Методология научно-исследовательских программ И. Лакатоса
И. Лакатос как автор методологии научно-исследовательских программ. Основная проблема – объяснение значительной устойчивости и непрерывности научной деятельности. Анализ концепции И. Лакатоса и ее основных понятий:
- научно-исследовательская программа;
- «жесткое ядро« исследовательской программы;
- «защитный пояс« гипотез;
- гипотеза ad hoc;
- положительная и негативная эвристики.
Особенности методологии Лакатоса: ученый имеет дело не с одной, а с целым семейством теорий, образующих научно-исследовательскую программу. Смена основных научно-исследовательских программ - суть научная революция.
В результате постпозитивистской критики, особенно историцистской критики Куна и Фейерабенда, «рационалисты« получили существенный удар. «Раньше, – говорит В. Ньютон-Смит, – очень мало говорилось о нерационалистических моделях объяснения перемен в науке...«, ибо царили рационалисты. Теперь ситуация кардинально изменилась. «Как себя чувствует наш рационалист?, – спрашивает он. – Затравленный, поверженный и побитый за то, что он едва ли может принять, он тем не менее выжил« . Это выживание В. Ньютон-Смит связывает с программой «умеренного рационализма« Поппера, продолженной Лакатосом, с отступлением от классического понимания истины в сторону «приближения к истине«, «возрастания правдоподобия«, роста «предсказательной мощи«.
Так, Лакатос неоднократно утверждает, что теории изобретаются, а его критерий «прогрессивного сдвига проблем«, по сути, вводит конструктивистский критерий эффективности при отборе исследовательских программ. Однако, вслед за Поппером он провозглашает веру в то, что истина существует и что научные теории приближаются к ней, опираясь на опыт, хотя у нас нет критериев, опираясь на которые мы могли бы утверждать, что данная последовательность теорий движется к истине.
|
|
|
Основной единицей модели науки Имре Лакатоса (1922–1974) является «исследовательская программа», состоящая из «жесткого ядра» и «защитного пояса». Модель науки И. Лакатоса (как и модель Т.Куна) имеет два уровня: уровень конкретных теорий, образующих меняющийся «защитный пояс» «исследовательской программы», и уровень неизменного «жесткого ядра», которое определяет лицо «исследовательской программы». Разные исследовательские программы имеют разные «жесткие ядра», т.е. между ними имеется взаимнооднозначное соответствие.
Появление этой модели обусловлено тем, что Лакатоса, с одной стороны, не удовлетворяет куновское «сведение философии науки к психологии науки«. «С точки зрения Куна, – говорит он, – изменение научного знания – от одной «парадигмы» к другой – мистическое преображение, у которого нет и не может быть правил. Это предмет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. (Такое) изменение научного знания подобно перемене религиозной веры». Поэтому позицию Куна он относит к иррационализму.
|
|
|
С другой стороны, Лакатос поддерживает тезис Куна и Фейерабенда об отсутствии «решающих экспериментов« как критерия выбора между теориями. «Нет ничего такого, – говорит он, – что можно было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу.На самом деле, когда одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая, можно – внимательно вглядевшись в прошлое– назвать эксперимент решающим, если удастся увидеть в нем эффектный подтверждающий пример в пользу победившей программы и очевидное доказательство провала той программы, которая уже побеждена» (здесь и далее полужирным шрифтом обозначено выделение Лакатоса) «Решающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя (задним числом)» «Статус «решающего» эксперимента зависит от характера теоретической конкуренции, в которую он вовлечен». Лакатос показывает это на примере эксперимента Майкельсона-Морли и ряде других. Ему близок и куновский тезис о том, что «отказ от какой-либо парадигмы без замены ее другой означает отказ от науки вообще«. «Не может быть никакой фальсификации прежде, чем появится лучшая теория« – говорит Лакатос.
|
|
|
Поэтому Лакатос ставит своей целью развить тезис попперовского «критического рационализма« о рациональности изменений научного знания, «выйти из-под обстрела куновской критики, и рассматривать научные революции как рационально конструируемый прогресс знания, а не как обращение в новую веру». Для этого он разрабатывает свою методологию «исследовательских программ» (ИП). Путь к ней он видит следующим образом.
Рассмотрим теперь методологическую структуру «исследовательских программ» Лакатоса. У всех программ есть «твердое ядро» и «защитный пояс». Утверждения, включенные в «твердое ядро», защищаются от изменений «отрицательной эвристикой». Вместо изменения элементов «твердого ядра» «мы должны, – говорит Лакатос, – … развивать «вспомогательные гипотезы», которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра… Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; …он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной (классический пример успешной исследовательской программы – теория тяготения Ньютона)… Если исследовательская программа прогрессивно объясняет больше, нежели конкурирующая, то она «вытесняет» ее и эта конкурирующая программа может быть устранена».
|
|
|
В «исследовательскую программу» Лакатоса входят «методологические правила»,руководящие изменениями «защитного пояса». Эти правила делятся на две части: часть из них – это правила, указывающие каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть – это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)».
«Идея «отрицательной эвристики» научной исследовательской программы в значительной степени придает рациональный смысл классическому конвенционализму… Но наш подход отличается от джастификационистского конвенционализма Пуанкаре тем, что мы предлагаем отказаться от твердого ядра в том случае, если программа больше не позволяет предсказывать ранее неизвестные факты… (но если Дюгем видел только эстетические причины … разрушения ядра, то наша оценка зависит главным образом от логических и эмпирических критериев)».
«Положительная эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то,… как модифицировать, уточнять «опровержимый» защитный пояс… Внимание ученого сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, какие изложены в позитивной части его программы». «Наши рассуждения показывают, – говорит Лакатос, – что положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы при почти полном игнорировании «опровержений»… Таким образом, методология исследовательских программ объясняет относительную автономию теоретической науки… То, какие проблемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих в рамках мощных исследовательских программ, зависит в большей степени от положительной эвристики программы, чем от психологически неприятных, но технически неизбежных аномалий».
В более поздней работе Лакатос вообще отождествляет положительную эвристику с защитным поясом: «В соответствии с моей концепцией, – говорит он, – фундаментальной единицей оценки должна быть не изолированная теория или совокупность теорий, а «исследовательская программа». Последняя включает в себя конвенционально принятое (и поэтому неопровержимое) «жесткое ядро» и «позитивную эвристику», которая определяет проблемы для исследования, выделяет защитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры – все это в соответствие с заранее разработанным планом… Не аномалии, а позитивная эвристика его (ученого) программы – вот что в первую очередь диктует ему выбор проблем. И лишь тогда, когда активная сила позитивной эвристики ослабевает, аномалиям может быть уделено большее внимание. В результате методология исследовательских программ может объяснить высокую степень автономности теоретической науки, чего не может сделать несвязная цепь предположений и опровержений… В результате исчезают великие негативные решающие эксперименты Поппера: «решающий эксперимент» – это лишь почетный титул, который… может быть пожалован определенной аномалии, но только спустя долгое время после того как одна программа будет вытеснена другой… Природа может крикнуть: «Нет!», но человеческая изобретательность – в противоположность мнению… Поппера – всегда способна крикнуть еще громче. При достаточной находчивости и некоторой удаче можно на протяжении длительного времени «прогрессивно» защищать любую теорию, даже если эта теория ложна. Таким образом, следует отказаться от попперовской модели «предположений и опровержений», т.е. модели, в которой за выдвижением пробной гипотезы следует эксперимент, показывающий ее ошибочность: ни один эксперимент не является решающим в то время… когда он провалится».
«Таким. образом, научный прогресс выражается скорее в осуществлении верификации дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров. Эмпирическая «фальсификация» и реальный «отказ» от теории становятся независимыми событиями».
«Непрерывность в науке, упорство в борьбе за выживание некоторых теорий, оправданность некоторого догматизма – все это можно объяснить только в том случае, если наука понимается как поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных теорий… Мой подход. – утверждает Лакатос, – предполагает новый критерий демаркации между «зрелой наукой», состоящей из исследовательских программ, и «незрелой наукой», работающей по затасканному образцу проб и ошибок…. Зрелая наука в отличие от скучной последовательности проб и ошибок (Поппера) обладает «эвристической силой», … (которая) порождает автономию теоретической науки» .
Модель исследовательской программы, состоящей из «жесткого ядра» и «защитного пояса», частично проецируется Лакатосом на историю науки, порождая его деление истории науки на «внутреннюю» и «внешнюю».
«Каждая рациональная реконструкция создает некоторую характерную для нее модель рационального роста научного знания. – говорит Лакатос. – Однако все эти реконструкции должны дополняться эмпирическими теориями внешней истории для того, чтобы объяснить оставшиеся нерациональные факторы. Подлинная история науки всегда богаче рациональных реконструкций. Однако рациональная реконструкция, или внутренняя история, является первичной, а внешняя история – лишь вторичной, так как наиболее важные проблемы внешней истории определяются внутренней историей…. Для любой внутренней истории субъективные факторы не представляют интереса». «Историк-интерналист» будет рассматривать… исторический факт как факт «второго мира», являющийся только искажением своего аналога в «третьем мире».Почему возникают такие искажения – это не его дело, в примечаниях он может передать на рассмотрение экстерналиста проблему выяснения того, почему некоторые ученые имеют «ложные мнения» о том, что они делают (конечно, то, что в данном контексте причисляется к ложным мнениям»…, зависит от теории рациональности, которой руководствуется критика)» .
«Именно внутренняя история, – утверждает Лакатос, – определяет то, что историк будет искать в истории науки, на что будет делать акцент и что будет игнорировать. «История без некоторых теоретических «установок» невозможна, – говорит Лакатос. – Одни историки ищут открытий несомненных фактов, индуктивных обобщений, другие – смелых теорий и решающих негативных экспериментов, третьи – значительных теоретических упрощений или прогрессивных и регрессивных сдвигов проблем, при этом все они имеют некоторые теоретические установки» (т.е. эмпирический материал в истории, так же как и в физике, «теоретически нагружен»).
«Внутренняя история для индуктивизма состоит, – по мнению Лакатоса, – из признанных открытий несомненных фактов и так называемых индуктивных обобщений. Внутренняя история для конвенционализма складывается из фактуальных открытий, создания классифицирующих систем и их замены более простыми системами.
Внутренняя история для фальсификационизма характеризуется обилием смелых предположений, теоретических улучшений, имеющих всегда большее содержание, чем их предшественники, и прежде всего – наличием триумфальных «негативных решающих экспериментов».
И наконец, методология исследовательских программ говорит о длительном теоретическом и эмпирическом соперничестве главных исследовательских программ, прогрессивных и регрессивных сдвигах проблем и о постепенно выявляющейся победе одной программы над другой».«У каждой историографии есть свои характерные для нее образцовые парадигмы (… в …докуновском смысле). Главными парадигмами индуктивистской историографии являются кеплеровское обобщение тщательных наблюдений Тихо Браге; открытие затем Ньютоном закона гравитации путем индуктивного обобщения кеплеровских «феноменов» движения планет; открытие Ампером закона электродинамики благодаря индуктивному обобщению его же наблюдений над свойствами электрического тока…». «Для конвенционалиста образцовым примером научной революции была коперниканская революция», а «главными научными открытиями являются, прежде всего, изобретения новых более простых классификационных систем». «Излюбленными образцами (парадигмами) великих фальсифицируемых теорий для попперианцев являются теории Ньютона и Максвелла, формулы излучения Релея-Джинса и Вина, революция Эйнштейна; их излюбленные примеры решающих экспериментов – это эксперимент Майкельсона-Морли, эксперимент Эддингтона, связанный с затмением Солнца». «Историк-попперианец ищет великих, «смелых» фальсифицируемых теорий и великих отрицательных решающих экспериментов». Образцами конкурирующих исследовательских программ могли бы, наверное, служить различные варианты теории относительности (эйнштейновский, эфирный и др.
У каждой историографии есть свои характерные для нее проблемы. «Историк-индуктивист не может предложить рационального «внутреннего» объяснения того, почему именно эти факты, а не другие были выбраны в качестве предмета исследования. Для него это нерациональная, эмпирическая, внешняя проблема». «Конвенционалистская историография не может рационально объяснить, почему определенные факты в первую очередь подвергаются исследованию и почему определенные классифицирующие системы анализируются раньше, чем другие, в тот период, когда их сравнительные достоинства еще неясны». «Для историка-фальсификациониста особую проблему представляет «ложное сознание» – «ложное», конечно, с точки зрения его теории рациональности. Почему, например, некоторые ученые считают решающие эксперименты скорее позитивными и верифицирующими, чем негативными и фальсифицирующими? Для решения этих проблем именно фальсификационист Поппер разработал… концепцию о расхождении объективного знания (в его «третьем мире») с искаженными отображениями этого знания в индивидуальном сознании». Существует «основная эпистемологическая проблема» и для методологии научно-исследовательских программ. «Подобно методологическому фальсификационизму Поппера, она (методология научно-исследовательских программ) представляет собой весьма радикальный вариант конвенционализма. И аналогично фальсификационизму Поппера, она нуждается в постулировании некоторого внеметодологического принципа – для того, чтобы связать (хотя бы как-нибудь) научную игру в прагматическое принятие и отбрасывание высказываний и теорий с правдоподобием. Только такой «индуктивный принцип» может превратить науку из простой игры в эпистемологически рациональную деятельность… в нечто более серьезное – в подверженное ошибкам отважное приближение к истинной картине мира».
В ряду анализируемых (и сравниваемых) Лакатосом подходов в философии науки нет куновского, который выступает только как объект критики. Тем не менее, нам представляется, что его можно было бы поместить в этот ряд, т.е. применить лакатосовскую историографическую методологию и к куновской модели развития науки. Тогда куновская «внутренняя история» будет выделяться в исследовании истории «внешней» для Лакатоса. Здесь выделяются истории научных сообществ и конкуренции между ними, парадигмы, фазы нормальной науки и научной революции. Здесь есть свои образцы – в первую очередь коперниканский переворот, проанализированный самим Куном. Есть и свои проблемы (выделение парадигм и др.). Вообще говоря, и лакатосовскую и куновскую модели развития науки, по-видимому, можно приложить к рассмотренным пяти (включая куновский) направлениям в философии науки XX в. Вполне можно говорить о куновской историографической исследовательской программе, которая порождает мощный поток исследований по социологии науки.
Если сравнить модель Лакатоса с моделью Куна, то мнения Куна и Лакатоса по этому поводу радикально расходятся. Лакатос соглашается с аналогией между его «исследовательской программой» (правильнее, наверное, было бы говорить о ее «ядре») и «парадигмой» Куна, но лишь в некотором вырожденном, далеком, по его мнению, от реальной истории науки случае: «То, что он (Кун) называет «нормальной наукой», на самом деле есть не что иное, как исследовательская программа, захватившая монополию. В действительности же исследовательские программы пользуются полной монополией очень редко, к тому же очень недолго». Кроме того, он видит принципиальные различия в критериях отбора, работающих в ходе «революционных» изменений: иррациональных (социально-психологических) у Куна и рациональных у него.
Однако легко обнаружить некоторые важные структурные аналогии. Обе модели выделяют два типа развития: 1) непрерывный, по сути, кумулятивный рост в рамках одной «парадигмы» («нормальной науки» Куна) или «исследовательской программы» (Лакатоса), в котором теории «соизмеримы» и работает «решающий эксперимент»; и 2) некумулятивный скачкообразный переход от одной парадигмы или исследовательской программы к другой – «новой» («научная революция»). «Научные революции состоят в том, что одна исследовательская программа (прогрессивно) вытесняет другую – говорит Лакатос». Возможность введения понятия научной революции связано с тем, что обе модели имеют два уровня: «парадигма» и продукция «нормальной науки» у Куна и «жесткое ядро» и продукция «позитивной эвристики» у Лакатоса (в индуктивистской и попперовской модели проб и ошибок (как и в эволюционной эпстемологии) нет двух уровней и нет места для революций).
Поэтому Кун справедливо говорит о глубинной общности своей модели с лакатосовской. Нам представляется, что лакатосовский критерий «прогрессивного сдвига» может быть включен как один из мощнейших факторов, участвующих в куновском процессе конкуренции сообществ. Лакатос, по сути, говорит о глобальных тенденциях, оставляя без ответа вопрос о конкретном взаимодействии исследовательских программ с конкретными научными сообществами и учеными, о выборе, с которым они сталкиваются «здесь и теперь«. Кун же рассматривает, в первую очередь именно этот выбор, представленный им как процесс взаимодействия комплексов идей (будь то парадигма, исследовательская программа) с научными сообществами. С этой главной для куновской модели стороны – со стороны проблемы внедрения нового – его модель дополняет модель Лакатоса, а не конкурирует с ней.
Таким образом, куновская и лакатосовская модели оказываются не альтернативными, а взаимодополонительными. Эти две взаимодополнительные модели представляются автору этих строк вполне современными. Они являются итогом многих рассмотренных выше направлений позитивистской и постпозитивистской философии науки. Это, в значительной степени, итог всего процесса, представленного в предшествующих главах, что отражено и в описанной вышеисторической ретроспективе Лакатоса.
Дата добавления: 2018-05-02; просмотров: 973; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!