Глава 2. Имплементация принципа правовой определенности в обновленной процессуальной форме кассации и надзора по уголовным делам
Предмет и сроки кассационного и надзорного обжалования в процессуальной форме Федерального закона от 29 декабря 2010 г. № 433-ФЗ
1. Предмет проверки. По смыслу ст. 401.1 и ч. 2 ст. 412.1 УПК РФ, суды кассационной и надзорной инстанций проверяют по жалобам, представлениям заинтересованных лиц исключительно свойства законности приговора, иного решения. Разобраться в практической значимости немногословных положений закона нам помогут разъяснения Пленума Верховного Суда отраженные в Постановлении от 28 января 2014 г. №2[52]. Согласно п. 10 указанного постановления под законностью следует понимать правильность применения норм уголовного и уголовно-процессуального права, т.е. исключительно проверку вопросов права. С учетом этих обстоятельств вопросы факта, т.е. правильность установления фактических обстоятельств дела в предмет исследования кассационных, надзорных инстанций отныне не входит. Иными словами, пленум в данных положениях утвердил, пожалуй, главный концепт экстраординарных проверочных производств, юридическая природа которых больше не предполагает проверку вступивших в силу актов суда на предмет их обоснованности и справедливости. В целом, подобный подход законодателя представляется правильным и соответствующим международным стандартам и, в частности, идее правовой определенности (res judicata).
|
|
|
К тому же, на особый предмет проверки в экстраординарных стадиях процесса указывает КС РФ[53], который исходит из того, что стабильность вступивших в законную силу актов обусловливает перенос основного бремени пересмотра решений судов на ординарные судебные инстанции. Собственно говоря, российский законодатель так и поступил, отнеся всестороннюю юридико-фактического проверку судебных решений, не вступивших в законную силу, к компетенции судов, проверяющих акты в апелляционном порядке (ст. 389.9 УПК).
Как бы ясно ни была выражена законодательная воля в ст. 401.1 (ч. 2 ст. 412.1) УПК, противоречия, объективно возникающие с развитием судебной практики, всё же, имею место быть. В абз. 3 п. 10 Постановления № 2 Пленум указал, что жалобы, апеллирующиек несправедливости приговора, по которому было назначено наказание, не соответствующее тяжести преступления, личности осужденного, или по которому судом назначено несправедливое наказание вследствие его чрезмерной мягкости либо чрезмерной суровости подлежат проверке судом кассационной инстанции в случае, если такое решение суда явилось следствием неправильного применения норм Общей части Уголовного кодекса РФ (например, положений статьи 60 УК РФ).
|
|
|
Означает ли это, что Пленум, вопреки буквальному смыслу нормы 401.1 УПК, фактически легализует справедливость судебного решения в качестве составного элемента экстраординарной проверки? Ещё большую неясность в рассматриваемом разъяснении вселяет неоднозначная ссылка пленума на норму ч. 2 ст. 389.18 УПК РФ, посвященной одному из оснований отмены судебного решения на стадии апелляции. На первый взгляд, в разбираемом разъяснении Пленум допускает подмену своих же тезисов, в одном случае, подтверждая, что только законность является надлежащим предметом оценки кассационной инстанции; в другом, уже с легкостью апеллируя к оценке справедливости, вуалируя её неправильным применением норм Общей части Уголовного кодекса РФ. Не вдаваясь в глубину вопроса о соотношении законности и справедливости, обозначим лишь, что эти категории содержательно не одинаковы. Законность – принцип сугубо юридический, который предполагает строгое и беспрекословное соблюдение буквы закона. Справедливость – явление нравственно-психологическое, зависящее от бесчисленного множества социальных и культурных факторов, а поэтому куда более пространное, нежели чем законность. Несмотря на наличествование в научном обиходе позиции о концептуальном тождестве законности и справедливости[54], всё же целесообразней исходить из неравнозначности данных положений. В том числе и в силу того, что законность принципиально не приемлет отступления от буквы общеобязательных норм, в то время как справедливость во многом зависит от дискреционных полномочий независимого судьи. Предполагаем, что таким подходом руководствовался законодатель, нормативно разграничив законность и справедливость в ст. 389.9 УПК РФ, регулирующего предмет проверки судов апелляционной инстанции. Однако вопрос о том, почему же законодатель в нормах ст. 389.18 УПК РФ всё же допускает слияние таких оснований пересмотра судебных решений (в апелляционном порядке) как несправедливость приговора и неправильное применение уголовного закона остается открытым. Видимо, в данном случае, имеет место алогизм, типичный для проверочных стадий, урегулированных ФЗ № 433-ФЗ.
|
|
|
Разъяснения Пленума, учитывая их фактически императивный характер для судов, не могли не оставить отпечаток на судебной практике. Как следствие, это привело к тому, что суды стали активно вникать фактическую сторону вступивших в законную силу приговоров. К примеру, Президиум Оренбургского областного суда в Постановлении от 21 марта 2016 г. № 44у-48/2016 отмечает, что «по смыслу ст. 401.1 УПК РФ вопрос о несоответствии назначенного наказания тяжести преступления, личности осужденного, а также о его чрезмерной суровости подлежит проверке судом кассационной инстанции только в случае, если такое решение суда явилось следствием неправильного применения норм Общей части Уголовного кодекса РФ». Согласно п. 1 ст. 297 УПК РФ приговор суда должен быть законным, обоснованным и справедливым. Обратим внимание, что норма довольно абстрактна и является не более чем декларацией, взывающей судей к вынесению справедливых и правосудных приговоров (ст. 6 УК РФ). Понять нарушен ли принцип справедливости, мы можем, как правило, посредством выявления нарушения норм, конкретно предписывающих особенности процессуальной формы или правила назначения наказания. Однако судам кассационной инстанции совершенно не мешает со ссылкой на упомянутые декларативные нормы (как правило, ст. 60 УК РФ и ст. 297 УПК РФ) изменять размер наказания, мотивируя внесенные поправки несправедливостью приговора[55]. Как известно, процессуальная форма производства по вступившим в законную силу приговорам (иным судебным решениям) не предполагает судебного следствия: доказательства судом не исследуются, соответственно, у судьи не может возникнуть внутренняя убежденность относительно степени вины осужденного, достаточная для того, чтобы достоверно определить размер справедливого наказания. Судья экстраординарных проверочных производств (стадий кассации и надзора) принимает фактическую сторону приговора как данность, нормативно ограничиваясь исключительно юридической квалификацией ранее уже установленных фактов (ст.ст. 401.1; 412.1 УПК РФ). Именно поэтому, обоснование изменений в приговоре в части размера наказания мотивировав их ссылкой на исходные и абстрактные положения законодательства является нарушением правовой определенности (res judicata) вступившего в силу окончательного судебного акта, поскольку, как неоднократно подчёркивал Европейский Суд «одна лишь возможность двух взглядов по делу не может служить основанием для пересмотра вступившего в силу окончательного решения»[56]. Примечательно, но региональные суды восприняли описанную ситуацию как, своего рода, аксиому для включения в предмет проверки свойства справедливости постановленных приговоров[57]. Аналогичных воззрений придерживается и Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ[58].
|
|
|
При всём этом, не хотелось бы абсолютизировать негативный эффект разъяснений высшей судебной инстанции в настоящей работе. Как представляется, провести условную разграничивающую черту между законностью и справедливостью довольно сложно – в независимом друг от друга состоянии, объективно, они просто не имеют смысла и не достигают своих исходных целей. Более того, уголовно-правовая справедливость (ст. 6 УК РФ), заключающаяся в недопущении чрезмерно строгих или мягких наказаний, имеет формально определенный механизм реализации, имплементацию которого мы можем видеть в статьях Уголовного Кодекса. Характерным примером является институт смягчающих наказание обстоятельств, в ряде (но не во всех) случаях прямо ставящих размер наказания в зависимость от установления их судом. Так, согласно ч. 1 ст. 62 УК РФ: «При наличии смягчающих обстоятельств, предусмотренных пунктами «и» и (или) «к» части первой статьи 61 настоящего Кодекса, и отсутствии отягчающих обстоятельств срок или размер наказания не могут превышать двух третей максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса». Полагаем данный пример является наиболее приемлемым для демонстрации имманентной взаимообусловленности законности и справедливости, который, является, своего рода, «лакмусовой бумажкой», позволяющей нам идентифицировать неразрывно и юридическую правильность решения и его справедливость. Поэтому мы вынуждены согласиться с уже устоявшейся тенденцией в судебной практике экстраординарных производств по приведению судебных решений в соответствие со статьей 62 УК РФ, в довольно распространенных случаях установления судами, рассматривающих дело по существу, смягчающих обстоятельств (пунктов «и» и «к» ст. 61 УК РФ), однако, вопреки недвусмысленному предписанию законодателя, назначения максимально возможного наказания, предписываемого соответствующей нормой УК РФ[59].
Активно суды апеллируют и к фактической обоснованности приговоров. Так, в Постановлении от 14.03.2016 по делу № 44у-45/2016, Президиум Оренбургского областного суда произвел полную оценку доказательств по истребованному уголовному делу, досконально рассмотрев на предмет достоверности свидетельские показания по делу, материалы оперативно-розыскной деятельности и вещественные доказательства, тем самым, по сути, вникнув в обсуждение вопросов доказанности/недоказанности обвинения, нормативно исключенных из предмета оценки кассационных инстанций[60]. Суды (в «отказных» постановлениях) так же регулярно ссылаются «на правильность установленных фактических обстоятельств совершенного преступления, как основанных на совокупности собранных и всесторонне исследованных в судебном в судебном заседании доказательств». Не совсем понятно, каким образом суды вообще могут делать подобные выводы, при нормативном отсутствии в кассационной инстанции следственных механизмов оценки доказательств и соответствующих полномочий.
Хотелось бы подчеркнуть, рассмотренное выше нисколько не умаляет важности точного установления фактических обстоятельств уголовного дела, корректно назначенного наказания, правильного и всестороннего исследования доказательств. Однако для проверки последних есть самостоятельная апелляционная стадия, введенная законодателем для производства полного юридико-фактического анализа приговоров и иных решений. В отличие от ординарной апелляции, кассация и надзор – стадии экстраординарные, в которых отмеченные обстоятельства уже не могут рассматриваться в качестве непосредственного предмета исследования, даже если они ловко прикрыты «личиной» проверки законности. Иное бы означало фактическое превращение кассации и надзора в ещё одну ординарную стадию, что вступает в противоречие с международными стандартами, аннулирует смысл реформ и, что самое главное, правовую определенность уже вступивших в силу судебных решений.
Напомним, что предмет исследования – является важнейшим элементом экстраординарных проверочных производств, определяющий процедурный порядок и задающий вектор для практики применения соответствующих процессуальных норм. Поэтому его неправильное установление (в том числе, неправильная трактовка) в законодательстве может повлечь неизгладимые последствия, в нашем случае, выражающиеся в латентном игнорировании законодателем принципа правовой определенности (res judicata) и пренебрежении актами международного правосудия.
2. Сроки кассационного, надзорного обжалования.Ранее указывалось на весомую значимость пресекательных сроков обжалования для обеспечения стабильности вступивших в законную силу судебных решений. Многократно это отмечал и Европейский Суд, подчеркивая, что процедуры, допускающие неограниченное или весьма протяженное по времени обжалование судебных решений, в том числе неопределенность сроков рассмотрения дел в экстраординарных стадиях ведут к неопределенности и нестабильности окончательных решений и несовместимы с принципом правовой определенности[61].
В первоначальной редакции ст. 401.2 Закона № 433-ФЗ УПК РФ содержалась часть 3, устанавливающая годичный срок (с правом восстановления) для кассационного обжалования вступивших в законную силу судебных решений. Поскольку кассационное производство по действующему УПК РФ основывается на принципе инстанционности, для полноты соблюдения международно-правых норм и обеспечения принципа правовой определенности (res judicata) требовалось, чтобы годичный срок кассационного обжалования был единым для двух возможных кассационных инстанций. Тем не менее, Пленум посчитал иначе. В абз 2 п. 7 Постановления от 28 января 2014 г. №2 указав, что если вступившее в силу судебное решение являлось объектом кассационного рассмотрения в суде субъекта РФ, то годичный срок следует исчислять со дня вступления в законную силу постановления президиума соответствующего суда. Данное разъяснение вызвало ряд возражений в юридической периодике[62]; Пленум в очередной раз обвинялся в не свойственной ему нормотворческой деятельности, следствием которой являлось возникновение двух самостоятельных процессуальных сроков обжалования вступивших в законную силу решений на стадии кассации.
Справедливости ради, правда, отметим, что Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 03.03.2015 № 9[63] спорные разъяснения абз. 2 п. 7 были устранены. Однако указанные изменения в позиции Пленума связаны отнюдь не с переменами в правосознании судей высшей судебной инстанции. Дело в том, что Федеральным законом от 31 декабря 2014 г. № 518-ФЗ (далее – ФЗ № 518-ФЗ) ч. 3 ст. 401.2 УПК РФ была признана утратившей силу. Поэтому Пленум был просто вынужден внести соответствующие, по сути, «технические» поправки в свои разъяснения.
Таким образом, после вступления в силу ФЗ № 518-ФЗ потенциальная возможность обжалования судебных решений в кассационном порядке больше не связана пресекательными сроками. Исключение составляет ст. 401.6 УПК РФ, в которой установлен годичный срок (без права восстановления) для обжалования судебных решений в кассации по основаниям, влекущим ухудшение положения осужденного (оправданного). Впрочем, намеченные тенденции не исключают в скором времени устранения и этого срока.
Законодатель в ФЗ № 518-ФЗ предпочел не останавливаться только лишь на одной кассации, внеся аналогичные поправки в положения гл. 48.1. УПК РФ, регулирующие производство в надзорной инстанции. Так, после соответствующих изменений, из ст. 412.2 УПК РФ исключено императивное требование о годичном сроке, в течение которого возможно обжалование судебных решений в порядке надзора. Означает ли это, что надзор по образу кассации также лишен процессуальных сроков обжалования? Ответ на этот вопрос был бы очевиден, если бы не анахронизм в виде п. 3 ч. 1 ст. 412.4 УПК РФ, в котором пропуск срока обжалования в надзорном порядке до сих пор рассматривается в качестве безусловного основания возвращения жалобы лицу её подавшему. В литературе обоснованно отмечается, что, скорее всего, это положение сохранилось в силу неудачной юридической техники внесения изменений в закон[64]. Тем не менее, нерешенным остаётся вопрос, что же делать с жалобами (представлениями), поданными по истечении года и содержащие основания к ухудшению положения осужденного (оправданного) лица. Есть мнение, что наиболее целесообразным выходом из сложившейся ситуации будет применение аналогии упоминаемого положения ст. 401.6 УПК РФ. Иными словами – п. 3 ч. 1 ст. 412.4. УПК РФ должен применяться лишь к надзорным жалобам, представлениям, поданным по мотивам ухудшения положения осужденного в срок, превышающий год, с момента вступления решения в законную силу.
Исходя из буквального смысла закона, в данный момент мы имеем полное отсутствие процессуальных сроков обжалования судебных решений в надзорной инстанции. Поэтому, не понятна и цель законодательного регулирования, допускающая такого рода логические погрешности: стремиться ли законодатель хотя бы частично в надзорном порядке остаться верным res judicata (как в кассации) или, во что бы то ни стало, предоставляет лицам неограниченное право на судебную защиту. Или же таким образом законодатель стремится достичь искомого баланса между принципами res judicata и гарантии права на судебную защиту? К сожалению, мы в любом случае получаем отсутствие процессуальных сроков экстраординарных стадий и производную от него нестабильность правоотношений, которые могут бесконечно корректироваться вне всякой зависимости от истекшего срока. Как это ни парадоксально, но и эффективности судебной защиты в условиях постоянной опасности отмены окончательного судебного акта совсем не усматривается.
Заметим, что для кассационного обжалования в Верховный Суд РФ установлена дополнительная законодательная опция, позволяющая преодолеть отказное постановление судьи Верховного Суда РФ, вынесенное им единолично и без участия заинтересованных лиц. Согласно ч. 3 ст. 401.8 (ч. 3 ст. 412.5) УПК РФ Председатель Верховного Суда РФ, его заместитель имеют право не согласиться с постановлением судьи Верховного Суда РФ об отказе в передаче кассационной (надзорной) жалобы, представления для рассмотрения в судебном заседании и вынести постановление об отмене такого постановления и о передаче кассационной (надзорной) жалобы, представления с уголовным делом для рассмотрения в судебном заседании. По своей правовой природе, указанные полномочия должностных лиц высшей судебной инстанции являются дополнительным механизмом обжалования вступивших в законную силу судебных решений. Не отрицает это Конституционный Суд, который в своих решениях называет эти полномочия не иначе как «дополнительной гарантией права на пересмотр вступившего в законную силу приговора»[65].
При этом Председатель Верховного Суда, его заместитель не вправе действовать ex officio (как это может показаться по буквальному смыслу закона)[66]. Указанные должностные лица действуют только на основании обращений заинтересованных лиц[67]. Иное бы означало наделение судебной власти несвойственными ей функциями и ставило бы под сомнение состязательный строй процесса (ст. 15 УПК РФ). В целом мы не отрицаем процессуальной значимости рассматриваемых полномочий, которые, хотя и не вполне согласуются с принципом res judicata, но, всё же, позволяют преодолеть погрешности анализа судебных решений «рядовых» судей. Как бы то ни было, существующий ныне процедурный механизм реализации данных полномочий не просто не согласуется с res judicata, но и искажает смысл судебной защиты, как таковой. Дело в том, что законодатель, продекларировав в ч. 3 ст. 401.8 (ч. 3 ст. 412.5) УПК РФ формальное наличие данных полномочий, видимо забыл обозначить все нюансы их процессуальной формы. В итоге, по смыслу закона, после единоличного вынесения отказного решения судьёй Верховного Суда РФ заинтересованные лица (в том числе со стороны обвинения) не связаны никакими процессуальными сроками для обращения к Председателю Верховного Суда РФ с требованием отмены необоснованного постановления об отказе в передачи кассационной (надзорной) жалобы, представления для рассмотрения в судебном заседании. Вопрос о том, почему данный законодательный пробел остался без разъяснения Пленума Верховного Суда РФ так же остаётся без ответа. Между тем, дискреционные полномочия указанных должностных лиц судебной системы уже неоднократно представали в качестве объекта оценки ЕСПЧ. Так в Решении Абрамян и Якубовские против РФ ЕСПЧ ещё раз подтвердил приверженность своему подходу, при котором «средства правовой защиты, зависящие от дискреционных полномочий государственных должностных лиц и не подчиняющиеся требованиям сроков, не являются средствами правовой защиты»[68]. Отмена судебных решений в такого рода судебных инстанциях в прецедентной практике ЕСПЧ продолжает рассматриваться в качестве нарушения п. 1 ст. 6 ЕКПЧ в аспекте противоречия принципу правовой определенности (res judicata)[69].
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 255; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!