Понятие конститутивной функции рассудка и соответственно — новый метод в философии 31 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 30 из 31Следующая ⇒

Если продолжать поиск этого главного основания, к которому сводятся все явления, попадая в сферу научного объяснения, то мы найдем в качестве такового именно чистую материальность. Но, по крайней мере, столь же важно помнить, что понятие чистой материальности является продуктом настроения, точки зрения или методологического предписания: самость находится вне своего мира, когда познает "мир". Мы еще вернемся к этому, когда будем говорить о научном мировоззрении.

Что касается "большого круга" науки, науки в узком смысле слова, то есть содержания научного знания, то первый вопрос, который мы должны здесь задать — на самом ли деле это круг? Ведь наука, прежде

всего — это дисциплина незаконченная, "прогрессивный исторический процесс, который проходит один этап за другим, [приближаясь] к идеальной цели, а именно — к "природе как она есть"⁸. Аргументом против того, чтобы полагать науку кругообразной, является ее незаконченность и, возможно, это относится к самой ее сущности, поскольку верификация — основа научного теоретизирования — принадлежит будущему. То, как Зоннеманн характеризует астронома, может быть применимо ко всем естественным наукам:

Движения и размеры небесных тел даны наблюдающему таким способом, что контекст количественных законов, управляющих четырехмерным регионом, в котором производятся наблюдения, может быть абстрагирован от них и снова приложим к ним, делая возможными верифицируемые предположения⁹. (Курсив мой.)

Иначе говоря, абстрагируется из феномена лишь то, что может быть применено, проверено. Это, бесспорно, кругообразное занятие, хотя и не "порочный круг". Такой круг стал бы "порочным" в случае, если законы, абстрагированные от фактов, сами конституируют факты в дальнейшем, в результате чего невозможна верификация, что и произошло, например, с развитием астрономии Птолемея, в которой рассматривались только совершенные кругообразные' движения планет.

Мы могли бы, скорее, грубо описать кругообразность современной науки как доказательство от А (наблюдения) до В (абстрагированные законы) до А' (иные наблюдения, в том числе и А). Требование состоит в том, что А' в том же духе, что и А без того, чтобы В влияло на подбор и регистрацию А'. Таким образом, возникает одна любопытная проблема относительно того, что же все-таки подтверждается в верификации: законы или наблюдения.

Если можно говорить о "разомкнутом круге" (спираль?), или о "круге в объективном времени", то именно с этим мы и сталкиваемся. Факты сами по себе не существуют вне теории, и в известной степени они конституируются теорией; теория же имеет силу настолько, насколько она согласовывается с фактами. "В этом процессе наблюдаются постоянные взаимные уступки между тем, что мы считаем установленным фактом, и возможными гипотезами. Мы не только исключаем гипотезы, несообразные с фактами, но и применяем теоретические аргументы, дабы корректировать показания наблюдений или результатов экспериментов"¹⁰.

В общем, маленький круг науки требует редукции феноменов к факту, под фактом же подразумеваются феномены, отделенные от сознания и личности. Большой круг устанавливает факты более детально, снова и снова применяя теории, которые сами по себе частично конституируют и разъясняют факты.

В буквальном, а не метафорическом смысле.

Возможность психологии как естественной науки

Психология, наука о человеческом сознании и поведении, оказывается в напряженном положении. С одной стороны, она хочет быть "объективной", занять свое место среди естественных наук, таких, как биология и химия. С другой стороны, она хочет изучать то, что наука со времен Декарта и Галилея требует изъять из поля исследования: душу, психику, сознание.

В психологии феномены, редуцированные первичным кругом науки, принадлежат к тому же классу, что и само исследование.

В отличие от физики, психолог... исследует процессы, принадлежащие к тому же общему порядку — восприятие, познание, мышление — как и те, посредством которых он проводит свое исследование¹¹.

Опасность состоит в том, что научный метод принимается как конституирующий природу мышления или восприятия, которое, по утверждению человека, открыло ему истину, и, противореча научному мышлению, рассматривается как "только субъективное" или "проективное". Психолог не может согласиться с тем, что его путь к истине может быть вытеснен любым другим способом мышления или восприятия. Если же он, стремясь быть открытым исследуемым явлениям, допускает такую возможность, то в этом допущении содержится предположение, что какой-либо другой метод, скажем, художественный или интуитивный, может возражать его собственному методу и отрицать результаты его исследования.

Психолог пытается вернуть в поле исследования то, что Декарт изъял из него. Объективный мир, мир rex extensa — это мир, в котором есть сознание и личность, наперекор всем попыткам их оттуда изъять. Научный метод не может редуцировать то, что, собственно и осуществляет саму эту редукцию, а также сознавание, мышление, восприятие, то есть самость. Психология не в силах объяснить эти процессы тем же порядком, что и те, посредством которых проводится исследование, с самого начала не предписывая им некоторые свойства; не устанавливая предварительных требований для данных. Будь это не так, круг был бы "порочным", как в случае с птолемеевской астрономией.

Может показаться, что единственная возможность для психологии быть естественной наукой — это принять формы бихевиоризма, где сознание исключено из поля исследования. Бихевиоризм твердо придерживается естественнонаучных предписаний; бихевиорист исследует материальные объекты, в которых исключается участие воспринимающего. В общем, в бихевиоризме самость изъята из мира, который она изучает. Скорее всего, это научный метод. Но психология ли это? Если самость исключается, а сознание лишено смысла, если все, что мы переживаем как "субъективное" не только не объясняется, но вообще устраняется из поля исследования, то это уже не наука о самости, не психология, а набор теорий о поведении человека, которые в принципе

можно проверить только избегая самого источника верификации — сознательного субъекта.

Сказать, что наука предписывает полное изъятие индивидуального субъекта из исследования, и что сознание, мышление сами по себе могут быть изучены отдельным индивидом настолько, насколько отдельный исследователь в качестве ученого удерживает свою собственную субъективность вне исследования, — значит не очень-то разрешить проблему. Ибо, я повторяю, психолог стоит за истиной о мышлении, восприятии и т.д. "Редуцировать себя" к ученому — и только к ученому — который сориентирован на свой предмет так же, как физик на свой — значит автоматически исключить из поля зрения данные, среди которых могут быть концептуальные формы, противоречащие тем, которые направляют все исследование¹².

Эту трудность можно сформулировать так: редуцировать (то есть трансформировать) феномены, принадлежащие к тому же общему порядку, что и источники систематической структуры, применяемой для объяснения редуцированных феноменов, сущностно недопустимо. Единственный способ думать о мышлении — наблюдать его. Но к чему еще концептуально может быть редуцировано мышление, как не к себе самому? Объяснять мышление, трансформируя его — это потерять феномен мышления. А сохранить его неповрежденным — значит отказаться от естественнонаучного метода, в мире которого нет места сознанию, первопричинам и т.д.; сохранить — значит нарушить очертания первичного круга науки и принять как нередуцируемую реальность то, что наука трансформирует во что-то еще.

Таким образом, психология как естественная наука терпит неудачу из-за небольших размеров ее первичного круга по сравнению с многообразием вселенной. В такой психологии мы сталкиваемся с той же проблемой, что и в случае объяснения квартета Бетховена через понятия конского волоса и кошачьих внутренностей. Эта трудность — то, что мы не можем от объяснения вернуться к тому, что, собственно, объясняется без предварительного знания о том, чем оно должно быть, дабы мы могли его объяснить.

Дилемма психологии подобна дилемме любой другой дисциплины, следующей положениям естественных наук, предмет изучения которой — сознание. Радикальное различие между предметами изучения в физике, биологии и т.д. и, с другой стороны, в психологии, истории и литературной критике состоит вот в чем: если в физике любые данные не имеют смысла до тех пор, пока не будут соотнесены с другими данными через концептуальную схему и гипотезу, то в психологии любые данные — восприятие, мысль, эмоция — имеют свое собственное значение для воспринимающего, мыслящего, чувствующего — для человека.

На языке феноменологической психологии это будет выглядеть так: изменение ясным образом не указывает, не относится и не подразумевает что-то вне себя, тогда как акт сознания сущностно интенционален, он сущностно относится к чему-то вне себя (Брентано, Гуссерль). Наука, скажем, физика, когда она имеет дело с объектами интенционалъных

актов, с предметами, поступает правильно, устраняя интенцию в объекте (наука избавляется от мира сознания). Астроном не редуцирует акт восприятия звезды; он не редуцирует ее красоту и романтичность. Он просто игнорирует эти качества, поскольку они представляют характеристики осознания мира, бытия-в-мире, интенциональньгх актов*.

Объекты в физическом пространстве-времени не отсылают к чему-то вне себя, им приписывает эту референцию научная теория, и объясняется тут мир, представляемый только как предмет. С другой стороны, психолог, следующий принципам науки, может только увидеть сознание за каждым качеством, конституирующим его сущность, его интенцио-нальность. Чтобы оставаться до конца эмпириком, психолог должен сохранить "трансцендентность", то, к чему отсылают процессы сознания — словом, их значения — для самости, в которой они происходят. Если психология и может существовать как естественная наука, то только сохраняя значения тех восприятий и мыслей, которые являются предметом ее изучения. Она может потом пытаться связать эти значения в концептуальную схему, но ее первичный круг, ее правило трансформации феноменов, не должно опускаться ниже уровня значения-для-са-мости. Словом, она должна понимать больше, чем стремится объяснить. Она не должна предписывать субъекту, как это часто происходит в психологическом эксперименте, способ восприятия объекта, если предмет ее интереса — это не только восприятие в экспериментальных условиях. Гештальт-психология была шагом вперед в направлении изучения восприятия, мышления, познания именно в контексте значения. Она также продолжала отделять "перцептуальное" от "эмоционального". И поэтому Gestalten тоже представляет подсознательный меньший круг, в котором первичная реальность, хотя здесь она является значением-контекстом, не есть еще тем значением-контекстом, в котором восприятие и мышление имеют место в "повседневной" жизни и сознании. Именно Фрейд, будучи человеком науки, принял в качестве основных явления, переживаемые людьми как существами, наделенными сознанием. Здесь, однако, мы покидаем сферу естественной науки как она

* С другой стороны психолог, пытаясь подражать ученому, не игнорирует, но трансформирует сам акт восприятия, пока, как например в радикальном бихевиоризме, восприятие красоты звезды и ее романтичности не становится моделью движений физического объекта с двумя ногами и руками. Могущество физики проистекает частично из ее отказа от сознания и его мира: звезда не красива, и не романтична; она — четвертая по величине туманность, окруженная газами XYZ. Слабость научной психологии происходит из того же самого источника, из которого черпает силы физика: звезда воспринимается как красивая и романтичная; восприятие — это не процесс синтезирования оттисков на сетчатке глаза, а также оптической ориентации в перспективе и расстоянии, но еще меньше это возможная модель движений или поведения бесперого двуногого существа. Любое объяснение, которое в конечном счете утрачивает восприятие красоты звезды не может претендовать на успех в объяснении восприятия. Психология, если она стремится иметь дело с сетчатками, световыми волнами и тому подобными вещами — это неврология, физиология или биохимия — что угодно, но не наука о сознании.

есть — науки стремящейся объяснять. Мы попадаем в сферу психотерапии — отрасли медицины, краткую характеристику которой мы попробуем сейчас очертить.

Наука медицины

Мы можем описать медицину как отрасль биологии человеческого организма, которая имеет дело с биологическими целями, нормами и ценностями. Согласно Бинсвангеру, медицина отличается от чистой естественно-научной биологии: "Здоровье и болезнь —это системы ценностей, объекты суждений, основанных на биологической цели..."¹³ В применении к организмам, отличным от человеческого или так называемого "очеловеченного" (домашние животные), различие между медициной и биологией не является плодотворным, то есть объяснение биологических явлений часто исчерпывает рассмотрение их цели или ценности. Появление, скажем, некоторых микроорганизмов во внутренностях акулы может быть объяснено тем фактом, что в этих внутренностях наблюдаются определенные условия, крайне благоприятные для этих микроорганизмов. Тот факт, что наличие микроорганизмов приводит к неправильному функционированию пищеварительной системы акулы, и в конечном результате к ее гибели, является нерелевантным. Если мы не заинтересованы в том, чтобы акулы жили как можно дольше, то факт их гибели не имеет никакого значения в данном контексте. Следовательно, биология —это наука о организмах, в которой отсутствует центр с помещенным в него каким-либо видом организма. Медицина — это биология, в центре которой находится избранная группа организмов. Например, медицина растений или собак и т.д. Бесспорно, медицина, как мы ее чаще всего воспринимаем — это биология с особенным отношением к человеку и его жизни.

Значит, медицина есть биология со специфическим отношением и центром референции. Для поддержания жизни в человеке и избавления его от (физического) страдания медицина редуцирует его к объекту природы, она ищет то, что приносит ему страдания или угрожает его жизни в природных объектах и пытается устранить эти причины. "Этим объектом природы является организм в смысле тотального контекста существования и функционирования человека"¹⁴.

Если мы будем говорить о меньшем круге, в котором, по сравнению с физикой, наука медицины столь не систематична, что появляется соблазн рассматривать ее как спецификацию биологии. Нередуцируемой реальностью для медицины есть пространственно-временная предметность, поскольку она функционирует или имеет отношение к сложному (в ряду дургих) организму человека. Такое описание способа, которым медицина изначально работает с явлениями, не дает оснований отличить ее от, скажем, физиологии. Чего недостает в таком описании —так это ценностного контекста, в котором функционирует медицина, рассматриваемая как наука исцеления. В отличие от других наук, в медицине

явления трансформируются не в факты, но в симптомы, определяющие здоровье, болезнь или нарушения в функционировании. Симптомы поэтому можно назвать биологическими фактами, отсылающими к функционированию специфического организма (человека). Это означает, что в медицине биологические факты наделяются телеологическим значением — ради здоровья организма.

Наука психоанализа

В свете всего упомянутого выше, я хотел бы сосредоточить внимание на психоанализе, обозначая те ограничения и силу, которые, по мнению Бинсвангера, ему присущи, а также то, как именно Бинсвангер предлагает Dasein-анализ в качестве необходимого к нему дополнения.

Дилемма естественнонаучной психологии (которую Бинсвангер называет contradictio in adjecto¹⁵) была сформулирована выше так: пытаясь быть объективной наукой, сущность которой — полная трансформация феноменов в факты, лишенные сознания или самостоятельного значения ради математического рассмотрения этих явлений, психология обнаруживает, что предмет ее изучения принадлежит к тому же порядку, как и тот, что придает форму самому исследованию. Дабы избежать обусловливания данных, она вынуждена оставить свой пред-установленный метод — а вместе с ним и претензию на следование естественным наукам. Следуя научному методу, психология может только изъять из рассматриваемых явлений сознание, мышление, восприятие, волю — а значит, лишить их сущностной природы — интенциональности, указывающей по ту сторону явления на объект. Следовательно, все что она может — это разрушить значение явлений сознания для самости, а именно их она и стремится объяснить. В лучшем случае она может только редуцировать эти феномены к таковым, которые соответствуют тем явлениям сознания, посредством которых она осуществляет исследование.

Психология как естественная наука поэтому сталкивается с явно абсурдной и противоречивой задачей исследования сознания как принадлежащего к сфере res extensa, ибо сущность картезианского res extensa — это именно то, что предстает перед сознанием и существует независимо от сознания; словом, психология должна лишить сознание себя самого для того, чтобы научно его исследовать.

Именно эту на первый взгляд саму себе противоречащую задачу осуществил Фрейд. Чем является его концепция бессознательного, как не попыткой рассматривать сознание в качестве сущностно принадлежащего сфере res extensa?'.

* Проводить здесь различие между сознательным и ментальным — это не более чем вопрос терминологии. Мы хотим сказать, что Фрейд вернул сфере возможного научного исследовали то, от чего картезианская наука особенно настойчиво пыталась избавиться. Мы можем называть это как угодно — ментальностью, сознанием, душой и т.д. См.: Freud, "The Unconscious", trans, by Cecil M.Baines, in: Collected Рарек (New York, 1959), Vol. IV, pp. 98-100.

Психоаналитическая спекуляция связана с фактом, получаемым при исследовании бессознательных процессов и состоящим в том, что сознательность является не обязательным признаком психических процессов, но служит лишь особой функцией их¹⁶.

Поэтому, в отличие от описанной выше естественнонаучной психологии, в случае Фрейда научный метод с самого начала не рискует посягать на данные или предписывать им что-либо. Позже мы убедимся, что это тоже способ предписывания, правда, особенного рода — ради излечения — и что такое предписывание не обязательно заслуживает осуждения. Как только большая часть психических процессов выносится за пределы прямого опыта сознания, они тут же подлежат наблюдению и рассмотрению при помощи научного метода — фактически, они поддаются даже математическому рассмотрению. Нам нужно процитировать всего один пассаж из Фрейда, чтобы убедиться, насколько он был склонен к идеалу математики:

Как будто сила сопротивления им [производным репрессии] со стороны сознания обратно пропорциональна их отдаленности от того, что изначально подавлялось¹⁷.

Так можно избежать первой половины очерченной выше дилеммы психологии. Фрейду удается избежать и второй половины. Ментальные акты, чувства, мышление, восприятие — все явления сознания — не лишаются их значения-для-самости. В таких психологических школах, как бихевиоризм или павловская психология, явления сознания разбиваются на "объективные" составляющие таким образом, что их значе-ние-для-самости становится нерелевантным, тогда как Фрейд рассматривает именно эти значения как часть предмета исследования в психоанализе. Это станет более явным, если рассматривать психоанализ в качестве объясняющей системы.

Дата добавления: 2018-04-05; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 26 27 28 293031 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!