Абу Ханифа и его правовое наследие в Волжской Булгарии

 

В своем классическом, хоть и неизбежно несущем на себе отпечаток времени труде «Ислам и общество» российский исламовед Талиб Саидбаев пишет:

 

«Одной из немаловажных причин успеха ислама является следующее обстоятельство. Повсеместно (куда он проникал) ислам вбирал в себя местные верования и обычаи, сливался сними. Об этом сказано еще в Коране: «Аллах хочет разъяснить вам и вести вас по обычаям тех, которые были до вас» (4:31, 2:179). Гибкость ислама, его способность учитывать своеобразие местной культуры, не уничтожать старые идеи, а давать им новое толкование, быстро приспосабливаться к местным обычаям, верованиям, податливость его (во внешних прявлениях, влияниях), терпимость в расовом отношении отмечаются многими исследователями; ислам уподобляют воде, принимающей форму берегов и дна, по которым она течет [248]».

 

Обстоятельство, о котором говорит здесь российский ученый, чрезвычайно важно в свете укрепления ислама, в том числе, и в Волжской Булгарии. Мы уже знаем, что к X веку в культуру волжских булгар и сопредельных им народов давно и активно проникала культура древних среднеазиатских городов – Бухары, Самарканда, Ургенча. Этому способствовала в первую и главную очередь взаимная торговля, которая в историческом исламе получила статус едва ли не наиболее предпочтительного занятия, тем более что торговое ремесло самого Пророка придало этому роду деятельности святость мусульманской традиции. Торговля по природе своей требует доверия и терпимости, поэтому ислам, принесенный в северные пределы путями торговли, отличался широчайшей терпимостью не только к христианским, иудейским и даже языческим верованиям, но, что крайне важно, и к религиозно-правовым расхождениям в самом исламе того времени.

Эта традиция с уважением относиться к различным толкам в исламе дожила в российском исламе до наших дней, хотя сегодня это историческое уважение, по незнанию, допускает в российские пределы идеи и убеждения, лишь внешне связанные с исламом, а на деле глубоко противоречащие ему. Это происходит и потому, что российский ислам впервые в своей истории стал столь открыт и доступен остальному миру. В начальные века своего существования он был отдален от остального исламского мира гигантскими расстояниями, которые решались покрывать только купцы, по роду деятельности достаточно безразличные к богословским разногласиям. Оказавшись с течением времени в пределах Российской империи, а затем СССР, Северный ислам оказался отделенным от исламского мира советскими границами и советской антирелигиозной идеологией.

Словом, только теперь, в конце XX – начале XXI века, Северный ислам по-настоящему встал перед необходимостью научиться различать добро и зло внутри самого исламского мира, и это – одно из самых суровых исторических испытаний среди всех, выпавших на его долю.

Как бы то ни было, купеческий характер булгарской экономики обеспечивал мусульманам самый широкий спектр отношений к тонкостям религии и религиозного права. Не случайно, наверно, сам основоположник суннитского Шариата ханафитского толка, Нугман ибн Сабит Абу Ханифа, был преуспевающим торговцем шелком, чье непосредственное знакомство с нравами, обычаями, традициями и законами стран Великого Шелкового Пути обеспечило гармоничную широту его законоведческих взглядов и мнений. В мусульманском праве (фикхе) Абу Ханифы отсутствует категоричность, порой свойственная другим школам права в исламе. По его собственному высказыванию,

 

«Изложенное нами – это лишь мнение, это наибольшее из того, чего мы смогли достичь. Тот, кто способен придти к другим заключениям, имеет на них право точно так же, как мы имеем право на наши выводы».

 

Видимо, именно широкая торговая деятельность, сопровождаемая безукоризненной честностью, и обеспечила Абу Ханифе возможность поверять теоретические выкладки из свода традиций и преданий собственным разумом и логикой живой жизни. В этом смысле правоведение ханафитского толка отличается от других школ мусульманского права гораздо большей свободой применения методов логики и суждения по аналогии и большим уважением к индивидуальным правам и свободам человека. То, что нам известно об историческом развитии ханафитского права, связано, как мы уже упоминали, с именами непосредственных учеников Абу Ханифы и более поздних продолжателей его дела. Гибкость юридических заключений и признание легитимности древних законов и обычаев, которые, как в случае с Ираном и Средней Азией, были намного старше ислама, позволила этой школе очень рано распространиться из Ирака в пределы Хорасана, Средней Азии и Афганистана, а также в Индию и Китай. Причем правовое учение Абу Ханифы развивали не только мусульмане-арабы, но и мусульмане других народов и рас, что еще ярче свидетельствует об универсальности и широте этого толка ислама.

Нельзя утверждать, что ханафитский толк ислама обеспечивал больший расцвет исламской цивилизации, чем, скажем, маликитский или тот же шафиитский, отвергнутый волжскими булгарами еще в приезд ибн Фадлана. Пример мусульманской Испании, где повсеместно применялся именно маликитский толк, показывает, что при всем невероятном расцвете экономики, искусства, науки и культуры в Андалусии и при всей тяге коренного испанского населения к арабской цивилизации, ислам не нашел себе большого количества приверженцев среди неарабских жителей Испании. Он исторически ограничивался дворцовыми кругами арабских халифов, эмиров, а также сословиями купцов, ученых, ремесленников и крестьян.

Христиане Испании, перенимая внешние арабско-мусульманские обычаи и арабский язык, оставались при этом христианами, еще и потому, что не чувствовали себя «своими» в правовом поле маликитского ислама, созданного на основе арабских национальных обычаев и традиций. Их собственные народные обычаи, традиции и законы с трудом находили себе место и обоснование в этой системе права, что в результате делало для большинства из них чуждыми, если не блистательную арабскую литературу и утонченную мусульманскую культуру Гранады, Севильи и Кордовы, то само вероучение ислама.

Думается, что полное исчезновение ислама из пределов Испании к XVII веку объясняется не только жестокостями «реконкисты» и католической инквизиции, но и тем, что узкое поле маликитского правоведения не позволило исламу даже за восемь веков укрепиться среди коренного неарабского населения в качестве собственного, «кровного и родного» права. С учением Абу Ханифы этого не произошло, и благодаря его мировоззренческой широте и признанию целого ряда местных законов «двунадесять языков» Ирана и Средней Азии приняли это учение как «свое, родное». Многочисленные правоведы ханафитского толка вышли именно из Средней Азии и Хорасана. Одним из ярких применений ханафитской юридической гибкости стали, например, ирригационные законы, разработанные в Хорасане по отношению к сети каналов, существовавших там с древнейших времен. В Бухаре, с которой экономика и культура Волжской Булгарии были неразрывно связаны с доисламских времен, с начала XI века вплоть до монгольского нашествия XIII века знатоки ханафитского богословия, которые вели свое происхождение от рода Бану Миза и носили наследственный титул садров (ученых) удерживали за собой и политическую власть. В описываемое нами время ханафитское право еще продолжало разрабатываться согласно требованиям реальной жизни и реальной экономики: своды законов и фетв, подобные своду Бурханаддина ибн Миза (ум. 1174), возникали, таким образом, и в XII веке.

В области религиозного знания Бухара соперничала с Багдадом еще и потому, что с этим городом связана жизнь знаменитого собирателя хадисов Мухаммада бин Исмаила Абу Абдаллаха ал-Джу’фи ал-Бухари (810–870). Великий ученый, свод хадисов которого стал главным классическим трудом, из которого черпали и черпают знания и вдохновение целые поколения исламских ученых и простых мусульман, начал собирать предания о Пророке с десятилетнего возраста, уже тогда обладая удивительной памятью и замечательными способностями.

Ал-Бухари в своем стремлении собрать самые достоверные хадисы о жизни и деятельности Пророка объехал весь Халифат, побывав не только в соседнем Хорасане и Ираке, но также в Хиджазе и Египте. Он сам говорил, что в процессе сбора хадисов встречался с более чем тысячей шейхов. Рассказывают также, что ал-Бухари никогда не записывал в свое собрание новый хадис без того, чтобы вначале не совершить омовение и намаз в два раката. Его отношение к сбору материала было отмечено как скрупулезной точностью в передаче узнанного и услышанного, так и критическим анализом в отношении содержания преданий, человеческой надежности и религизной праведности передатчиков и соответствия хадисов кораническому учению. Ал-Бухари еще в молодости составил биографический сборник о людях, чьи имена появлялись в цепи передатчиков хадисов, утверждая, что написал он эту книгу при лунном свете у гробницы Пророка в Медине.

Жизнь его, как и жизнь всякого выдающегося человека, не была безмятежной: в Иране он был обвинен в ереси в связи со спорами о сотворенности Корана, а возвратясь в Бухару, имел неприятности с власть имущими и оказался в ссылке в небольшой деревушке Хартанка вблизи Самарканда, где потом жил со своими родственниками. Там он и умер в 870 году, через месяц после того, как взмолился Богу с просьбой забрать его из мира, где он испытал столько горя и человеческой враждебности.

Главный труд своей жизни, собрание хадисов «Сахих Бухари», этот великий мусульманский ученый составлял в течение шестнадцати лет. Его собрание представляет собой 97 томов с 3450 главами. Ал-Бухари выбрал наиболее достоверные предания из 600 000 хадисов, оставив при этом лишь 7397, для которых указал полную последовательность передатчиков.

Без тематических повторов это число сокращается до 2762 хадисов, которые были рассортированы по тематике, покрывающей отдельные аспекты мусульманского права, а также принципиальные религиозные вопросы о сотворении мира, различных пророках и комментариях к Корану. Ал-Бухари при этом не принадлежал всецело какой-либо из четырех школ мусульманского права, и хотя уже при жизни он считался выдающимся знатоком хадисов, лишь с X века его собрание стало признаваться поистине выдающимся. С течением лет мусульмане-сунниты стали считать «Сахих Бухари» книгой, уступающей по важности лишь самому Корану.

Неудивительно, таким образом, что религиозное знание в течение многих веков после принятия волжскими булгарами ислама стало поступать в северные пределы именно из Бухары и других центров учености Средней Азии. Это обеспечивалось не только географической близостью и торговыми связями городов Великого Шелкового Пути с новыми городами Великого Пушного Пути. Оно объяснилось и тем немаловажным фактором, что города Средней Азии уже в X веке были светочами мусульманской учености. С распадом Халифата и все большим нарастанием политической нестабильности в Багдаде Средняя Азия и Северный Иран становились настоящими бастионами исламской цивилизации, как в экономическом, так и в научно-богословском смысле. Не случайно, что в эпоху первоначального расцвета Северного ислама именно в Средней Азии и Иране жили и творили такие великие деятели мусульманской культуры как Бируни, Авиценна, Фирдоуси и Омар Хайям.

Мы уже не говорим о том, что ранее упомянутые в нашей книге классики мусульманской науки математик Муса ал-Хорезми, астроном Мухаммад ал-Фергани и, наконец, ал-Фараби были выходцами именно из Средней Азии.

Сказанное, конечно же, не означает, что поток практических богословских и научных знаний шел в Волжскую Булгарию только из Средней Азии. Как мы увидим, в XI–XII веках знание проникало на берега Волги и Камы даже из таких дальних центров исламской цивилизации, как Египет и Испания. Однако было бы естественно предположить, что государственный импульс приобретения систематических знаний связывал Волжскую Булгарию с Бухарой уже в самые ранние времена Северного ислама. Они были связаны взаимными узами настолько, что по возвращении из своего первого паломничества наследник булгарского престола вполне мог заручиться присылкой в Волжскую Булгарию вероучителей уже не из Багдада, но именно из Бухары. Мы помним, что на пути в Волжскую Булгарию посольство халифа ал-Муктадира заехало в Бухару, где отрекомендовало себя при дворе эмира Хорасана Насра ибн Ахмеда (913–942). Министром этого юного монарха был выдающийся мусульманский ученый, географ и историк Абу Абдаллах ал-Джейхани, о котором уже шла речь в наших беседах. Однако именем ал-Джейхани круг выдающихся представителей исламской цивилизации и учености в Бухаре не исчерпывался. В то же время, когда булгарский царевич, как мы предполагаем, возвращался из хаджа домой, покровительством эмира Хорасана пользовался также великий поэт Рудаки (ум. 940 или 950), который, по сообщениям современников, создал собрание в 100 000 стихотворных строк, лишь немногие из которых дошли до наших дней. Но этих строк и отдельных стихотворений оказалось достаточно, чтобы поставить Рудаки в ряд с самыми выдающимися поэтами человечества.

Непосредственным покровителем Рудаки и других мусульманских ученых историки называют другого незаурядного человека, везиря саманидского эмира Хорасана с 922 года по 938 год Абу-ль Фадла ал-Баллами, сын которого, Абу Али Мухаммад, также был везирем, но прославился главным образом переводом монументального исторического труда ат-Табари.

Для булгарского царевича была не только естественно, но и необходимо посетить Бухару на пути домой из своего паломничества, и более чем возможно, что ему, как и ибн Фадлану, довелось беседовать с ал-Джейхани, ал-Баллами и другими историческими личностями, которые являлись славой Бухары в десятом столетии. Таким образом, главные тенета ислама, первоначала веры и основные положения Шариата ханафитского толка были почерпнуты северными мусульманами из Средней Азии, и эта традиция продолжалась вплоть до XIX века.

Завершая беседу о первоначалах, мы считаем необходимым привести здесь изложение того, во что должны были уверовать и веровали мусульмане Волжской Булгарии, непосредственно из первоисточника, восходящего в своих основах к оригинальному тексту самого Абу Ханифы. Нижеследующий перевод, приводимый в сокращении, подготовлен замечательным российским ученым-арабистом А. В. Смирновым по казанскому изданию типографии «Торгового дома братьев Каримовых» 1914 года, что свидетельствует о практической непрерывности ханафитской традиции на берегах Волги с самых ранних времен ислама до наших дней[249].

 

«Основа единобожия и правильного вероисповедания – говорить:

я верую в Бога, Его ангелов, Его посланников, в воскресение после смерти, в то, что все в судьбе, и благое, и злое, – от Всевышнего. Судный день, Весы, Рай, пламя – все это истинно. Всевышний Бог единственен, не в смысле числа, но в том смысле, что ничто не имеет с Ним ничего общего…

Он был и останется непрестанен со всеми Своими именами и атрибутами Самости и Действия. Самостные атрибуты среди них: Жизнь, Могущество, Знание, Речь, Слух, Зрение и Воля. Атрибуты действия: Сотворение, Питание, Создание, Произведение, Делание и прочие атрибуты действия… Его атрибуты в вечности не произведены и не сотворены. Кто говорит, что они сотворены или произведены, или колеблется и сомневается в этом, тот не верует во Всевышнего Бога [250].

Коран – речь Всевышнего Бога, в свитках записанная, в сердце хранимая, языком произносимая, пророку ниспосланная. Наше произнесение, писание и чтение Корана сотворены, а Коран не сотворен [251]…

Всевышний Бог является говорящим, даже пока не заговорил с Моисеем (мир ему!), так же, как Всевышний является творящим в вечности, даже пока не сотворял творение… Он знает не так, как мы знаем; и могущественен не так, как мы могущественны; и видит не так, как мы видим; и слышит не так, как мы слышим; и говорит не так, как мы говорим… Буквы и звуки сотворены, а речь Божья не сотворена…

Всевышний Бог сотворил вещи из ничего.

Бог в вечности знал вещи до того, как им стать вещами, и это Он дал им предначертание и предопределение. И в этом мире, и в мире ином все – с Его изволения, согласно Его знанию, по Его предначертанию и предопределению, как Им записано в Хранимой Скрижали. Предопределение, предначертание и изволение – Его атрибуты в вечности без вопроса как?

…Никого из тварей Своих Он не принуждает верить или не верить и не сотворяет их верующими или неверующими. Нет, Он сотворяет их как особи, а вера и неверие – действие рабов Божьих…

Ни на ком из пророков нет греха малого или великого, неверия или скверны. Однако они совершали проступки и огрехи.

Мухаммад (да благословит и приветствует его Бог) – Его любимец, Его раб, Его посланник, Его пророк, Его чистейший избранник. Ни единого мига он не был идолопоклонником или многобожником, он никогда не совершал ни малого, ни великого греха.

После пророков лучшие из людей – Абу Бакр, а именно, Абдалла ибн Аби Кухафа ас-Сиддик (Правдивейший). После него – Абу Абдалла Умар бин ал-Хаттаб ал-Фарук (Мудрейший); затем – Усман ибн Аффан Зу-н-нурайн (Двухсветный); за ним – Абу ал-Хасан Али ибн Аби Талиб ал-Муртада (Снискавший Довольство); (да будет ими всеми доволен Бог!), истинно Истинному поклоняющиеся. К ним всем мы питаем приязнь и сподвижников поминаем не иначе, как добром.

Никакого мусульманина, совершившего грех, даже если то – грех великий, мы не считаем неверующим, если только он не сочтет оное дозволенным. Мы не отнимаем у него имени веры и называем его верующим поистине: он может быть нечестивым верующим, но не неверным…

Мы не утверждаем, что мусульманину не повредят грехи, или что он не попадет в пламя или что он пробудет в нем вечно, даже будь он нечестивым, если только он покинул сей мир верующим… Что касается грехов (кроме многобожия и неверия), в которых он не покаялся, то дело Бога: захочет, накажет его мукой, а захочет, простит и вовсе не станет наказывать в пламени.

Лицемерие, равно как и тщеславие, делают недействительным любое деяние…

Ислам означает предание себя повелениям Всевышнего и следование им. С точки зрения языка есть разница между верой (иман) и исламом, однако не бывает веры без ислама или ислама без веры: они – как две стороны одной монеты. А религия (дин) – имя, прилагаемое к вере, исламу и всем Законам…

Все верующие равны в знании, убежденности, уповании, любви, довольстве, страхе, мольбе и вере, однако вне веры различаются во всем этом.

Всевышний благосклонен к рабам Своим и справедлив. Он может наградить в благосклонности Своей многократно против заслуженного рабов Его; наказать за грех по справедливости Своей или простить по благосклонности Своей…

Встретив какое-либо затруднение в тонкостях науки единобожия, следует исповедовать то, что Всевышний считает правильным, пока не встретишь ученого мужа и не задашь ему свой вопрос. Нельзя откладывать поиск ответа, а нерешенность затруднения неизвинима: откладывая решение, становишься неверующим».

 

Интересно, что даже в полном варианте «Большого фикха» Абу Ханифы, где перечисляются истинные верования и обязанности мусульман, нет ни слова о джихаде. Более того, в книге ученика Абу Ханифы и одного из главных авторитетов в области ханафитского права Абу Йусуфа «Китаб ал-Харадж», освещающей практически все вопросы, связанные с мусульманским правом, слово «джихад» встречается только трижды и всегда в связи с другими правовыми положениями и определениями.

Между тем в современном политическом понимании ислама категория «джихада» приобрела совершенно несвойственные ей черты агрессивности и применяется к любым военным действиям, которые ведут мусульмане даже промеж собой. Для радикальных кругов политического ислама такой «джихад» стал едва ли не главным столпом веры, оправдывающим любые цели «во имя и от имени ислама». В этих беседах у нас нет возможности сколь-нибудь подробно проследить историческую эволюцию этой категории, однако нам необходимо хотя бы вкратце узнать, как понималась категория джихада во времена Пророка и праведных халифов и каково было понимание джихада в эпоху пришествия ислама на берега Волги и Камы.

Слово «джихад» неоднократно возникает в Священном Коране в значении «подвижничества на пути Аллаха»:

 

«И подвизайтесь на пути Аллаха, как должно для того подвизаться. Он избрал вас и не наложил на вас тяжелого труда в вере – следуйте вере отца вашего Авраама. Это он наименовал вас мусульманами ранее и в этой книге, дабы Посланник мог быть свидетелем вашим, и дабы вы могли быть свидетелями роду человеческому. Посему, соблюдайте Молитву и платите Закаат, и крепко держитесь Аллаха. Он – Господин ваш, Совершенный Господин и Совершенный помощник!» (22:79)

«И те, которые подвизаются во имя Наше, – поистине, Мы наставим их на путях Наших. И, истинно, Аллах с теми, кто творит добро». (29:70)

 

Очевидно, что понятие «подвижничества на пути Аллаха» не могло быть однозначно связано с вооруженной борьбой уже хотя бы потому, что разрешение обороняться от язычников Мекки с помощью оружия было внушено Пророку кораническим откровением лишь после эмиграции в Медину, через тринадцать лет после призывов «подвизаться на пути Аллаха». Даже тогда, когда малочисленная мусульманская община Медины была вынуждена обороняться от военного наступления мекканцев, Коран самым четким образом ограничивает круг разрешенного только и исключительно оборонительными действиями и при этом объясняет, почему дается такое разрешение:

 

«Позволение сражаться дано тем, которые повергаются нападению, ибо они были обижены – и, точно, Аллах имеет власть помочь им, – тем, которые были беззаконно изгнаны из домов своих потому только, что они сказали: «Владыка наш есть Аллах». – И если бы Аллах не отражал одних людей посредством других, истинно, были бы разрушены монастыри, и церкви, и синагоги, и мечети, в которых многократно поминается имя Аллаха». Истинно, Аллах поможет тому, кто помогает Ему. Аллах, истинно, есть Сильный, Могучий». (22:40–41)

 

И далее, продолжает Священный Коран словами Аллаха, позволение сражаться дано

 

«Тем, которые, если Мы упрочим их на земле, будут соблюдать Молитву и платить Закаат, и призывать к добру и возбранять зло. И конец всех дел пребывает в руке Аллаха». (22:42)

 

Нигде в Священном Коране джихад не может быть истолкован как война вообще или война во имя распространения веры. В Коране можно различить два вида джихада, первый и главный из которых, состоящий в духовной борьбе против собственных несовершенств и низменных желаний, а также в распространении ислама посредством пера и устной проповеди, называется «Великий джихад», или Джихад Акбар. Второй вид джихада, Джихад Асгар, это «малый джихад», состоящий в оборонительных действиях против тех, кто стремится уничтожить веру. Коран в нескольких местах указывает, как следует вести эту оборонительную войну, в которой недопустимо уничтожение мирных жителей и их собственности, и когда следует прекратить ее.

 

«И сражайтесь с ними, пока не прекратятся гонения, и свободно не исповедуется вера в Аллаха. Но если они отступятся, помните, что вражда допускается только против нападающих». (2:193)

«И боритесь с ними, пока не прекратятся гонения, и не воцарится всецело вера в Аллаха. Но если они прекратят преследования, истинно. Аллах бдителен к делам их. И если они повернутся спиной, знайте, что Аллах Защитник ваш; наилучший Он Защитник и наилучший Помощник». (8:40–41)

 

Отсюда следует, что мусульмане должны сразу прекратить свою оборонительную войну, как только противник прекратит религиозные преследования. Очевидно, что в ходе войны сделать это трудно, поскольку всегда остаются сомнения в намерениях противника. Именно поэтому Коран и говорит, что Аллах является наилучшим Защитником и, прекращая оборонительную войну, мусульмане должны полностью положиться на защиту Аллаха.

Таким образом, «малый джихад», которые мусульмане вынуждены вести в случае религиозных гонений, должен всегда и всюду пониматься только в контексте веры, когда Бог является не умозрительным или метафорическим, но самым активным участником действия. Вне этого сознания, то есть, при трансформации «борьбы за выживание веры» в политическую борьбу за власть, категория джихада попросту перестает быть уместной. Сам Пророк ислама абсолютно точно различал категории «малого» и «большого» джихада. Мусульмане бывают вынуждены вести «малый джихад», даже если «война им ненавистна» (2:217), но главный джихад их жизни – это Великий джихад с помощью Корана:

 

«Итак, не слушайтесь неверных, но ведите великую борьбу с помощью его (Корана) против них». (25:53)

 

Из собраний хадисов также следует, что Пророк глубоко понимал и проповедовал Великий Джихад, считая его главным приоритетом по сравнению с «малым джихадом»:

 

«Рассказывают, что однажды, возвращась с битвы, Святой Пророк сказал: «Слава Аллаху, что вы вернулись невредимыми из малого джихада в Великий джихад (в борьбу против собственных несовершенств и недостойных желаний)».

 

История мусульманства как практического воплощения исламских установлений в реальной жизни, конечно, не является историей идеального религиозного сообщества. Как мы уже видели в предыдущих главах, ряд установлений ислама с течением веков преломлялся через призму фактических политических событий и происшествий, пока дело не дошло до того, что даже война между Ираном и Ираком во второй половине XX века стала трактоваться обеими сторонами как джихад!

Тем не менее, в раннем исламе мусульмане были крайне осторожны с применением этого термина даже во времена великих завоеваний. В борьбе с двумя супердержавами той эпохи, Византией и Персией, логика военных действий действительно привела мусульман на берега Каспия, а также Индийского и Атлантического океанов, однако неверным было бы представлять начало этих войн как результат агрессивных намерений мусульман. История свидетельствует, что в 9 году Хиджры, (631 год) Византия собиралась напасть на Медину из Сирии в союзе с пограничными арабскими племенами Салих, Гассан, Джазам и другими, задолго до пришествия ислама принявшими христианство. С развитием ислама в Медине эти утвердившиеся в Сирии племена стали рассматривать новую веру как опасную христианскую ересь и несколько раз нападали на мусульманских послов, грабя и убивая их. Это послужило причиной не слишком удачной битвы при Мутахе в 8 году Хиджры, в которой участвовал сам Пророк. В 9 году Хиджры Пророк выступил с армией, чтобы предупредить готовящееся нападение на Медину (эта битва не состоялась), а в 11 году, перед своей кончиной, отправил сирийскую экспедицию во главе с Усамой бин Зайдом с целью предотвратить неминуемое нападение арабских христианских племен на мусульман.

Словом, к моменту избрания Абу Бекра первым халифом ислама, проблема выживания мусульманской общины перед лицом могущественнейших врагов уже стояла ребром. Однако даже в этой ситуации, когда превентивный удар по противнику, намеревающемуся уничтожить именно веру и религиозную систему ислама, мог бы считаться джихадом, Абу Бекр напутствовал посылаемые в Сирию войска таким образом:

 

«Кто бы из вас ни был убит, будет считаться мучеником веры, а тот, кто вернется невредимым, будет удостоен почестей в качестве защитника веры [252]».

 

Если бы этот превентивный поход был в понимании Абу Бакра и других мусульман именно джихадом, халифу не пришлось бы говорить, что мусульмане отправляются «как бы в джихад». Говоря это, он имел в виду, что, хотя эта военная экспедиция и не является в прямом смысле джихадом, она равноценна джихаду по своей важности в деле защиты веры. Напутствие «сражайтесь отважно и самозабвенно, как если бы вы сражались в джихаде» вовсе не означает, что даже эта необходимая военная мера была джихадом в понимании первых мусульман, в «благие времена» которых якобы так стремятся вернуться апологеты нынешнего политического джихадизма. Последние должны иметь честность, чтобы называть вещи их собственными, а не заемными именами.

Возвращаясь к временам Абу Ханифы и его учеников, мы видим, что даже Абу Йусуф, известный в истории своим потаканием власть имущим, то есть, реальной политике государства, не часто употребляет понятие «джихад» в своем трактате «Китаб ал-Харадж», написанном по повелению халифа Харуна ал-Рашида. Аббасидское государство к тому времени набрало уже такую мощь, что с ним почтительно считалась не только Византия, но и вновь образованная на западе Священная Римская империя во главе с Карлом Великим. Таким образом, проблема защиты веры от гонений и преследований перед мусульманами уже не стояла так остро, как в первоначальные годы ислама. Конечно, в сражениях с Византией, когда последней удавалось отвоевывать утраченные в прошлом владения или занимать мусульманские земли, вопрос гонений на мусульман неизбежно возникал вновь, и тогда отвоевывать эти территории приходилось иногда и под лозунгом джихада. Впоследствии, когда понятия «сражаться самоотверженно, как при джихаде» слилось в умах мусульманских владык и полководцев с понятием «вести джихад», категория джихада начала девальвироваться, как и многие другие положения ислама. Но в трудах Абу Йусуфа и, надо полагать, самого Абу Ханифы, джихад все еще имеет подобающий этой исламской обязанности религиозный смысл.

Первое упоминание джихада в книге Абу Йусуфа – это упоминание в связи с тем, что, по собственным словам Пророка, поминание Аллаха является для мусульманина обязанностью высшей, чем джихад. «Так он сказал трижды, – замечает, обращаясь к Харуну ал-Рашиду, Абу Йусуф, – а между тем, о, повелитель правоверных, благостное значение джихада поистине велико, и награда за него обильна[253]».

Второе упоминание о джихаде связано в книге Абу Йусуфа с введенным халифом Омаром законом, по которому завоеванные земли остаются в совокупном пользовании всех мусульман, а не разделяются между отдельными людьми. Это совокупное пользование обеспечивается налогом «харадж», главным государственным налогом, юридическим вопросам которого и посвящена книга Абу Йусуфа. Утверждая легальность повеления Омара и говоря, что «иначе нельзя было бы назначать людям жалованье и пайки, так что ас-Сугур (владения на границе с Византией) не был бы населен, а армия не была бы сильна для походов джихада», Абу Йусуф объясняет, что в данном случае он имеет в виду под джихадом: «И чем же защититься от возвращения неверных в свои пределы, если не будет там тех, кто может сражаться, и тех, кто получает воинское довольствие?[254]»

И наконец, третье упоминание о джихаде в этом трактате, отражающем, в общем и целом, всю систему ханафитского мировоззрения, восходящую к самому Абу Ханифе, также говорит о значении джихада как «подвижничества» на благо мусульман, которое понимается гораздо шире, чем защита ислама военными средствами. Суть этого упоминания в том, что один из сподвижников Пророка, назначенный на сбор налогов, обратился к халифу Омару с просьбой отправить его в джихад, на что Омар ответил вопросом: «А разве ты не находишься уже в джихаде?[255]»

Омар не отпустил этого человека, Суфьяна бин Малика, с его трудной должности, поскольку в его глазах правильный и справедливый сбор налогов был однм из видов джихада как «подвижничества на путях Аллаха».

Мы не можем с уверенностью сказать, по недостатку исторических свидетельств, какие именно книги и руководства легли в основу раннего обучения Шариату в Волжской Булгарии. Однако представляется очевидным, что среди этих книг и руководств были произведения, принципиально и по существу сходные с теми, которые мы упомянули и процитировали. Очевидно также, что введение религиозно обоснованных, но применяющихся в реальной жизни законов и положений Шариата происходило постепенно с ростом мусульманского самосознания населения Волжской Булгарии, хотя ряд наиболее жестоких местных законов был, скорее всего, отменен уже в первоначальные десятилетия после пришествия ислама на Волгу. В рукописи ибн Фадлана отмечается, что некоторые положения Шариата, в частности, в сфере прав наследования, были осознаны уже во время его приезда к царю булгар:

 

«Если у них умирает кто-нибудь, то наследником становится не сын, а брат умершего. Я сказал царю, что это недозволительно, и рассказал ему, каковы должны быть истинные законы. И он согласился со мной [256]».

 

Местные законы, касающиеся возмездия за преднамеренное убийство, воровство и прелюбодеяние, были гораздо более жестокими, чем законы Шариата, предусматривающие подробную юридическую процедуру с привлечением необходимого числа свидетелей и очевидцев для рассмотрения подобных случаев. Об исламских наказаниях за злостное воровство, в том числе, разбой, и прелюбодеяние, мы уже говорили. При всей необходимости рассматривать их в контексте нравов той эпохи, нижеследующая булгарская казнь за прелюбодеяние и воровство не идет ни в какое сравнение с исламским наказанием:

 

«А кто сделает это (прелюбодеяние) – понесет наказание, кем бы он ни был: для этого они заколотят в землю четыре сошника, привяжут к ним обе руки и обе ноги – потом рассекут его топором от затылка до бедер. Таким же образом они поступают и с женщиной. Потом каждый кусок мужчины и женщины вешают на дерево… Воров они наказывают так же, как и прелюбодеев [257]».

 

Надо думать, что среди новообращенных мусульман эти жестокие законы были вскоре отменены, хотя сама их жестокость, видимо, говорила о редкости подобных преступлений в Волжской Булгарии. Ибн Фадлан, говоря о том, что женщины и мужчины страны имеют обычай вместе купаться в реке совершенно голыми, отмечает, что при этом они «не совершают никакого прелюбодеяния. «Я все время призывал их закрываться друг от друга при купании», – сетует он, – «но ничего не добился».

Ясно, что замена местной этики мусульманской этикой потребовала немалого времени. С течением времени в законодательство Волжской Булгарии вошли, помимо непосредственно религиозных основ и требований, и другие юридические требования Шариата. Среди этих требований – исламские правила совершения торговых и экономических сделок, правила вступления в брак и развода, правила сбора налогов, правила землепользования и правила ведения военных действий, в том числе правила обращения с военнопленными, и многие другие правила, естественные для мусульманского сообщества.

Переход от языческой, полукочевой и, для ряда племен Волжской Булгарии, кочевой культуры к культуре Шариата ханафитского толка происходил, как мы отметили, постепенно и не носил характера цивилизационной революции. По существу, внедрение Шариата исподволь шло в Волжской Булгарии и до приезда посольство ибн Фадлана, и в сфере новой морали и религиозного знания распространение нравственных правил и законов Шариата шло, скорее всего, путем примера и подражания. Очевидно, что мусульмане, сколько бы их ни было на деле в стране в начале X века, были самой яркой и зажиточной частью булгарского общества. Это ясно уже потому, что ислам, как мы неоднократно говорили, приходил на берега Волги с торговыми караванами из Средней Азии. Люди, связанные с этой прибыльной торговлей, обладали не только бо́льшими знаниями, но, скорее всего, и бо́льшим материальным достатком по сравнению с соплеменниками-язычниками и сопредельными племенами, занятыми менее прибыльным скотоводством и земледелием, которое и до пришествия ислама имело в волжско-камском регионе тысячелетнюю историю. Археологические находки свидетельствуют, что появление железных серпов для уборки урожая можно отнести к первому тысячелетию до нашей эры[258]. Уже тогда обитатели Волго-Камья использовали для земледелия открытые речные долины и поля, созданные при помощи подсеки, когда плодородная земля отвоевывалась у леса путем вырубки деревьев и сжигания их на корню.

В более близкие времена в Волжской Булгарии уже применялись плуги с железными лемехами. Что же касается сельскохозяйственных злаков, то исследователи на основе археологических материалов, выявленных в период с X по XIII век, пишут:

 

«В зерновых материалах выявлено около 20 видов культурных растений. Среди зерновых преобладают пшеница мягкая, просо, яхмень и полба-двузернянка. В сравнительно небольшом количестве обнаружены пшеница твердая, чечевица, горох, вика посевная. Преобладание посевов пшеницы, ячменя, проса и полбы подтверждается также материалами других памятников… Из технических культур популярностью пользовался лен; конопля встречается значительно реже [259]».

 

Классик татарской археологии Ф. Халиков, рассказывая о структуре экономики Волжской Булгарии, также утверждает, что

 

«В основе хозяйства домонгольской Булгарии лежало развитое для своего времени земледелие и мясо-молочное скотоводство… В X–XII веках основными орудиями обработки почвы были тяжелый однолемешный сабан (плуг) для поднятия целинных черноземных почв и легкая соха с двумя железными сошниками для более легких почв. Ведущей системой земледелия в этот период еще остается переложная система с освоением целинных земель, но булгарам была известна и паровая система с применением трехполья. Показательно, что, как для центральных, так и окраинных земель, например, для района булгаризированных буртас, становится характерным однотипный набор сельскохозяйственных культур – преобладание в посевах пшеницы, затем проса и ячменя. Эти факты наряду с находками почти по всей территории Волжской Булгарии однотипных земледельческих орудий свидетельствуют об установлении почти по всей стране близкой системы земледельческого производства [260]».

 

Как бы то ни было, в начале X века булгарское земледелие еще не играло той основополагающей роли в структуре экономики и налогообложения, которую начало играть в конце того же века. Однако, в целом, экономика Волжской Булгарии в начальные десятилетия пришествия ислама на Волгу уже представляла собой нечто сложившееся, как в смысле своей структуры, так и в смысле определенной системы налогообложения, о которой, впрочем, нам известно достаточно мало.

Ведь когда мы говорим о развитии булгарского государства, мы имеем в виду не только развитие религиозной и традиционной культуры, но и экономическое развитие, которое и в те времена являлось основополагающим. Для экономического же развития государства главной необходимостью является сбор налогов, деньгами и натурой, достаточный для того, чтобы государство не только сводило концы с концами, но росло и укреплялось. Динамика экономического развития Волжской Булгарии, как представляется, получила с принятием ислама новый толчок, однако неверно было бы считать, что к моменту принятия ислама экономика булгар находилась в застое. Об этом свидетельствует уже известный нам разговор ибн Фадлана с царем булгар:

 

«Однажды я спросил царя: «Государство твое обширно и доход твой большой, так почему же ты просил халифа, чтобы он построил крепости на доставленные от него деньги?

Он же ответил: «Я полагаю, что Исламская держава приносит счастье, так как денежные средства этой державы накапливаются из дозволенных религиозным законом (Шариатом) источников. По этой причине я и обратился с просьбой. Право же, если бы я захотел построить крепость на свое серебро и золото, то для меня не было бы никакой трудности. Но мне важно было получить благословение при помощи денег повелителя правоверных, и я просил его об этом [261]».

 

Наличие в Волжской Булгарии не только натурально-обменного, но, в какой-то степени, и денежного обращения, а значит, и денежных видов налога, свидетельствует о том, что государство уже имело свою систему налогов. Всякое государственное изменение этой системы в пользу повышения или понижения налогов было, конечно же, чрезвычайно важным фактором общественной жизни и не могло совершаться по произволу. Любая перемена в системе налогов, даже освященная вновь принятой религией, должна была совершаться разумно, так как волевое применение Шариатских налоговых законов было бы сочтено в среде новообращенных произволом и негативно сказалось бы на процессе распространения ислама в Поволжье. В любом случае, исламская налоговая система вводилась в стране исподволь, тем более, что, как пишет ибн Фадлан, земледелие было в стране в ту эпоху скорее подспорьем, чем основным занятием встреченных им людей, и налог царю, то есть государственный налог, платитлся от каждого дома по утвержденной ставке вне зависимости от урожая:

 

«Едят они в основном просо с кониной, но у них много и пшеницы, и ячменя. И каждый сеет там для себя и пользуется своим урожаем сам. У царя отбирать урожай нет никакого права. Царю они платят каждый год по одной собольей шкуре с дома [262]».

 

Если учесть, что, по словам ибн Фадлана, «царь булгар платит дань царю хазар: от каждого дома в его стране – шкуру соболя», то получается, что увеличение налоговой базы государства к концу X века совершилось, скорее всего, не за счет новых исламских налогов. Это стало результатом того, что булгары перестали платить дань Хазарии, павшей под натиском Киевской Руси во второй половине X века. Надо думать, однако, что ибн Фадлан чего-то по незнанию не договаривает, так как из его слов выходит, что царь булгар практически не получал никакого дохода в пользу своего государства, а только собирал дань для хазар (по шкуре соболя с дома). Впрочем, можно предположить, что основным доход царя был все же не налог с жителей, а важнейший для Волжской Булгарии налог с международной торговли, и здесь, как ни удивительно, ставки налога вначале полностью совпадали со ставками, предписанными исламом:

 

«Если же к булгарам прибудет торговый корабль из страны хазар, то царь выедет верхом, пересчитает находящиеся на корабле товары и возьмет себе десятую часть. А если прибудут к ним русы или какие-нибудь люди из других племен с рабами, то царь выбирает для себя из каждого десятка одного человека [263]».

 

Это означает, что царь булгар получал с любого судна, приходившего сверху или снизу по течению Волги и Камы, десятину в виде налога. Происходило ли это потому, что сам царь уже был мусульманином и знал, что ставка исламского торгового налога в среднем равняется 10 %, или потому, что таков был традиционный торговый налог, но факт налицо: международная торговля облагалась в Волжской Булгарии исламской десятиной, которая в Шариатском экономическом праве носит название ‘ушр. Согласно ханафитскому праву, любые предназначенные для торговли товары, стоимость которых превышала 200 дирхемов, облагались, частично или полностью, десятинным налогом, так что с введением Шариата главе булгарского государства не пришлось ничего принципиально менять в устоявшейся системе налогообложения. Другое дело, что с распространением ислама в Поволжье в эту систему вводились необходимые изменения в зависимости от того, с кого взимался указанный налог. Дело в том, что ханафитское право различает три вида налогоплательщиков: мусульман, зиммиев, то есть, иноверцев, состоящих под защитой мусульманских законов, и харбиев, то есть, людей, прибывающих из неисламских стран. Исходя из такого разделения мусульманский купец должен был платить со своих товаров лишь четверть ‘ушра, то есть 2.5 %; зиммий должен был платить половину ‘ушра, то есть, 5 %, и только харбий, то есть, торговый представитель неисламской страны, обязан был платить полную десятину. То, что царь булгар, по наблюдению ибн Фадлана, взимал десятину с каждого корабля, говорит лишь о том, что в ситуации уже известной нам политической напряженности между Волжской Булгарией и Хазарией мусульманские купцы прибывали в страну, как правило, сухопутным, а не речным путем. Таким образом, можно предположить, что с сухопутных мусульманских караванов, прибывавших на Волгу из Хорезма, царь булгар взимал самую льготную ставку налога, которая впоследствии, с падением и распадом Хазарии, стала взиматься и с речных торговых караванов. То, что даже в этих условиях царь обладал достаточными денежными средствами для постройки крепости, говорит лишь о том, насколько активна была международная торговля даже в те нелегкие для булгарского государства времена.

Мы обрисовали только самые основные контуры понимания законов и положений исламского права ханафитского толка на заре пришествия ислама в Волжскую Булгарию. В дальнейшем мы не будем специально вдаваться в философско-религиозные или многосложные налоговые аспекты исламского законодательства. Главным свидетельством того, как это законодательство заработало на деле, стал расцвет мусульманской государственности Волжской Булгарии и та атмосфера добрососедства, которая установилась в отношениях молодого государства с его соседями.

Эти отношения, между тем, становятся чрезвычайно важными в свете наших бесед, поскольку в конце X и начале XI века на территории нынешней России устанавливались и упрочивались уже не только мусульманские, но и христианские законы и понятия. Как выясняется, это вовсе не послужило причиной межрелигиозной и, как следствие, межгосударственной вражды. Как раз напротив, XI век в отношениях между Волжской Булгарией и Киевской Русью был во многих отношениях «золотым веком», о чем и пойдет речь в нашей следующей беседе.

 

 

Беседа третья. «Золотой век»

 

Города Волжской Булгарии

 

В 965 году, как об этом говорят русские и арабские хроники, киевский князь Святослав со своей дружиной взял главную хазарскую крепость на Дону – Белую Вежу или Саркел. К этому и последующим годам историки относят полный разгром Хазарии и исчезновение ее с исторических карт как одной из основных военно-торговых держав эпохи. Вместе с тем существует мнение, что в своих походах на хазар, а также на славянское племя вятичей и кавказские племена ясов и касогов Святослав не обошел своим вниманием и Волжскую Булгарию. Как пишет классический русский историк С. М. Соловьев,

 

«К 968 году относят восточные писатели поход руссов на волжских Болгар, разграбление главного города их (Болгар), который был складкою товаров, привозимых из окрестных стран; потом Русь вниз по Волге спустилась до Казерана, разграбила и этот город, равно, как Итиль и Семендер [264]».

 

Интересно, что другой классический русский историк, Н. Карамзин, не указывает на разгром Святославом волжских булгар. Об этом, собственно говоря, не сообщает и русская «Повесть временных лет», рассказывающая лишь о громких победах Святослава над дунайскими болгарами:

 

«Берега Оки, Дона и Волги были первым феатром его воинских, счастливых действий. Он покорил Вятичей, которые все еще признавали себя данниками Хана Козарского, и грозное свое оружие обратил против сего некогда столь могущественного Владетеля. Жестокая битва решила судьбу двух народов. Сам Каган предводительствовал войском: Святослав победил и взял Козарскую Белую Вежу, или Саркел, как именуют ее Византийские Историки, город на берегу Дона, укрепленный Греческим искусством. Летописец не сообщает нам о сей войне никаких дальнейших известий, сказывая только, что Святослав победил еще Ясов и Касогов: первые – вероятно, нынешние Оссы или Оссетинцы – будучи Аланского племени, обитали среди гор Кавказских, в Дагестане, и близ устья Волги; вторые суть Черкесы, коих страна в Х веке именовалась Касахиею: Оссетинцы и теперь называют их Касахами. – Тогда же, как надобно думать, завоевали Россияне город Таматарху, или Фанагорию, и все владения Козарские на восточных берегах Азовского моря: ибо сия часть древнего Царства Воспорского, названная потом Княжеством Тмутороканским, была уже при Владимире, как мы увидим, собственностию России. Завоевание столь отдаленное кажется удивительным; но бурный дух Святослава веселился опасностями и трудами. От реки Дона проложив себе путь к Воспору Киммерийскому, сей Герой мог утвердить сообщение между областию Тмутороканскою и Киевом посредством Черного моря и Днепра. В Тавриде оставалась уже одна тень древнего могущества Каганов [265]».

 

При всем том, что походы Святослава уже давно занимают внимание историков, нельзя не отметить, что волжско-булгарская составляющая этих походов производит довольно смутное впечатление. Для нашей книги этот поход, если он действительно имел место, важен потому, что это было бы первое из запечатленных в истории столкновений волжских мусульман с Киевской Русью, при этом ничем с их стороны не спровоцированное. Существует две главных версии военных походов Святослава в отношении волжских булгар. Утверждается, что Святослав пошел на волжских булгар после взятия Саркела, как бы развивая свой военный успех. Учитывая, однако, значительное расстояние между Саркелом, расположенным близ Азовского моря, и Волжской Булгарией, весьма трудно представить себе, каким образом могла дружина Святослава, действующая, по варяжским обычаям, налегке, то есть, не имеющая обозов и припасов, проделать в один и тот же летне-осенний военный сезон такой долгий, чреватый постоянными военными стычками путь с юга на север против течения Волги и разгромить волжских булгар, имеющих достаточный опыт мирного и военного общения с русскими варягами. Другая версия военных подвигов Святослава заключается в том, что он мог пойти на Волжскую Булгарию с севера, через Оку, что являлось обычным военно-торговым маршрутом варягов. Однако Святослав княжил в Киеве, тогда как окско-волжский маршрут был, насколько можно судить из исторических источников, прерогативой Новгорода.

Словом, сама география походов Святослава, так же, как и его военная стратегия, позволяет высказывать сомнение в том, что он вообще нападал на Волжскую Булгарию, тем более, что «Повесть временных лет» умалчивает об этом, говоря лишь о встречах Святослава с вятичами в 964 и 967 годах, и все построения историков основываются на предположении, что в походе на окских вятичей Святослав не мог миновать богатой товарами Волжской Булгарии. Думается, что этой теории не возникло бы вообще, если бы не арабский источник, упоминающий о разгроме Святославом Болгарии. Но – какой именно Болгарии? Похоже, что здесь произошла определенная географическая путаница, имеющая свои истоки, в том числе, и в уже известном нам труде ал-Мас’уди.

В 960-х годах уже известные географические труды великих мусульманских землеописателей ибн Русты, ал-Балхи, ал-Мас’уди и других продолжало новое поколение арабских географов, среди которых наибольшей известности достигли ал-Истахри, ибн Хаукал и ал-Мукаддеси (947/47-ok. 1000). Об ал-Истахри нам известно чрезвычайно мало. Единственная достоверная деталь его биографии – это встреча старого мастера с молодым ученым ибн Хаукалем, которая, скорее всего, произошла в Багдаде. Об ибн Хаукале известно несколько больше. В 943 году, еще при жизни ал-Мас’уди, ибн Хаукал отправился в свои географические путешествия и посетил в 947–951 годах Северную Африку, Египет и Испанию, добираясь до южных оконечностей Сахары; он побывал также около 955 года в Армении и Азербайджане, объездил Иран, в 969 году оказался в Хорезме и Маверранахре или, по-латыни, Трансоксании (в землях между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей) и, наконец, в 973 году очутился на Сицилии, после чего исторический след его теряется.

Исследователи творчества ал-Истахри и ибн Хаукаля отмечают чрезвычайную близость взглядов обоих географов. Как пишет в своем труде «Каспийский свод сведений о Восточной Европе» Б. Н. Заходер,

 

«Истахри, изумившись познаниям ибн Хаукала в картографии, поручил ему усовершенствование и исправление своего сочинения. Самое поверхностное изучение показывает необычайную близость сочинений Истахри и ибн Хаукала. Мнение де Гуе о том, что «как Истахри поступил с работой Балхи, так поступил позднее ибн Хаукал с работою самого Истахри», характеризует не только реальную близость обоих сочинений, но и результат этой поразительной текстологической близости – долгое время существовавшее в европейском востоковедении смешение Истахри и ибн Хаукала».

 

Собственным вкладом ибн Хаукаля в классическую арабскую географию являются факты и сообщения, почерпнутые в ходе его собственных путешествий по миру. Некоторое время полагали, что он лично побывал в Волжской Булгарии, однако теперь считается, что сведения о северных пределах ислама ибн Хаукал получил во время своего пребывания в Средней Азии и Иране в 968–969 годах. Именно тогда в его труд вошло и нижеследующее, нигде более в арабской географической литературе не встречающееся сообщение о разрушении русами городов Болгара и Хазарана, то есть, восточной, населенной мусульманами половины Хазарского Каганата:

 

«Болгар – город небольшой, в нем нет многочисленных округов, и был известен тем, что был портом для упомянутых выше государств, и опустошили его русы, и Хазаран, и Итиль, и Самандар в году 358 (968-69) и отправились тотчас же после к стране Рум (Византии) и Андалус (Испании), а русы – народ в стране булгар, между ними и славянами [266]…»

 

Это – единственное упоминание об опустошении Волжской Булгарии, которое по датам совпадает с походами Святослава на Хазарию. Из византийских исторических источников и русских летописей известно, что Святослав действительно нападал на дунайских болгар и, более того, впоследствии утвердил свою княжескую столицу в Переяславце на Дунае. Как пишет Н. Карамзин,

 

«[967 г.] Неудовольствие Императора Никифора Фоки на Болгарского Царя Петра служило для Святослава поводом к новому и еще важнейшему завоеванию. Император, желая отмстить Болгарам за то, что они не хотели препятствовать Венграм в их частых впадениях в Грецию, велел Калокиру, сыну начальника Херсонского, ехать Послом в Киев, с обещанием великих даров мужественному Князю Российскому, ежели он пойдет воевать Болгарию. Святослав исполнил желание Никифора, взяв с Греков на вооружение несколько пуд золота, и с 60000 воинов явился владиях на Дунае. Тщетно Болгары хотели отразить их: Россияне, обнажив мечи и закрываясь щитами, устремились на берег и смяли неприятелей. Города сдалися победителю. Царь Болгарский умер от горести. Удовлетворив мести Греков, богатый добычею, гордый славою, Князь Российский начал властвовать в древней Мизии; хотел еще, в знак благодарности, даров от Императора и жил весело в Болгарском Переяславце, не думая о том, что в самое сие время отечественная столица его была в опасности [267]».

 

Несмотря на кажущиеся совпадения, нельзя не отметить, что арабские географы долгое время путали волжских булгар с дунайскими болгарами, – это видно и из уже приводившегося нами сообщения ал-Мас’уди. Думается, что и в сообщении ибн Хаукала смешиваются несколько разных происшествий. Неудивительно, если арабский ученый, подобно своим предшественникам, путал не только волжских булгар и дунайских болгар, но и смешивал их с так называемыми «черными болгарами», жителями Черной Болгарии, упоминаемыми Константином Багрянородным в его описаниях побережья Черного моря. Очевидно, что в своих громких черноморских и дунайских походах Святослав мог разбить, и, скорее всего, разбил именно «черных болгар», и слух об этом событии мог, как водится, достичь Ирана и Средней Азии в искаженном виде.

Наши сомнения по поводу факта столкновения Святослава с волжскими булгарами не исключают, конечно же, того, что этот факт мог иметь место, хотя очевидно, что Святослав не смог обложить булгар данью, как вятичей. Коль скоро «Повесть временных лет» говорит, что походы Святослава были не простым упражнением в доблести, но и постоянно расширяли круг данников Киева за счет хазар, дунайских болгар и даже византийцев, то простое разрушение и ограбление Болгара на манер внезапных варяжских набегов не слишком вписывается в военно-политическую деятельность Святослава.

Другое дело, что военные действия Святослава на юге – в Хазарии и Причерноморье, могли сопровождаться и каким-то небольшим новгородским набегом по Оке на Волжскую Булгарию: в общей суматохе, вызванной нападениями Святослава на Хазарию, новогородцы вполне могли воспользоваться возможностью напасть на волжских булгар, тем более, что они гораздо больше, чем Святослав, знали о том, чем можно поживиться в Болгаре.

Как бы то ни было, исторические последствия событий 965–968 годов для Хазарии и Волжской Булгарии несравнимы: Хазария перестала существовать как государство, тогда как для Волжской Булгарии эти события сыграли, несмотря ни на что, крайне положительную роль. С падением Хазарии булгарская торговля по Волге обрела полную свободу, к тому же булгарское государство перестало платить дань хазарам и стало независимым, что послужило серьезнейшим фактором его дальнейшего бурного экономического и политического развития. И в этом смысле упоминание в арабских источниках булгарских городов имеет значительно большее значение, чем сообщение ибн Хаукала о, скорее всего, мнимом нападении русов на Волжскую Булгарию.

Быстрый рост булгарских городов во второй половине X века представляет собой интереснейший исторический феномен. Действительно, в 922 году, как мы знаем из сказания ибн Фадлана, булгары еще не имели городов в полном значении этого слова, и их торговый центр Болгар в устье Камы и Волги был весьма пестрым поселением людей многих языков и культур. Сам царь и булгарская знать еще предпочитали жить в просторных юртах, и лишь изредка мы слышим о строительстве мечетей, торговых складов и жилых домов. Главным городом на Волге в ту раннюю эпоху был хазарский город Итиль, точное местоположение которого остается неизвестным, хотя по рассказам арабских путешественников и географов мы знаем, что этот город располагался ближе к устью Волги на обоих ее берегах. Западная часть города, где располагалась крепость кагана, была населена хазарской военной знатью, тогда как восточную, торговую часть, с мечетями, банями, складами и жилыми домами, населяли в основном мусульмане. Упоминаются в связи с Итилем и христианские кварталы, а также поселения языческих народов сакалиба и русь. Как считается, город Итиль был разрушен в ходе похода Святослава на хазар, и с тех пор, несмотря на все усилия по его восстановлению, так и не вернул себе былой славы и известности.

Падение хазарских городов, особенно Итиля, сыграло, по крайней мере, двоякую роль в отношении экономического, военного и культурного роста Волжской Булгарии. Во-первых, с практическим исчезновением торгового соперничества между Итилем и «внешним» Болгаром на Волге Волжская Булгария становится основным международным центром и перевалочным пунктом на всем протяжении Волги от устья Камы до Каспийского моря. Во-вторых, сама Волга становится свободной для торговли Волжской Булгарии по воде с мусульманскими странами, в первую очередь, княжествами и эмиратами Ирана, Хорезма, бухарскими владениями Саманидов, через которые открывался путь в Китай, Афганистан и Индию.

В свете того, что булгары в 960-х годах перестали платить дань кагану хазар, благосостояние страны испытало естественный резкий скачок и, как всегда в таких случаях, у царя булгар и его подданных стали появляться свободные средства, без которых никакое городское строительство невозможно. Экономика страны стала все больше тяготеть к прибыльной торговле и сопутствующим ремеслам, и все обстоятельства – географические, политические и религиозные – к концу X века сошлись воедино, способствуя как экономическому, так и духовному процветанию государства.

Арабские исторические источники этого времени довольно скупы на описание Волжской Булгарии, и в основном передают своими словами то, что мы уже знаем. Помимо сведений ибн Хаукала, почерпнутых из трудов ал-Истахри, мы располагаем также анонимным географическим трактатом «Пределы мира» (Худуд-ал-алам), созданным в Афганистане в 982/983 году и явно передающим уже устаревшие к тому времени сведения ал-Балхи или ал-Истахри. Интересно это упоминание лишь тем, что автор трактата кратко рассказывает о племенах Волжской Булгарии в следующих словах:

 

«Их три группы: бахдула (берсула), ишкиль (эсегелы) и булгар; все находятся в войне друг с другом; когда же появляется у них враг, они становятся друг другу друзьями.

Булгар – город с небольшой областью, расположенный на берегу Итиля. В нем все жители мусульмане; из него выходит до 20000 всадников. Со всяким войском кафиров (неверных), сколько бы его ни было, они сражаются и побеждают. Это место крепкое, богатое. Сувар – город вблизи Булгара; в нем борцы за веру, так же, как в Булгаре [268]».

 

Очевидно, что к таким сведениям, взятым из третьих рук, следует подходить с большой осторожностью, и Болгар, даже вместе с Суваром, никак не мог выставить такое большое войско. Однако само упоминание о Суваре как втором городе Волжской Булгарии чрезвычайно знаменательно – о его существовании говорит также ал-Мукаддаси, который завершил свой географический труд «Лучшее разделение для познания климатов» в 985 году, также пользуясь известиями ал-Балхи, ал-Истахри и ибн-Хаукала. Однако для того, чтобы представить себе развитие Волжской Булгарии и северного ислама на пороге X и XI веков, таких общих, туманных и вскользь упоминаемых фактов совершенно недостаточно, и любой историк скоро встал бы в тупик, если бы полагался только и исключительно на письменные источники. К счастью, история Северного ислама располагает и материальными свидетельствами, приобретенными в ходе археологических и нумизматических исследований и кропотливой научной работы по их разбору и анализу. Нужно отметить, однако, что серьезная полевая работа по археологическому исследованию булгарских древностей началась по-настоящему только в 20-х годах прошлого века и была, как водится, постоянно стеснена в средствах. В силу этих обстоятельств наши знания о Волжской Булгарии и Северном исламе постоянно пополняются и сегодня. Важные детали этой исторической мозаики постоянно находят свое место в общей, еще далеко не завершенной картине российской исламской цивилизации на Волге.

Мы при всем желании не можем в наших беседах уделять много внимания истории самого булгароведения и назовем лишь несколько имен, благодаря которым исследование материальной культуры Северного ислама приобрело характер настоящего научного доказательства. Это, в первую очередь, имя А. П. Смирнова (1899–1974), который по праву считается основателем современного булгароведения. Его усилиями и усилиями его учеников в 1933–1938 годах начались раскопки на городище Сувар и городище Великие Болгары, именно он «впервые аргументированно доказал существование феодальных отношений в Волжской Булгарии с 60-х годов X века[269]» и решил целый ряд фундаментальных проблем древней истории волжских булгар.

Мировоззренческие традиции А. П. Смирнова были продолжены казанской школой археологов и ее основателем Н. Ф. Калининым в 1945–1952 годах. В 1960-х годах начинается современный этап булгароведческих исследований, с которым навсегда связано имя А. Х. Халикова и его учеников[270]. В результате широкомасштабных археологических исследований, проводящихся с 1967 года на Билярском городище учениками научной школы А. Х. Халикова, в среде археологов началась дискуссия о том, какой именно город Волжской Булгарии был столицей государства до монгольского нашествия. Согласно концепции А. Х. Халикова и его учеников столицей страны был именно город Биляр-Болгар, или Великий город, который в отличие от Болгара на Волге находился не на водных путях, но в глубоком тылу государства.

Продолжающиеся исследования этого города и сегодня не перестают поражать своими открытиями, проливающими все более яркий свет на образ материальной и духовной жизни первых северных мусульман. Современные татарские ученые предполагают, что Великий город был заложен уже в 922 году, во время пребывания аббасидского посольства в Волжской Булгарии, и именно этим объясняется приказ царя о перекочевке племен, о которой мы уже читали у ибн Фадлана. Такие ученые, как А. Халиков и Ф. Хузин, считают, что начало Великого города – это та крепость, которую не только собирался построить, но и фактически построил царь Алмуш, принявший мусульманское имя Джафар бин Абдуллах. Как пишет о Великом городе А. Халиков,

 

«Археологические остатки этого города, заложенного в 922 году и погибшего в результате монгольского нашествия в 1236 году, располагаются на левом берегу реки Малый Черемшан (приток реки Большой Черемшан, левого притока Волги), на окраине села Билярска Алексеевского рафона Татарской АССР. Город занимал относительно плоское плато, понижающееся к реке, за которой возвышается живописная гора, где располагалась одна из булгарских святынь, место жертвоприношения – «Джавышер», размещенное у мощного истока родниковой воды [271]».

 

Кажется естественным, что булгары решили построить свой первый настоящий город вблизи главной святыни языческих времен, тем более, что «священные родники» почитаются российскими мусульманами и сегодня. А. Халиков и его ученики предполагают, что в строительстве города могли участвовать профессиональные строители из Хорасана, Нишапура, Мерва и Хорезма, прибывшие вместе с халифским посольством, которое первоначально насчитывало до 5000 человек[272]. Однако, учитывая незадачливую судьбу самого посольства и метафорическую вольность арабских источников в обращении с цифрами, мы не можем с какой-либо уверенностью сказать, что в закладке Великого города, если она действительно произошла уже в 922 году, принимали участие мусульманские зодчие. К тому же в этом, кажется, и не было прямой необходимости, поскольку изначальная планировка города близка к планировке первых городов Дунайской Болгарии, а именно, городов Плиска и Преслава, в закладке и планировке которых мусульманское зодчество не играло, видимо, никакой роли. Принцип планировки булгарских городов, принимавший во внимание естественные природные укрепления, состоял в том, что города обносились кольцевой обороной, подобно стоянкам кочевников, хотя и имели несколько типов.

Великий город, крупнейший из булгарских городов, состоял из цитадели, внутреннего города, внешнего города и посада, тогда как другие булгарские города, центры полунезависимых феодальных княжеств, порою делились только на цитадель и собственно город, а порой представляли собой только мощные пограничные крепости без внутреннего членения на город и цитадель.

Как бы то ни было, города Волжской Булгарии развивались поистине стремительно, и очевидно, что на последующих этапах их развития уже сказывались принципы и приемы мусульманского зодчества, заносимые из Средней Азии. Взлет урбанизации Волжской Булгарии в X веке даже весьма скрупулезная и осторожная в оценках лейденская «Энциклопедия ислама» называет «огромным прогрессом», и действительно, к концу X – началу XI века в Волжской Булгарии насчитывалось уже до 150 городищ, число которых с учетом присоединяемых буртасских земель доходило до 200. Среди крупных городов X века археологи выделяют сам Великий город Биляр, а также центры племенных феодальных княжеств Сувар, Ошель и Буртас.

Чем же объясняется столько бурная и стремительная урбанизация Волжской Булгарии? Думается, что основными экономическими и политическими предпосылками к этому были исчезновение хазарской дани, освобождение торговых путей и последующий расцвет булгарской торговли и ремесел, но не только это. Несмотря на остатки племенного деления, сказывавшиеся в существовании отдельных княжеств в период перехода волжских булгар от родоплеменного к феодальному обществу, принятие ислама стало для них широкой платформой созидания общей культуры и общего мировоззрения. И это мировоззрение, будучи исламским, было еще и тюркским, тогда как во всем исламском мире тюркский фактор становился все более значимым и определяющим.

Аббасидский Халифат со второй половины X века практически управлялся тюрками, которые в мире ислама начинали играть такую же определяющую культурную роль, как ранее арабы и персы. Мы уже знаем, что войска аббасидских халифов состояли в основном из тюрков Великой степи и Средней Азии, в среду которых все шире и глубже проникали учение и культура ислама. Если Аббасидский Халифат клонился к своему полному политическому упадку, позволяя себе нарушать исламские предписания, как в вопросах власти, так и в частом предпочтении материального – духовному, то в тюркской среде, живущей законами патриархального общества и еще чуждой соблазнам и искушениям городской культуры, ислам по-прежнему воспринимался как руководство к действию. В конце концов, этот чуждый арабской изнеженности тюркский дух с его предельно ясным пониманием справедливости восторжествовал в исламском мире, и с середины XI века история ислама стала во многом историей тюрков. Бесспорно, что тюрки действительно восстановили могущество Халифата после упадочного правления последних Аббасидских халифов.

Надо сказать, что восприятие этой тюркской мусульманской истории, несмотря на усилия Л. Н. Гумилева и других русских историков, остается в России и на Западе чрезвычайно однобоким. Военные победы тюрков, продолжавшиеся в течение нескольких веков, а также падение Византии от рук турок застят глаза даже самым беспристрастным исследователям. Тюркская история предстает в русских и западных описаниях едва ли не историей сплошных войн и завоеваний без учета того, что в средние века война была главным и едва ли не самым почетным занятием государей не только Востока, но и Запада. Частичную разгадку этой не слишком справедливой исторической оценки можно извлечь, например, из труда Герберта Уэллса «Очерк всеобщей истории», где о тюрках в исламе говорится так:

 

«Теперь они были мусульманами, и мусульманами примитивного типа, которых (первый халиф) Абу Бекр зазывал бы в ислам. Они возродили ислам с огромным воодушевлением и вновь обратили внимание мусульманского мира на религиозную войну с христианами. После великих завоеваний и упадка династии Омеййядов между двумя религиями было установлено нечто вроде перемирия. Военные действия, котрые шли между христианством и исламом в этот период, были скорее похожи на отдельные стычки, чем постоянную войну. Только в XI веке эти стычки переросли в отчаянную и фанатическую борьбу [273]».

 

Исторической справедливости ради стоит отметить, что в XI веке именно христианский мир начал эпоху религиозной войны и Крестовых походов. Столкновение мусульманского и христианского миров в XI веке назрело в силу не религиозных, но экономических и политических причин. Экономическое господство мусульманских государств над торговыми путями было практически абсолютным, и Крестовые походы, при всем их религиозном духе, были, по сути, войнами за Средиземное море, главное торговое море тогдашнего мира.

В период, который мы сейчас рассматриваем, в мусульманском и христианском мире произошли не только количественные, но и качественные изменения, которые в итоге и привели к столкновению времен Крестовых походов. Еще в начале X века, при всей внутренней слабости халифской власти, в мире не было христианских государств, способных бросить вызов военной силе и культурному могуществу Аббасидского Халифата. Великая франко-германская империя, впервые созданная основателем династии Меровингов Кловисом (481–511), и затем, спустя двести лет, возрожденная Карлом Великим, вновь распалась на части. Эта империя страдала не столько от экономического и военного превосходства мусульманской Испании, сколько от набегов викингов и нападений венгров, которые в то время разоряли германские земли короля Генриха Птичника, а также земли западных славян и чехов.

Истерзанный распрями собственных нобилей Рим времен понтификата Иоанна X все больше слабел, терпя удары мусульманского флота и византийской армии под началом узурпатора трона Романа Лекапина, пока подлинный император Константин Флавий Багрянородный писал свои трактаты об управлении государством и царских церемониях византийского императорского дома.

Византия, хоть и оставаясь одной из двух сверхдержав в регионе, должна была платить дань венграм и отражать набеги северных русов; кроме того, постоянно иметь в виду дунайских болгар, которые хоть и приняли крещение совсем недавно, уже успели отделить свою церковь и от Рима, и от Константинополя, продолжая во внешних делах традиции своих предков, булгар Аспаруха, которые вступили в единоборство с Византией, едва успев прийти на берега Дуная.

Однако через сто лет положение было уже другим. Если в лоно ислама за это время вошла новая сила, тюрки, то в лоно христианства вошли многие бывшие враги Византии и западных государств – славяне, венгры и викинги, что ослабило внутреннюю напряженность и внутренние распри христианского мира. В то же самое время распад Халифата и мусульманские междоусобицы окончательно расшатали тот идеал справедливого мироустройства, с которым изначально строился мир ислама.

«Закрытие дверей ижтихада» – фактический запрет на самостоятельный рационалистический подход к осмыслению исламского Откровения, в середине XI века стал самым знаменательным показателем неспособности правящих светских и религиозных кругов Халифата справиться с практическими проблемами времени.

Однако если арабский Халифат доживал свои последние десятилетия, то новые государства Средней Азии и Поволжья неуклонно шли к своему расцвету, решая именно насущные и практические, а не теологические и схоластические задачи. И помогал им в этом изначальный созидательный дух ислама как Истины, в которую северные мусульмане уверовали со всей страстью и влюбленностью новообращенных тюрков, не отказавшихся с принятием ислама и от самых прекрасных черт своей древней культуры. Об этом свидетельствует хотя бы поэзия тюрков того времени, представленная в собрании Махмуда Кашгари, где именно в эту эпоху, наряду с традиционным воспеванием военных подвигов и красот природы, в народное мировоззрение проникают исламские нравоучения, основой которых являются стремление к добродетели, мудрости и знанию:

 

Прими совет, мой милый сын,

и к добродетели стремись,

А станешь старшим, с младшим ты

нажитым знанием делись.

Не начинай, не оглядясь,

Дела – в делах нельзя спешить,

Поспешно высечешь огонь,

Светильник можешь потушить.

До битвы верный меч точи

И зорко за врагом гляди,

А если он к тебе пришел,

Навстречу с войском выходи.

Не бойся встать насупротив,

Но первым сам не нападай,

А отвлекай богатырей,

От общей массы отсекай.

Заставь над головой врага

Сверкнуть смертельно верный меч,

И так руби, чтоб он сквозь щит

И шею рассекал до плеч.

А если гость к тебе придет,

То не кропи его золой,

А будь внимателен к нему,

Улыбкой гостя успокой.

А если нищий забредет,

Попросит есть и пить, то будь

Готов отдать ему еду

И проводить из юрты в путь [274].

 

Уже в одном этом стихотворении видно прямое, иногда дословное влияние коранических учений, суть которых заключается в том, что мусульманин не должен искать войны и нападать первым, но уж если враг приходит к нему, тогда сражаться следует без страха и упрека. Как говорят эти стихи, в реальном мире приходится точить меч и наблюдать за врагом, однако главное оружие мусульманина – это улыбка, которой чаще всего можно успокоить чужого человека.

Подобная созидательность ислама, вопреки легендам об изначально присущей исламу воинственности, самым ярким образом сказалась и на истории Волжской Булгарии. Вся энергия этого молодого тюркского государства оказалась направленной на внутреннее развитие, и даже самые пристрастные исторические источники не находят поводов, чтобы обвинить волжских булгар в какой-либо чрезмерной воинственности.

Первый профессиональный русский историк В. Н. Татищев (1686–1750), например, писал:

 

«Болгоры хотя когда-то с русскими воевали, однако ж видно, что немного в том прилежали и не искали чужого приобрести, но свое более защищать старались, из-за чего их по Геродоту или Аристею святыми именовали. В плодах земных они преизобиловали, так, что неоднократно и Руссию во времена недородов житами обеспечивали, и более в ремеслах и купечестве прилежали… Сии Болгоры у русских разделялись надвое: верхние и нижние. Верхние, думаю, по городам или отдельным владениям разделялись на несколько, потому в русской истории отличают серебряные Болгоры, города Тучин, Брахимов, Ашла, и другие многие, а Карпеин и Рубрик, билиров и пр. упоминая, различают от Болгор. Настоящая их столица Боогард, или Главный и Великий город, как выше сказано, был ниже устья Камы верст с 30, а от Волги лугами отдален верст на семь. Видится, что Волга близ города течение имела. Поселение оное было довольно пространно, ибо его остатки ныне видим кругом верст на 5, а некоторые говорят на 6 и на 7. Дома, видно, что более были каменные, и в развалинах много от украшений наружной резьбы и облитой свинцом гончарной работ находится. Оный сначала в 1234-м году от татар, а потом в 1500-м году от русских вконец опустошен и Казань построена».

 

Богатство Волжской Булгарии складывалось не из захватнических набегов, но было результатом занятий торговлей, ремеслами и сельским хозяйством, плодами которых пользовались не только сами булгары, но и их славянские соседи. Как указывает В. Н. Татищев, пользовавший не дошедшими до нас источниками и наблюдавший булгарские руины триста лет назад,

 

«Сих Болгор оставшиеся развалины великие каменного и хитрого здания города и прочих строений удостоверивают, что народ в хитростях, рукоделиях и купечестве весьма преизяществовал. Находящиеся в земле деньги арапские старые доказывают, что они в Персию, Индию и с восточными срацынами, государи которых на деньгах имена изображены, купечество имели; и на севере не только в Руси около Новагорода, но в Швеции и Готляндии те деньги не иначе как чрез их и гордориков купечество занесены».

 

Одним из самых красноречивых свидетельств бурного роста экономики Северного ислама является тот факт, что уже во второй половине X века булгарские княжества чеканили собственную серебряную монету. Относительная скудость находок, среди которых, однако, есть находки из Финляднии, Дании, Норвегии, Швеции, Польши и стран Прибалтики, не позволяет говорить об истории чеканки собственно булгарских монет сколь-нибудь глубоко. Как пишет в своей книге Ф. Хузин,

 

«к настоящему времени известно всего около 600 монет из 101 пункта. На территории бывшей Волжской Булгарии обнаружено только 4 монеты, чеканенные в городе Булгаре: две монеты – в составе Татарско-Толкишского клада (Чистопольский район) и еще две монеты – в составе Старо-Алметьевского клада (Октябрьский район республики Татарстан). Следовательно, конкретное место чеканки собственно булгарских монет археологически не установлено [275]».

 

Среди западных источников, лейденская «Энциклопедия ислама» свидетельствует, что

 

«Мы имеем в нашем распоряжении серебряные монеты булгарского князя Талиба бин Ахмада, которые чеканились в Суваре в 338 (949–950) и 340 году Хиджры (951–952); так же, как и на саманидских монетах того же времени, на них стоит имя халифа ал-Мустакфи, свергнутого ранее в 946 году, а не халифа ал-Мути, которого к тому времени еще не признали Саманиды. Мы также имеем монеты Мумина бин Ахмада (вероятно, брата и преемника Талиба) времен халифа ал-Мути (до 338 = 974 года); согласно прочтению Френа эти монеты были отчеканены не ранее 366 года (976–977), то есть, опять-таки после времени правления халифа, чье имя стоит на них; при халифе Та’и, монеты чеканил булгарский князь Мумин бин Хасан. Монеты более позднего периода с именами булгарских князей еще не обнаружены».

 

Загадка исчезновения серебряных монет Волжской Булгарии в следующие полтораста лет еще не разгадана, однако схожая ситуация наблюдалась не только в Волжской Булгарии, но и в Средней Азии X века.

Как бы то ни было, согласно нумизматическим данным, чеканка серебряной монеты в Булгаре возобновляется в конце XII века, как раз накануне монгольского нашествия. Об этом свидетельствует весьма грубо отчеканенная в Булгаре серебряная монета с именем халифа Насира (1180–1225). Между тем, между названными двумя периодами чеканки булгарских монет само государство проделало весьма немалый и весьма удивительный путь.

Возвращаясь к булгарским городам, мы в первую очередь расскажем о Великом городе булгар, предполагаемой столице государства, которую археологи называют городищем Биляр. Имя это, происходящее от маленькой речки Билярки, является условным, хотя В. Н. Татищев, заставший, по-видимому, не дошедшие до нас предания и рассказы, говорит:

 

«Билиры имя, думаю, собственное и общее всех Болгор, ибо и татары, испортив, булиры, а русские от града Болгоры именовали, в чем Карпеин и Рубрик с прочими от имевшихся при них русских толмачей легко погрешить могли. Но скорее видно, что оные путешествий описатели так далеко не ездили, описали по рассказам, ибо невозможно им сих градов и Волги было миновать, но они нисколь о нем, а также и других виднейших положений по пути их не упоминают… Билиров же имя в городе Билярске на реке Черемшане сохраняется, где еще несколько древних зданий каменных, а особенно портал или врата великого храма и столпы видимы. А также и города великие еще видимы, например, на устье Камы на луговой стороне у Жукотина, говорят, великие развалины остались».

 

«Карпеин и Рубрук» в повествовании Татищева, отличающимся изумительным русским слогом начала восемнадцатого столетия, – это папские послы Джованни дель Плано Карпини и Вильгельм де Рубрук, посетившие пределы северного ислама в середине XIII века, уже после монгольского нашествия. Оба западных посланника в своих отчетах не минуют упоминания о северных «сарацинах», называя Волжскую Булгарию «Великой Болгарией» в отличие от «Малой Болгарии» на Дунае. Интересно, что Плано Карпини в своей «Истории монголов» действительно называет булгар «билерами». Так же называет выходцев из Волжской Булгарии, «Terra Belar», и другой западный источник, венгерский Аноним в 970 году. Между этими двумя упоминаниями – почти триста лет существования независимого мусульманского государства на Волге и его столицы, города Биляра, по имени которого, очевидно, и звались булгары на Западе.

Город Биляр, стольный град Волжской Булгарии, был поистине великим городом. Одна лишь цитадель, расположенная в его центре, занимала площадь в 500 тысяч квадратных метров. Город имел почти квадратную форму, ориентированную своими углами по странам света, и был защищен дубовой стеной, ширина которой доходила до 10 метров, с выдающимися за ее пределы угловыми башнями. Археологи, проводящие раскопы на Билярском городище, имеют дело с историей города на протяжении более двух столетий. Но уже доказано, что в билярской цитадели с самого начала ее закладки стоял комплекс соборной мечети, состоявший из изначального деревянного храма с пристроенным к нему в середине X века каменным храмом с 24 внутренними колоннами, а также кирпичного двухэтажного дома главного имама страны[276].

К северу от каменной части мечети обнаружен фундамент высокого минарета, за которым находились булгарские житницы или амбары, в которых археологами обнаружены остатки более чем двадцати культурных растений. В цитадели располагались также общественные колодцы и царское кладбище. Помимо царя и булгарской знати, внутри билярской цитадели в более поздние времена располагались и некоторые ремесленные мастерские, например, мастерская ювелира, который мог выполнять заказы царского двора. При этом А. Халиков отмечает:

 

«Очевидно, это был русский мастер, так как в его мастерской вместе с огромным количеством отходов янтаря обнаружены кости свиньи (уникальный случай для мусульманского города) и свинцовый оттиск печати новгородского князя Всеволода 1222–1224 года [277]».

 

Подобные находки свидетельствуют не только о веротерпимости северных мусульман, но и о широком развитии ремесленного дела в Волжской Булгарии. В булгарской экономике, как и в других мусульманских странах, наличествовали главные профессии, без которых повседневная жизнь общества не могла бы продолжаться. Какие же это профессии? Профессор Кемал Чичек в помещенной в энциклопедии «Тюрки» статье «Общество и экономика в ранних мусульманских государствах тюрков[278]» пишет об этом так:

 

«Исследования тюркских обществ после их обращения в ислам показывают, что в эту эпоху люди относились с уважением к различным профессиям и восхваляли людей труда. Согласно дошедшим до нас источникам, в тюркских обществах имелись следующие профессии: хлебопашец, мельник, пекарь, мясник, дойщик овец, повар, виноторговец, сапожник, кожевенных дел мастер, портной, кузнец, оружейник (лучник), соколятник, возчик (на лошадях), лесник, дровосек, гончар и так далее. Более того, в ходу были такие профессии как купец, врач, астролог и скотовод, (…) а также аптекарь и костоправ. Поскольку занятие ткачеством требовало ручного умения, оно также относилось к ремеслам. Все эти профессии, выделенные Кашгари [279], были чрезвычайно распространены в тюркских обществах».

 

Очевидно, что список профессий, определявших жизнь булгарского общества, этим не исчерпывался. Как и до принятия ислама северными тюрками, среди них важное место занимали сказители и музыканты, игравшие на народных инструментах, медники, стеклодувы, ювелиры, однако само бурное развитие экономики и культуры, особенно их стремительная урбанизация, призывали к жизни другие профессии, а именно, строителей – кирпичников, плотников и каменщиков, религиозных служителей, учителей, ученых, судей, а также писцов, сборщиков налогов и таможенных пошлин. Наиболее привилегированный люд жил и трудился во «внутренних городах», окружавших цитатели Волжской Булгарии, чьи кварталы распределялись обычно по роду занятий своих жителей. «Внутренний город» Биляра, между тем, занимал общую площадь в 2 миллиона квадратных метров, что превышало общую площадь всех других булгарских городов. На этой площади располагались улицы, площади, общественные водоемы. Дома внутреннего Биляра были построены из дерева, кирпича и белого камня, причем в его архитектуре смешивались, очевидно, как привозные, так и местные строительные черты, вызванные к жизни климатическими и культурными особенностями северных исламских пределов.

Однако, насколько можно судить, булгары не отличались догматичностью и охотно пользовались любым практическим знанием, откуда бы оно ни происходило, тем самым повторяя первоначальный путь мусульман Халифата. Во всяком случае, один из существующих источников, пусть и не самый надежный, указывает на то, что архитектура Биляра отражала черты не только мусульманского зодчества, но и византийского строительного стиля. Так, арабский путешественник XII века ал-Джавалики сообщал:

 

«В постройках их (булгар) есть связь с постройками Рума (Константинополя). Они великий народ. Их город называется Булгар. Это великий город [280]».

 

Между тем внутренний город Биляра, отделенный земляным валом, был окружен еще и внешним городом, где, как предполагается, жили люди не слишком большого достатка, а также располагались колонии иностранцев и караван-сараи для многочисленных зарубежных купцов. За внешним городом находились посады, жители которых вели полугородскую-полудеревенскую жизнь. Таким образом, общая заселенная площадь Великого города достигала 700 гектаров, и в период расцвета население его превышало 100 000 человек. В свои лучшие годы и десятилетия Биляр-Булгар, Великий город русских летописей, был крупнейшим городом в Европе. Сравнительные археологические исследования показывают, что в самой Руси, которую скандинавские саги называли Гардарикой, или «страной городов», не было города, равного столице волжских булгар. Как пишет археолог Ф. Хузин,

 

«Перед монгольским нашествием самые знаменитые русские города Киев, Чернигов, Переяславль занимали площадь около 100 га в пределах укреплений. Им уступали Смоленск и Суздал (около 70 га), Полоцк (58 га), Рязань (53 га), Владимир (40 га), Псков (15 га) и другие.

Ни один из городов Западной Европы не мог сравниться в Биляром-Булгаром: крупнейшие из них имели площадь от 200 до 500 га: Париж – 439 га (начало XIV века), Болонья – 420 га (начало XIV века), Милан – 234 га, Палермо, Неаполь, Лондон – по 200 га. Лишь Константинополь (1600 га), Багдад (750 га, с пригородами 4800 га), Мерв (500 га, с пригородами 1500 га), Самарканд (218 га, с пригородами 1500 га) и некоторые другие города превосходили Биляр-Булгар по занимаемой территории и числу жителей [281]».

 

Говоря о городах Западной Европы, нельзя, однако, не назвать мусульманскую Кордову, в периоды расцвета сравнимую по размерам не только с Биляром, но и с Багдадом и Константинополем. Между тем во времена процветания Биляра и других булгарских городов их жители достаточно хорошо знали о существовании Кордовы и мусульманской Андалусии, откуда в страну нередко наезжали как купцы, так и арабские путешественники. Один из таких путешественников, уроженец Гранады Абу-Хамид Мухаммад ибн ар-Рахим ал-Гарнати, дважды посетил Биляр в 1135–1136 и 1150 годах. В 1155 году он создал книгу «Выборка воспоминаний о чудесах стран», в которой есть любопытнейшие, из первых рук, сведения о Волжской Булгарии и образе жизни северных мусульман. Эти сведения, как часто водилось в Средние века, перемешаны с историческими легендами и курьезными слухами. Одна из таких легенд, почерпнутая ал-Гарнати из прочитанной им в Биляре «Истории булгар» местного историка Якуба бин Ногмана ал-Булгари, рассказывала о том, что

 

«некий мусульманский купец вылечил от тяжелой болезни здешних царя и царицу и убедил их принять ислам. Спустя некоторое время на страну напади хазары, но были разбиты и так же принуждены победителями принять ислам. Купцы прозвали «булар» или «билар», что значит «мудрый человек», и по этому прозвищу стали называть всю страну [282]».

 

Из этого отрывка видно, что все булгарское государство на Западе действительно называлось по имени своего Великого города, хотя происхождение слова Биляр от тюркского корня «бел», то есть «знать, ведать», является, скорее всего, благочестивой, хотя и далеко не случайной, легендой. Но прежде, чем в нашей следующей главе побеседовать об уровне научных и практических знаний в Северном исламе, мы должны закончить рассказ о булгарских городах, среди которых, помимо Биляра, выделялись также Сувар, Ошель и Буртас.

Город Сувар был, как предполагается, столицей отдельного княжества в рамках булгарской государственности. Он также, насколько можно судить по археологическим изысканиям, имел центральную цитадель с деревянными стенами, где располагался двухэтажный кирпичный дворец, исследованный А. П. Смирновым в 1933–1937 годах. Как рассказывает А. Халиков,

 

«в двухэтажное здание вел массивный портал, украшенный полуколоннами, а к узкой стороне здания примыкала характерная для ранней мусульманской архитектуры башня с четырехугольным основанием. Под полом нижнего этажа проходили дымоходы, обогревавшие здание [283]».

 

Последняя находка вместе с другими подобными находками дала возможность говорить о том, что булгарская архитектура создала здания с центральным отоплением, которым обогревались не только дома знати и мечети, но также школы, караван-сараи и служебные здания. Как бы то ни было, Сувар не мог соперничать с Биляром ни в смысле городского зодчества, ни в политическом смысле, хотя и пытался, видимо, отстаивать свой «ограниченный суверенитет». Ал-Мукаддеси (946/47-1000) упоминает о Суваре (Сиваре) как о городе переходного типа, в котором наличествовали и постяонные дома и временные юрты:

 

«Его строения войлочные. У него пахотные поля многочисленны и другие богатства обильны [284]».

 

В этом смысле характерно замечание другого арабского географа, ал-Идриси (1100–1165), который, очевидно пользуясь сведениями гораздо более ранних авторов, отмечает:

 

«Булгар – имя города, населенного христианами и мусульманами; последние имеют большую мечеть. Близ этого города деревянные строения, куда жители переходят на зиму, летом они живут в шатрах [285]».

 

Это указание ал-Идриси, несмотря на его очевидную устарелость в описании действительного состояния города Болгара в ту пору, интересно упоминанием христиан, которые жили в булгарских городах точно так же, как продолжали жить во всех поволжских городах со времени Хазарской империи. Ал-Гарнати, описывая в своей книге город Саксин, вставший, видимо, на месте старинной хазарской столицы Итиля, рассказывает о многонациональности и многоконфессиональности этого международного торгового центра на нижней Волге, причем мельком говорит нам о том, что между уроженцами Сувара и Биляра существовали определенные родоплеменные различия:

 

«А в городе (Саксине) купцов разных народностей и чужеземцы, и арабов из Магриба – тысячи, не счесть их числа. И есть в нем соборные мечети, в которых совершают пятничное моление хазары, которых тоже несколько племен. А в середине города живет эмир жителей Булгара, у них есть большая соборная мечеть, в которой совершается пятничное моление, и вокруг нее живут булгарцы. И есть еще соборная мечеть, другая, в которой молится народность, котору. Называют «жители Сувара», она тоже многочисленна. А между Саксином и Булгаром по этой реке (надо плыть) сорок дней [286]».

 

Ученые считают, что определенная самостоятельность княжества Сувар, которое чеканило собственные серебряные монеты, исчезла к концу X века в процессе все более тесного идейно-религиозного объединения государства и его естественной экономической экспансии на юг и на север. На пути между Саксином, в котором, если судить по сведениям ал-Гарнати, булгары занимали некое главенствующее положение, и «внешним» Болгаром на Волге, находился еще один город, Буртас, археологические остатки которого сейчас исследуются на реке Сура на северной окраине города Городище Пензенской области.

Этот город, столица принявших мусульманство буртасов, обладал мощной цитаделью, и мусульманский ученый-энкциклопедист Йакут ал-Хамави сообщает о нем так:

 

«Буртас – имя города и области, они мусульмане, имеют большую мечеть, недалеко от них есть еще один город, который называется Сувар, язык их тюркский, но отличающийся от языка хазар и булгар [287]».

 

Другими известными городами Волжской Булгарии были – город Ошель, с пригородами и цитаделью, расположенный на правом берегу Волги недалеко от села Богдашкино Тетюшского района Татарстана, а также княжеские укрепления Кашан на правом берегу Камы и Джукетау на левом ее берегу у города Чистополя. Как мы уже упоминали в предыдущих беседах, в конце X – начале XI века уже существовала и крепость Казань, хотя, по-видимому, и под другим названием.

Бесспорно другое – во все времена существования Волжской Булгарии в районе слияния Волги и Камы продолжал с незапамятных времен античности существовать Внешний Болгар, или, как стали называть его русские летописи, «Бряхимов», – город царя Ибрагима, – «главный торговый пункт этого государства», по словам ал-Балхи.

Именно сюда сверху по Волге и Каме и снизу по Волге прибывали корабли с товарами, которые частью употреблялись самими булгарами, но большей частью перепродавались в страны исламского мира и христианской Европы. Одним из самых ценных товаров, предназначенных для обмена и продажи, были клинки из знаменитой мусульманской стали, о которых очевидец ал-Гарнати рассказывает:

 

«И привозят люди мечи из стран ислама, которые делают в Зенджане, и Абхаре, и Тебризе, и Исфахане, в виде клинков, не приделывая рукоять и без украшений, одно только железо, как оно выходит из огня. И закаляют эти мечи крепкой закалкой, так что если подвесить меч на нитку и ударить ногтем или чем-нибудь железным и деревянным, то будет долго слышен звон… А эти мечи, которые привозят из стран ислама в Булгар, проносят большую прибыль [288]».

 

Помимо мечей, Булгария, как мы уже знаем, вела оптовую торговлю многими другими товарами, в том числе, зерном и хлебом. Именно булгарский хлеб несколько раз спасал славянских соседей от голода и недорода, однако добрососедские отношения между ними установились не сразу, причем, как сообщают исторические источники, совсем не по вине самих булгар.

На севере и на западе от Волжской Булгарии росло и крепло древнерусское государство, и политико-экономическое столкновение с ним было исторически неизбежно. Как бы то ни было, первые века сосуществования двух государств можно было бы назвать «золотым веком» этих отношений, несмотря на то, а, быть может, и благодаря тому, что как раз в эту эпоху на берегах Волги и Камы укреплялся ислам, а на землях киевской и северной Руси посевались зерна христианства.

Интересно, что летописная история связывает два этих процесса с самого начала, хотя и говорит о том, что первое столкновение булгарского и древнерусского государства произошло еще до официального принятия Русью византийского православия.

 

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 709; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!