеры не играли больше как одну роль. Репетиции шли одновременно. И все эти пьесы выпускал я один, так как Немирович с своей труппой был в Америке. Такая заблаговременная заготовка давала возможность изредка блеснуть количеством.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 189; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!