НЕ ЧИСТЬ НАШИ ОБЪЕКТИВЫ, ГРУАД, — ЗАДЕЛАЙ ТРЕЩИНЫ В СОБСТВЕННОМ. 8 страница
— Придётся начать говорить тебе правду, Джордж, — нерешительно заговорил Хагбард, когда Лилипут, Кармел и доктор Хорас Найсмит столкнулись перед дверью отеля «Пески» («Смотри, козёл, куда прёшь», — выругался Кармел), и вот она стоит у двери, её охваченное предчувствием сердце учащённо бьётся, она стучит (а Питер Джексон начинает набирать номер Эписина Уайлдблада), и она уже не сомневается, но боится собственной уверенности, потому что может ошибаться, а Лилипут говорит доктору Найсмиту в адрес Кар мела: «Ну и хамло», — дверь открывается, дверь офиса Майло О. Фланагана открывается, впуская Кассандру Аккончи, и её сердце останавливается, а доктор Носферату выкрикивает: «Дверь. Она у двери. Дверь в пустыню. Он ест Кармелов», потому что там стоит он, и она падает к нему в объятия, рыдает, смеётся и спрашивает: «Где ты был, милый?» А Сол закрывает позади неё дверь и тянет дальше в комнату.
— Я больше не коп, — говорит он. — Я на другой стороне.
— Что! — Ребекка заметила, что в его глазах появилось что‑то новое. Что‑то, для чего она не могла найти слов.
— Перестань волноваться, что снова сядешь на иглу, — весело продолжал он. — И если ты когда‑нибудь боялась своих сексуальных фантазий, то зря. Они есть у каждого из нас. Сенбернары!
Но даже эти слова не показались ей такими же странными, как новое выражение в его глазах.
— Милый, — сказала она, — милый. Что это за чертовщина, черт побери?
|
|
|
— Когда мне было два года, я хотел секса с отцом. В каком возрасте у тебя появились фантазии насчёт сенбернара?
— По— моему, лет в одиннадцать или двенадцать. Как раз накануне первых месячных. Господи, должно быть, ты был намного дальше, чем я думала. ‑Она начинала догадываться, что означало новое выражение в его глазах. В них светился не интеллект: он был у него всегда. С трепетом она поняла: это было то, что древние называли мудростью.
— У меня всегда был такой же пунктик насчёт чернокожих женщин, как у тебя — насчёт чернокожих мужчин, — продолжал он. — Мне кажется, в этой стране это свойственно всем. Чернокожие точно так же относятся к нам. Я тут побывал в голове одного прекрасного чернокожего парня, музыканта, поэта, учёного, обладателя миллиона талантов, и понял, что белые женщины для него что‑то вроде Священного Грааля. Что касается твоей фантазии со Спиро Агнью, то у меня была похожая по поводу Ильзе Кох, нацистской суки, жившей в те времена, когда тебя ещё на свете не было. И в том, и в другом случае цель была одна — месть. Не реальный секс, а секс, замешанный на ненависти. Да, все мы слегка больные на голову. Ребекка отошла назад и села на кровать.
|
|
|
— Боюсь, для меня это слишком сложно и слишком быстро. Я понимаю, вижу, что ты меня не презираешь, но, Боже! Могу ли я жить, зная, что другому человеку известно каждое моё потаённое желание?
— Да, — спокойно сказал Сол. — И ты заблуждаешься насчёт Времени. Я не могу знать каждый секрет, дорогая. У меня есть о них лишь общее представление. Я знаю обрывки. В настоящий момент можно насчитать человек двенадцать, которые таким же образом побывали в моем сознании, но ни одному из них я не стесняюсь смотреть в глаза. Потому что многие вещи я знаю и о них\
Он рассмеялся.
— Все равно это слишком быстро, — сказала Ребекка. — Ты исчезаешь, а затем возвращаешься, зная обо мне такие вещи, которые я и сама знаю о себе лишь наполовину. И, кроме того, ты больше не полицейский… Что означает «я на другой стороне»? Ты примкнул к Мафии? К Моритури?
— Нет, — весело отозвался Сол. — Все гораздо масштабнее. Дорогая, лучшие промыватели мозгов в мире свели меня с ума, а потом собрали заново с помощью компьютера, который одновременно оказывает психотерапевтическую помощь, предсказывает будущее и управляет подводной лодкой. По ходу дела я узнал о человечестве и вселенной такие вещи, на пересказ которых уйдёт целый год. И сейчас у меня мало времени, потому что я должен лететь в Лас‑Вегас. Через два‑три дня, если все будут хорошо, я смогу показать тебе, а не просто рассказать…
|
|
|
— А сейчас ты читаешь мои мысли? — перебила его Ребекка, все ещё волнуясь и нервничая.
Сол снова рассмеялся.
— Это не так просто. Нужны годы тренировки, и даже тогда извлекаемая информация заглушается помехами, как в старом радиоприёмнике. Если я сейчас «настроюсь», то выхвачу мгновенный срез содержания твоего сознания, но полного резонанса все равно не будет, потому что с твоими мыслями смешаются мои мысли. Так что я не смогу узнать наверняка, какая часть этой картинки твоя.
— Попробуй, — попросила Ребекка. — Я почувствую себя спокойнее в твоём присутствии, если ты хотя бы примерно покажешь, кем ты стал.
Сол сел на кровать около неё и взял её за руку.
— Ладно, — задумчиво сказал он. — Я буду делать это вслух, так что ты не бойся. Я все тот же человек, дорогая, только меня сейчас стало больше. — Он глубоко вздохнул. — Поехали… Пять миллионов баксов. Там, где я её закопал, её никогда не найдут. 1472. Джордж, не делай глупостей. Объедините силы. Долг платежом красен. Жидовских врачей Нью‑Йорка. Помните Каркозу! Одна нога здесь, одна там, приковбойте. Все они возвращаются. Лечь на пол и сохранять спокойствие. Это Лига Наций, молодёжная Лига Наций. Это для боя, а это — для отдыха[17]… О Господи, — прервался он и закрыл глаза. — Передо мной вся улица и я их вижу. Они по‑прежнему поют. «Мы готовы к борьбе, мы все собрались, мы — Ветераны Секс‑Революю‑юююции!» Что за бред! — Он повернулся к ней и объяснил. — Понимаешь, это как много телевизоров сразу, и по каждому идёт свой фильм. Я каким‑то случайным образом выхватываю некоторые из них. Когда происходит такое «включение», как только что, это что‑то важное; держу пари, что эта улица находится в Лас‑Вегасе и через пару часов я пройдусь по ней сам. Ну вот, — добавил он, — по‑моему, все это не твоё. Ведь так?
|
|
|
— Не моё, — согласилась она, — и слава богу. Нужно время, чтобы привыкнуть. Когда ты говорил, что через несколько дней мне все покажешь, ты имел в виду, что покажешь мне, как это делается?
— Ты это уже делаешь. Все это делают. Всегда.
— Но?
— Но большую часть времени это просто фоновые шумы. Я научу тебя «включаться». Обучение избирательной настройке, то есть умению сконцентрироваться в нужный момент на нужном человеке, займёт годы и даже десятилетия.
Наконец Ребекка улыбнулась.
— За эти полтора дня ты далеко продвинулся.
— Даже если бы прошло полтора года, — искренне сказал Сол, — или полтора столетия, я все равно пытался бы вернуться к тебе обратно сквозь время и пространство.
Она поцеловала Сола.
— Да, это все тот же ты, — сказала она, — только теперь тебя больше. Скажи, если бы мы оба изучали это долгие годы, то сумели бы выйти на такой уровень, чтобы постоянно читать мысли друг друга, полностью сонастроившись?
— Да, — сказал Сол. — Такие пары бывают.
— Хмм. Эти отношения интимнее, чем секс.
— Нет. Это и есть секс.
И вдруг Ребекку осенило, словно ей нашептал это едва слышный голос; она поняла, что какая‑то её часть уже знала, и всегда знала то, что собирался объяснить ей Сол.
— Твои новые друзья, которые обучили тебя всему этому, — тихо спросила она. — Они ведь оставили Фрейда далеко позади, да?
— Очень далеко. Вот, например, о чем я сейчас думаю?
— Вообще‑то ты сейчас сексуально возбуждён, — усмехнулась Ребекка. — Но об этом сообщил мне не фоновый шум и не телепатия. Просто каждая женщина со временем начинает понимать, что означает такое дыхание, и такой блеск в глазах, и другие признаки. И то, как ты ко мне придвинулся, когда я тебя поцеловала. Всякие штуки в таком роде.
Сол снова взял её за руку.
— И как же я возбуждён? — спросил он.
— Очень сильно. И вообще, ты уже понял, что у тебя достаточно времени, и это важнее разговоров…
Сол нежно коснулся её щеки.
— Об этом рассказали тебе мои жесты, или фоновый шум, или телепатия?
— По‑моему, фоновый шум помог мне понять жесты…Сол взглянул на часы.
— Ровно через пятьдесят минут я должен встретиться в вестибюле с Барни Малдуном. Хочешь послушать научную лекцию, пока со мной спишь? Такое извращение мы ещё не пробовали. — Его рука соскользнула с её щеки, коснулась шеи и начала расстёгивать блузку.
(— В вашем здании Моритури устроили подпольный цех по изготовлению бомб, — решительно сказала Кассандра Аккончи. — На семнадцатом этаже. На табличке у звонка — та же фамилия, что и вас.
— Мой брат! — заревел Майло О. Фланаган. — Прямо у меня подносом! Чёртов педик!)
«О, Сол. О, Сол, Сол», — Ребекка закрыла глаза, когда он сжал ртом её сосок… а доктор Хорас Найсмит пересёк вестибюль отеля «Пески», прикрепив к лацкану пиджака значок «Ветераны Секс— Революции», и снова прошёл мимо Лилипута…
«Что ж, — сказал Президенту Генеральный прокурор, — конечно, один вариант — это бросить на Лас‑Вегас ядерную бомбу. Но это не решит проблему возможных бациллоносителей, которые могли сесть на самолёт и сейчас уже оказаться в любой точке мира». Пока Президент запивает три таблетки либриума, одну таблетку тофранила и таблетку элавила, Вице‑президент задумчиво спрашивает: «А что, если мы выдадим противоядие партийным работникам, да и дело с концом?» Он чувствует себя ещё большим мизантропом, чем обычно, после ужасного вечера в Нью‑Йорке, когда, руководствуясь своей природной импульсивностью, решился ответить на личное объявление в колонке «Знакомства», тронувшее его сердце…
(— Благодарю тебя, Кассандра, — пылко сказал Майло О. Фланаган. — Навек тебе признателен.)
— Долг платежом красен, — ответила Кассандра; она помнила, как Майло и Улыбчивый Джим Трепомена помогли ей сделать аборт, когда её обрюхатил тот тип Канвера. Отец хотел отправить её в Нью‑Йорк на легальный аборт, но Майло сказал, что кое‑кто весьма позабавится, когда узнает, что дочь высокопоставленного представителя РХОВ делает официальный аборт. «Кроме того, — добавил Улыбчивый Джим, — не хочешь же ты дразнить этих жидовских врачей из Нью‑Йорка. От них можно ждать любую подлость. Доверься мне, деточка; мы найдём тебе самых лучших подпольных гинекологов в Цинциннати».
Но истинная причина, по которой Кассандра положила конец деятельности бомбового цеха Падре Педерастии, заключалась в том, что она хотела подложить свинью Саймону Муну, которого пыталась затащить в свою постель с тех пор, как впервые увидела полгода назад в кофейне «Дружелюбный незнакомец». Но Саймон на неё не клюнул, потому что его интересовали только чернокожие женщины. Они воплощали для него Священный Грааль.)
— Уайлдблад слушает, — послышался в трубке культурный голос, манерно растягивавший слова.
— Ты уже закончил рецензию? — спросил Питер Джексон, сминая в пепельнице очередной окурок и в очередной раз вспоминая об угрозе рака лёгких.
— Да, и она тебе понравится. Я разгромил в пух и прах этих двух умников. — В словах Уайлдблада сквозило самодовольство и воодушевление. — Послушай вот это: «парочка ницшеанцев, мечтающая о психоделическом Сверхчеловеке». Или вот: «не сюжет, а сплошная пародия, характеры надуманы, а претензия на эрудицию оборачивается полнейшим блефом». Ну а здесь я их просто изничтожаю: «назойливое употребление непристойных слов, имеющее целью возмутить и шокировать читателя, приводит к тому, что читателю становится так же тягостно, как невольному свидетелю перебранки между рыбной торговкой и её поставщиком‑браконьером». Тебе не кажется, что эти фразы станут хитом сезона и будут цитироваться на всех вечеринках?
— Будем надеяться. А что, книга и впрямь такое барахло?
— Господи, да откуда же мне знать! Я ведь сказал тебе вчера, что она длинная до умопомрачения. Фактически это три тома. Ужасная нудота. Времени хватило лишь на то, чтобы её пролистать. Но послушай‑ка ещё вот это: «Искушённые читатели сразу же поймут: если «Властелин колец» — сказка для взрослых, то эта монументальная абракадабра — сказка для параноиков». Это я намекаю на нелепую теорию заговоров, на которой построен сюжет книги, если здесь вообще есть сюжет. Ну, что скажешь, хорошо сформулировано?
— Спрашиваешь! — сказал Питер, вычёркивая из списка в своём блокноте графу «Книжное обозрение». — Пришли с курьером. Я оплачу.
Повесив трубку, Эписин Уайлдблад вычеркнул в своём блокноте графу «Конфронтэйшн», увидел, что следующим в списке идёт журнал «Тайм», и взял в руки очередную книгу, чтобы обессмертить её своим убийственным остроумием. Он чувствовал себя ещё большим мизантропом, чем обычно, проведя накануне ужасный вечер. Кто‑то отозвался на газетное объявление Эписина насчёт его «интереса к древнегреческой культуре», и он трепетал при мысли о завоевании новой задницы. Увы, «задницей» оказался Вице‑президент Соединённых Штатов Америки, которого интересовали только разговоры о славных победах военной хунты, правившей в Афинах. Когда Эпи, уже почти лишившийся сексуальных надежд, попытался наконец перевести разговор на Платона, Випи [18] спросил: «А вы уверены, что он был греком? По‑моему, фамилия типичного макаронника».
(Тобиас Найт и два других агента ФБР проталкиваются мимо Лилипута в поисках шлюх, которые могли побывать в постели доктора Мочениго прошлой ночью, а перед отелем марширует первый состав ВСР, или Бригада Хью М. Хефнера, возглавляемая самим Хорасом Найсмитом. Колонна марширующих поёт: «Мы ветераны Секс‑Революции. / Это винтовки, а вот наши ружья. / Это для боя, а это для отдыха. / Мы готовы к борьбе, мы все собрались, / Мы — Ветераны Секс‑Революююююции!»)
Видишь, милая, в основе всего лежит секс, но не в том смысле, в каком считал Фрейд. Фрейд никогда по‑настоящему не понимал секса. Вряд ли кто‑нибудь понимает секс, за исключением нескольких разбросанных по миру поэтов. Любой учёный, у которого зарождается слабое подозрение, хранит молчание, потому что понимает: если произнести вслух то, о чем он догадывается, его с позором изгонят из научного цеха. Иди, я помогу расстегнуть. То, что мы сейчас испытываем, считается напряжением, а то, что будем испытывать после оргазма, считается расслаблением. О, какие они сладкие. Да, я знаю, я всегда это говорю. Но они и вправду сладкие. Сладкие, сладкие, сладкие. Мммм. Мммм. О, да, да. Просто подержи его чуть‑чуть вот так. Ага. Напряжение? Господи, да, именно об этом я и говорю. Как это может называться напряжением? Что общего у этого состояния с беспокойством, тревогой, волнением — всем тем, что мы называем напряжением? Это натяжение, а не напряжение. Это стремление вырваться, а напряжение — это стремление сдержаться. Две полярности. О, остановись на минутку. Дай мне самому это сделать. Тебе нравится? О, любимая, да, любимая, мне тоже нравится. Я чувствую себя счастливым, когда делаю счастливой тебя. Ты чувствуешь, мы пытаемся прорваться друг в друга сквозь кожу. Мы стремимся разрушить стены, стены, стены. Да. Да. Разрушить стены. Напряжение — это попытка поддержать стены, не пустить все, что снаружи, внутрь. Это полная противоположность. О, Ребекка. Я хочу снова их целовать. Они такие сладкие. Сладкие, сладкие сосочки. Ммм. Ммм. Сладкие. Такие большие и круглые. У тебя их два, и оба стоят, а у меня стоит только один. А здесь, здесь, тебе приятно, правда, и здесь у тебя тоже стоит. Хочешь, чтобы я не ласкал пальцем, а целовал? О, какой сладкий нежный животик, сладкий. Ммм. Ммм. Милая. Ммм. МММММ. Мм. Боже, Боже. Раньше ты никогда так быстро не кончала, о, я люблю тебя. Тебе хорошо? Мне так хорошо. Ну давай, всего одну минуточку. О, Боже, как мне нравится смотреть, когда ты это делаешь. Мне нравится смотреть, как он входит в твой рот. Господи, Боже мой, Ребекка, как мне приятно. Да, сейчас я его вставлю.
А вот и малыш Сол, вот он входит в тебя. А нравится ли он малышке Ребекке? Я знаю, знаю. Они любят друг друга, ведь так? Так же, как и мы любим друг друга. Она такая тёпленькая, она встречает его с такой нежностью. Ты тоже во мне. Именно это я и пытаюсь объяснить. Моё поле. Ты внутри моего поля, а я внутри твоего поля. Это поля, а не физический акт. Вот чего боятся люди. Вот почему они напряжены во время полового акта. Они боятся слияния этих полей. Это объединение сил. Боже, я больше не могу разговаривать. Давай чуть медленнее, ага, да, так лучше, правда? Вот почему у большинства людей все происходит так быстро. Они спешат и заканчивают физический акт ещё до того, как зарядились их поля. Они никогда не ощущают эти поля. Они считают их метафорами, аллегориями, когда кто‑нибудь, кто чувствует эти поля, рассказывает о них. Один учёный знал. Он умер в тюрьме. Позже я расскажу тебе о нем. Это великое табу, из которого произрастают все остальные табу. Они пытаются остановить не сам секс. Секс настолько мощная штука, что его нельзя остановить. Именно. Да, любимая. Вот так. Единение. Оно происходит в момент смерти, но даже тогда нас пытаются обокрасть. Это единение вычленили из секса. Вот откуда берутся фантазии. И половая распущенность. Искания. Чёрные, гомосексуализм, наши родители, люди, которых мы ненавидим, сенбернары. Всё. Это вовсе не неврозы и не извращения. Это искания. Отчаянный поиск. Каждый человек жаждет секса с врагом. Потому что ненависть тоже мобилизует поле. И потом. Ненависть. Безопаснее. Безопаснее любви. Любовь слишком опасна. Господи, Господи, я люблю тебя. Я люблю тебя. Я хочу глубже. Обопрись на мои локти, поддерживай себя моими руками. Да. Поэзия — это не образность. В смысле, это не ложь. Это правда, когда я говорю, что обожествляю тебя. Вне постели так не говорят. Вне постели обычно произносят только слово «любовь». Слово «поклонение» слишком пугает. Некоторые люди не могут произнести слово «люблю» даже в постели. Ищут, от партнёра к партнёру. И никогда не могут сказать «люблю». Потому что не чувствуют любви. Они под контролем. И не разрешают нам её познать, иначе игре конец. Их имя? У них миллион имён. У них монополия. Они сдерживаются. Они хотят искоренить любовь и среди всех остальных, контролировать. Контролировать всех и каждого из нас. Загнать в подполье, превратить в фоновый шум. Чтобы ничто не вырвалось. Вот как. Как это происходит. Любимая. Сначала они задавили телепатию, потом секс. Вот откуда берутся шизофреники. Сладкая моя. Почему у шизофреников сначала появляются сексуальные просветления? Почему гомосексуалисты разбираются в оккультных штуках? Разрушаешь одно табу, подходишь ближе к другому. Наконец полностью разрушаешь стену. Вырываешься. Как мы с тобой, вместе. У них так не бывает. Приходится нас разделять. Всегда разделение и раскол. Белые против чёрных, мужчины против женщин, во всем твёрдость и последовательность. Держать нас врозь. Не разрешать нам сливаться. Превратить секс в грязь. Ещё несколько минут. Ещё немножко. Мой язык в твоём ушке. О, Боже. Скоро. Так быстро. Это чудо. Все общество обучено. Не допускать. Уничтожать любовь. О, как я тебя люблю. Поклоняюсь тебе. Обожаю тебя. Ребекка. Красавица моя, красавица. Ребекка. Они хотят не дать нам. Объединить. Силы. Ребекка. Ребекка. Ребекка.
Трип седьмой, или Нецах
Хотя Лилипут, которого звали Маркофф Чейни, не состоял в родстве с знаменитыми Чейни из Голливуда, его имя всегда было предметом нескончаемых шуток. По мнению гигантского и глупого большинства, довольно плохо родиться уродом. Но ещё хуже носить фамилию, которая в сознании этих крупногабаритных болванов ассоциируется с двумя самыми знаменитыми исполнителями ролей безобразных чудовищ[19]. К пятнадцати годам у Лилипута выработалось стойкое отвращение к «нормальным людям», причём в относительных единицах это отвращение было масштабнее мизантропии Павла Тарсянина, Климента Александрийского, Свифта Дублинского и даже Роберта Патни Дрейка. Он жаждал отмщения. Справедливого отмщения.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 267; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!