Из письма к Ф. Д. Остроградскому 14 страница
Я считаю, что для дела приезд ее не принесет пользы. Если же дать ей отдохнуть здесь до весны, то надо надеяться, что в мае она сможет возобновить работу в театре.
Мария Петровна будет сама писать Вам просьбу о разрешении ей продления отпуска.
Материально ей придется, как это ни трудно, обойтись тем немногим, что есть. Кое-что я смогу ей оставить из денег, данных нам на поездку. Благодаря жизни у Киры в даровой квартире, благодаря ее почти голодной диете ей нужно немного. Других расходов нет, так как она ровно никуда не выходит и живет на крыше.
Все эти условия жизни привели нас сюда и дали возможность продлить отпуск. И теперь как-нибудь Мария Петровна проживет до весны. Вопрос и задержка только в разрешении.
Теперь мне хочется поблагодарить Вас за Ваши милые и заботливые телеграммы после премьеры "Талантов"2 и "Фигаро" 3. Спасибо за Ваши заботы о "Талантах", за ввод Василия Ивановича4 и за то, что не дали выпустить спектакль халтурно.
Я думал приехать к юбилею. Но так как после Royat чувствовал себя плохо и в последнее время, благодаря желудку и нервам, стало нехорошо с сердцем, меня уложили в кровать, в которой и пишу Вам сейчас лежа. Лишь только оправлюсь настолько, что можно будет выехать, -- двинусь в Париж, передохну там, акклиматизируюсь и поеду в следующий этап, где проделаю то же.
Обнимаю Вас. Поцелуйте лично или заочно ручку Екатерине Николаевне. Мише -- привет.
|
|
|
Всему театру шлю привет.
Ваш К. Станиславский.
Черновик моего юбилейного приветствия послал с avion Рипси для переписки. Уверяют, что прибудет к сроку.
286*. Коллективу Московского Художественного театра
20 октября 1933 (почт. шт.)
Ницца
Поздравляю Вас с тридцатипятилетием не простой, а боевой жизни нашего дорогого юбиляра. В этой жизни часы считаются за дни, а дни -- за годы.
Проходили мировые события, войны, революции, каких не знала еще история; ломались и создавались вновь основы государств, общественности, нравственности, религии, науки, искусств; проходили толпы людей разных поколений, возрастов, национальностей, сословий, культур; объезжали города своей страны, Европы, Америки; была работа на фабриках, заводах, в деревне, на фронтах. Были успехи, овации, поражения, признание, нападки, победы, кризисы, возрождение; искали, находили, теряли, создавали вновь; умирали, приходили новые, плодились студии и театры!!
Через все эти годы и события юбиляр неизменно нес свое credo {верю (лат.); в переносном смысле -- убеждения.} и боролся за вечное в искусстве.
Сегодня, в день своего тридцатипятилетия, МХАТ -- жив, признан и заботливо охраняется ЦИК'ом.
Вот формуляр юбиляра!
|
|
|
Порадуемся, вспомним тех, кто создавал, поддерживал, помогал и ободрял юбиляра в трудные минуты! Поблагодарим от души тех, кто его признал, спасал и теперь охраняет! Почтим память дорогих людей, ушедших от нас! Будем заботливо беречь стариков, создававших театр, во главе с Владимиром Ивановичем! Будем любить и ценить средников, молодежь, всех без исключения работников театра, способствующих его процветанию и жизни.
Да здравствует юбиляр, пусть он никогда не стареет, вечно обновляется, хранит свое credo и ищет вечного в искусстве!
Станиславский
287*. Б. Ю. Чернявскому
Конец октября -- начало ноября 1933
Ницца
Дорогой Борис Юрьевич.
Не знаю, кто прислал мне телеграмму о премьере "Севильского" и его успехе1. Обращаюсь с благодарностью к Вам как к представителю театра и очень прошу поблагодарить за извещение и поздравить всю труппу, дирекцию, режиссеров, артистов хора, дирижеров, музыкантов, концертмейстеров, сотрудников, помощника [режиссера, заведующих постановочной и сценической электрической частью, костюмеров, портных, гримеров, бутафоров, всех рабочих сцены и мастерских и всех работников театра без исключения.
Шлю мое искреннее поздравление художнику Нивинскому и нашей великолепной, единственной Надежде Петровне Ламановой.
|
|
|
От души радуюсь за удачное окончание нашей трудной работы.
Вас и Александра Владимировича2 поздравляю особо, так как знаю, скольких забот, неприятностей и хлопот Вам стоил этот спектакль.
После генеральной и спектакля мне телеграфировала об успехе О. Л. Книппер, Егоров и кое-кто [еще] написали короткие записочки с выражением больших похвал.
Очень рад, что наш театр немного ожил и проявил себя.
Я не посылал Вам телеграммы потому, что перед отъездом превратился в Гарпагона. Послать телеграмму здесь -- это целый капитал.
Опаздываю же я с письмом потому, что опять расхворался, благодаря чему мой отъезд отсюда задержался.
О нашем театре знаю только, что он был в Харькове, о чем написал мне в письме Владимир Сергеевич3. Больше не знаю ничего из того, что у вас делается, что репетируется, какие планы.
Знаю еще от Кудрявцева, которому буду скоро писать, что у вас начинаются репетиции "Ирландского героя"4. Сначала -- только драматические. Это я очень одобряю, это самое правильное, чтоб артисты знали, что они играют, когда начнут с концертмейстером учить партии.
С "Кармен" я ничего здесь сделать не могу, так как без музыки, которую не могу здесь сорганизовать, -- ничего не могу сделать. Мне почувствовался только общий тон постановки, который отличит нашу "Кармен" от сотни других. Она должна быть, так сказать, простонароднее. В первом акте нужны подлинные табачные работницы фабрики, подлинные солдаты, подлинные крестьяне, вроде Хозе и Микаэлы. Во втором и третьем актах -- подлинные контрабандисты с их трущобой, убийствами, постоянной авантюрой, романтикой и опасностью. Третий акт мне представляется теперь узкой расщелиной в горах, стены которых, наподобие бывшего города Чуфут-кале в Крыму, представляют из себя какие-то продолбленные в скалах туннели, гроты, ходы, переходы и какие-то отверстия, через которые видно то, что делается внутри. Внизу, между громадными этими отвесными, узкими, продолбленными скалами, течет ручей. Все контрабандисты не выстраиваются, как в опере, на авансцене, чтобы петь, а, напротив, скрываются, крадутся, прячутся, чтоб не быть замеченными.
|
|
|
Перехожу к певцам и артистам. Они работали хорошо и одолели трудную задачу. Теперь им предстоит еще более трудное -- сохранить и закрепить то, что верно и правильно в спектакле. Если постановка и ее трюки (кое-где утрированные) принимаются зрителем, то это и хорошо и вместе с тем страшно. Нужна большая выдержка и дисциплина, чтоб не поддаться зрителю и не начать фортелять для большего еще успеха или для того, чтоб "переплюнуть" в смысле успеха своих партнеров. Надеюсь на них, что они больше, чем в другой пьесе, будут очень внимательно идти по сквозному действию: поженить на каждом спектакле Альмавиву с Розиной.
И хору предстояла трудная работа, и, если они по-настоящему одолели и оправдали преувеличение в финале II акта (обалдение), -- я им рукоплещу, поздравляю и умоляю не наигрывать, итти по намеченной линии.
Сотрудникам была дана тоже задача. Если они не поют, то задача их становится оттого еще труднее. Поздравляю, если они ее выполнили.
Помощников режиссера, на которых легла трудная задача своевременного поворота сцены, в такт, под ритм музыки. Если они это научились делать -- кричу им "браво!" И хормейстеру кричу "браво!" И художнику, у которого была трудная задача. Нашей драгоценной, незаменимой, гениальной Надежде Петровне Ламановой ору во все горло: "браво, бис!" И заведующему сценой со всеми его помощниками и всеми цехами рабочих, вместе с неутомимым Калининым.
И гримеру и его помощникам. И электротехнику с его помощниками. Всем нашим дорогим товарищам по оркестру -- особый, дружеский привет. Как трудно в этой опере-комедии аккомпанировать, не заглушая голоса и текста слов, без которых погибнет комедия! Какая легкость и брио нужны, чтоб музыка искрилась как шампанское! Если были такие дружные аплодисменты после увертюры, значит, задача достигнута. Брависсимо! Не забыл ли я еще кого-нибудь? Конечно, забыл: костюмеров, портных, портних, бутафоров.
Если забыл еще кого -- простите. Виновата моя старая голова.
В этот радостный момент мне хочется поздравить всех, всех, всех без исключения работников театра, где бы они [ни] работали в нашем общем деле -- в конторе, в складах, в гардеробной...
Всем мой сердечный привет и поздравления.
Надеюсь -- до скорого свидания.
Любящий Вас
К. Станиславский.
P.S. О том, что делается в театре, ничего не знаю, кроме того, [что] была поездка в Харьков, о которой мне писал брат.
Напишите о себе, дорогой Борис Юрьевич. Очень интересуюсь, как Вы себя чувствуете.
Я должен был давно выехать, но задержался нездоровьем. Лишь только поправлюсь настолько, чтоб предпринять далекое путешествие, -- тотчас же двинусь в путь.
288*. Из письма к З. С. Соколовой и В. С. Алексееву
8 декабря 1933 (почт. шт.)
Ницца
Дорогие и любимые Зина и Володя!
Сажусь за письмо и чувствую стыд, что так мало писал вам обоим в ответ на ваши чудесные, обстоятельные письма. Это произошло по многим причинам. Первая из них, как это ни странно, -- нет времени. Дело в том, что я в первый раз очутился за границей один, без всякого корреспондента. Прежде всегда моим секретарем был Игорь. Но на этот раз я видел его только несколько дней, проездом в Париж, и с тех пор он же и берет у меня больше всех времени для беспрерывной деловой переписки с ним. Остальную большую, и что хуже всего, иностранную переписку приходится как-то вести самому и клянчить помощи у других. Много переписки по изданию "Моя жизнь в искусстве" здесь, во Франции. Все издают и никак издать не могут, а еще над нами смеются! Больше всего меня измучил Рейнгардт. То его 60-летие -- пиши приветственное письмо, которое должны читать со сцены. Потом его изгнание из Германии и выступление в Париже. Опять письмо-гала!1
Три четверти лета я еще жил на зимних нервах и только приехав сюда, в Ниццу, почувствовал настоящую усталость и начало реакции. Я думаю, что и болезнь моя входит отчасти в этот процесс. Пришли такие годы, что далекие путешествия становятся не под силу, и это удручает меня, когда я думаю о своей оторванности от детей. Наше общежитие прежних годов в Баденвейлере кажется раем. Теперь Игорь безотлучно в Париже, Кира в Ницце и не имеет средств для переездов и [для того, чтобы], при квартире, заводить на лето вторую; нам ездить к ним невмоготу, а здесь жить долго тоже нельзя. Все это делает расставание мучительным. При общей усталости, бессонных ночах и тяжелых думах, вероятно, переживаемое отозвалось на сердце, и оно заболело. Есть у сердечников разные непрекращаемые боли и ощущения. Но к ним как-то привыкаешь. Но есть один тип или характер болей -- тот, который и свалил меня три года назад. Вот той боли я панически боюсь. Вот такая боль и помучила меня и заставила несколько недель, да и теперь еще, лежать совсем или полеживать в кровати. Рядом с этим -- Маруся, которая в Руайа и здесь совсем осунулась и стала старухой, с огромной мнительностью.
...Она, как и я, ровно никуда не выходим с крыши. И, по-стариковски, ничего, кроме своей комнаты и chaise longue {шезлонга (франц.).} на крыше, не знаем. Так было, пока стояла хорошая погода. Но она изменилась. Стало холодно и сыро. Но по сравнению с тем, что делается в Париже, в Берлине, не говоря уже о вас, где всюду свирепствуют морозы, -- у нас еще благодать; но приходится сидеть больше дома. Когда же выходишь на крышу, то понимаешь, почему Кире отдали дешево сравнительно приличную квартиру. Из всех труб, которыми испещрена крыша, несет дым или запах от вентиляций. Это отравляет сидение на крыше. Но зато вид, море -- как на ладони, солнце. Вот эти короткие моменты тепла, в хорошие дни, с 12 до 3 час, в декабре, когда у вас, бедных, холод, -- ценишь бесконечно. А потом комнаты.
Главное оживление, конечно, вносит Киляля. Я не судья. Сам понимаю, что, очевидно, пристрастен к ней. Но лично меня она часто искренно поражает талантом во всех областях. Учится она прекрасно, почти круглые 19 и 20 (при 20-балльной системе). На очень хорошем счету. Но школа-то ее небольшая, подготовительная, конкуренции мало, и, может быть, не мудрено поэтому, что она идет первой. Но должен сказать, что она знает много и толково. Говорит по-французски с современным французским арго, как истая француженка. Подает такие слова, что мне поминутно приходится расспрашивать: что это значит. Дорога в ней трудоспособность, усидчивость.
...За исключением ваших писем, одного письма Богдановича и трех писем Рипси, я ничего не знаю о Москве. Остальное, что случайно пишут о театре Марусе, приносит отрывчатые известия. Из всего этого я не могу понять, есть ли в Москве то, что называется "сезоном", т. е. работают ли наши театры и все другие, или у нас и в других местах материально идет "через пень колоду"?
Кажется, о себе я рассказал все. Добавлю только, что я по утрам ежедневно работаю над главой "Речь". Очень трудно, так как я не учу самим законам речи, а только подвожу к ним и хочу заставить учеников ясно понять, для чего им нужна эта наука. Словом, цель -- вызвать сознательное отношение как к этому предмету, так и к другим (гимнастика, танцы и пр.).
Вообще с этой книгой много еще будет у меня труда. Тяжело написать книгу, но куда тяжелее ее продать и издать. Бедному Игорю достается по этой части. Хлопот не оберешься. Он пишет мне такие вопросы, на которые я даже ответить не могу. Странный здесь книжный рынок. Можно подумать, что они продают свинину или сало [, а не] книги.
...Лишь только мне можно будет проехать назад так, чтоб не расхвораться дорогой (это было бы катастрофой] во всех отношениях, начиная с материальной стороны!). Когда это может случиться? Я думаю, лишь только сойдет снег, т. е. в марте, апреле... К этому времени было бы хорошо, если б было подготовлено побольше опер. Признаться сказать, меня больше интересует молодежь. Зина готовит "Кавалерию" -- что ж, отлично! Но с чем ее играть? С "Паяцами"?! Уж очень это ошаблонено. Делать же пестрый спектакль... как-то ничего не подберу. Есть отличные, интересные вещи, хотя бы "Иоланта", и лучше роли не придумаешь для Марии Николаевны. Но как их спарить? Надо готовить спектакль, т. е. добавку к "Кавалерии рустикана". Маленькая сценка Сен-Санса (кажется) -- "Цыганка". Это мило, но мало и скорее концертно! 2
А как дела с "Риголетто"? Взял его Володя? Работают над ним?
В здешних газетах писали о том, что мы ставим "Свадьбу Фигаро" (?). Так ли это?3 Зина просит достать вердиевскую оперу (кончается название "del destino") 4. Не знаю, достану ли и, главное, будут ли деньги. Я ведь издержался вовсю!
Читал с огромным интересом Володино письмо о Харькове. Не чувствуется большого успеха. ...Ведь харьковцы и раньше никого, кроме своих, не принимали. Не пойму, для чего нужны эти двухнедельные поездки? Что они могут материально дать? Окупить проезд и изломать затасканные декорации. Чувствуется во всех этих предприятиях какая-то случайность, нет театрального опыта и человека.
Академия заглохла, и ни один человек по поводу нее ничего не пишет. В чем дело, не пойму? Раздумали ли ее, или проект не удовлетворил? Если что услышите -- напишите.
...Отсюда у меня впечатление, что "Таланты" треснулись, а "Севильский" имел успех. Жаль мне моей работы в "Талантах". Там зарождались очень важные задатки. Они-то и заставили меня, судя по домашним репетициям, пьесу с посредственными силами исполнителей перенести на большую сцену. Что они утеряли, либо я сам в чем-то ошибся? Как тяжело начать эксперименты лабораторные, не довести их до конца и даже не увидеть на сцене, что вышло из всей работы.
Спасибо Володе за его чудесное письмо о "Севильском". Очень тронут, благодарю и понимаю, что спектакль прошел благодаря его заботам и старанию. Большим успехом обязаны ему. Обнимаю его сердечно и благодарю за помощь и даже за спасение спектакля.
...Теперь только очень прошу Володю последить за тем, чтоб в "Севильском" не развивалось трюкачества. Это обычное следствие большого успеха!
Сейчас я устал и пока кончаю письмо. При первой возможности напишу новое, пробегая ваши письма, и буду отвечать тогда по пунктам. Я своих писем почти никогда не перечитываю. Вероятно, и это не буду перечитывать, иначе и вовсе его не пошлю. Очень уж я не люблю своих писем, особенно когда они пишутся без всякого плана, что придет в голову. Если написал чепуху -- не взыщите.
Обнимаю вас обоих очень нежно, как и люблю. Очень жалею, что мы случайно разлучены на более долгий срок, чем предполагал... При первой возможности -- вернусь, и если б не семья, то вернулся бы с радостью, так как настроение здесь скверное, неприятное, отношение к нам -- неважное. Обнимаю всех.
Ваш Костя
289*. А. В. Богдановичу
Начато давно.
Кончено -- 4/1 1934 г.
4 января 1934
Ницца
Дорогой и милый Александр Владимирович!
При этом письме прилагаю другое, начатое, но не доконченное. Я написал его давно; потом захворал и до сих пор не могу закончить. Не знаю, вследствие ли нездоровья или под влиянием климата и моря, но я потерял здесь всякую активность. Простите мне эту задержку ответом.
Сейчас пишу Вам новое письмо, для того чтобы по пунктам ответить на Ваше.
Спасибо за Ваше подробное описание спектакля "Севильский цирюльник"1. Большая благодарность милой Маргарите Георгиевне за ее всегда талантливую помощь. (Как ее режиссерские дела? Пусть не бросает их, раз что первые опыты были так удачны!)
Останавливаюсь на том месте письма, где Вы говорите о теневых сторонах труппы.
По этому поводу я не устану повторять то, что доказал мне долгий опыт. Было время, когда в МХТ зародилось зерно недовольных, и если б тогда я не настоял на создании Первой студии, то эта группа недовольных взорвала бы все дело.
Тогда произошло благодетельное для дела разделение на самостоятельные труппы 2. Второй раз случилось то же самое со Второй и потом с Третьей студией. Кое-кто из последней предпочли остаться с MXAT I (Степанова, Бендина, Завадский и пр.) и теперь слились с театром МХАТ I. Остальные из Третьей студии совершенно откололись и по-своему благоденствуют теперь.
Что касается Второй студии, то после ее отделения -- состоялось новое сближение. Из этого ничего не вышло хорошего, так как в течение почти десяти лет судаковская группа не может слиться и никогда не сольется с МХТ3.
Совершенно такой же процесс совершается, и у нас. Есть группа, которая отошла от студийности и от основ, на которых был построен театр. Они превратились в обычную труппу большого провинциального города. Никогда уж наши дороги с ними не сойдутся. Они жаждут свободы и самостоятельности. Давайте им скорее и то и другое, или будет плохо. Один хороший кадр готов. Больше ничего нового он не впитает в себя. Он никогда не будет доволен ни мною, ни Вами, ни всеми теми, которые крепко держат основы нашего искусства. Они искренно уверены, что именно они-то и являются носителями и хранителями этих основ, и никто не убедит их в том, что они жестоко заблуждаются, так как сами не заметили своего полного перерождения совсем в противоположную сторону. Эти вывихнувшиеся люди гораздо дальше от нас, чем молодая смена. Эта смена приходит после эволюции во всех театрах и в искусстве, которое теперь возвращается опять к прежнему. Старая группа эволюционировала не к нам, а от нас. Поэтому она очутилась так далеко от нас и от Вас, что не может понять наших убеждений, что допускает такие приемы борьбы, на которые мы согласиться не можем -- никак. И чем дальше, тем будет хуже. Они чувствуют мой отход от них, и потому они так старательно стремятся либо не допускать молодых спектаклей, либо если это им не удается, то насильно втереться в них. Чем кончается спектакль молодежи со стариками, мы знаем по целому ряду мытарств, через которые прошли многие из начинающих.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!