От анализа языка к синтезу новых концептов 28 страница
Интересно то, что не соответствует действительности, противостоит как свидетельствам фактов, так и вкусам зрителей? Такая концепция интересного как альтернативы истинному столь же однобока, как и рационалистическая концепция истины. Интересное образуется именно в раздвоении и совмещении двух критериев, а не в исключении одного другим. Иррациональное интересно, поскольку оно обнаруживает свою рациональную сторону, и наоборот. Э. По или Х. Л. Борхес – интереснeйшие писатели именно потому, что у них тайна поддается разумной расшифровке, но и сама расшифровка не упраздняет, а усиливает чувство еще более объемлющей тайны. Мысль, которая заведомо противится фактам и презирает их, столь же скучна, как и мысль, которая плоско опирается на факты. Интересное – то, что заманивает в «ловушку», захлопывает и позволяет «быть между»: между двух взаимно исключающих и равно необходимых качеств предмета. Интересно быть между тезисом и антитезисом, когда и синтез между ними невозможен, и победа того или другого исключена… Интересность – это бытие в точке наибольшей интеллектуальной опасности, наименьшей предсказуемости: между системой и безумием, между истиной и ересью, между тривиальностью и абсурдом, между фактом и фантазией.
Если постструктурализм, в лице Фуко, Делеза и Гваттари и других теоретиков, считает истину устаревшей категорией и отказывает ей в каком-либо концептуальном статусе, то следующая эпоха мышления восстанавливает интерес к истине, но уже в составе более широкой категории интересного. Истина заново приобретает интерес именно как неожиданная и невероятная истина, не только отражение того, что есть, но и предвосхищение того, чего быть (почти) не может. Интересно не то, что бросает прямой вызов истине или фактам, а то, что соединяет в себе истинное и невероятное, то есть являет истину там, где ее не ждешь, где она противоречит здравому смыслу.
|
|
|
Особенно наглядна конденсация интересного в самом кратком жанре, в афоризмах, которые являют нечаянность истины, бросающей вызов здравому смыслу. Классический афоризм – высказывание Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. «Действие – последнее прибежище тех, кто лишен воображения», – в этом афоризме О. Уайльда выворачивается наизнанку банальное представление о том, что к мечте склонны люди, неспособные к действию. Именно в таких парадоксах и раскрывается глубина интересного, где наименее вероятное обнаруживает свою достоверность.
Достоинство любого автора – быть интересным, но это не значит интересничать , то есть нарочно привлекать к себе интерес. Как правило, интересничанье быстро распознается и убивает интерес к себе, притупляет внимание и любопытство. Интересничанье – это интеллектуальное кокетство, скоротечное израсходование ресурса интересности, взрыв неожиданного, когда еще не успело оформиться само ожидание. Заискивать перед публикой, добиваться ее внимания – лучший способ утратить ее интерес. На такие случаи интересности, лишенной собственного центра и потому быстро переходящей в безразличие, указывает М. Хайдеггер: «Сегодняшний интерес ценит одно лишь интересное. А оно таково, что может уже в следующий момент стать безразличным и смениться чем-то другим, что нас столь же мало касается. <…> Такое отношение принижает интересное до уровня безразличного и вскоре отбрасывает как скучное» [145].
|
|
|
Наиболее интересны те произведения, которые написаны не ради чистого интереса , а ради познания мира и человека, ради воплощения идеи, ради эмоционального самовыражения. В этом «диалектическая» особенность интереса, который тем вернее достигает своей цели, чем больше уклоняется от нее (ср. *хитрость желания ). Интересный человек, интересная книга наполнены собой и своим – но не до края, они могут забрать «на свой борт» читателя и увести за собой. Есть такие талантливые люди, с которыми неинтересно, потому что они переполнены собой и не оставляют места ни для кого, кроме себя. Их интересность приближается к нулю, как и интересность совсем пустых людей, у которых ничего нет за душой, которым некуда вести слушателя или читателя.
|
|
|
Современные физики употребляют понятие интересного для того, чтобы описать устройство Вселенной. Физик Фримэн Дайсон (Dyson) объясняет совокупность зол, катастроф, катаклизмов в нашей Вселенной тем, что жизнь не должна застывать в каком-то благополучном состоянии; чтобы быть интересной, она должна включать в себя и события, нарушающие ее баланс. Дайсон развивает принцип «максимального разнообразия», согласно которому «законы природы и начальные условия таковы, чтобы сделать вселенную как можно более интересной» [146]. Как только жизнь становится скучной, уравновешенной, происходит нечто непредвиденное: кометы ударяются о землю, наступает новый ледниковый период, разыгрываются войны, изобретаются компьютеры… Наибольшее разнообразие ведет к стрессу в жизни и интересу в познании. Специалисты по теории *хаосложности употребляют «интересный» в значении «сложный», «нелинейный», не поддающийся упрощению и предсказанию. Шансы на возникновение жизни и разума статистически ничтожны во Вселенной, что и делает жизнь и мышление захватывающе интересным приключением.
|
|
|
*Гипотетизм, Всеразличие, Выверт, Интенсивность , Конструктивная аномалия, Концептивизм, Креатема, Самое-самое , Чудо как правило
Лит.: Шопенгауэр А. Об интересном. М.: Олимп, 1997; Голосовкер Я. Э. Миф моей жизни. Интересное // Вопросы философии. 1989. № 2; Lyotard J. -F. Interessant? // Lyotard J. -F . Moralites postmodernes. Paris: Editions Galilee, 1993.
The Interesting // Qui Parle: Critical Humanities and Social Sciences. Berkeley: University of California. Vol. 18. № 1. Fall/Winter 2009. P. 75–88.
Возможное. С. 213–219.
Transformative . Р. 227–238.
КАК БЫ
КАК БЫ (as if, like). Союз-философема, обозначающий условно-симулятивную, «кажимую» природу мироустройства, как в рамках индивидуальных жизненных установок, так и внутри определенных культур и социумов. «Как бы» означает: «может быть да, может быть нет», то есть содержит смысловой континуум всех переходов от «реального» к «фиктивному», в котором невозможно провести дискретные разделения «истины» и «лжи».
Каждое общество развивает свои методы проверки реальности и действенности своих институций и соответственно обладает разными степенями их допустимой фиктивности, терпимой фантасмагоричности. В одних обществах господствует *реалитет , в других – *фактазия , причудливое сочетание фантазий, выдающих себя за факты, и фактов, столь же невероятных, как фантазии.
«У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто, что-то…» – отмечал В. Кюхельбекер [147]. Маркиз де Кюстин так выразил этот «номинативный» и «симулятивный» характер как бы реальности: «У русских есть лишь названия всего, но ничего нет в действительности. Россия – страна фасадов. Прочтите этикетки, – у них есть цивилизация, общество, литература, театр, искусство, науки, а на самом деле у них нет даже врачей…» [148] Не только западный наблюдатель, но и почитатель российских корней, один из самых искренних и горячих славянофилов Иван Аксаков наблюдает то же «как бы » в отечественной цивилизации. «Все у нас существует будто бы , ничего не кажется серьезным, настоящим, а имеет вид чего-то временного, поддельного, показного, и все это от самых мелких явлений до самых крупных. У нас будто бы есть и законы и даже 15 томов свода законов <…>, а между тем половины этих управлений в действительности не существует, а законы не уважаются» [149].
Оба писателя, с противоположных точек зрения, отмечают половинчатость российской цивилизации. Для де Кюстина она недостаточно европейская, для Аксакова – недостаточно русская, но результат один: ее номинативный и симулятивный характер. Она усвоена в демонстративных, презентационных, номенклатурных формах, лишенных как «настоящего европейского», так и «внутреннего русского» содержания, и остается царством названий и видимостей.
В СССР господствовали идеологические формы «как бы»: планы, отчеты, рапорты, симуляции выполняемых предначертаний и достигнутых успехов. В постсоветском обществе преобладают рекламно-визуальные , коммерческие, «пиаровые» формы, «презентации». «Как бы» становится фирменным словцом – как знак стирающихся граней между «есть» и «нет». Это можно истолковать как слабеющее чувство реальности в условиях почти невероятного крушения советской системы и непрерывной череды последующих кризисов, подрывающих ощущение стабильности. Все становится полуфиктивным: как бы демократия и как бы капитализм, как бы деньги и как бы контракты, как бы общество и как бы семья… Создаются симулякры парламента, партий и предприятий, – на эту тему стихотворение Е. Евтушенко «Я живу в государстве по имени КАК БЫ…» (2004). Виртуальность в форме вездесущего «как бы» проникает во все клеточки языка, миросозерцания и общественных отношений. Эта виртуальность самой действительности, которая превращается в компьютерную игру или в фабрику двойников и подделок, отображается в прозе В. Пелевина и В. Сорокина, в стихах Д. Пригова и Т. Кибирова.
Как бы исторически, олицетворяемое образом «потемкинской деревни», выступает в России не только как политический обман, но и как метафизическое разоблачение обманности всякой цивилизации, всякого положительного делания. Это видимость такого рода, которая почти не скрывает своей обманчивости, но и не разрушает ее целенаправленно, а заботится об ее сохранении в качестве видимости.
*Амбирелигия , Гипер-, Гипореальность, Грамматософия, Концептуализм , Минус-система, Недо- , Платомарксизм, Реалитет
Возможное. С. 59, 201, 244–246, 278.
КОНСТРУКТИ ВНАЯ АНОМА ЛИЯ
КОНСТРУКТИ ВНАЯ АНОМА ЛИЯ (constructive anomaly). Нарушение правил определенной системы, которое обнаруживает потенциал ее расширения и обновления. Конструктивную аномалию (или лакуну), заложенную в самой системе, следует отличать от случайной (небрежность, неграмотность и т. д.). По мысли Т. Куна, «наука начинается с осознания аномалии, то есть с установления того факта, что природа каким-то образом нарушила навеянные парадигмой ожидания, направляющие развитие нормальной науки» [150]. Так понятая аномалия становится отправной точкой развития новых научных идей.
В частности, аномалии чрезвычайно важны для изучения языка – это скрытый ресурс новой нормы, зародыш нового слова, правила, морфологической или синтаксической модели. Роль языкознания в конструктивном использовании языковых аномалий исключительно велика. Лингвист находит в конкретных речевых актах поэзии и прозы те преобразования наличных норм, которые могут послужить лексическому и грамматическому развитию языка в целом. Художественная словесность реализует возможности языковой системы, которые еще не стали нормой, и одна из задач лингвистики – закреплять эту возможность в языке, тем самым увеличивая его выразительные средства. Например, выражения «шумящее Богу дитя» (Г. Айги) и «думает коту, лежащему на лавке» (Е. Шварц) могут раздвинуть парадигму беспредложного дательного падежа, сферу его сочетаемости с глаголами. Это аномалия, поскольку по правилам грамматического управления только глаголы прямой коммуникативной направленности могут сочетаться с названием адресата в дательном падеже («писать, говорить, посылать кому »). Поэтическая аномалия позволяет расширительно использовать дательный падеж при любом глаголе, раскрывая тем самым всеобщую адресность бытия; жить, думать, ходить, грустить, дышать кому-то , превращая все эти действия в средство коммуникации. Глубинный дательный падеж позволяет осознать и вербализовать тот аспект наших действий, который до сих пор не имел регулярного способа выражения в языке. Конструктивная аномалия – возможность системного сдвига в языке, одно из направлений его будущей эволюции.
*Вит, Креатема , Потенциация, Творчество, Трансформация
Творчество. С. 241–244.
КРЕАТЕ МА
КРЕАТЕ МА (createme). Минимальная структурная единица творческого акта. Творческий акт отступает от общепринятой системы правил и вместе с тем возводит это отступление в новое системообразующее правило, придает ему смысл и целесообразность. От случайной ошибки, вызванной неграмотностью или небрежностью, креатема как творческое отклонение от нормы отличается тем, что вводит в действие новую закономерность. Творческий акт уместно сравнить с конструктивной мутацией, ошибкой наследования, на основе которой создается новый вид или организм. Творчество можно также рассматривать как модальный процесс перехода от актуального к потенциальному, *потенциация , которая затем переходит в новую актуализацию.
Особенно поучительно исследовать законы создания нового применительно к элементарным единицам языка, поскольку на них легче моделируются более сложные творческие процессы. Слово – наименьшая значимая единица языка, которая может самостоятельно употребляться в речи, и создание нового слова – это творческий акт в миниатюре. В написании слова «цветы», начиная с первой буквы, можно совершить много бессмысленных ошибок: «аветы», «бветы», «вветы», «гветы», «дветы» и тому подобная абракадабра. Однако, дойдя до буквы «р», «рветы », можно почувствовать неслучайность в постановке здесь именно этой буквы, потому что с ней связан иной корень – «рвать», «рвёт». Oдна из самых устойчивых ассоциаций – «рвать цветы». «Рветы » – сорванные цветы, скошенные, разбросанные, еще красивые, но уже безжизненные, – трупы цветов. «На траве валялись рветы , свесив свои увядшие головки ». Слово может и далее расширять свое значение, следуя путями, уже проложенными для него словом «цветы», поскольку именно эта связь поддерживает его смысл: «Если правда, что дети – цветы жизни, то беспризорники – это ее рветы ».
Креатема как акт творчества в миниатюре – это момент перехода от одного смысла к другому через стадию просчета , который оказывается новой точкой отсчета . Ошибка в слове «цветы», непроизвольная постановка «р» на место «ц», – зародыш нового потенциального слова и смысла: «рветы». Об этом писал В. Хлебников: «Вы помните, какую иногда свободу от данного мира дает опечатка. Такая опечатка, рожденная несознанной волей наборщика, вдруг дает смысл целой вещи и есть один из видов соборного творчества и поэтому может быть приветствуема как желанная помощь художнику» [151]. Нарушение правила ведет к его расширению или становлению нового правила, системной закономерности.
У креатемы сложная структура, состоящая из трех компонентов: 1) исходная матрица (слово «цветы»); 2) замена в ней одного элемента другим и разрушение исходной матрицы («ц» меняется на «р»); 3) становление новой матрицы с другим элементом («рветы»).
Креатемы обнаруживаются и в музыкальном творчестве, причем даже самом строгом, классическом, стремящемся к гармонии. По наблюдению Альфреда Шнитке, «“ошибка” или обращение с правилом на грани риска и есть та зона, где возникают и развиваются животворные элементы искусства. Анализ хоралов Баха выявляет множество почти нарушений строжайших в ту пору гармонических правил. <…> Ошибка (вернее то, что мы по инерции считаем ошибкой) в творчестве неизбежна, а иной раз – необходима. Для образования жемчужины в раковине, лежащей на дне океана, нужна песчинка – что-то “неправильное”, инородное. Совсем как в искусстве, где истинно великое часто рождается “не по правилам”» [152].
Философ Дэниел Деннетт считает искусство совершения ошибок важнейшей частью плодотворной интеллектуальной стратегии. «Культивировать привычку ошибаться – это лучшая из всех познавательных возможностей. <…> Мы, философы, специалисты по ошибкам… Если другие дисциплины специализируются в правильных ответах на заданные вопросы, то мы, философы, стремимся так запутать все вещи, так глубоко ошибаться, что никто даже не уверен в правильности вопросов, не то что ответов» [153].
И природа, и культура действуют методом проб и ошибок, и без ошибок невозможны были бы и сами пробы. Уместно провести параллель между ролью ошибок в творческом процессе и ролью мутаций в естественном отборе. Эволюция была бы невозможна, если бы генетические программы воспроизводились без погрешностей. Мутации, как ошибки копирования, встречаются крайне редко: у человека только в одной из ста тысяч гамет ген подвергается изменению. Как при подстановке разных букв в слове «цветы», большинство вариантов приводят к бессмыслице, это так называемый генетический мусор. Лишь одна из миллионов мутаций оказывается полезной и создает новый признак в организме, делает его более жизнеспособным, передается следующим поколениям и закрепляется в ходе эволюции. Точно так же на редкость удачная ошибка позволяет слову включиться в лексическую систему языка и расширить ее; новая политическая идея или философская система овладевает сознанием людей и закрепляется социальной и интеллектуальной эволюцией человечества.
По мысли немецко-американского генетика Рихарда Голдшмидта, внезапные единичные мутации, которые он назвал *обнадеживающими уродами , могут приводить к особо крупным видовым изменениям. К числу таких уродов можно отнести и морфомутации , например хлебниковские неологизмы, где морфемы сочетаются не так, как принято в языковой норме: не «творец», а «творянин », не «дружба», а «дружев о», не «красавец», а «красивейшина ». Они «уроды», потому что таких слов нет в языке, они кажутся произвольными скрещениями значимых элементов; но они обнадеживающие уроды, потому что они обладают потенциалом нового смысла: «творяне» – это дворяне творчества, «аристократы духа»; «дружево» – это сеть знакомств и приятельств, где люди оказывают друг другу услуги «по дружбе»; «красивейшина» – это красивейший в своем роде (ср. «старейшина») и т. п.
Креатема – это ошибка, если она непроизвольная, бессознательная, или ересь, если она намеренная, упорная. Величайшие открытия случались в виде ошибки или ереси, то есть сознательного отклонения от господствующей системы идей, от позиций большинства. Колумб по ошибке открыл Америку, направляясь в Индию. Множество крупных изобретений, включая рентгеновское излучение Вильгельма Рентгена, пенициллин Александра Флеминга, микроволновую печь Перси Спенсера, пейсмейкер (регулятор работы сердца) Джона Хоппса, были сделаны случайно, когда работа в одном, предсказуемом направлении давала осечку – и вдруг приводила к неожиданному прорыву. Многие новые научные, философские и религиозные идеи возникали как ереси, порой граничащие с преступлением или безумием, – М. Лютер, Н. Коперник, Г. Галилей, Д. Бруно, М. Сервет, Ж. – Ж. Руссо, Вольтер, маркиз де Сад, Л. Толстой, Ф. Ницше, З. Фрейд… Там, где есть творческий прорыв, всегда можно найти «энергию заблуждения» (Л. Толстой), то есть упорное, системообразующее отклонение от известных и проверенных истин. Это и есть тот «радиоактивный фон», излучение которого может убить организм, а может привести к созданию новых организмов.
В чем особенность творческого процесса по сравнению со спонтанно-эволюционным? Доля вредных мутаций в культуре гораздо ниже, чем в случайных эволюционных пробах природы. Творческий ум способен выбирать из всего бесконечного разброса возможных ошибок именно креатемы , которые содержат в себе потенциал новых систем. Это целенаправленная хаотизация знания, нарушение установленных правил – с интуитивным или рациональным предвидением того, какие сбои и просчеты окажутся наиболее конструктивными.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!