Буржуазная революция как источник негативизма революционного праздника
Французский массовый революционный праздник был выдающимся успехом досоциалистической праздничной культуры. И дело не только в том, что он, привлекая и поощряя художественно-профессиональную инициативу, во многом способствовал развитию отдельных видов искусства — музыки, театра, архитектуры и др. Успех этот состоял главным образом в том, что благодаря новому типу праздника праздничная культура из способа своеобразного ухода от действительности, от буден в особый праздничный мир, в котором жизненные противоречия на ограниченное время представали в смягченном виде (так было, например, в случае карнавала эпохи средневековья), превращалась в один из активных способов реального обновления и переделки действительности Отвергнув роль компенсатора, т. е. роль своеобразного {201} социально-психологического и культурного механизма защиты человека от «трудного мира», праздник 1789 – 1793 гг. впервые в истории заключил союз с революцией и стал проявлением полноценной и активной жизни, жизни как действия и борьбы. В слиянии с классовой борьбой, с самыми передовыми для того времени идеалами свободы, равенства и братства, в преодолении иллюзорного характера праздничной свободы и выражался конкретно великий успех праздничной культуры в условиях Французской революции. Однако этот успех был кратковременным, скоропреходящим. Тип массового революционного праздника был необходим буржуазному классу, пока шла борьба за угодный ему порядок вещей. Но он оказывался буржуазии ненужным, прямо-таки опасным, как только новый порядок завоевывался и становился реальностью. Стоило французской буржуазной революции пройти свой период бури и натиска, как она сразу же обнаружила плохо скрываемую враждебность к массовому революционному празднику. Причина такого отношения — в природе самой буржуазной революции, перед которой стояла одна, причем чисто разрушительная задача — освободиться от пут феодализма. В буржуазно ограниченном содержании Французской революции — источник отмечавшихся выше недостатков, родившихся в обстановке ее празднеств, в частности негативное отношение к проблеме самодеятельности.
|
|
|
Буржуазия даже в пору борьбы с феодализмом не была по-настоящему заинтересована в развертывании сознательной социально-политической и художественной инициативы народных масс. Она скорее предпочитала опираться на мистическое легковерие толпы. Во всяком случае никогда не отказывалась от иррациональных, грубочувственных стимулов революционного воодушевления. Революция во Франции не только терпела, но в известном смысле намеренно культивировала оргиазм, используя его как средство побуждения к политическому действию и как источник эмоционально-праздничного вдохновения. К тому же эта революция подверглась сильному воздействию со стороны мифологии, испытав на себе существенное влияние древних обрядово-зрелищных форм. В работе В. Г. Богораз-Тана «Христианство в свете этнографии» приведены {202} некоторые примеры политической трансформации совсем древних инстинктов, воззрений и обрядов, совершавшейся в эпоху Французской революции. Так, в казни Людовика XVI ученый усматривал элементы кровавой мистерии убиваемого бога-преступника-царя, той дохристианской религиозной мистерии, которая вырастала из чувства божественного почитания священной особы, сменявшегося стихийной и имеющей обрядовый смысл яростью. Другой, совсем невинный пример той же трансформации — текст знаменитой «Марсельезы», в котором следующие строки:
|
|
|
Идем, идем нечистой кровью
Оросить наши борозды! —
явно напоминают о древнем полевом обряде, который требовал обрызгивать вспаханное поле кровью принесенной жертвы[191].
Апеллируя к разуму, буржуазная революция во Франции не могла обойтись и без помощи всевозможных духов прошлого, постоянно взывала к ним и воскрешала их в своей идеологии и практике. Во внешней, зрелищной стороне этой революции было особенно много элементов, полностью или частично воспроизводящих мифологические обряды[192]. Так, примером возрождения древнего обряда жертвоприношения может служить узаконенная в эпоху французской буржуазной революции казнь посредством гильотинирования, которой были приданы черты устрашающего одних и возбуждающего других кровавого действа.
|
|
|
Подобно создавшей его революции, французский массовый праздник также испытал на себе гнет прошлых традиций. Он — пример того, что древние мистические и обрядовые инстинкты и религиозные воззрения способны продолжаться и вне пределов формальной религии, переходить от религии к политике и во многом определять собою революционный праздничный культ. Французский историк А. Матьез усматривал такую метаморфозу в «Декларации прав человека и гражданина», которая, по его словам, воплощала в себе почти религиозную веру, проникнутую экстазом и фанатизмом: {203} «Столь же нетерпимая, как и старая вера, она не допускает противоречия, требует клятв, навязывает себя при помощи тюрьмы, ссылки или эшафота. Как и та, она материализуется в священных признаках, в определенных и исключительных символах, которые окружаются недоверчивым и подозрительным благоговением… сопровождается культом, церемониал коего скопирован с церемониала прежней религии. Гражданские процессии тянутся по улицам, как прежние церковные ходы: знамена, статуи великих людей и мучеников свободы заменяют изображения святых, молодые девушки в белых платьях пригоршнями бросают цветы, как в праздник Тела господня, вооруженные солдаты служат эскортом. Скрижали законов выставляют на алтарях Отечества, как выставляли Святые Дары на переносных алтарях. Вьется ладан. Аналогия, симметрия между обоими культами распространяется до мельчайших подробностей»[193].
|
|
|
Источник «аналогии» или «симметрии», о которых говорил Матьез, — идеология буржуазной революции, не отличавшаяся последовательным атеизмом. Ведь даже партия якобинцев была настроена антихристиански, но отнюдь не атеистически. Формула Робеспьера: «Атеизм аристократичен, между тем как идея Высшего Существа, заботящегося о невинности, имеет целиком народный характер», — ключ к специфической религиозности французского массового революционного праздника, которую Гегель связывал с понятием «народной религии». Это не христианский культ, как ошибочно думал Матьез, а своеобразный религиозный феномен, умозрительно сконструированный на манер античных воззрений и в этом виде противопоставленный христианству, феномен, заменяющий христианство, но не отменяющий религию вообще. «Народная религия» — чистое изобретение французской буржуазной революции, ее Разум, который Энгельс назвал «идеализированным рассудком среднего бюргера», — накладывала путы на проявление сознательной инициативы и самодеятельности масс во всех сферах, в том числе и в сфере праздничной культуры, нередко уводя последнюю в русло стародавних традиций {204} и форм. Перефразируя известную характеристику Маркса, данную им буржуазным революциям, можно сказать, что и французский революционный праздник черпал свою «поэзию» не столько в будущем, сколько в прошлом, ибо революция, политические нужды которой он удовлетворял, нуждалась в воспоминаниях о великом прошлом мировой истории, чтобы заглушить в себе напоминание о своем собственном ограниченном содержании. С помощью праздника достигалась идеализация революции. Окрашенный духом «народной религии», массовый праздник создавал необходимое для борьбы социальное единство слоев населения, экономически противостоящих друг другу, и таким образом совершал почти невозможное — устранял противоречия материальных интересов внутри революционной части нации. Если оценивать этот праздник с точки зрения интересов и пожеланий плебейских слоев населения, то он был во многом феноменом иллюзорной героики, и такая оценка полностью согласуется с той ролью, которая отводилась этим слоям буржуазной революцией, а также с тем, что данная революция объективно значила для масс.
Буржуазная революция во Франции конца XVIII в. изобиловала массовыми подвигами. Ей был присущ дух героизма и окрыленности. Она создала эпоху огромного подъема, безграничных надежд и дерзновенных мечтаний. Эта революция должна была освободить людей от политической тирании и начать век, открывающий благодаря торжеству разума путь к свободной жизни. В 1789 г. большинство французской нации было исполнено веры, что все проклятия прошлого будут сняты с плеч. Однако эти ожидания покоились тогда на утопическом сознании. Поэтому буржуазная революция изобиловала не только героическими подвигами, но и героическими иллюзиями. Она обещала больше того, что могла дать: свободу всем, кто встал в ряды борцов на ее стороне, кто так или иначе ее поддерживал. Но реальная свобода, которую она завоевала, явилась свободой лишь для одного класса — для буржуазии. Последняя использовала завоевания буржуазной революции для достижения своих классово корыстных целей, наделив понятие свободы своим содержанием. Это не изобилие, не безопасность и не одинаковые возможности {205} для всех, а лишь упразднение феодальных ограничений, как препятствия свободному накоплению капиталов. Что касается народных масс, представленных крестьянами и пролетаризированными слоями города, чьей поддержкой буржуазная революция пользовалась и чьи надежды на лучшую жизнь она возбуждала, то для них достигнутые этой революцией социальные победы оказались весьма и весьма сомнительными, затронув их лишь косвенно и уже, конечно, сильно разойдясь с тем, что было обещано им. Во Франции XVIII в. надежды на всеобщую свободу, всемирное братство и изобилие были жестоко разбиты. В условиях, когда точка зрения народных масс не могла получить признания, массовый революционный праздник и должен был приобрести свойство компенсатора жизни.
Французский революционный праздник был не лучше и не хуже породившей его буржуазной революции. Он был ее орудием, имел свою классовую основу. И если можно говорить о нем как о выдающемся успехе праздничной культуры, то лишь в том смысле, что последняя уже никогда больше не поднималась так высоко в условиях освободительной борьбы, руководимой буржуазией, и тем более в условиях собственно буржуазного общества.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 348; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!