Тема в когнитивной психологии 81 страница



Конечно, только дальнейшие иссле­дования покажут, насколько в нашей ги­потезе правильно отражена действитель­ность психического развития детей.


416


Часть 3- Введение в психологию личности


У.Джемс

ЛИЧНОСТЬ1

Личность и “я”. Очем бы я ни ду­мал, я всегда в то же время более или менее осознаю самого себя, свое личное су­ществование. Вместе с тем ведь это я сознаю, так что мое самосознание являет­ся как бы двойственным — частью по­знаваемым и частью познающим, частью объектом и частью субъектом; в нем надо различать две стороны, из которых для краткости одну мы будем называть личностью, а другую — "я”. Я говорю "две стороны”, а не “две обособленные сущнос­ти”, так как признание тождества наше­го “я” и нашей личности даже в самом акте их различения есть, быть может, са­мое неукоснительное требование здраво­го смысла, и мы не должны упускать из виду это требование с самого начала, при установлении терминологии, к каким бы выводам относительно ее состоятельнос­ти мы ни пришли в конце исследования. Итак, рассмотрим сначала 1) познаваемый элемент в сознании личности, или, как иногда говорят, наше эмпирическое Ego, и затем 2) познающий элемент в нашем сознании, наше “я", чистое Ego, как выра­жаются некоторые авторы.


А. Познаваемый элемент в личности

Эмпирическое “я” или личность.Труд­но провести черту между тем, что человек называет самим собой и своим. Наши чув­ства и поступки по отношению к некото­рым принадлежащим нам объектам в значительной степени сходны с чувствами и поступками по отношению к нам самим. Наше доброе имя, наши дети, наши произ­ведения могут быть нам так же дороги, как и наше собственное тело, и могут вы­зывать в нас те же чувства, а в случае пося­гательства на них — то же стремление к возмездию. А тела наши — просто ли они наши или это мы сами? Бесспорно, бывали случаи, когда люди отрекались от собствен­ного тела и смотрели на него как на одея­ние или даже тюрьму, из которой они ког­да-нибудь будут счастливы вырваться.

Очевидно, мы имеем дело с изменчи­вым материалом: тот же самый предмет рассматривается нами иногда как часть нашей личности, иногда просто как “наш”, а иногда — как будто у нас нет с ним ни­чего общего. Впрочем, в самом широком смысле личность человека составляет об­щая сумма всего того, что он может на­звать своим: не только его физические и душевные качества, но также его платье, дом, жена, дети, предки и друзья, его репу­тация и труды, его имение, лошади, его яхта и капиталы. Все это вызывает в нем ана­логичные чувства. Если по отношению ко всему этому дело обстоит благополучно — он торжествует; если дела приходят в упа­док — он огорчен; разумеется, каждый из перечисленных нами объектов неодинако­во влияет на состояние его духа, но все они


 


1 Джемс У. Психология. М.: Педагогика, 1991. С. 80—99.


417


оказывают более или менее сходное воз­действие на его самочувствие. Понимая слово “личность" в самом широком смыс­ле, мы можем прежде всего подразделить анализ ее на три части в отношении 1) ее составных элементов; 2) чувств и эмоций, вызываемых ими (самооценка); 3) поступ­ков, вызываемых ими (заботы о самом себе и самосохранение).

Составные элементы личности могут быть подразделены также на три класса: 1) физическую личность, 2) социальную личность и 3) духовную личность.

Физическая личность. Вкаждом из нас телесная организация представляет су­щественный компонент нашей физической личности, а некоторые части тела могут быть названы нашими в теснейшем смыс­ле слова. За телесной организацией следу­ет одежда. Старая поговорка, что челове­ческая личность состоит из трех частей: души, тела и платья, — нечто большее, не­жели простая шутка. Мы в такой степени присваиваем платье нашей личности, до того отождествляем одно с другой, что не­многие из нас, не колеблясь ни минуты, дадут решительный ответ на вопрос, ка­кую бы из двух альтернатив они выбра­ли: иметь прекрасное тело, облеченное в вечно грязные и рваные лохмотья, или под вечно новым костюмом скрывать безоб­разное, уродливое тело. Затем ближайшей частью нас самих является наше семейство, отец и мать, жена и дети — плоть от плоти и кость от кости нашей. Когда они умира­ют, исчезает часть нас самих. Нам стыдно за их дурные поступки. Если кто-нибудь обидел их, негодование вспыхивает в нас тотчас, как будто мы сами были на их ме­сте. Далее следует наш домашний очаг, наш home. Происходящее в нем составляет часть нашей жизни, его вид вызывает в нас нежнейшее чувство привязанности, и мы неохотно прощаем гостю, который, посе­тив нас, указывает недостатки в нашей домашней обстановке или презрительно к ней относится. Мы отдаем инстинктивное предпочтение всем этим разнообразным объектам, связанным с наиболее важными практическими интересами нашей жизни. Все мы имеем бессознательное влечение охранять наши тела, облекать их в платья, снабженные украшениями, лелеять наших родителей, жену и детей и приискивать себе собственный уголок, в котором мы


могли бы жить, совершенствуя свою до­машнюю обстановку.

Такое же инстинктивное влечение по­буждает нас накапливать состояние, а сде­ланные нами ранее приобретения стано­вятся в большей или меньшей степени близкими частями нашей эмпирической личности. Наиболее тесно связаны с нами произведения нашего кровного труда. Не­многие люди не почувствовали бы своего личного уничтожения, если бы произве­дение их рук и мозга (например, коллек­ция насекомых или обширный рукопис­ный труд), созидавшееся ими в течение целой жизни, вдруг оказалось уничтожен­ным. Подобное же чувство питает скупой к своим деньгам. Хотя и правда, что часть нашего огорчения при потере пред­метов обладания обусловлена сознанием того, что мы теперь должны обходиться без некоторых благ, которые рассчитыва­ли получить при дальнейшем пользова­нии утраченными ныне объектами, но все-таки во всяком подобном случае сверх того в нас остается еще чувство умале­ния нашей личности, превращения неко­торой части ее в ничто. И этот факт пред­ставляет собой самостоятельное психичес­кое явление. Мы сразу попадаем на одну доску с босяками, с теми pauvres diables (отребьем), которых мы так презираем, и в то же время становимся более чем ког­да-либо отчужденными от счастливых сынов земли, властелинов суши, моря и людей, властелинов, живущих в полном блеске могущества и материальной обес­печенности. Как бы мы ни взывали к де­мократическим принципам, невольно пе­ред такими людьми явно или тайно мы переживаем чувства страха и уважения.

Социальная личность.Признание в нас личности со стороны других представите­лей человеческого рода делает из нас обще­ственную личность. Мы не только стад­ные животные, не только любим быть в обществе себе подобных, но имеем даже прирожденную наклонность обращать на себя внимание других и производить на них благоприятное впечатление. Трудно придумать более дьявольское наказание (если бы такое наказание было физически возможно), чем если бы кто-нибудь попал в общество людей, где на него совершенно не обращали внимания. Если бы никто не оборачивался при нашем появлении, не


418


отвечал на наши вопросы, не интересовал­ся нашими действиями, если бы всякий при встрече с нами намеренно не узнавал нас и обходился с нами как с неодушевлен­ными предметами, то нами овладело бы своего рода бешенство, бессильное отчая­ние. Здесь облегчением были бы жесто­чайшие телесные муки, лишь бы при них мы чувствовали, что при всей безвыходно­сти нашего положения мы все-таки не пали настолько низко, чтобы не заслуживать ничьего внимания.

Собственно говоря, у человека столько социальных личностей, сколько индиви­дов признают в нем личность и имеют о ней представление. Посягнуть на это пред­ставление — значит посягнуть на самого человека. Но, принимая во внимание, что лица, имеющие представление о данном человеке, естественно распадаются на клас­сы, мы можем сказать, что на практике всякий человек имеет столько же различ­ных социальных личностей, сколько име­ется различных групп людей, мнением которых он дорожит. Многие мальчики ведут себя довольно прилично в присут­ствии родителей или преподавателей, а в компании невоспитанных товарищей бес­чинствуют и бранятся, как пьяные извоз­чики. Мы выставляем себя в совершенно ином свете перед нашими детьми, нежели перед клубными товарищами; мы держим себя иначе перед нашими постоянными покупателями, чем перед нашими работ­никами; мы — нечто совершенно другое по отношению к нашим близким друзь­ям, чем по отношению к нашим хозяевам или к нашему начальству. Отсюда на прак­тике получается деление человека на не­сколько личностей; это может повести к дисгармоничному раздвоению социальной личности, например, в случае, если кто-ни­будь боится выставить себя перед одними знакомыми в том свете, в каком он пред­ставляется другим; но тот же факт может повести к гармоничному распределению различных сторон личности, например, когда кто-нибудь, будучи нежным по от­ношению к своим детям, является стро­гим к подчиненным ему узникам или солдатам.

Самой своеобразной формой социаль­ной личности является представление влюбленного о личности любимой им осо­бы. Ее судьба вызывает столь живое учас-


тие, что оно покажется совершенно бес­смысленным, если прилагать к нему ка­кой-либо иной масштаб, кроме мерила орга­нического индивидуального влечения. Для самого себя влюбленный как бы не суще­ствует, пока его социальная личность не получит должной оценки в глазах люби­мого существа, в последнем случае его во­сторг превосходит все границы.

Добрая или худая слава человека, его честь или позор — это названия для одной из его социальных личностей. Своеобраз­ная общественная личность человека, на­зываемая его честью, — результат одного из тех раздвоений личности, о которых мы говорили. Представление, которое склады­вается о человеке в глазах окружающей его среды, является руководящим моти­вом для одобрения или осуждения его поведения, смотря по тому, отвечает ли он требованиям данной общественной среды, которые он мог бы не соблюдать при дру­гой житейской обстановке. Так, частное лицо может без зазрения совести покинуть город, зараженный холерой, но священник или доктор нашли бы такой поступок не­совместимым с их понятием о чести. Честь солдата побуждает его сражаться и уми­рать при таких обстоятельствах, когда дру­гой человек имеет полное право скрыться в безопасное место или бежать, не налагая на свое социальное “я” позорного пятна.

Подобным же образом судья или го­сударственный муж в силу своего положе­ния находит бесчестным заниматься де­нежными операциями, не заключающими в себе ничего предосудительного для част­ного лица. Нередко можно слышать, как люди проводят различие между отдельны­ми сторонами своей личности: “Как чело­век я жалею вас, но как официальное лицо я не могу вас пощадить"; “В политичес­ком отношении он мой союзник, но с точ­ки зрения нравственности я не выношу его". То, что называют мнением среды, со­ставляет один из сильнейших двигателей в жизни. Вор не смеет обкрадывать своих товарищей; карточный игрок обязан пла­тить карточные долги, хотя бы он вовсе не платил иных своих долгов. Всегда и везде кодекс чести фешенебельного общества возбранял или разрешал известные поступ­ки единственно в угоду одной из сторон нашей социальной личности. Вообще вы не должны лгать, но в том, что касается


419


ваших отношений к известной даме, — лгите, сколько вам угодно; от равного себе вы принимаете вызов на дуэль, но вы зас­меетесь в глаза лицу низшего по сравне­нию с вами общественного положения, если это лицо вздумает потребовать от вас удов­летворения, — вот примеры для пояснения нашей мысли.

Духовная личность.Под духовной лич­ностью, поскольку она связана с эмпи­рической, мы не разумеем того или друго­го отдельного преходящего состояния сознания. Скорее, мы разумеем под духов­ной личностью полное объединение отдель­ных состояний сознания, конкретно взя­тых духовных способностей и свойств. Это объединение в каждую отдельную минуту может стать объектом нашей мысли и выз­вать эмоции, аналогичные эмоциям, про­изводимым в нас другими сторонами на­шей личности. Когда мы думаем о себе как о мыслящих существах, все другие сто­роны нашей личности представляются от­носительно нас как бы внешними объекта­ми. Даже в границах нашей духовной личности некоторые элементы кажутся более внешними, чем другие. Например, наши способности к ощущению представ­ляются, так сказать, менее интимно свя­занными с нашим “я”, чем наши эмоции и желания. Самый центр, самое ядро нашего “я”, поскольку оно нам известно, святое святых нашего существа — это чувство ак­тивности, обнаруживающееся в некоторых наших внутренних душевных состояниях. На это чувство внутренней активности ча­сто указывали как на непосредственное проявление жизненной субстанции нашей души. Так ли это или нет, мы не будем разбирать, а отметим здесь только своеоб­разный внутренний характер душевных со­стояний, обладающих свойством казаться активными, каковы бы ни были сами по себе эти душевные состояния. Кажется, будто они идут навстречу всем другим опытным элементам нашего сознания. Это чувство, вероятно, присуще всем людям.

За составными элементами личности в нашем изложении следуют характеризу­ющие ее чувства и эмоции.

Самооценка.Она бывает двух родов: самодовольство и недовольство собой. Са­молюбие может быть отнесено к третьему отделу, к отделу поступков, ибо сюда по большей части относят скорее известную


группу действий, чем чувствований в уз­ком смысле слова. Для обоих родов само­оценки язык имеет достаточный запас си­нонимов. Таковы, с одной стороны, гордость, самодовольство, высокомерие, суетность, самопочитание, заносчивость, тщеславие; с другой — скромность, униженность, сму­щение, неуверенность, стыд, унижение, рас­каяние, сознание собственного позора и отчаяние. Указанные два противополож­ных класса чувствований являются непос­редственными, первичными дарами нашей природы. Представители ассоцианизма, быть может, скажут, что это вторичные, производные явления, возникающие из быстрого суммирования чувств удоволь­ствия и неудовольствия, к которым ведут благоприятные или неблагоприятные для нас душевные состояния, причем сумма приятных представлений дает самодоволь­ство, а сумма неприятных — противопо­ложное чувство стыда. Без сомнения, при чувстве довольства собой мы охотно пере­бираем в уме все возможные награды за наши заслуги, а, отчаявшись в самих себе, мы предчувствуем несчастье; но простое ожидание награды еще не есть самодоволь­ство, а предвидение несчастья не является отчаянием, ибо у каждого из нас имеется еще некоторый постоянный средний тон самочувствия, совершенно не зависящий от наших объективных оснований быть до­вольными или недовольными. Таким об­разом, человек, поставленный в весьма не­благоприятные условия жизни, может пребывать в невозмутимом самодовольстве, а человек, который вызывает всеобщее ува­жение и успех которого в жизни обеспе­чен, может до конца испытывать недове­рие к своим силам.

Впрочем, можно сказать, что нормаль­ным возбудителем самочувствия являет­ся для человека его благоприятное или не­благоприятное положение в свете — его успех или неуспех. Человек, эмпирическая личность которого имеет широкие преде­лы, который с помощью собственных сил всегда достигал успеха, личность с высо­ким положением в обществе, обеспечен­ная материально, окруженная друзьями, пользующаяся славой, едва ли будет склон­на поддаваться страшным сомнениям, едва ли будет относиться к своим силам с тем недоверием, с каким она относилась к ним в юности. (“Разве я не взрастила сады ве-


420


ликого Вавилона?”) Между тем лицо, по­терпевшее несколько неудач одну за дру­гой, падает духом на половине житейской дороги, проникается болезненной неуверен­ностью в самом себе и отступает перед попытками, вовсе не превосходящими его силы.

Чувства самодовольства и унижения одного рода — их можно считать первич­ными видами эмоций наряду, например, с гневом и болью. Каждое из них своеоб­разно отражается на нашей физиономии. При самодовольстве иннервируются раз­гибающие мышцы, глаза принимают уве­ренное и торжествующее выражение, по­ходка становится бодрой и несколько покачивающейся, ноздри расширяются и своеобразная улыбка играет на губах.

Вся совокупность внешних телесных выражений самодовольства в самом край­нем проявлении наблюдается в домах ума­лишенных, где всегда можно найти лиц, буквально помешанных на собственном величии; их самодовольная наружность и чванная походка составляют печальный контраст с полным отсутствием всяких личных человеческих достоинств. В этих же “замках отчаяния” мы можем встре­тить яркий образец противоположного типа — добряка, воображающего, что он совершил смертный грех и навек загубил свою душу. Это тип, униженно пресмыка­ющийся, уклоняющийся от посторонних наблюдений, не смеющий с нами громко говорить и глядеть нам прямо в глаза. Противоположные чувства, подобные стра­ху и гневу, при аналогичных патологичес­ких условиях могут возникать без всякой внешней причины. Из ежедневного опыта нам известно, в какой мере барометр на­шей самооценки и доверия к себе подни­мается и падает в зависимости скорее от чисто органических, чем от рациональных причин, причем эти изменения в наших субъективных показаниях нимало не со­ответствуют изменениям в оценке нашей личности со стороны друзей.

Заботы о себе и самосохранение.Под это понятие подходит значительный класс наших основных инстинктивных побуж­дений. Сюда относится телесное, социаль­ное и духовное самосохранение.

Заботы о физической личности.Все целесообразно-рефлекторные действия и движения питания и защиты составляют


акты телесного самосохранения. Подоб­ным же образом страх и гнев вызывают целесообразное движение. Если под забо­тами о себе мы условимся разуметь пред­видение будущего в отличие от самосо­хранения в настоящем, то мы можем отнести гнев и страх к инстинктам, побуж­дающим нас охотиться, искать пропита­ние, строить жилища, делать полезные ору­дия и заботиться о своем организме. Впрочем, последние инстинкты в связи с чувством любви, родительской привязан­ности, любознательности и соревнования распространяются не только на развитие нашей телесной личности, но и на все наше материальное “я” в самом широком смыс­ле слова.

Наши заботы о социальной личностивыражаются непосредственно в чувстве любви и дружбы, в желании обращать на себя внимание и вызывать в других изум­ление, в чувстве ревности, стремлении к соперничеству, жажде славы, влияния и власти; косвенным образом они проявля­ются во всех побуждениях к материаль­ным заботам о себе, поскольку последние могут служить средством к осуществле­нию общественных целей. Легко видеть, что непосредственные побуждения заботиться о своей социальной личности сводятся к простым инстинктам. В стремлении обра­щать на себя внимание других характерно то, что его интенсивность нисколько не зависит от ценности достойных внимания заслуг данного лица, ценности, которая была бы выражена в сколько-нибудь ося­зательной или разумной форме.

Мы из сил выбиваемся, чтобы полу­чить приглашение в дом, где бывает боль­шое общество, чтобы при упоминании о каком-нибудь из виденных нами гостей иметь возможность сказать: “А, я его хорошо знаю!” — и раскланиваться на улице чуть не с половиною встречных. Конечно, нам всего приятнее иметь дру­зей, выдающихся по рангу или достоин­ствам, и вызывать в других восторженное поклонение. Теккерей в одном из рома­нов просит читателей сознаться откровен­но, не доставит ли каждому из них осо­бенного удовольствия прогулка по улице Pall Mall с двумя герцогами под ручку. Но, не имея герцогов в кругу своих зна­комых и не слыша гула завистливых го­лосов, мы не упускаем и менее значитель-


Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 171; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!