Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, 8 страница
Традиция, берущая начало в древней Греции, отличается своей продолжительностью и многочисленной литературой, которую она оставила после себя, большим числом направлений и глубиной видения, продолжающими привлекать новых исследователей. Слава западной философской традиции, включающей в себя исламскую философию в качестве одного из основных своих направлений, не должна, однако, застилать наш взор от существования традиций философского мышления, развившихся независимо от греческой философии. В их числе наиболее важными представляются китайская и индийская философии.
За столетия до того, как Сократ начал свою философскую карьеру, индийцы Южной Азии критически рассматривали окружающую Вселенную, занимаясь метафизикой, эпистемологией, этикой и философской теологией[58]. Китайские и буддийские философы, бывшие современниками Сократа, также развили философскую диалектику, основанную на традиции мышления, уходящую корнями вглубь на несколько столетий. Во многих аспектах критические взгляды восточных философов аналогичны таким же взглядам философов западных. Как западные, так и восточные философы заняты вопросами природы человека, Вселенной, окружающей действительности и высшего. Существуют также более специфические сферы, в которых сходства между западной и восточной философией еще более очевидны. Ранее в обеих традициях материализм устоялся как философская альтернатива превалирующим моделям мышления, и в обеих традициях можно обнаружить мыслителей, делающих более сильный акцент на опыт или на разум в деле обретения человеческого знания. Наконец, обе группы в этих вопросах видели большие возможности для самосовершенствования.
|
|
|
Одной из наиболее важных сфер философии, развившихся независимо друг от друга в Греции, Китае и Индии, является логика. Самой ранней из известных работ по логике в индийской традиции является «Тарка-Шастра» Готамы, которая была предположительно составлена в 550 г до н.э. Эта работа включала в себя два предмета – искусство спора (тарка), и средства действенного знания (прамана). Ко второму веку н.э. предметы силлогического рассуждения и проверки современных философских доктрин были добавлены к работе Готамы и вся работа целиком стала известна как «Ньяя Сутра».
Хотя некоторые выдвигают аргумент, что силлогизм Ньяя, возможно, развился под влиянием аристотелевского силлогизма, который, скорее всего, пришел в Индию через Александра, это в высшей степени спорно, и самые современные историки полагают, что индийский силлогизм развился непосредственно благодаря греческому мышлению[59]. Эта работа служила основополагающим текстом для последующего развития индийской логики среди различных буддийских, джайнистских, равно как и индусских философов.
|
|
|
Логика считается берущей начало в Китае с работы «Моцу» Мо-Ти, который умер предположительно в 400 г до н.э. Мо-Ти обсуждает истинность и ложность, подтверждение и отрицание «с намерением установить порядок и устранить непорядок»[60]. Он описывает как метод философского анализа и сравнения элементов, так и метод синтеза. Анализ происходит от разума и заканчивается свидетельством. Также проводится разделение между практическими и теоретическими рассуждениями. Дискуссии в «Мо-Цу» – не просто дофилософские фрагменты учения, они отражают чистейшую, высшей пробы логическую чувствительность. Философия, развитая Мо-Ти, повлияла на длинную цепочку китайских философов, известных под наименованием моистов, пересекавшиеся с мыслителями других китайских школ, критикуя их и подвергаясь критике с их стороны.
Также существует версия, что греческая мысль могла проникнуть в Китай через Бактрию во время завоеваний Александра, но опять-таки это в высшей степени спорно, и в любом случае работа Мо-Ти была завершена задолго до того, как стало возможным греческое или индийское влияние[61].
|
|
|
Только те, кто не знаком с логическими рассуждениями школы Ньяя в индийской философии или школы моистов в китайской философии, а также с диалектикой защитников и критиков этих двух школ, может утверждать, что философия в приведенном выше определении имеет исключительно греческое происхождение. Такое невежество уже не является извинительным, поскольку было опубликовано немало книг, в которых индийская и китайская философии описываются в дополнение к упомянутым выше. Помимо книг, существуют различные философские журналы, публикующие новые исследования в этих сферах: “Chinese Studies in Philosophy”, “Journal of Indian Philosophy” и “Philosophy East and West”.
В недавние годы также было опубликовано определенное число исследований африканской философии, хотя относительно древней африканской философии трудно делать какие либо утверждения, поскольку она передавалась в устной культуре. Тем не менее, считать, что древняя Африка не обладала философией, разумным анализом и теорией о различных вопросах метафизики, эпистемологии, этики и т.д., означает совершить ошибку ad ignorantum, то есть прийти к заключению, что что-то не существует, лишь поскольку мы не располагаем веским тому доказательством.
|
|
|
Даже доктор Шариати, несмотря на его знакомство с Фаноном и работами в защиту притесняемых, жалуется на тех европейцев, которые не имеют представления о богатой культуре Ирана и воспринимают Иран как не имеющий культуры, «подобным Африке». Похоже, что это – оговорка, однако уж очень распространенная. И даже если подобные ремарки не мотивированы подсознательными националистическими чувствами, гипертрофированным снобизмом или расизмом, они определенно способны подлить масла в огонь порочных представлений. Это – темная сторона отрицания незападных философий, которая может быть показателем вещей более зловещих, нежели невежество.
Обуянный гордыней, философ говорит: только я способен понимать глубинную истину, давать точные определения, воспринимать тонкие материи, только я могу разумно рассуждать. А поскольку разум есть специфическое отличие человека, значит, только я – человек – я и мои учителя по линии, уходящей вглубь к древней Греции. На языке многих племен понятия члена племени и человека обозначались одним словом.
В противовес этому эксклюзивистскому отрицанию универсализма философии, мы можем говорить о философии Хазрата Адама (да будет над ним мир). Это обращает наше внимание на тот факт, что в самой природе человека заложено стремление задавать вопросы об окружающей действительности, знании, добре, красоте, силе мышления и поиске первооснов. И человеческой природе также присуще искать ответы на эти вопросы посредством методов мышления: диалектики, анализа, синтеза, критики, спекулятивных рассуждений.
В Коране написано: «И Он научил Адама именам, всем им...» (2:31). Согласно Ибн аль-‘Араби, это – Имена Бога, хотя комментаторы иногда утверждают, что по соображениям арабской грамматики эти имена не могут быть атрибутами, но должны быть именами живых существ. Этот аргумент, однако, несостоятелен, поскольку атрибуты также могут быть персонифицированы в речевом обороте. Если знание Адама (А) распространялось на Имена Бога, это должно восприниматься как символ анализа, посредством которого божественная реальность воспринимается через множество Имен. Эти Имена множественны, в то время как сущность Бога – проста и едина. Выучив Имена, Адам (А) познал анализ Божественного простого Единства в контексте Его отношений с творениями как множества атрибутов. Даже если Имена, которым научили Адама, и не понимать как Божественные Имена, но как относящиеся к иным реальностям, оригинальность положения Адама в отношении Единственного Творца и данное ему знание множественности имен определенно предполагает проблему единственности и множественности, наименования и отношения и человеческого знания. Этот намек дает основание думать, что мудрость Адама (А) была, хотя бы отчасти, философской. Адам (А) был первым философом. Это означает, что философия, как мы описали выше, является характеристикой человеческой натуры, и что философские проблемы могут быть ассоциированы со знанием, данным Богом Адаму, как описано в Коране.
Мулла Садра описывал мудрость Адама следующим образом:
«Знай, что мудрость (хикма) началась от Адама и его потомков – Сета и Гермеса, т.е. Идриса, и Ноя, поскольку мир никогда не был лишен человека, служившего опорой науки единства (таухид) и эсхатологии. И это великий Гермес был тем, кто проповедовал ее (хикма) по всем уголкам мира и различным странам, воплощая ее и источая на «истинно поклоняющихся». Он – «Отец философов» (Абу-ль-хукама) и учитель тех, кто является учителями наук»[62].
Говорить об Адаме как о философе – значит, перешагнуть границы философской универсальности и ввести в обсуждение религиозный элемент. Философия Адама – религиозна. С секулярной западной точки зрения подобного рода утверждения будут звучать до абсурдного нелепо. Не только атеисты, но также западные христиане, считающие себя просвещенными, думают об Адаме как о мистической фигуре, персонаже древних сказок, не имеющем отношения к рациональному анализу философских проблем и научнму складу мышления, типичному для современного философа. С другой стороны, эти религиозные люди с обостренным чувством праведности сочтут недопустимым и противоречащим религии описание пророка Адама (А) как философа. Пророческое знание, возразят они, получается путем Откровения и не нуждается в ничтожных методах разума.
На атаку со стороны западного фланга мы можем ответить, обратив внимание на то, что философие имеет и мистическое измерение, на которое не обратили внимания адепты позитивистского подхода. Философия – это разновидность поиска, мотивированного любовью. Следы этой любви могут быть обнаружены даже у таких нерелигиозных западных мыслителей, как Расселл и Сартр. Именно стремление освободить себя от известных иллюзий мыслителей прошлого мотивирует их отрицание. Так что не должно казаться удивительным то, что любовь к истине может вдохновить кого-то на то, чтобы отвергать истину.
Мистическое измерение философского поиска истины есть повторяющаяся тема в философской литературе западной традиции. Многие авторы уже обратили внимание на тот момент, что то, что создает миф, не есть ложь. Мифы могут содержать в себе важные истины. История, подобная истории Адама, может быть названа мифом, поскольку она легендарна, будучи передана нам из древности, а не открыта посредством научно-исторического исследования. Но это не означает, что она – ложна! Скорее, фальсификацией будет отрицание мистического измерения философского поиска и отрицание его точек соприкосновения с религиозным путем.
Со всем уважением к тем, кто отрицает философию Адама с религиозной точки зрения – если они будут упорствовать в своих возражениях после наших объяснений относительно того, что мы имели в виду, и после того, как они поймут, что мы не претендуем на знание позиции первого Пророка, да будет над ним мир, в отношении различных противоречивых философских вопросов, и даже не пытаемся делать положительное утверждение, что Пророк выражал философские взгляды по каким-то определенным философским вопросам – если после всего этого они продолжат упорствовать в своем противостоянии, тогда мы должны начать подозревать, что их оппозиция обусловлена стремлением защитить религию от рационального исследования.
Сегодня на Западе есть много богословов и философов религии, разделяющих эти убеждения. Они называются фидеистами. Они придерживаются того, что существуют стандарты, превосходящие стереотипы работы разума, посредством которых оцениваются верования, и по отношению к этим стандартам религиозные верования ценятся так высоко, что они становятся в оппозицию стандартам разума.
Одним из важнейших выразителей фидеизма в христианской философии был Серен Кьеркегор (1813 – 1855). Важно понимать, что фидеизм Кьеркегора происходит из отрицания утверждения от имени разума, сделанного Гегелем. На веку Кьеркегора последователи Гегеля, похоже, полагали, что разума самого по себе достаточно, чтобы указать место человека и Бога во Вселенной и предоставить основания для религиозной веры. В ответ на преувеличенные суждения, сделанные от имени разума, Киеркегаард, похоже, уходит в противоположную крайность, отрицая всяческое отношение разума или философии к религии.
Особенно важным в отношении мусульмано-христианского диалога является подход Кьеркегора к Библии. Мусульмане всегда по традиции напоминали христианам о сомнительности исторических свидетельств аутентичности Библии, сравнивая недостаток информации о происхождении Библии с относительным изобилием данных касательно Откровения Корана. Ответ христиан был на удивление безразличным. Бесспорно, значительное число христианских богословов принимает участие в широком историческом исследовании происхождения Библии. Однако я убежден, что чаще мы сталкиваемся с недостаточным интересом к данному вопросу или даже в некоторых случаях – враждебностью. Такие реакции – это не просто отражение безрассудного догматизма, но и широко распространенной богословской точки зрения, что религиозные вопросы независимы от объективной истины и даже могут противостоять ей. Урок, извлекаемый из современных форм библейского критицизма, состоит в том, что духовное значение Писания независимо не только от результатов его буквального истолкования, но и от всякого утверждения объективной историчности. Этот взгляд находит четкое выражение в работах Кьеркегора. Он возражает, что даже если Библия будет признана абсолютно аутентичной, это не приведет никого ближе к вере, поскольку вера есть предмет чувственности, а не результат академического исследования. Более того, он утверждает, что научное подтверждение подлинности Библии будет на самом деле губительным для веры, поскольку чувственность и уверенность несовместимы между собой. С другой стороны, Кьеркегор утверждает, что даже если будет доказана полная неаутентичность Библии, опровергнута подлинность авторства ее книг, и доказано, что ей недостает целостности, из этого не будет следовать, что Христос не существовал, и верующий все равно будет иметь возможность сохранять свою веру. Карл Барт, возможно, самый влиятельный протестантский теолог двадцатого столетия, придерживается на удивление похожей позиции. Он готов принять историческую критику Библии, но утверждает, что вера не зависит от исторической точности верований. Христос стоит над историей. Опасность здесь заключается в том, что в отрицании исторической, научной, философской или рациональной критики, человек уверяет себя, что никакая внешняя оценка не может угрожать его религиозным верованиям. Узость мышления обретает защиту.
Второе по значимости философское влияние на современный христианский фидеизм оказал Людвиг Виттгенштейн (1889 – 1951). Фидеизм Виттгенштейна в некоторой степени более умеренный, нежели у Кьеркегора. Он придерживается точки зрения, что в разных сферах жизни играют в различные «языковые игры», и что смущение возникает тогда, когда правила одной игры применяются к другой, к которой они неприменимы. Правила науки не применимы к религии. Согласно последователям философии Витгенштейна, надлежащее место разума – в науке. В религиозных верованиях должны применяться иные инструменты. Против этого можно возразить, что как в религиозных, так и в научных дискуссиях стремятся к подчинению логическим законам, характерным для рационального мышления. Где они различаются, зависит от эмпирических находок, в особенности – количественной природы. Однако совершенно не ясно, почему философское суждение должно рассматриваться как его подобласть, зависящая от эмпирических данных и формальных наук вместо откровения. Логические принципы, разделяемые различными науками, религиями, и другими традициями представляются нарушающими идею полной независимости, которую отстаивает Виттгенштейн.
Возможно, величайшей проблемой идеи Виттгенштейна о независимости религиозных верований является несоизмеримость. Виттгенштейн сам жалуется, что он не может до конца объяснить, каким образом религиозные и нерелигиозные люди понимают друг друга. Поскольку ясно, что они могут понимать друг друга, религиозные и нерелигиозные языки не являются совершенно независимыми друг от друга. Но если они не являются совершенно независимыми, тогда возникает возможность взаимной критики, которую отрицает доктрина независимости. Если мы хотим добиться духовного прогресса, мы должны охотно выступать навстречу вызовам, а не отрезать себя от возможности столкнуться с вызовом. Если наши религиозные представления должны иметь достаточную гибкость, чтобы найти должное применение во всех сферах нашей жизни, религии должно быть позволено выйти за рамки ритуального действа и сосредоточенности на потустороннем.
Наконец, возникает проблема демаркации. Где заканчивается одна наша языковая игра и начинается новая? Если религия является формой жизни, аналогичной науке, каким образом нам следует судить различные религиозные традиции? Являются ли они подобными конкурирующим научным теориям? Есть довольно веские основания полагать, что нет. Буддизм и иудаизм настолько несопоставимы, что бессмысленно говорить о том, что они – альтернативные попытки описания одной и той же реальности. Возможно, они настолько отличаются друг от друга, насколько каждый из них – от квантовой теории. Возможно, они – как разные направления науки. Но это также неверно. Разные религии в определенном смысле все равно конкурируют друг с другом. Коран обращается не только к мусульманам, но также напрямую к иудеям и христианам, идолопоклонникам и неверным, и если Коран и использует собственную концепцию рационального, то лишь такую, которую способны понять и остальные. Более того, различные направления науки просто сконцентрированы на различных аспектах того, что признано ими в качестве общих положений. В любом случае, у Виттгенштейна и его последователей можно найти немного аргументов в поддержку определения классификации традиций мышления, когда их надо рассматривать как конкурентов, и когда – как независимые друг от друга. Напротив, само существование философии религии и философской теологии свидетельствует о том, что не существует демаркационной линии, которая отделяла бы религиозное и философское мышление. На практике они зачастую сливаются друг с другом. Несомненно, философская критика религиозных представлений необходима, если мы собираемся адекватно защищать наши верования, даже наедине с собой, в собственной душе, от обвинений в том, что мы сбились с пути, что религиозные чувства заставили нас принять глупости. Как любая другая сфера культуры, будучи изолированной от интеллектуальной торговли, религия будет испытывать депрессию экономики гетто.
Нашему отрицанию фидеизма мы можем противопоставить протест Руми: когда мать предлагает молоко своему ребенку, должен ли ребенок искать свидетельство, что это – действительно питательное молоко, и что его предлагает его собственная мать? Немедленное признание истины не нуждается в свидетельстве. Мы можем видение Руми и без того, чтобы углубляться так, как он, в рассмотрение ситуации, без отрицания отношения философии к религии. Можно признать, что существуют обстоятельства, в которых неприемлемо искать причины и свидетельства, не только в религии, но также в естественных науках и математике и практически во всех сферах человеческих исследований. Значительная часть мудрости философского исследования заключается в том, чтобы знать, какие вещи поставить под сомнение, и какие вещи принять безоговорочно. Неограниченные требования причин и свидетельства только порождают скептицизм.
Философское суждение есть инструмент, средство. Само по себе оно никуда не приведет. Силлогизмы могут быть сконструированы ad nauseam без того, чтобы хоть на шаг приблизиться к пониманию сути предмета, но здравое использование логической техники и других методов философии может перенести нас на расстояния, которые иначе мы были бы неспособны безопасно покрыть. За ключом к религиозному элементу философии Адама мы вновь должны обратиться к «Маснави». Применение разума Адамом сочеталось со скромностью. Даже несмотря на то, что его научили Именам и ангелы простирались перед ним в знак признания его знания, когда он согрешил, он признал свою ошибку и обратился к Богу в скромном покаянии. Мавлави подчеркивает контраст этого подхода с подходом Иблиса, который использует свой разум для изобретения оправдания своего неподчинения. Философия Иблиса осквернена гордыней. Философия Адама очищена скромностью.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 220; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!