Тема в когнитивной психологии 82 страница

421

ных случаев обратить на себя внима­ние. Есть страстные любители предавать свое имя гласности в газетах — им все равно, в какую газетную рубрику попа­дет их имя, в разряд ли прибывших и выбывших, частных объявлений, интервью или городских сплетен; за недостатком лучшего они не прочь попасть даже в хро­нику скандалов. Патологическим приме­ром крайнего стремления к печатной гласности может служить Гито, убийца президента Гарфильда. Умственный гори­зонт Гито не выходил из газетной сферы. В предсмертной молитве этого несчастно­го одним из искреннейших выражений было следующее: “Здешняя газетная прес­са в ответе пред Тобой, Господи”.

Не только люди, но местность и пред­меты, хорошо знакомые мне, в известном метафорическом смысле, расширяют мое социальное “я”. “Ga me connait” (оно меня знает), — говорил один французский ра­ботник, указывая на инструмент, которым владел в совершенстве. Лица, мнением которых мы вовсе не дорожим, являются в то же время индивидами, вниманием ко­торых мы не брезгуем. Не один великий человек, не одна женщина, разборчивая во всех отношениях, с трудом отвергнут вни­мание ничтожного франта, личность ко­торого они презирают от чистого сердца.

В рубрику “Попечение о духовной лич­ности” следует отнести всю совокупность стремлений к духовному прогрессу — ум­ственному, нравственному и духовному в узком смысле слова. Впрочем, необходимо допустить, что так называемые заботы о своей духовной личности представляют в этом более узком смысле слова лишь за­боту о материальной и социальной лично­сти в загробной жизни. В стремлении ма­гометанина попасть в рай или в желании христианина избегнуть мук ада матери­альность желаемых благ сама собой оче­видна. С более положительной и утончен­ной точки зрения на будущую жизнь многие из ее благ (сообщество с усопшими родными и святыми и соприсутствие Бо­жества) суть лишь социальные блага наи­высшего порядка. Только стремление к ис­куплению внутренней (греховной) природы души, к достижению ее безгрешной чисто­ты в этой или будущей жизни могут счи­таться заботами о духовной нашей лично­сти в ее чистейшем виде.

Наш широкий внешний обзор фактов, наблюдаемых в жизни личности, был бы неполон, если бы мы не выяснили вопроса о соперничестве и столкновениях между отдельными ее сторонами.Физическая природа ограничивает наш выбор одними из многочисленных представляющихся нам и желаемых нами благ, тот же факт наблюдается и в данной области явлений. Если бы только было возможно, то уж, конечно, никто из нас не отказался бы быть сразу красивым, здоровым, прекрасно оде­тым человеком, великим силачом, богачом, имеющим миллионный годовой доход, остряком, бонвиваном, покорителем дамс­ких сердец и в то же время философом, филантропом, государственным деятелем, военачальником, исследователем Африки, модным поэтом и святым человеком. Но это решительно невозможно. Деятельность миллионера не мирится с идеалом свято­го; филантроп и бонвиван — понятия несовместимые; душа философа не ужива­ется с душой сердцееда в одной телесной оболочке.

Внешним образом такие различные характеры как будто и в самом деле со­вместимы в одном человеке. Но стоит дей­ствительно развить одно из свойств ха­рактера, чтобы оно тотчас заглушило другие. Человек должен тщательно рас­смотреть различные стороны своей лич­ности, чтобы искать спасения в развитии глубочайшей, сильнейшей стороны своего “я”. Все другие стороны нашего “я” при­зрачны, только одна из них имеет реаль­ное основание в нашем характере, и по­тому ее развитие обеспечено. Неудачи в развитии этой стороны характера суть действительные неудачи, вызывающие стыд, а успех — настоящий успех, прино­сящий нам истинную радость. Этот факт может служить прекрасным примером умственных усилий выбора, на которые я выше настойчиво указывал. Прежде чем осуществить выбор, наша мысль колеблет­ся между несколькими различными ве­щами; в данном случае она выбирает одну из многочисленных сторон нашей лично­сти или нашего характера, после чего мы не чувствуем стыда, потерпев неудачу в чем-нибудь, не имеющем отношения к тому свойству нашего характера, которое остановило исключительно на себе наше внимание.

422

Отсюда понятен парадоксальный рас­сказ о человеке, пристыженном до смер­ти тем, что он оказался не первым, а вто­рым в мире боксером или гребцом. Что он может побороть любого человека в мире, кроме одного,— это для него ниче­го не значит: пока он не одолеет первого в состязании, ничто не принимается им в расчет. Он в собственных глазах как бы не существует. Тщедушный человек, ко­торого всякий может побить, не огорча­ется из-за своей физической немощи, ибо он давно оставил всякие попытки к раз­витию этой стороны личности. Без попы­ток не может быть неудачи, без неудачи не может быть позора. Таким образом, наше довольство собой в жизни обуслов­лено всецело тем, к какому делу мы себя предназначим. Самоуважение определяет­ся отношением наших действительных способностей к потенциальным, предпола­гаемым — дробью, в которой числитель выражает наш действительный успех, а знаменатель наши притязания:

самоуважение = успех/притязания

При увеличении числителя или умень­шении знаменателя дробь будет возрас­тать. Отказ от притязаний дает нам та­кое же желанное облегчение, как и осу­ществление их на деле, и отказываться от притязания будут всегда в том случае, когда разочарования беспрестанны, а борь­бе не предвидится исхода. Самый яркий из возможных примеров этого дает исто­рия евангельской теологии, где мы нахо­дим убеждение в греховности, отчаяние в собственных силах и потерю надежды на возможность спастись одними добры­ми делами. Но подобные же примеры можно встретить и в жизни на каждом шагу. Человек, понявший, что его ничто­жество в какой-то области не оставляет для других никаких сомнений, чувствует странное сердечное облегчение. Неумоли­мое “нет”, полный, решительный отказ влюбленному человеку как будто умеря­ют его горечь при мысли о потере люби­мой особы. Многие жители Бостона, crede experto (верь тому, кто испытал) (боюсь, что то же можно сказать и о жителях других городов), могли бы с легким серд­цем отказаться от своего музыкального “я”, чтобы иметь возможность без стыда

смешивать набор звуков с симфонией. Как приятно бывает иногда отказаться от притязаний казаться молодым и строй­ным! “Слава Богу,— говорим мы в таких случаях,— эти иллюзии миновали!” Вся­кое расширение нашего “я” составляет лишнее бремя и лишнее притязание. Про некоего господина, который в последнюю американскую войну потерял все свое со­стояние до последнего цента, рассказыва­ют: сделавшись нищим, он буквально валялся в грязи, но уверял, что никогда еще не чувствовал себя более счастливым и свободным.

Наше самочувствие, повторяю, зависит от нас самих. “Приравняй свои притяза­ния к нулю, — говорит Карлейль, — и це­лый мир будет у ног твоих”. Справедливо писал мудрейший человек нашего време­ни, что жизнь начинается только с момен­та отречения.

Ни угрозы, ни увещания не могут воз­действовать на человека, если они не зат­рагивают одной из возможных в будущем или настоящих сторон его личности. Во­обще говоря, только воздействием на эту личность мы можем завладеть чужой во­лей. Поэтому важнейшая забота монар­хов, дипломатов и вообще всех стремящих­ся к власти и влиянию, заключается в том, чтобы найти у их "жертвы" сильнейший принцип самоуважения и сделать воздей­ствие на него своей конечной целью. Но если человек отказался от того, что зави­сит от воли другого, и перестал смотреть на все это как на части своей личности, то мы становимся почти совершенно бес­сильны влиять на него. Стоическое пра­вило счастья заключалось в том, чтобы заранее считать себя лишенными всего того, что зависит не от нашей воли, — тогда удары судьбы станут нечувствитель­ными. Эпиктет советует нам сделать нашу личность неуязвимой, суживая ее содер­жание и в то же время укрепляя ее ус­тойчивость: “Я должен умереть — хоро­шо, но должен ли я умирать, непременно жалуясь на свою судьбу? Я буду открыто говорить правду, и если тиран скажет: “За твои речи ты достоин смерти”,— я отве­чу ему: “Говорил ли я тебе когда-нибудь, что я бессмертен? Ты будешь делать свое дело, а я — свое: твое дело — казнить, а мое — умирать бесстрашно; твое дело — изгонять, а мое — бестрепетно удаляться.

423

Как мы поступаем, когда отправляемся в морское путешествие? Мы выбираем кормчего и матросов, назначаем время отъезда. На дороге нас застигает буря. В чем же должны в таком случае состоять наши заботы? Наша роль уже выполнена. Дальнейшие обязанности лежат на корм­чем. Но корабль тонет. Что нам делать? Только одно, что возможно,— бесстрашно ждать гибели, без крика, без ропота на Бога, хорошо зная, что всякий, кто родил­ся, должен когда-нибудь и умереть".

В свое время, в своем месте эта сто­ическая точка зрения могла быть доста­точно полезной и героической, но надо при­знаться, что она возможна только при постоянной наклонности души к развитию узких и несимпатичных черт характера. Стоик действует путем самоограничения. Если я стоик, то блага, какие я мог бы себе присвоить, перестают быть моими блага­ми, и во мне является наклонность вообще отрицать за ними значение каких бы то ни было благ. Этот способ оказывать под­держку своему “я” путем отречения, от­каз от благ весьма обычен среди лиц, кото­рых в других отношениях никак нельзя назвать стоиками. Все узкие люди огра­ничивают свою личность, отделяют от нее все то, чем они прочно не владеют. Они смотрят с холодным пренебрежением (если не с настоящей ненавистью) на людей, не­похожих на них или не поддающихся их влиянию, хотя бы эти люди обладали ве­ликими достоинствами. “Кто не за меня, тот для меня не существует, т. е., насколь­ко от меня зависит, я стараюсь действо­вать так, как будто он для меня вовсе не существовал”. Таким путем строгость и определенность границ личности могут вознаградить за скудость ее содержания. Экспансивные люди действуют наоборот: путем расширения своей личности и при­общения к ней других. Границы их лич­ности часто бывают довольно неопределен­ны, но зато богатство ее содержания с избытком вознаграждает их за это. Nihil humanum a me alienum puto (ничто челове­ческое мне не чуждо). “Пусть презирают мою скромную личность, пусть обращаются со мною, как с собакой; пока есть душа в моем теле, я не буду их отвергать. Они — такие же реальности, как и я. Все, что в них есть действительно хорошего, пусть будет достоянием моей личности”. Вели-

кодушие этих экспансивных натур иногда бывает поистине трогательно. Такие лица способны испытывать своеобразное тонкое чувство восхищения при мысли, что, не­смотря на болезнь, непривлекательную внешность, плохие условия жизни, несмот­ря на общее к ним пренебрежение, они все-таки составляют неотделимую часть мира бодрых людей, имеют товарищескую долю в силе ломовых лошадей, в счастье юности, в мудрости мудрых и не лишены некоторой доли в пользовании богатствами Вандер-бильдтов и даже самих Гогенцоллернов.

Таким образом, то суживаясь, то рас­ширяясь, наше эмпирическое “я” пытает­ся утвердиться во внешнем мире. Тот, кто может воскликнуть вместе с Марком Ав­релием: “О, Вселенная! Все, что ты жела­ешь, то и я желаю!”, имеет личность, из которой удалено до последней черты все, ограничивающее, суживающее ее содержа­ние — содержание такой личности всеобъ­емлюще.

Иерархия личностей.Согласно почти единодушно принятому мнению, различные виды личностей, которые могут заключать­ся в одном человеке, и в связи с этим раз­личные виды самоуважения человека мож­но представить в форме иерархической шкалы с физической личностью внизу, духовной — наверху и различными вида­ми материальных (находящихся вне нашего тела) и социальных личностей в промежут­ке. Часто природная наклонность заботить­ся о себе вызывает в нас стремление рас­ширять различные стороны личности; мы преднамеренно отказываемся от развития в себе лишь того, в чем не надеемся дос­тигнуть успеха. Таким-то образом наш альтруизм является “необходимой добро­детелью", и циники, описывая наш прогресс в области морали, не совсем без основания напоминают при этом об известной басне про лису и виноград. Но таков уж ход нравственного развития человечества, и если мы согласимся, что в итоге те виды личностей, которые мы в состоянии удер­жать за собой, являются (для нас) лучши­ми по внутренним достоинствам, то у нас не будет оснований жаловаться на то, что мы постигаем их высшую ценность таким тягостным путем.

Конечно, это не единственный путь, на котором мы учимся подчинять низшие виды наших личностей высшим. В этом

424

подчинении, бесспорно, играет известную роль этическая оценка, и, наконец, нема­ловажное значение имеют здесь суждения, высказанные нами о поступках других лиц. Одним из курьезнейших законов нашей (психической) природы является то обстоятельство, что мы с удовольствием наблюдаем в себе известные качества, ко­торые кажутся нам отвратительными у других. Ни в ком не может возбудить симпатии физическая неопрятность ино­го человека, его жадность, честолюбие, вспыльчивость, ревность, деспотизм или заносчивость. Предоставленный абсолют­но самому себе, я, может быть, охотно по­зволил бы развиваться этим наклоннос­тям и лишь спустя долгое время оценил положение, которое должна занимать по­добная личность в ряду других. Но так как мне постоянно приходится составлять суждения о других людях, то я вскоре приучаюсь видеть в зеркале чужих стра­стей, как выражается Горвич, отражение моих собственных и начинаю мыслить о них совершенно иначе, чем их чувство­вать. При этом, разумеется, нравственные принципы, внушенные с детства, чрезвы­чайно ускоряют в нас появление наклон­ности к рефлексии.

Таким-то путем и получается, как мы сказали, та шкала, на которой люди иерар­хически располагают различные виды лич­ностей по их достоинству. Известная доля телесного эгоизма является необходимой подкладкой для всех других видов лично­сти. Но чувственный элемент стараются приуменьшить или в лучшем случае урав­новесить другими свойствами характера. Материальным видам личностей, в более широком смысле слова, отдается пред­почтение перед непосредственной личнос­тью — телом. Жалким существом почи­таем мы того, кто не способен пожертвовать небольшим количеством пищи, питья или сна ради общего подъема своего матери­ального благосостояния. Социальная лич­ность в ее целом стоит выше материаль­ной личности в ее совокупности. Мы должны более дорожить нашей честью, дру­зьями и человеческими отношениями, чем здоровьем и материальным благополучи­ем. Духовная же личность должна быть для человека высшим сокровищем: мы должны скорее пожертвовать друзьями, добрым именем, собственностью и даже

жизнью, чем утратить духовные блага нашей личности.

Во всех видах наших личностей — физическом, социальном и духовном — мы проводим различие между непосред­ственным, действительным, с одной сторо­ны, и более отдаленным, потенциальным, с другой, между более близорукой и более дальновидной точками зрения на вещи, действуя наперекор первой и в пользу пос­ледней. Ради общего состояния здоровья необходимо жертвовать минутным удо­вольствием в настоящем; надо выпустить из рук один доллар, имея в виду получить сотню; надо порвать дружеские сношения с известным лицом в настоящем, имея в виду при этом приобрести более достой­ный круг друзей в будущем; приходится проигрывать в изяществе, остроумии, уче­ности, дабы надежнее стяжать спасение души.

Из этих более широких потенциальных видов личностей потенциальная обществен­ная личность является наиболее интерес­ной вследствие некоторых парадоксов и вследствие ее тесной связи с нравственной и религиозной сторонами нашей личнос­ти. Если по мотивам чести или совести у меня хватает духу осудить мою семью, мою партию, круг моих близких; если из про­тестанта я превращаюсь в католика или из католика в свободомыслящего; если из правоверного практика аллопата я станов­люсь гомеопатом или каким-нибудь дру­гим сектантом медицины, то во всех по­добных случаях я равнодушно переношу потерю некоторой доли моей социальной личности, ободряя себя мыслью, что могут найтись лучшие общественные судьи (надо мной) сравнительно с теми, приговор кото­рых направлен в данную минуту против меня.

Апеллируя к решению этих новых су­дей, я, быть может, гонюсь за весьма дале­ким и едва достижимым идеалом со­циальной личности. Я не могу рассчиты­вать на его осуществление при моей жизни; я могу даже ожидать, что после­дующие поколения, которые одобрили бы мой образ действий, если бы он им был известен, ничего не будут знать о моем существовании после моей смерти. Тем не менее чувство, увлекающее меня, есть, бесспорно, стремление найти идеал соци­альной личности, такой идеал, который по

425

крайней мере заслуживал бы одобрение со стороны строжайшего, какой только возможен, судьи, если бы таковой был налицо. Этот вид личности и есть окон­чательный, наиболее устойчивый, истин­ный и интимный предмет моих стремле­ний. Этот судья — Бог, Абсолютный Ра­зум, Великий Спутник. В наше время научного просвещения происходит нема­ло споров по вопросу о действенности молитвы, причем выставляется много ос­нований pro и contra. Но при этом по­чти не затрагивается вопрос о том, поче­му именно мы молимся, на что не трудно ответить ссылкой на неудержимую по­требность молиться. Не лишено вероятия, что люди так действуют наперекор науке и на все будущее время будут продолжать молиться, пока не изменится их психи­ческая природа, чего мы не имеем ника­ких оснований ожидать. <...>

Все совершенствование социальной личности заключается в замене низшего суда над собой высшим; в лице Верховно­го Судии идеальный трибунал представ­ляется наивысшим; и большинство людей или постоянно, или в известных случаях жизни обращаются к этому Верховному Судии. Последнее исчадие рода человечес­кого может таким путем стремиться к высшей нравственной самооценке, может признать за собой известную силу, извест­ное право на существование.

Для большинства из нас мир без внут­реннего убежища в минуту полной утра­ты всех внешних социальных личностей был бы какой-то ужасной бездной. Я го­ворю “для большинства из нас”, ибо ин­дивиды, вероятно, весьма различаются по степени чувств, какие они способны пере­живать по отношению к Идеальному Су­ществу. В сознании одних лиц эти чув­ства играют более существенную роль, чем в сознании других. Наиболее одарен­ные этими чувствами люди, наверное, наи­более религиозны. Но я уверен, что даже те, которые утверждают, будто совершен­но лишены их, обманывают себя и на са­мом деле хоть в некоторой степени обла­дают этими чувствами. Только нестадные животные, вероятно, совершенно лишены этого чувства. Может быть, никто не в состоянии приносить жертвы во имя пра­ва, не олицетворяя до некоторой степени принцип права, ради которого совершает-

ся известная жертва, и не ожидая от него благодарности. Другими словами, полней­ший социальный альтруизм едва ли мо­жет существовать; полнейшее социальное самоубийство едва ли когда приходило человеку в голову. <...>

Телеологическое значение забот о сво­ей личности.На основании биологичес­ких принципов легко показать, почему мы были наделены влечениями к самосохра­нению и эмоциями довольства и недоволь­ства собой. <...> Для каждого человека прежде всего его собственное тело, затем его ближайшие друзья и, наконец, духов­ные склонности должны являться в выс­шей степени ценными объектами. Начать с того, что каждый человек, чтобы суще­ствовать, должен иметь известный мини­мум эгоизма в форме инстинктов теле­сного самосохранения. Этот минимум эгоизма должен служить подкладкой для всех дальнейших сознательных актов, для самоотречения и еще более утонченных форм эгоизма. Если не прямо, то путем переживания приспособленнейшего все духи привыкли принимать живейший интерес в участии своих телесных оболо­чек, хотя и независимо от интереса к чистому “я”, интереса, которым они так­же обладают.

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!