ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ 2 страница

* Anderson В. Imagined Communities. P. 19.

** Это вообще один из важнейших аспектов исследования Андерсона, потому что здесь показан в самом узком смысле слова социальный ме-

пают не столько в качестве причин, сколько в качестве конституэнт, составляющих сложной исторической кон­стелляции, в которой странствия в имперском простран­стве обрели ключевое значение для становления нацио­нализма. Однако перемещения в пределах империи сами по себе не могут произвести нации как таковой, ибо им­перское этническое многообразие не обеспечивает совпа­дения политических и культурных границ. Такой обра­зец, как явствует из андерсоновского анализа, может пред­ложить американский национализм, который создал мо­дель первого национального государства, достойную под­ражания и воспроизведения в европейских условиях.

Здесь стоит отметить одно немаловажное обстоятель­ство. Как и всякий ученый, исследуя, экспериментируя и открывая неизведанные области опыта и способы вос­приятия, Андерсон, по всей видимости, не удержался от соблазна испытать их и на себе, принимая национали­стическое видение проблемы национализма, так сказать «внутрь» своего исследования. То и дело в книге встре­чаются замечания по поводу «провинциального европей­ского понимания национализма», неоправданных «евро­поцентристских толкований национализма», «узкоевро­пейского представления о нации» и т. п. Стремление Ан­дерсона утвердить американскую модель национализма в качестве образца для последующего воспроизведения на постимперских пространствах и акцентирование роли «креольских пионеров», поддерживающих своими пере­мещениями процесс национального строительства, за­ставляет вспомнить пафос американской истории и со­циологии фронтира. Ее представители всячески подчер­кивали роль продвигаемой границы в формировании аме­риканской культуры и нации и не склонны были пре­увеличивать значение ее европейских «зачатков» . Это, конечно, не обязывает и нас следовать тем же путем — мы только должны понимать, что такое видение пробле-

ханизм, транслирующий сложное устройство имперского пространства в характерные проблемы социальной мобильности и карьерного роста боль­ших категорий людей, а отсюда — в специфическую энергетику национа­листической мотивации местных элит.

* См.: Turner F. The Frontier in American History. N. Y.: Henry Holt & Co,1920.

мы имеет как свои преимущества, так и свои издержки. Аргументом в пользу утверждения именно американ­ского национализма как наиболее «идеального» типа на­ционализма может служить его точное следование наци­оналистическому императиву совпадения культурных/ языковых и политических (бывших колониально-адми­нистративных) границ, чего нет нигде в Европе (унифи­цировать, модифицировать культурные идентичности ин­дивидов можно, лишь отрывая их от прежнего локализо­ванного культурного образца, грубо говоря, от почвы, тер­ритории, подкрепляя символическое преобразование про­странства физическим перемещением).

Европейские модели «официального национализма», формируемые «наверху» и осуществляемые проведени­ем различного рода образовательных, языковых политик или культурных революций, Андерсон рассматривает как реакцию правящих имперских элит на унифицирующее воздействие печатного капитализма и распространение родного языка как средства коммуникации*. Ключевой характеристикой «официального национализма», прини­маемой для моделирования и подражания, выступает именно его государственная форма и политические спо­собы унификации; язык, чтобы стать средством унифи­цированной коммуникации в пределах определенной по­литической территории, должен стать государственным, приобрести политический статус**. Эта модель национа­лизма, в отличие от американской, не обладает преиму­ществом «естественности» совпадения языковых и поли­тических границ, это совпадение должно быть обеспечено особого рода официальной политикой***. И хотя нацио-

* Наряду с устройством социальной структуры империй, печатный капитализм выступает у Андерсона в качестве важнейшего социального механизма, действие которого объясняет образование общностей, рассре­доточенных на большом пространстве и к тому же объединяемых в каче­стве публики, помимо всего прочего, корыстным интересом издателей. ** Ср. также с тем, что говорил М. Вебер (см. выше). *** В качестве «классического» примера такой политики Андерсон приводит уваровскую «русификацию», основанную на принципе единства «православия, самодержавия и народности». Однако здесь несколько со­мнительной представляется трактовка Андерсоном понятия «народность», всю многозначность которого в русском языке (политическую, мораль­ную, духовную) он сводит, вслед за Сетон-Уотсоном, к этничности, «наци­ональности» (р. 87).

налистический императив конгруэнтности политических и культурных границ все больше проявляет свою несо­стоятельность в эпоху «заката нации-государства», столк­нувшегося с глобальной дилеммой «супранационализма и инфранационализма»*, говорить о его скором исчезно­вении не приходится. Неустойчивость и ослабление это­го императива в уже сложившихся, «старых», нацио­нальных государствах, компенсируется его актуально­стью и воспроизведением в новообразованных, где зано­во воспроизводятся модели «официального национализ­ма» , хотя и в менее интенсивной форме. Таким образом, унификация, осуществляемая «официальным национа­лизмом», — это образец его пространственно-временного единства: он не только унифицирует культурное и поли­тическое пространство в настоящем, но и передается в качестве модели для воспроизводства в будущем, для но­вых государств.

Особое внимание в своем исследовании Андерсон уде­ляет языку как «способу воображения», опосредующему единение нации. Если изменчивые территории, с которы­ми идентифицируется сообщество, сложные траектории паломничества, подвижные, реальные и представляемые границы суть характеристика пространственная, то язы­ковое опосредование воображения есть характеристика временная. Язык делает прошлое переживаемым в на­стоящем, прошлое и настоящее сливаются в одновремен­ности. Эта одновременность фиксируется актуальным озвучением (написанием и прочтением) символических форм, тем самым осуществляя в этой непрерывности реальность существования воображаемого сообщества. Язык — это то, что придает «естественность» нации, под­черкивает ее фатальность, непроизвольность и бесконеч­ность с ее неопределенностью «начала» и «окончания». Когда появился язык? Когда появилась нация как мо­ральное сообщество? Вопросы эти — риторические, точ­нее говоря, ответы на них не предполагаются риторикой национализма. Естественность языка как бы обосновы­вает правомерность забвения (научно исторически уста-

* См.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года / Пер. А. А. Васильева. СПб.: Алетейя, 1998. С. 295.

новленных) истоков нации. «Забвение — существенный фактор в формировании нации»* — дается ей в языке.

Особо следует отметить характерный для Андерсона стиль анализа: он не только выделяет основополагающие принципы и категории, направляющие логику развития наций и национализма, но стремится выявить конкрет­ные социальные механизмы их действия. Это относится и к анализу пространственных факторов, конституиру­ющих нацию и формирующих националистическое ми­ровоззрение (таких, как империи, «паломничества», оформ­ление границ и др.), и временных (выстраивание нацио­налистических нарративов, истории, формирование на­ционального языка). В этом исследовании мы находим не просто констатацию факта, например, копирования го­товых моделей «официального национализма» в полити­ке новообразованных национальных государств, но, что особенно ценно для читателя-социолога, детально опи­санную «грамматику» процесса этого воображения на­ции — на примере развития переписи, карты и музея.

Таковы основные моменты, на которые мы бы хотели обратить внимание читателя. Издавая книгу Андерсона в стране, где проблема национализма столь остра, соблаз­нительно было воспользоваться удобным случаем и вы­сказать свои соображения о «национальном вопросе на постимперском пространстве». Но, пожалуй, более уме­стным в рамках общего замысла серий Центра фунда­ментальной социологии будет другое. «Воображаемые со­общества» — при всех недостатках, которые найдет при­дирчивый критик — образцовое социологическое сочи­нение новейшего времени. Изощренный анализ, глубокое владение предметом, теоретическая состоятельность в са­мых тонких вопросах, не разъединенная, но соединенная с анализом предмета, наконец, невероятная легкость как симптом невероятной учености — все это позволяет счи­тать книгу Андерсона моделью фундаментального соци­ологического исследования.

* Renan Е. Qu'est-ce qu'une nation? // Oeuvres completes. Paris, 1947—61. Vol. 1. P. 887—906. Связывая угрозу для национализма с прогрессом истории как науки, Ренан возвращает нас к известной мысли Б. Паскаля о том, что видимость естественности происхождения основывается на произво­ле — «правде узурпации» (см., напр.: Паскаль Б. Мысли. М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1995. С. 94.).

ВООБРАЖАЕМЫЕ СООБЩЕСТВА

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИСТОКАХ

И РАСПРОСТРАНЕНИИ

НАЦИОНАЛИЗМА

Маме и Тантьетт

с любовью и благодарностью

ОТ АВТОРА

Как станет ясно читателю, на мои размышления о на­ционализме глубоко повлияли работы Эриха Ауэрбаха, Вальтера Беньямина и Виктора Тернера. При подготов­ке книги мне очень помогли критические замечания и со­веты моего брата Перри Андерсона, Энтони Барнетта и Стива Хедера. Неоценимую помощь оказали мне также Дж. Э. Баллард, Мохамед Чамбас, Питер Катценштайн, по­койный Рекс Мортимер, Фрэнсис Малхерн, Том Нейрн, Си­раиси Такаси, Джим Сигел, Лора Саммерс и Эста Ангар. Разумеется, их дружелюбная критика отнюдь не может считаться причиной недостатков этого текста, вся ответ­ственность за которые лежит только на мне. Следует, на­верное, добавить, что по образованию и профессии я спе­циалист по Юго-Восточной Азии. Надеюсь, это призна­ние объяснит некоторые отразившиеся в книге пристра­стия и выбор приводимых примеров, а также снизит ее мнимо глобальные претензии.

Он считает своей задачей гладить историю против шерсти.

Вальтер Беньямин, Истолкования

Так из скрещенья всех пород в тот век

Возникла смесь — английский человек:

В набегах дерзких, где из года в год

Сплетались с лютой страстью бритт и скотт.

Чьи дети, овладев повадкой слуг,

Впрягли своих коров в романский плуг.

С тех пор сей полукровный род возник,

Бесславен, беспороден, безъязык,

Без имени; и в венах англичан

Струилась кровь то ль саксов, то ль датчан.

Высокородных предков бурный нрав,

Все что возможно на земле поправ,

Сводил их похотливых дочерей

С людьми почти всех наций и мастей.

В сем выводке, от коего тошнит,

Кровь чистокровных англичан бежит...

Из поэмы Даниэля Дефо «Прирожденный англичанин»

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Кто бы подумал, что буря свирепствует тем сильнее, чем дальше позади остается рай?

Вооруженные конфликты 1978—1979 гг. в Индоки­тае, давшие прямой повод для написания первого вари­анта «Воображаемых сообществ", теперь, по прошествии всего-то двенадцати лет, кажутся уже принадлежащими другой эпохе. Тогда меня тревожила перспектива гряду­щих полномасштабных войн между социалистическими странами. Теперь половина из них отправилась в луч­ший мир, а остальные живут в опасении скоро за ними последовать. Войны, с которыми сталкиваются выжив­шие — гражданские войны. Скорее всего, к началу ново­го тысячелетия от Союза Советских Социалистических Республик не останется почти ничего, кроме... респуб­лик.

Нельзя ли было как-то все это предвидеть? В 1983 г. я писал, что Советский Союз «в такой же мере наследник донациональных династических государств XIX века, в какой и предвестник интернационалистического поряд­ка XXI века». Однако, отслеживая националистические взрывы, сокрушившие огромные многоязычные и поли­этнические государства, управляемые из Вены, Лондона, Константинополя, Парижа и Мадрида, я не смог увидеть, что маршрут уже проложен, по крайней мере для Моск­вы. Какое меланхолическое утешение наблюдать, что ис­тория, похоже, подтверждает «логику» «Воображаемых сообществ* лучше, чем это удалось сделать их автору!

За истекшие 12 лет изменился не только облик мира. Поразительные изменения произошли и в изучении на­ционализма: как качественные (в методе, масштабах, утон­ченности), так и чисто количественные. Только на анг-

лийском языке вышли в свет (если назвать лишь немно­гие ключевые тексты):

«Нация до национализма* Дж. Э. Армстронга (1982);

«Национализм и государство" Джона Брёйи (1982);

«Нации и национализм" Эрнеста Геллнера (1983);

«Социальные предпосылки национального возрожде­ния в Европе* Мирослава Хроха (1985);

«Этнические истоки наций* Энтони Смита (1986);

«Националистическая мысль и колониальный мир* П. Чаттерджи (1986);

«Нации и национализм после 1788 года* Эрика Хоб­сбаума (1990).

Эти книги, благодаря своему широкому историческо­му охвату и теоретической силе, сделали традиционную литературу по данному вопросу в значительной степени устаревшей. Благодаря в том числе и этим работам ко­лоссально возросло количество исторических, литератур­ных, антропологических, социологических, феминистских и иных исследований, в которых объекты этих областей изучения связывались с национализмом и нацией¹.

Адаптировать «Воображаемые сообщества» к требо­ваниям, которые предъявляют эти обширные изменения в мире и в тексте, — задача, которая в настоящее время мне не по силам. А потому, видимо, лучше будет оставить эту книгу в значительной степени «неотреставрирован­ным» памятником того времени, с присущим ему харак­терным стилем, силуэтом и настроением. При этом меня утешают две вещи. С одной стороны, полный и оконча­тельный результат процессов, происходящих в старом социалистическом мире, пока еще остается сокрыт в не­ясности будущего. С другой стороны, идиосинкратиче­ский метод и интересы «Воображаемых сообществ* до сих пор остаются, как мне кажется, на передовых рубе­жах новейшей науки о национализме — и по крайней мере в этом смысле остаются не вполне превзойденными.

В настоящем издании я лишь попытался исправить ошибки в фактах, концепциях и интерпретациях, кото­рых мне следовало бы избежать еще при подготовке пер­воначальной версии. Эти исправления — так сказать, в духе 1983 г. — включают несколько изменений, внесен­ных в текст первого издания, а также две новые главы,

которые по существу имеют характер самостоятельных приложений.

В основном тексте я обнаружил две серьезные ошиб­ки перевода, по крайней мере одно невыполненное обеща­ние и один вводящий в заблуждение акцент. Не умея в 1983 г. читать по-испански, я неосмотрительно положился на английский перевод Noli те tangere Xoce Рисаля, вы­полненный Леоном Мария Герреро, хотя были и более ранние переводы. Только в 1990 г. я обнаружил, насколько обворожительно версия Герреро портила оригинал. При­водя большую и важную цитату из работы Отто Бауэра "Die Nationalitätenfrage und die Sozialdemokratie»*, я лениво положился на перевод Оскара Яси. Позднейшая сверка с немецким оригиналом показала мне, насколько приво­димые Яси цитаты окрашены его политическими при­страстиями. По крайней мере в двух местах я опромет­чиво пообещал объяснить, почему бразильский национа­лизм развился так поздно и своеобразно по сравнению с национализмами других стран Латинской Америки. В настоящем тексте я попытался выполнить нарушенное обещание.

Частью моего первоначального плана было подчерк­нуть, что национализм зародился в Новом Свете. У меня было ощущение, что лишенный самосознания провинциа­лизм издавна искривляет и искажает теоретизирование по данному вопросу. Европейские ученые, привыкшие те­шить себя мыслью, что все важное в современном мире зародилось в Европе, вне зависимости от того, были они «за» или «против» национализма, с необыкновенной лег­костью брали за отправную точку в своих построениях этноязыковые национализмы «второго поколения» (вен­герский, чешский, греческий, польский и т. д.). Во многих отзывах на «Воображаемые сообщества* я с удивлением для себя обнаружил, что этот евроцентристский провин­циализм так и остался совершенно непоколебленным, а основополагающая глава о роли Америк — по большей части незамеченной. К сожалению, я не нашел лучшего способа «сразу» решить эту проблему, кроме как пере­именовать главу 4, назвав ее «Креольские пионеры».

* «Национальный вопрос и социал-демократия» (нем.). (Прим. пер.)

В двух «приложениях» предпринимается попытка ис­править допущенные в первом издании серьезные теоре­тические изъяны². В дружеской критике неоднократно высказывалось мнение, что глава 7 («Последняя волна») слишком упрощает процесс, посредством которого моде­лировались ранние национализмы «третьего мира». Кро­ме того, в этой главе не был серьезно рассмотрен вопрос о роли локального колониального государства (в отличие от метрополии) в оформлении этих национализмов. В то же время я с нелегким сердцем осознал, что тому, что я считал существенно новым вкладом в размышление о национализме — а именно, анализу изменяющегося вос­приятия времени, — явно недостает его необходимого до­полнения: анализа изменяющегося восприятия простран­ства. Блистательная докторская диссертация молодого тайского историка Тхонгчая Виничакула подтолкнула меня к размышлению о том, какой вклад внесла в наци­оналистическое воображение картография.

Исходя из этого, в главе «Перепись, карта, музей» ана­лизируется, как колониальное государство XIX столе­тия (и политика, вытекавшая из склада его мышления), совершенно того не сознавая, диалектически породило грамматику национализмов, восставшую со временем про­тив него самого. Можно даже сказать, что государство, словно в зловещем пророческом сновидении, вообразило своих локальных противников еще задолго то того, как они обрели своё историческое существование. В форми­рование этого воображения внесли свой взаимосвязан­ный вклад абстрактная квантификация/сериализация людей, осуществленная переписью, постепенная логоти­пизация политического пространства, осуществленная картой, и «экуменическая», профанная генеалогизация, осуществленная музеем.

Источником второго «приложения» стало позорное для меня осознание того, что в 1983 г. я цитировал Рена­на, нисколько не понимая, о чем он действительно гово­рил: я принял за легкомысленно ироничное то, что было на самом деле вызывающе эксцентричным. Это же ощу­щение позора заставило меня осознать, что я не предло­жил сколь-нибудь вразумительного объяснения того, как и почему новорожденные нации вообразили себя древни-

ми. То, что в большинстве ученых писаний представало как макиавеллианский фокус-покус, буржуазная фанта­зия или эксгумированная историческая истина, порази­ло меня теперь как нечто более глубокое и интересное. Не была ли, скажем, «древность» в некотором истори­ческом сцеплении необходимым следствием «новизны»? Если национализм и в самом деле, как я предполагал, был выражением радикально изменившейся формы со­знания, то не должно ли было осознание этого разрыва и неизбежное забвение старого сознания создать свой соб­ственный нарратив? С этой точки зрения атавистическое фантазирование, характерное после 20-х годов прошлого века почти для всего националистического мышления, оказывается эпифеноменом; что действительно важно, так это структурное соединение националистической «памя­ти» после 1820-х годов с внутренними предпосылками и конвенциями современной биографии и автобиографии. Несмотря на все возможные теоретические достоинст­ва или недостатки, свойственные этим двум «приложе­ниям», каждое из них имеет свои особые, более прозаиче­ские ограничения. Все данные для главы «Перепись, кар­та, музей» были взяты в Юго-Восточной Азии. В некото­рых отношениях этот регион дает замечательные воз­можности для сравнительного теоретизирования, так как включает ареалы, колонизированные в прошлом едва ли не всеми великими имперскими державами (Англией, Францией, Голландией, Португалией, Испанией и Соеди­ненными Штатами), а также неколонизированный Сиам. Тем не менее, надо еще посмотреть, может ли проделан­ный мною анализ, пусть даже правдоподобный для этого региона, быть убедительно применен ко всему миру. Во втором приложении схематичный эмпирический мате­риал относится почти исключительно к Западной Евро­пе и Новому Свету, регионам, относительно которых мои познания весьма поверхностны. Однако сосредоточить внимание необходимо было на них, поскольку именно в этих регионах впервые всецело обнаружили себя амне­зии национализма.

---

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 309; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!