Понятие конститутивной функции рассудка и соответственно — новый метод в философии 30 страница
4 Там же, с. 366.
5 Там же, с. 199-200.
6 Там же, с. 366.
7 Medard Boss, Psychoanalyse und Daseinasnalytik (Bern, 1957), S.62-63.
8 Ibid., S. 61.
9 Werner Brock, Existence and Being (Chicago, 1949), pp. 64-6?.
10 Хайдеггер M. Бытие и время — М., Ad Marginem, 1997, с. 10-11.
11 Binswanger, Ausgewдhlte Vortrдge und Aufsдtze (Bern, 1947), Bd.I, S. 17n.
Бинсвангер, с.77 данного сборника.
Там же.
Binswanger, "The Existential Analysis School of Thought", in: Rollo May, Ernest
Angel, and Henri F.EUenberger (eds.), Existence (New York, 1958), p. 192.
Кант И. Критика чистого разума. — М., Мысль, 1994, С. 108.
Там же, с. 115.
Там же, с. 117.
Там же, с. 145.
Binswanger, Schizophrenie (Pfullingen, 1957), S. 464.
Binswanger, "The Existential Analysis School of Thought", Existence, op. cit., pp.
191-213.
II
Систематическое объяснение и наука психоанализа
Идеал объяснения
Бинсвангер утверждает, что постижение априорных структур человеческого существования, экзистенциальных a priori, предоставляет терапевту более полное понимание мира пациента, чем, например, психоанализ. Бинсвангер утверждает, что естественнонаучному методу в принципе недоступно полное понимание пациента, хотя его способность объяснять психологические явления не поддается сомнению1. Главная цель этой главы — это общее исследование естественных наук, в особенности психоанализа, понимаемых как система объяснения в противовес феноменологическому подходу, на котором основывается Dasein-анализ по его собственным утверждениям. Конечной целью будет установить некое поле значений, в котором философские рассмотрения позиций психоанализа и Dasein-анализа можно изучать более углубленно в последующих главах.
|
|
|
Различение между пониманием (Verstehen) и объяснением (Erklдrung) можно, для начала, грубо приравнять к различению между феноменологией и философской системой. Феноменология утверждает, что стремится быть непредубежденной — и это отличает ее от философской системы. Системы всегда утверждают наличие бесспорных предположений, и ни одна из них не претендует на их полное отсутствие. Мы убедимся, что уверенность феноменологии, а также и ее бессилие, происходит именно от отказа полагать.
В первой главе мы уже отмечали кругообразность кантовских аргументов, мы также сказали тогда, что это не означает обязательно некий изъян в его мышлении. Действительно, целью философской системы является исключительно эта кругообразность. Как сказал об этом Вайсе:
Вывод, повторяющий предпосылку, четко подчиняется требованиям наиболее точной логики. Недостаток кругового аргумента в том, что он часто неинформативен ислишком стремительно возвращается к своему собственному началу. Но если этот круг содержит в себе все, если он вмещает в себя все существующее, то он соответствует всем требованиям к философской системе*.
* Paul Weiss, Modes of Being (Carbondale III, 1958), p.193. Я могу лишь добавить, что различие между началом иконцом кругообразной системы — это, возможно различиемежду предпосылкой самой по себе и предпосылкой в применении ко всему остальному во вселенной.
|
|
|
Иначе говоря, система, не являющаяся кругообразной, сильна или слаба настолько, насколько сильными или слабыми являются ее предпосылки. Только когда выводы в некотором смысле есть доказательства предпосылок, система может быть завершенной. Круг должен содержать все — то есть он должен вмещать в себя все, что есть. Но что есть? Если бы не было спора о том, что на самом деле существовало или имело бытие во вселенной, о расхождениях между философскими системами, а все они главным образом кругообразны, говорили бы гораздо меньше, да и разговоры бы эти сводились только к проблеме акцента или начальной точки. Но в действительности каждая философская система имеет свой собственный пред-установленный критерий, посредством которого что-либо признается как реально существующее, как нечто, заключенное в системе или то, относительно чего все остальное существующее, заключенное в системе, может быть "объяснено".
Поэтому утверждение о том, что систематическая философия есть нечто кругообразное, не исчерпывает полностью ее сущности, ибо философская система должна изначально полагать точную "качественную окружность" круга. Рискуя усилить метафору, мы можем сказать, что систематическая философия начинается с маленького круга, который со временем перерастает в большой — радиусом этого круга становится диаметр маленького круга.
|
|
|
Маленький круг представляет неизбежные, основные предпосылки любой системы; он очерчивает контуры большого круга. Если первый круг относительно невелик, то мы имеем систему (большой круг), которая сравнительно хорошо определена и уверена в себе (то есть ее критерий для принятия основного факта относительно ограничен), но это в ее окружности не объясняет многого (я приведу в качестве примера логический позитивизм). Если размеры меньшего круга слишком большие, то перед нами система, которая, хотя и вмещает многое, но сама основывается на предположениях, нуждающихся в дальнейшем подтверждении.
Маленький круг представляет критерии, определяющие то, что конституирует исходный факт, объясняемый систематической связью в большом круге. Маленький круг представляет стандарт качества данных, которые принимаются как таковые и объясняются предпосылками и правилами вывода в большом круге. Это правило трансформации, в соответствии с
|
|
|
которым философ, продвигаясь в пределах большого круга, принимает некоторые данные как нередуцируемые и первичные, а другие — как производные и поддающиеся трансформации в нередуцируемые.
Гегелевская система, как она выглядит в "Феноменологии духа" — это пример системы, в которой маленький круг сравнительно велик. Этот первичный круг Гегеля говорит: все в науке, искусстве, религии и философии, что проявляет себя, является истинным и реальным. Предпосылки большого круга (предпосылки "системы") таковы: действительное разумно, и разумное действительно; разум продвигается вперед в неизбежном диалектическом процессе. Этими предпосылками Гегель вводит огромный и искусный круговой аргумент о том, как все можно объяснить, то есть упорядочить в систему. Тут перед нами красноречивый пример того, как большие размеры маленького круга требуют огромного большого круга. В системе Гегеля немногое из того, что рассматривается, трансформируется в нечто более "базовое". По крайней мере, каждый момент имеет свою реальность и не изменяется, но неизбежно влечет за собой обратное движение, которое тоже имеет свою реальность. (Безусловно, Абсолютный Дух наиболее реален, но это не влияет на то, что каждый момент в себе имеет некоторую степень реальности, целостности).
Основная критика гегелевской системы направлена на маленький круг, а именно — на слишком мягкий критерий реальности, содержащийся в нем. Ничто не допускается как недействительное, никакая точка зрения не рассматривается как полностью ложная — все во вселенной человека принимается на своих собственных условиях, в результате же не объясняется ничего или почти ничего. Тут мы приходим к первому важному утверждению этой главы: систематическое философское объяснение должно находиться посредине между двумя противостоящими силами человеческой мысли — (1) тенденцией к редукции, которая пытается свести все явление к минимуму основных реальностей и (2) тенденцией к согласию, принимающей каждую вещь или идею на ее собственных основаниях. Первая, осуществленная в неуместных масштабах, приводит к тому, что заявляет: "квартет Бетховена — это всего лишь скрип конского хвоста по кошачьим внутренностям", если рассматривать уже известный нам пример. Вторая тенденция в своих крайних проявлениях заканчивается энциклопедией, а не системой объяснения, и поэтому терпит крах как систематическая философия, поскольку не выполняет своего задания: объяснить содержание энциклопедии.
Логический позитивизм Венского кружка был примером систематического философского подхода, и если бы прожил достаточно долго, чтобы перерасти в философскую систему, то представил бы прекрасный пример скудности слишком маленького первого круга, рассматриваемого в качестве производящего по отношению к объясняющему большому кругу. Здесь маленький крут требует эмпирического, опытного наполнения для любого понятия и эмпирической верификации любого утверждения.
В свете этого, утверждения относительно моральности, эстетической ценности, религиозного сознания и прочих подобных вещей рассматриваются как не имеющие смысла или трансформируются, редуцируются к уровню реальности, что совершенно противоречит поведению человека в этических ситуациях, творческих актах и религиозной борьбе. (В результате этого все три ситуации — этическая, артистическая и религиозная — рассматриваются как следствие взаимодействия молекул в клетках мозга.)
Но настолько же немыслимо для благочестивого католика утверждение о том, что все религии, от верований каннибалов Фиджи до дзэн-буддизма являются разными способами постижения одного и того же Бога. Рассудительный католик хочет понять, в чем некоторые религии похожи на его религию, и даже, в определенном смысле, говорят то же самое — но он будет требовать, чтобы убедительное объяснение истории религии классифицировало религии на языческие, варварские, дерзкие, слепые, идолопоклоннические и т.д. Он не позволит, чтобы эти дьяво-лопоклонники приходили ко Христу через слишком узкий смысл Всего.
Дополнением вышесказанного в философии является система, утверждающая, что все системы в некоторой степени истинны, что все идеи относятся к некоторой реальности, что нет ничего всецело ложного или иллюзорного. Убедительное объяснение начинается и заканчивается высказыванием, что вода была полностью нереальна, что в реальности был только песок и ничего кроме песка. Философская система должна нести в себе некоторое зерно, должна отбирать и отрицать, а также принимать истинность некоторых других систем и систематический философ не может позволить большому кругу быть настолько большим, насколько ему этого хочется. Он должен ограничивать этот круг пристальным вниманием к маленькому кругу.
Следовательно, идеал объяснения должен совмещать две взаимно противостоящие цели: удерживать то, что объясняется, в целостном виде, по мере того, как оно возникает, и в то же самое время, сводить его, насколько возможно, к тому, что уже известно, о чем есть знания, или, говоря обобщенно, к тому, что считается первичной реальностью. Игнорировать первое требование — значит подвергаться опасности, которая настигла "квартет Бетховена", опасности, которую формально можно определить так: если А объясняется через редукцию (А подводится под "пред-установленные " законы или разбивается на "приемлемые " компоненты) как реальное abed, и если, исходя только из abed, невозможно вернуться к А, не зная предварительно способ, которым А вообще возникло — тогда то, что объяснялось, было не А, но в лучшем случае только аспект А. В нашем несколько утрированном примере о квартете Бетховена вряд ли возможно от понятия конского хвоста и кошачьих внутренностей прийти к заключению о чем-то музыкальном (не говоря уже о квартете), если только мы с самого начала не знаем, что скрипичные струны и смычки производятся именно из таких вещей. Опасность здесь кроется в недостаточной дифференцированности границ "основной реальности" мира как его видит система. С другой стороны, игнорировать
второе требование — значит остановиться на объяснении феноменов как они предстают перед нами. Такой способ философствования — это "негодный брат" феноменологии, которого можно назвать "феноменог-рафией"2. В такой философии наблюдается соответствующая неспособность отстаивать точку зрения. Ведь если точка зрения доказывается, то подразумевается, что ее отрицание противоречит предпосылкам или утверждениям, происходящим из предпосылок в системе (большой круг). Но поскольку маленький круг, если его размеры слишком велики, очерчивает систему, в которой мы имеем избыток первичной реальности, то для всех "сущностей" и утверждений о них существует тенденция, что они будут поглощены целиком, по мере того, как возникают. Доказательство ведет к уподоблению. Дополнительная тенденция в такой философии — быть только экспликацией или раскрытием — обостряет эту ситуацию, ибо мы постоянно теряемся: что считать предпосылками, а что — происходящими от них утверждениями?
Феноменография возникает тогда, когда маленький круг начинает бесконтрольно увеличиваться, когда критерий первичного факта становится бесконечно размытым. В таком случае вообще исчезает возможность появления большого круга, и вместе с этим исчезает сама возможность системы, хотя такая попытка и предпринимается. Результат здесь энциклопедический, а не объясняющий. Может показаться, что феноменология с ее сознательным игнорированием попыток редукции — ее не следует путать с гуссерлевской феноменологической редукцией как методом устранения редуктивного и интерпретативного элемента в изучении феноменов — должна быть готова к такого рода обвинению. Однако существует разница между принятием сущности или феномена как он есть, и методичным поиском сущности феноменов, как они предстают перед человеческим сознанием. Это аналогично разнице между тем, чтобы принять Бога как бытие высшей реальности и исследовать сущность феномена веры-в-Бога; а также разнице между принятием феномена веры-в-Бога как мирского объекта и исследование сущности веры, переживаемой верующим. Следовательно, это разница между принятием бытия как первичной реальности со всей авторитетностью первичного акта и исследованием содержания сознания с тем, чтобы открыть сущностную феноменальную структуру бытия. В первом случае исследование останавливается радикально быстро, факт, что нечто является реальным — это стандарт; в последнем случае исследование длится, пока "чистый опыт... с его сущностью"3 не станет различимым. "Решающий фактор состоит прежде всего в абсолютно точном описании того, что действительно находится в феноменологической чистоте и в отстраненности от всех интерпретаций, которые трансцендируют данность"4.
Теперь можно сформулировать скрытое здесь различие между "объяснением" и "пониманием". Понять сущность, феномен, идею или опыт — значит подойти к объекту понимания на его языке, увидеть в нем структуры, возникающие из него самого, а не из нас. Понять объект — значит участвовать в нем, пока он не откроет свою сущность понимающему. Важнейшим требованием для осуществления этой зада-
чи остается "удерживаться от всех интерпретаций, которые трансцен-дируют данность". И редуктивная, и "феноменографическая" философия с их слишком маленьким и слишком большим первичным кругом не в состоянии осуществить это. Первая потому что стремится редуцировать явления к некоторым предельным основаниям5 или первичной реальности. Последняя — в силу менее очевидной причины: вместе с явлением она "регистрирует" и все его интерпретации, поэтому она представляет не явление каким мы его видим, но явление, инкрустированное трансцендируюшими его ссылками и интерпретациями, то есть явление как уже редуцированное.
В объяснении феномены как они есть, трансформируются в том смысле, что они либо подводятся под законы, относящие их к другим явлениям, либо разбиваются на части, где каждая рассматривается как более реальная, чем конфигурация частей, составляющих феномен, о котором идет речь. Оба пути объяснения могут быть названы редукцией, поскольку явление не сохраняет целостность и отдельность.
Возможно, покажется странным рассматривать возможность полного объяснения чего-либо без предварительного его понимания. Я подразумеваю под этим следующее: предмет объяснения редуцируется к тому, что уже понято. Безусловно, мы понимаем объясняемое явление но только потому, что оно соотносится, редуцируется и трансформируется в нечто уже понятное для нас, вероятно тем же путем, в первичном смысле понимания как мы его обозначили выше.
Естественные науки как объясняющая система
В контексте вышеизложенных определений естественные науки могут рассматриваться как одна из многих объясняющих систем в истории мысли, или, если быть более точным, как класс объясняющих систем — физики, химии, биологии и т.д. Объясняющей системой мы можем назвать ту, в которой первичный круг невелик и хорошо определен. Например, физика:
Первый шаг Галилея заключался в абстрагировании. Только материальный аспект вещей и мира вообще не берется во внимание. Единственный предмет изучения — это пространственные конфигурации и пространственно-временные события6.
Здесь только один аспект явлений, процессов, вещей имеет привилегированное значение первичного факта: пространственно-временной. В физике малый круг — правило трансформации феноменов — является таковым, что все феномены, объясняемые в систематической связи с большим кругом (физикой в узком смысле слова) сначала редуцируются к пространственно-временному аспекту. Это общее понятие объективного пространства-времени самого по себе есть результат иной предпосылки, не самой физики, но естественных наук в целом, рассматриваемых как объяснительная система; и эта более фундаментальная предпосылка — та, что определяет материальность.
В биологии понятие материальности претерпело дальнейшую модификацию. Вместо вещей здесь изучаются организмы, которые представляют собой особый род вещей, но все же остаются вещами, то есть явлениями, рассматриваемыми в объективном пространстве-времени. Для до-холистической биологии организм — это сложная вещь, внутри которой находятся процессы и более мелкие "вещи" (снова только в смысле объективного пространства-времени). Там, где в физике мы имеем силы, в биологии — инстинкты, тропизмы и влечения (драйвы); там, где в физике мы имеем элементарные частицы, в биологии — гены и т.д. Первичный круг биологии — это модификация первичного круга физики: нередуцируемая для биологии реальность — это пространственно-временная вещественность так, как она функционирует в живом организме, который сам является сложнейшей пространственно-временной вещью.
Науки — это представители одной большой объясняющей системы, в которой каждая отдельная наука представляет спецификацию основного круга, определяющего объясняющую систему естественных наук как целое.
Переходя к исследованию первичного круга гипотетической дисциплины как "науки вообще", вместо главного основания мы обнаруживаем почти методологическое правило в роли первичной предпосылки и микро -конституирующего правила трансформации феноменов. Недостаточно просто классифицировать данное явление как эмпиризм или требование принимать как данность то, что воспринимается чувствами или имеет прямое отношение к чувственному восприятию. Ведь само понятие "чувственного восприятия" — одно из сложнейших в современной науке, и оно не может быть приравнено к "восприятию" в повседневной жизни. Концепция чувственного восприятия — это результат более глобального правила, а именно — предписания максимально устранить воспринимающего от воспринимаемого, дабы получить знание о нем. Корни такого предписания можно обнаружить не только у Галилея, изучавшего пространственно-временные процессы в качестве реальности7, но также, что еще более поразительно, у Декарта, который, отделив сферу сознания от сферы тела и воспринимаемого мира, приходит к понятию чистой материальности, и она, независимая теперь от сознания, доступна математическому познанию.
Дата добавления: 2018-04-05; просмотров: 165; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!