Высокотехнологичное предприятие
Ни один из проектов не подтверждает столь наглядно усилия СС конца 1930-х годов, чем их новый гигантский кирпичный завод в Ораниенбурге. Летом 1938 года на лесистых берегах канала на расстоянии около 2 километров от Заксенхаузена СС приступили к строительству крупнейшего в мире кирпичного завода, рассчитанного на производство до 150 миллионов кирпичей в год, то есть примерно в 10 раз больше, чем самые крупные аналогичные предприятия. Проект, продвижение которого взял на себя, вероятно, Альберт Шпеер, энергично поддерживали и СС как доказательство собственной экономической состоятельности. Преисполненные решимости доказать свои способности использовать современные технологии во благо нацистского режима, СС выбрали самое дорогостоящее и ультрасовременное оборудование – установки полусухого прессования, сулившие быстроту и эффективность производства. Эсэсовские управленцы поставили на кон свою репутацию ради достижения успешных результатов. 6 июля 1938 года сам Генрих Гиммлер заложил первый камень будущего строительства и впоследствии неустанно следил за его ходом[971].
Упомянутый проект основывался на принудительном труде. Хотя СС использовали для кирпичного завода обычных рабочих-контрактников, большая часть рабочей силы прибыла из Заксенхаузена. В предвоенные годы в цехах трудились ежедневно в среднем от 1500 до 2 тысяч заключенных – самое большое число занятых на производстве заключенных концлагерей на тот период. После выкорчевки деревьев на территории будущей стройплощадки заключенные приступили сначала к земляным, а потом и к строительным работам – возведению заводских корпусов. Другая рабочая команда работала на прокладке железнодорожной ветки для подвоза глины из расположенного за несколько километров от завода карьера[972].
|
|
|
Контраст между высокотехнологичной концепцией завода и примитивнейшими условиями работы на стройплощадке, вероятно, трудно себе представить. Заключенные выполняли самые тяжелые виды работ с помощью простейшего инструментария или вовсе без такового. Многочисленные группы заключенных переносили песок, надев задом наперед лагерные куртки для удобства наполнения их песком. Другие были заняты перемещением грунта на тонких и явно ненадежных деревянных носилках или перетаскивали на спинах мешки с цементом. На другом участке заключенные должны были подняться на леса и сверху ссыпать цемент, едва держась за деревянные стойки лесов. Производственные травмы – вывихи и переломы в результате падения с лесов или поломок носилок в расчет охранниками не принимались. Террор СС ужесточался по мере нехватки самых необходимых рабочих инструментов. Уборная представляла собой положенную над канавой доску, и эсэсовские охранники забавлялись иногда тем, что выдергивали эту доску из-под справлявших нужду заключенных, и те падали в зловонные экскременты[973].
|
|
|
Узники Заксенхаузена пуще чумы боялись строительства кирпичного завода[974]. По утрам они длинной колонной направлялись к стройплощадке, подгоняемые плетьми и дубинками эсэсовских охранников, а по вечерам, пошатываясь от изнеможения, тоже колонной возвращались, неся больных, травмированных или скончавшихся товарищей. На стройплощадке в Ораниенбурге заключенные проводили весь день без возможности укрыться от дождей и палящего солнца летом и от холодов зимой, постоянно работая в бешеном темпе. Поскольку некомпетентные управленцы СС согласились принять нереально плотный график проведения строительных работ, охранники и капо постоянно следили за заключенными и подгоняли их с жестокостью, нетипичной даже для концентрационных лагерей[975].
Очень много заключенных погибло на этой расположенной в уединенном месте стройплощадке Ораниенбурга в результате истощения, несчастных случаев и побоев охранников-эсэсовцев; среди заключенных были и случаи самоубийств[976]. Худший период выпал на зиму 1938/39 года, когда эсэсовцы предприняли очередную попытку досрочной сдачи объекта, совпавшую по времени с внезапным резким похолоданием в районе Берлина. Заключенные работали в одежде не по сезону и без перчаток, а минусовая температура держалась в течение почти трех месяцев; нередко замерзал даже суп, который они ели на обед[977]. В период с декабря 1938 по март 1939 года на стройке кирпичного завода и на других участках работы погибло по крайней мере 429 заключенных Заксенхаузена, то есть больше, чем в остальных концлагерях за тот же период[978]. Значительный процент смертельных случаев составили так называемые асоциальные элементы, иными словами, представители самой многочисленной группы заключенных на стройплощадке Ораниенбурга, подвергавшиеся наиболее изощренным издевательствам со стороны лагерных охранников и капо[979].
|
|
|
Одной из жертв был 55-летний сельскохозяйственный рабочий Вильгельм Шварц, входивший в группу заключенных численностью 50 человек, занимавшуюся перемещением грунта. Все рабочие этой группы принадлежали к асоциальным элементам. Шварц умер утром 21 марта 1939 года, спустя приблизительно девять месяцев после прибытия в Заксенхаузен. Арестован он был как «лентяй». Согласно ответственному капо, которого опросили в ходе рутинного расследования, Шварц погиб во время разгрузки самосвала с песком. Разумеется, все было не так просто, но независимо от того, как именно это произошло, капо (из числа политических заключенных) явно не питал симпатии к заключенным категории Вильгельма Шварца, судя по всему, даже смерть «асоциала» ничего, кроме раздражения, у него не вызвала: он горестно сетовал на то, что, дескать, асоциальные элементы в его отделении «ленивы до невозможности» и «неблагоразумны», ни за что не хотят «приложить даже малейших усилий во время работы»[980]. Что касалось эсэсовских охранников, так те вовсе не обратили внимания на трагическую гибель Вильгельма Шварца, как, впрочем, и на остальные случаи гибели заключенных Ораниенбурга. Погибших тут же заменяли, ибо нехватки заключенных не было, и, таким образом, узники лагеря постоянно гибли на работах[981].
|
|
|
Но даже в условиях ничем не ограниченного притока новых рабочих рук для принудительного труда кирпичный завод Ораниенбурга не стал ожидаемым триумфом, поскольку устремления СС значительно превышали их возможности. Кирпичный завод стал циклопических масштабов бедствием, напоминавшим некоторые несуразные вследствие масштабности государственные проекты в СССР, осуществляемые в рамках системы ГУЛАГа. Решающий момент наступил уже в мае 1939 года во время первого пробного пуска, состоявшегося с нарушением графика – завод был пущен с задержкой в несколько месяцев. Офицеры СС недоверчиво взирали на то, как их тщеславные мечты в буквальном смысле превращались в пыль: кирпичи, едва выйдя из печей обжига, разваливались. Вследствие некомпетентности и спешки эсэсовские управители допустили массу примитивных ошибок. Они даже не потрудились проверить, подходила ли местная глина для использования в оборудовании для полусухого прессования. А она не годилась. Огромный кирпичный завод, унесший столько жизней, так и не произвел ни одного качественного кирпича[982].
Провал затеи с Ораниенбургом служил жутким доказательством некомпетентности СС. Они так и не сумели запустить производство на большом, высокотехнологичном предприятии[983]. Реакция Освальда Поля говорила сама за себя. Вместо того чтобы охладить пыл эсэсовцев, он принялся всеми способами продвигать производство брака в Ораниенбурге. Дескать, нас ничто не остановит – все равно победим. Ради спасения собственной репутации Поль тем летом 1939 года действовал без особых раздумий и, рассчитывая обвести Гиммлера вокруг пальца, не докладывал рейхсфюреру СС об истинных масштабах катастрофы. В поисках козлов отпущения он избавился от одной частной строительной фирмы-подрядчика и от горемыки исполнительного директора DESt. Поль вручил контроль DESt тем, кто был помоложе и имел некоторый опыт управления современным предприятием, тем, кто соединил в себе приспособленчество, энергичность и профессионализм с приверженностью нацистской идеологии. И вскоре заключенные уже сносили то, что с таким трудом еще совсем недавно возводили в Ораниенбурге, – печи обжига, другое оборудование, ломали бетонные стены. Эта объемная программа потребовала новых затрат на уже другое оборудование: более надежные установки влажно-теплового прессования глины. Конечно же все это потребовало колоссальных затрат, как материальных, так и людских, однако эсэсовцев это не тревожило. В 1940 году, когда производство удалось перезапустить хоть и с потерей мощности, завод произвел всего 3 миллиона кирпичей, причем львиная их доля требовалась для производства работ в самом лагере и на заводе. И хотя производство в последующие годы возросло, объем его был весьма далек от первоначально запланированных показателей[984]. Однако эсэсовцы вышли сухими из воды, поскольку их управленцы упрямо цеплялись за веру в то, что осуществимы любые, пусть даже самые фантастические и чреватые огромными человеческими жертвами планы, было бы только желание.
Болезни и смерть
Концентрационные лагеря к концу 1930-х годов еще не успели превратиться в полноценные фабрики умерщвления людей. Условия жизни были переносимы для большинства заключенных, а систематическое массовое истребление пока что не стояло на повестке дня СС. В результате большая часть заключенных выживала, по крайней мере в тот период. Это распространялось прежде всего на женщин-заключенных, из которых в конце 1930-х годов погибли лишь немногие[985]. Хотя для мужчин перспективы были куда менее оптимистичны, значительное большинство их также выжило. Правда, смерть уже не была исключением, но и правилом пока что не стала. Из в общей сложности более чем 50 тысяч заключенных-мужчин – узников концентрационных лагерей на период с января 1938 и по август 1939 года – погибло 2268 человек. Несмотря на все лагерные тяготы того периода, возможность выжить была и оставалась вполне реальной[986].
Однако в конце 1930-х годов заключенных в концентрационных лагерях умирало больше, чем в середине 1930-х годов, в особенности в период начиная с лета 1938 и по весну 1939 года. До некоторой степени это отразило общий рост численности заключенных в то время. Но уровень смертности повышался намного быстрее, чем численность заключенных. В Дахау, например, средняя численность заключенных в конце 1930-х годов удвоилась, в то время как число смертей увеличилось в 10 раз[987]. Тому было несколько причин. Ежедневный принудительный труд стал более губительным, чем прежде, как мы уже видели на примере большинства заключенных, занятых на тяжелых строительных работах. В то же время условия жизни ухудшились вследствие скученности узников. Другим решающим фактором было плохое медицинское обслуживание для больных и травмированных заключенных, что также представляло собой один из немаловажных факторов в лагерной повседневности, требующий более тщательного дальнейшего изучения.
Лагерная эсэсовская администрация, как правило, пренебрегала таким показателем, как здоровье заключенных, основной упор делая на охране, системе наказаний и работе. В отсутствие внятных директив сверху медицинская инфраструктура выглядела в разных лагерях по-разному. И хотя число лазаретов в конце 1930-х годов возросло, а их техническая оснащенность улучшилась наряду с увеличением числа койко-мест (Заксенхаузен даже обзавелся операционной и рентгенкабинетом), качество медицинского обслуживания все еще оставалось на крайне низком уровне[988].
Самую большую угрозу представляли лагерные охранники. Основной принцип СС состоял в том, что больные узники считались еще более опасными врагами. Охранники изначально недоверчиво относились к таким заключенным, подозревая их в симуляции болезней и стремлении любой ценой увильнуть от работы для получения профилактической медицинской помощи. Когда кто-то из заключенных Дахау обратился однажды к лагерфюреру Герману Барановски за разрешением пойти к врачу, это было в 1937 году, он разразился возмущенной тирадой: «Ну-ну! В войну [в Первую мировую войну] люди топали несколько часов, держа свои кишки в руках! Вы должны приучить себя преодолевать боль! И я за этим прослежу! Отказ!»[989] А эсэсовские врачи, в свою очередь, активно искали якобы симулянтов, следуя указаниям Теодора Эйке. «Заключенные, пытающиеся избежать работы, склонны прикидываться больными, – не уставал повторять Эйке, – и таких назначать в команду штрафников»[990]. И врачи исправно объявляли заключенных «трудоспособными», и теперь их можно было и дальше избивать, невзирая на травмы и раны, покрывать их убийства, подделывая заключения патологоанатомов и свидетельства о смерти[991].
Врачей в СС не хватало, и, хотя трудно сделать обобщающие выводы, похоже, те, кто попадал на должность врачей в концентрационные лагеря, нередко были либо неопытными, либо некомпетентными специалистами, либо и то и другое вместе. Университетского образования у них, как правило, не было, да и само понятие «университет» ассоциировалось у них скорее с расправами над несогласными левыми студентами в период Веймарской республики. Многие лагерные врачи были в своем деле новичками, лишь недавно закончившими курс обучения, и расценивали концлагеря и жестокое обращение с заключенными как своего рода трамплин для дальнейшей медицинской карьеры. Одним из таких молодых эсэсовских врачей был доктор Людвиг Эрзам, главный врач лазарета в Заксенхаузене. 30-летний доктор Эрзам редко обследовал пациентов. Вместо этого он заставлял их выполнять физические упражнения, видимо таким способом определяя их работоспособность. Его равнодушие к больным стоило жизни многим заключенным, отсюда и его прозвище среди заключенных Заксенхаузена: «доктор Граузам» (нем. grausam – «жестокий, бесчеловечный». – Пер. )[992].
Конечно, были и исключения. Некоторые врачи СС пытались улучшить лечение в концентрационных лагерях и иногда даже направляли больных заключенных для освидетельствования специалистами в соответствующие лечебные учреждения[993]. Но в подавляющем большинстве случаев больным заключенным на подобные проявления гуманности рассчитывать не приходилось, но, напротив, их ждали пренебрежение и злоупотребления. Хотя для улучшения медицинского обслуживания в лагерях эсэсовцам не пришлось бы прилагать особых усилий, если бы подобное входило в их планы. В конце концов, достаточно опытных врачей хватало и среди заключенных, которые, как это было заведено в первых лагерях, исполняли обязанности санитаров в лагерных лазаретах[994]. Эсэсовцы были прекрасно осведомлены о том, что узники-врачи в большинстве случаев были куда более опытными специалистами, чем их коллеги из СС[995]. Однако к концу 1930-х годов эсэсовцы часто отказывались привлекать врачей из числа заключенных, часть которых тайно помогали своим товарищам по несчастью[996]. В результате в большинстве своем в лазаретах дежурили заключенные с минимальными познаниями в медицине. Они выступали в роли роль капо при эсэсовских санитарах, нередко еще меньше понимавших в медицине, а также при эсэсовских врачах, нечасто снисходивших до избавления заключенных от недугов, да и вообще до решения самых рутинных вопросов[997].
Безразличие врачей СС представляло угрозу для всех заключенных. Пренебрежение элементарной гигиеной создавало очаги инфекционных заболеваний, и в конце 1930-х годов по концлагерям несколько раз прокатывались волны эпидемий. Самая серьезная эпидемия случилась в Бухенвальде, речь идет о вспышке брюшного тифа в переполненном лагере в конце 1938 года. Эпидемия вскоре перекинулась за пределы лагерной зоны – канализационные стоки лагеря попали в близлежащую речку. Встревоженные муниципальные чиновники объявили в нескольких деревнях карантин и обвинили администрацию лагеря Бухенвальд в халатности. Когда медицинский штат лагеря наконец зашевелился, приняв меры по изоляции заболевших тифом заключенных в особом бараке и запретив пользование открытыми уборными, было уже слишком поздно. Эпидемия в лагере бушевала в течение нескольких недель, унося жизнь многих заключенных[998].
Одной из последних жертв стал Юра Зойфер, молодой поэт и писатель, арестованный в Австрии вскоре после аншлюса весной 1938 года как левый противник нацизма. В Бухенвальде Зойфер был занят на транспортировке покойников, и именно так он и подхватил брюшной тиф. Юра Зойфер умер 16 февраля 1939 года, лишь несколько дней спустя после того, как узнал о решении эсэсовцев выпустить его из лагеря. Его похоронили заключенные из числа тех, кто оценил по достоинству его едкие пародии на СС, которые Зойфер тайно сочинял. Когда деревянный гроб вывозили из лагеря в крематорий Веймара, один из его товарищей невольно задумался – «сколько же ненаписанных поэм, сколько незаконченных работ заколочено в этом гробу!»[999].
Юра Зойфер был одним из приблизительно тысячи человек, погибших в Бухенвальде с января 1938 по август 1939 года, что закрепило за этим лагерем дурную славу самого опасного из концлагерей того периода. В Дахау, например, за указанный период расстались с жизнью чуть больше 400 заключенных, хотя число содержавшихся там узников было чуть больше, чем в Бухенвальде[1000]. Почему подобное могло произойти в Бухенвальде? Он был самым крупным из новых лагерей, и санитарные условия там были хуже, чем в Дахау и Заксенхаузене, что и доказала разразившаяся эпидемия тифа. И эсэсовские охранники в Бухенвальде были свирепее некуда после нашумевшего убийства в мае 1938 года роттенфюрера Альберта Кальвайта. Но существовал и другой решающий фактор, возможно даже важнейший. В Бухенвальде содержалось намного больше заключенных-евреев, чем в любом другом концлагере на тот период, а евреи, как известно, были и оставались излюбленными жертвами лагерных охранников; из всех заключенных Бухенвальда, умерших в конце 1930-х годов, почти половина пришлась на долю евреев, среди них был Юра Зойфер[1001].
Евреи
«Не хотел бы я быть евреем в Германии», – язвительно заметил Герман Геринг 12 ноября 1938 года на встрече главных нацистских бонз, посвященной политике антисемитизма и состоявшейся спустя лишь несколько дней после санкционированного на государственном уровне погрома, охватившего Германию, когда озверелые толпы нацистов поджигали и разоряли тысячи синагог, принадлежавших евреям магазинов, избивали и оскорбляли десятки тысяч евреев, сотни которых умерли, погибли или были доведены до самоубийства распоясавшимися эсэсовцами и их приспешниками[1002]. Погром этот стал кульминацией почти шести лет нацистского террора, предусматривавшего постепенное, но неуклонное исключение евреев из социальной, культурной и экономической жизни Германии, поощряемое самыми экстремистскими силами снизу и сверху. Для евреев становилось невозможно жить в Германии, и приблизительно половина из почти 500 тысяч евреев покинули отечество в течение довоенных лет, несмотря на все потенциальные сложности, связанные с жизнью за границей, полицейские и бюрократические препоны нацистов и трудности с получением виз. Оставшиеся евреи – обобранные, загнанные в изоляцию и униженные – оказались лицом к лицу с трагическим будущим, то есть в ловушке, именуемой Третий рейх[1003].
О том, как жили евреи в довоенной нацистской Германии, уже говорилось выше, хотя в принципе вскользь и обязательно в связи с концентрационными лагерями[1004]. Существует очень простое объяснение этому: за исключением недолгого периода погрома, лишь небольшая часть еврейского населения была заключена в лагеря. В довоенные годы антисемитская политика сфокусировалась на другом – на школах, на местах работы, на судах, на улицах. И все же преследование евреев в довоенных лагерях никак нельзя оставить без внимания, поскольку именно институт концлагерей возглавил антисемитский террор, именно там зарождались и отшлифовывались радикальные методы, которые впоследствии нацисты распространили на всех без исключения евреев страны[1005].
Взять хотя бы расовое законодательство. Общеизвестный факт, что сексуальные отношения между евреями и неевреями считались тяжким преступлением, и никто в рейхе и не думал подвергать сомнению эти ограничения. Но, невзирая на то что поговаривали об официальном запрете с самого 1933 года, на первых порах режим все же не решался вводить их и явно выжидал. С весны 1935 года местные нацистские головорезы, явно не удовлетворенные и обстановкой в Германии, и тем, куда, по их мнению, двигалась диктатура, взяли дело в свои руки и стали подвергать нападкам смешанные браки. Полиция, в свою очередь, летом 1935 года стала бросать многих «осквернителей расы» в концентрационные лагеря. Немецкие суды еще не имели законной возможности для вынесения им приговоров, а вот полиция и СС имели. «Чтобы положить конец его чувственной распущенности и ненасытности, – как отмечалось в официальных документах магдебургского гестапо в отношении одного еврея, обвиненного в интимной связи с его домоправительницей-христианкой, – совершенно необходимо поместить его в концентрационный лагерь»[1006]. Число подобных случаев уменьшилось лишь с введением Нюрнбергских законов в сентябре 1935 года, которые формально превратили евреев во второразрядных граждан и поставили вне закона как внебрачные отношения, так и браки «арийцев» с евреями, чреватые для виновных мужчин тюрьмой или лагерем (женщины не подпадали под закон). И теперь гестапо могло подвергать всех «осквернителей расы», в основном мужчин, а также подозреваемых в «особо серьезных» нарушениях расовых законов, впоследствии и женщин-евреек («еврейских шлюх», по выражению одного офицера полиции) превентивному заключению[1007].
Концентрационный лагерь также привнес нечто новое, когда дело касалось выезда евреев за границу. Принудительная эмиграция являлась основной целью антисемитской политики нацистов в конце 1930-х годов[1008]. Но полиция уже накопила богатый опыт в концентрационных лагерях. С 1935 года гестапо, как правило, подвергало превентивному аресту немецких эмигрантов, решивших возвратиться в Германию, приписывая им «разнузданную пропаганду» во время пребывания их за границей[1009]. Среди них было много сотен евреев. Прежде чем они были снова освобождены, обычно по истечении шести месяцев, гестапо настаивало на том, чтобы они вновь покинули страну, уехав предпочтительно в Палестину или куда-то еще. Незадолго до этого выход евреев на свободу был возможен при условии их немедленного выезда из Германии; возврат в рейх карался пожизненным заключением в концентрационном лагере[1010].
Довоенные лагеря возвестили о будущем переходе в наступление на евреев по всему фронту. Мало того что заключенные в концентрационные лагеря евреи стали первыми евреями, кого нацисты стали помечать желтой «звездой Давида», вдобавок довоенные лагеря служили «двигателем радикализации» антисемитской политики, как считает историк Юрген Маттеус, они стимулировали изоляцию, принудительный труд и уничтожение евреев в Третьем рейхе[1011]. Распространение этих мер из концлагерей на все немецкое общество было провозглашено верхушкой СС, начавшись с самого верха – с Генриха Гиммлера, который не только управлял лагерями, но и насаждал в стране антисемитскую политику.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 293; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!