НЕ ЧИСТЬ НАШИ ОБЪЕКТИВЫ, ГРУАД, — ЗАДЕЛАЙ ТРЕЩИНЫ В СОБСТВЕННОМ. 5 страница
— Это же отменяет Конституцию! — почти в экстазе воскликнул он.
— Именно. И поверьте мне, мистер Дрейк, к сорок шестому или сорок седьмому году мы достаточно подготовим Конгресс и общественность, чтобы они это признали. Американская империя появится гораздо раньше, чем вы полагаете.
— Но изоляционисты и пацифисты — сенатор Тафт и вся компания…
— Они умолкнут. Когда врагом номер один вместо фашизма станет коммунизм, ваш провинциальный консерватор будет готов к глобальным авантюрам такого масштаба, от которого пойдут головы кругом даже у либералов Рузвельта. Поверьте мне. Проработано все вплоть до мельчайших деталей. Позвольте мне показать, где расположится новое правительство.
Дрейк уставился на план и покачал головой.
— Некоторые люди поймут, что означает Пятиугольник, — с сомнением сказал он.
— От них отмахнутся как от суеверных маньяков. Поверьте мне, через несколько лет это здание будет построено. Оно станет всемирным полицейским. Никто не посмеет ставить под сомнение правомерность его действий или суждений, не рискуя быть обвинённым в предательстве. В ближайшие тридцать лет, мистер Дрейк, в ближайшие тридцать лет любой, кто попытается вернуть власть Конгрессу, будет проклят и заклеймён, причём не либералами, а консерваторами.
— Святый Боже, — пробормотал Дрейк.
Великий Магистр встал и подошёл к старинному глобусу размером с голову Кинг‑Конга.
|
|
|
— Выберите любую точку мира, мистер Дрейк. Любую. Даю вам гарантию, что в ближайшие тридцать лет там появятся американские войска. Это и будет Империя, о которой вы мечтали, читая Тацита.
На какое‑то мгновение Роберт Патни Дрейк почувствовал себя приниженным, хотя и сумел разгадать этот фокус: используя самую обычную телепатию и выудив из его головы Тацита, Магистр показал ему будущее, в котором масштабно реализовывались все его мечты. По крайней мере он понял на личном опыте причину того благоговейного страха, который внушали иллюминаты и приближённым, и врагам.
— Появится оппозиция, — продолжал Великий Магистр. — В шестидесятых и особенно семидесятых годах. Вот когда придёт время для единого преступного синдиката, в необходимости создания которого вы так убеждены. Для сокрушения оппозиции нам понадобится Министерство юстиции, во многом аналогичное гитлеровскому гестапо. Если ваша схема сработает — если в синдикат, который не будет полностью находиться под сицилийским контролем, удастся втянуть Мафию и если под этим же зонтиком можно будет собрать многие другие группы, — то мы создадим общенациональный преступный картель. Тогда сама общественность потребует наделить Министерство юстиции теми полномочиями, которые нам нужны. К середине шестидесятых прослушивание телефонных разговоров станет таким обычным делом, что все представления о неприкосновенности частной жизни покажутся архаичными.
|
|
|
Ворочаясь без сна, Дрейк размышлял о том, что ведь действительно все именно так и произошло; почему же тогда он взбунтовался? Почему это не принесло ему удовлетворения? И что же тогда сказал ему Юнг о власти?
Покуривая трубку, Ричард Юнг, одетый в старый свитер Карла Юнга, сказал: «А затем — Солнечная система». В комнате толпятся белые кролики, зайки из «Плейбоя», Багз Банни, Человек‑Волк, куклуксклановцы, мафиози, Лепке с обвиняющим взглядом, Соня, Болванщик, Король Червей, Принц Жезлов, и весь этот шум перекрикивает Юнг: «Миллиарды, чтобы добраться до Луны. Триллионы, чтобы попасть на Марс. Все вливаются в наши корпорации. Это лучше гладиаторских боев». Линда Лавлейс отводит его в сторонку. «Зови меня исмаилиткой», — двусмысленно говорит она. Но Юнг вручает Дрейку скелет биафрского младенца. «Для пира Петруччо», — объясняет он, доставая обрывок телеграфной ленты. «Сейчас нам принадлежит, — начинает читать он, — семьдесят два процента земных ресурсов, под нашим командованием находится пятьдесят один процент всех вооружённых сил мира. Вот, — говорит он, передавая тело ребёнка, погибшего в Аппалачах, — видите, у него во рту яблоко». Зайка вручает Дрейку автомат Томпсона образца 1923 года (модель, которая называлась «автоматической винтовкой», потому что в том году у Армии не было средств для закупки автоматов). «Зачем?» — растерянно спрашивает Дрейк. «Мы должны обороняться, — отвечает зайка. — Толпа у ворот. Голодная толпа. Их предводитель — астронавт по имени Спартак». Дрейк отдаёт оружие Малдонадо, а сам незаметно крадётся вверх по лестнице к личному вертолётному парку. Он проходит через туалет в лабораторию (где доктор Франкенштейн прикрепляет электроды к челюстям Линды Лавлейс) и снова выходит на площадку для игры в гольф, откуда открывается дверь в кабину самолёта.
|
|
|
Он улетает на Боинге‑747 и видит внизу «Чёрных Пантер», студентов колледжей, голодающих шахтёров, индейцев, Вьетконг, бразильцев и огромную армию, грабящую его имение. «Наверное, они видели фнордов», — говорит он лётчику. Но лётчик оказывается его мамой, при виде которой он впадает в ярость.
— Оставляла меня одного! — кричит он. — Всегда бросала меня одного, уходя с отцом на ваши гребаные вечеринки. У меня никогда не было матери, только бесконечные чернокожие служанки вместо матери. Неужели твои проклятые вечеринки были важнее меня?
|
|
|
— О, — отвечает она, краснея, — как ты можешь употреблять такие выражения в присутствии матери?
— К черту выражения. Я помню лишь аромат твоих духов, витавший в воздухе, и какие‑то странные чёрные лица, которые приходили, когда я тебя звал.
— Какой же ты ребёнок, — печально сказала она. — Ты всю жизнь оставался большим ребёнком.
Это правда: он закутан в пелёнки. Вице‑президент «Морган таранти треста» таращится на него, не веря своим глазам.
— Слушайте, Дрейк, вы вправду считаете это подходящим нарядом для серьёзной деловой встречи? — Рядом с ним Линда Лавлейс склонилась в экстазе, чтобы поцеловать тайную страсть Исмаила. — Желаю хорошенько поразвлечься, — говорит Вице‑президент, вдруг глупо захихикав.
— Срал я на вас всех, — выкрикнул Дрейк. — У меня больше денег, чем у любого из вас.
— Деньги израсходованы, — говорит Карл Юнг с бородкой Фрейда. — Каким тотемом вы воспользуетесь сейчас, чтобы оградить себя от чувства тревоги и тех явлений, которые происходят по ночам? — Он усмехнулся. — Что за ребяческие коды! MAFIA — Morte Alia Francia Italia Anela[10]. Порция свежей бобовой похлёбки — Пятеро Священных Баварских Провидцев. Annuit Coeptis Novus Ordo Seclorum — Антихрист Цезарь, Наш Общий Спаситель. Мальчик никогда не плакал и не рвал тысячу ким — Мефистофель Ньярлатхотеп Ниггурат Панфаг Ифрит Нефилим Равана Тиндалос Кадит. Детская игра!
— Ну, если ты столь чертовски умен, скажи‑ка, кто конкретно сейчас входит во внутреннюю Пятёрку? — запальчиво поинтересовался Дрейк.
— Гручо, Чико, Харпо, Зеппо и Гуммо[11], — ответил Юнг, уезжая на трехколесном велосипеде.
— Иллюминаты — это грудь твоей матери, молокосос, — добавил Альберт Хоффман, увязавшись за Юнгом на двухколесном велосипеде.
Дрейк проснулся, когда закрылся Глаз. В одно мгновение ему все стало ясно — без труда, который он затратил, разбираясь в словах Голландца. У постели стоял Малдонадо с лицом Бориса Карлоффа и сказал: «Мы заслуживаем смерти». Да: именно этого и хочется, когда выясняешь, что ты не человек, а робот, как понял это Карлофф в последней сцене «Невесты Франкенштейна».
Дрейк снова проснулся, на этот раз по‑настоящему. Все ясно, предельно ясно, и никаких сожалений. Вдалеке над Лонг‑Айленд‑Саундом послышался первый отдалённый раскат грома, но он знал, что это не гроза, хотя именно так решил бы любой учёный, не столь еретичный, как Юнг или Вильгельм Райх. — «Наша работа, — написал Хаксли перед смертью, — это пробуждение».
Дрейк быстро накинул на себя халат и вышел в тёмный елизаветинский коридор. Этот дом и земля с коттеджами обошлись ему в пятьсот тысяч долларов, а ведь это лишь одно из восьми его имений. Деньги. Что означала фраза, которую написал этот проклятый глупый‑умный Лавкрафт? Когда появился Ньярлатхотеп, «дикие звери шли за ним и лизали ему руки»? Какое это имело значение, если «слепой идиот Бог Хаос взорвал земную пыль»?
Дрейк распахнул дверь комнаты Джорджа. Хорошо: Тарантелла ушла. Снова прогремел гром, и тень Дрейка, черневшая над кроватью, ещё раз напомнила ему сцену из фильма Карлоффа.
Он наклонился над постелью и легко потряс Джорджа за плечо.
— Мэвис, — сказал мальчишка.
Что за Мэвис такая, подумал Дрейк. Наверняка нечто неповторимое, если после встречи с выдрессированной иллюминатами Тарантеллой Джордж видит её во сне. Или Мэвис тоже бывшая иллюминатка? Дрейк подозревал, что в последнее время количество иллюминатов в стане дискордианцев возросло. Он снова потряс плечо Джорджа, энергичнее.
— О нет, я уже не кончу, — сказал Джордж.
Дрейк встряхнул его ещё; два уставших испуганных глаза открылись и посмотрели на него.
— А?
— Вставай, — пробормотал Дрейк, приподнимая Джорджа под мышки. — Вылезай из кровати, — добавил он, задыхаясь.
Дрейк смотрел на Джорджа сквозь вздымавшиеся волны. Черт побери, оно уже обнаружило моё сознание.
— Ты должен убраться отсюда, — повторил он. — Здесь тебеопасно быть.
23 октября 1935 года: Чарли Уоркман, Менди Вейсс и Джимми Землеройка врываются в заведение «Палас» и, как приказано, начинают ковбоить… Свинцовые пули, как дождь… а дождь, как свинцовые пули, стучит в окно Джорджа. «Господи, что случилось?» — спрашивает он. Дрейк протягивает ему его трусы и умоляет: «Быстрее!» Чарли‑Жук смотрит на три тела: это Абадаба Берман, Пулу Розенкранц и ещё кто‑то неизвестный. Не Голландец. «Боже, мы облажались, — говорит он. — Голландца здесь нет». Но на аллеях сновидений началось волнение: Альберт Штерн, принимая последнюю вечернюю дозу, неожиданно вспоминает свои фантазии о том, чтобы убить какую‑нибудь не менее важную птицу, чем Джон Диллинджер. «Сортир», — возбуждённо говорит Менди Вейсс; как всегда во время такой работы, он испытывал эрекцию. «Человек — это гигант, — говорит Дрейк, — вынужденный жить в хижине пигмея». «Что это значит?» — спрашивает Джордж. «Это значит, что все мы дураки, — возбуждённо произносит Дрейк, учуяв запах блудной старухи Смерти, — особенно те из нас, кто пытается строить из себя гигантов, заталкивая остальных в хижину, вместо того чтобы разрушить её стены. Это рассказывал мне Карл Юнг, только более изящным языком». Взгляд Дрейка то и дело останавливался на свисавшем пенисе Джорджа: его одновременно одолевал гомосексуализм (время от времени случавшийся с Дрейком), гетеросексуализм (его нормальное состояние) и только что возникшее похотливое влечение к блудной старухе Смерти. Услышав выстрелы в зале, Голландец убрал руку с пениса, не обращая внимания на струйку мочи, которая продолжала литься на его туфли, и потянулся за револьвером. Он быстро обернулся, так и не перестав мочиться, и в это мгновение в сортир ворвался Альберт Штерн, выстрелив прежде, чем Голландец успел прицелиться. Рухнув на пол, он увидел, что на самом деле это был Вине Колл, призрак. — О, мама, мама, мама, — пробормотал он, лёжа в собственной моче.
— Куда мы идём? — спросил Джордж, застёгивая пуговицы на рубашке.
— Идёшь только ты, — сказал Дрейк. — Спустишься по лестнице и выйдешь чёрным ходом к гаражу. Вот ключи от «роллс‑ройса». Мне он больше не понадобится.
— А вы как же? — запротестовал Джордж.
— Мы заслуживаем смерти, — сказал Дрейк. — Все мы в этом доме.
— Слушайте, не сходите с ума. Меня не волнует, что вы натворили, но комплекс вины — это безумие!
— Всю жизнь я был одержим куда более безумным комплексом, — спокойно сказал Дрейк. — Комплексом власти. А теперь шевелись\
— Джордж, не делай глупостей, —бормочет Голландец.
— Он разговаривает, — шепчет сержант Люк Конлон, стоя у больничной койки; полицейский стенограф Ф. Дж. Ланг начинает записывать.
— Что вы с ним сделали? — продолжает бормотать Голландец. — О, мама, мама, мама. О, перестань. О, о, о, конечно. Конечно, мама.
Дрейк сидел у окна. Слишком нервничая, чтобы наслаждаться сигарой, он закурил одну из своих нечастых сигарет. «Сто пятьдесят семь, — размышлял он, вспоминая последнюю запись в своём маленьком блокноте. — Сто пятьдесят семь богатых женщин, одна жена и семнадцать мальчиков. И ни разу я не вступал в реальный контакт, ни разу не разрушал стены»… Ветер и дождь снаружи уже оглушали… «Четырнадцать миллиардов долларов, тринадцать миллиардов теневых, не облагаемых налогом долларов; больше, чем у Гетти или Ханта, хотя я никогда не смогу предать этот факт гласности. И тот арабский пацанёнок в Танжере, укравший мой бумажник после того, как отсосал у меня, и запах духов матери, и долгие часы в Цюрихе в попытке расшифровать слова Голландца.
В 1913 году на конюшне Флегенхеймера в Бронксе Фил Силверберг дразнит юного Артура Флегенхеймера, помахивая перед его носом отмычками и насмешливо интересуясь: «Ты и в самом деле считаешь себя достаточно взрослым, чтобы в одиночку ограбить дом?» В больнице Ньюарка Голландец сердито требует: «Слушай, Фил, хватит, веселиться так веселиться». Семнадцать представителей иллюминатов растворились в темноте; один с головой козла внезапно вернулся. «Что сталось с остальными шестнадцатью?» — спрашивает Голландец у больничных стен. Кровь из его руки стала подписью на пергаменте. «О, он сделал это. Пожалуйста», — бормочет он. Сержант Конлон ошарашенно смотрит на стенографа Лэнга. Молния казалась тёмной, а тьма казалась светом. «Оно полностью завладело моим сознанием», — подумал Дрейк, сидя у окна.
«Я сохраню здравый рассудок, — мысленно поклялся Дрейк. — Что это за рок‑песня про Христа, которую я вспоминал? „Всего пять дюймов между мной и счастьем“, эта, что ли? Нет, это из «Глубокой глотки». Белизна кита.
Волны снова закрыли ему обзор: нет, наверное, не та песня. «Я должен его настичь, объединить с ним силы. Нет, черт возьми, это не моя мысль. Это его мысль. Он приближается, на гребне волн. Я должен встать. Я должен встать. Объединить силы».
— Ты прав, Голландец, — сказал Диллинджер. — К черту иллюминатов. К черту Мафию. «Древние Жрецы Единого Мумму» с радостью примут тебя.
Голландец посмотрел в глаза сержанта Конлона и спросил: «Джон, прошу тебя, о, ты покупаешь всю историю? Ты обещал миллион, точно. Выбраться… жаль, что я не знал. Пожалуйста, сделай это быстро. Быстро и яростно. Пожалуйста, быстро и яростно. Пожалуйста, помоги мне выбраться».
«Мне следовало выйти в сорок втором году, когда я впервые узнал о лагерях, — думал Дрейк. — До тех пор я все ещё не осознал, что они действительно хотели это сделать. А потом была Хиросима. Почему я остался после Хиросимы? Ведь все было предельно ясно, все было именно так, как писал Лавкрафт: слепой идиот Бог Хаос взорвал земную пыль. И уже в тридцать пятом году я знал секрет: если даже в таком тупом быке, как Голландец Шульц, похоронен великий поэт, что же может высвободиться в любом обычном человеке, посмотревшем в глаза старой шлюхи Смерти? Я предал мою страну и мою планету, но хуже того: я предал Роберта Патни Дрейка, гиганта психологии, которого я убил, когда воспользовался этим секретом ради власти, а не ради лечения.
Я видел водопроводчиков, ассенизаторов, бесцветное всецветье атеизма. Я лейтенант Судьбы: я действую по велению духа. Белая, Белая пустота. Глаз Ахава. Пять дюймов от счастья, всегда Закон Пятёрок. Ахав заглатывал, заглатывал.
— Вся эта баварская история — дерьмо собачье, — сказал Диллинджер. — С тех пор как в 1888 году Роде встал у руля, там в основном англичане. Им всегда удавалось проникнуть в Министерство юстиции, Госдепартамент и профсоюзы, а также в Министерство финансов. Вот с кем ты сотрудничаешь. И позволь‑ка мне рассказать тебе о том, что они планируют сделать с твоим народом, с евреями, в той войне, которую они замышляют.
— Слушай, — перебил его Голландец. — Капоне всадил бы в меня пулю, если бы узнал, что я вообще с тобой разговариваю, Джон.
— Ты боишься Капоне? Он устроил так, чтобы возле «Биографа» в меня всадили пулю федералы, а я, как видишь, по‑прежнему жив и здоров.
— Я не боюсь ни Капоне, ни Лепке, ни Малдонадо, ни… — Глаза Голландца вернулись в больничную палату. «Я тёртый калач, — с тревогой сказал он сержанту Конлону. — Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого министерства». Он испытал острую боль, пронзительную, как наслаждение. «Сэр, прошу вас, хватит!» — Нужно было объяснить про де Молэ и Вейсгаупта. «Послушайте, — хрипел он, — последний Рыцарь. Я не хочу кричать». Было совсем тяжело, боль пульсировала в каждой клетке. «Я не знаю, сэр. Честно, не знаю. Я пошёл в туалет. Когда я зашёл в сортир, парень вышел на меня. Если бы мы захотели разорвать Круг. Нет, пожалуйста. У меня есть месяц. Ну, давайте, иллюминаты, добейте меня». Как же трудно все это объяснять! «У меня не было с ним ничего и он был ковбоем в один из семи дней. Ewigel Борьба…
Ни дела, ни лежбища, ни друзей. Ничего. Вроде то, что нужно». Боль была не только от пули; они работали над его сознанием, пытаясь закрыть ему рот, чтобы он не сказал слишком много. Он увидел козлиную голову. «Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, — крикнул он. — Эти англичане ещё те типы, не знаю, кто лучше, они или мы».Так много надо сказать, и так мало времени осталось. Он подумал о Фрэнси, жене. «О, сэр, дайте девочке крышу». Иллюминатская формула для призыва Ллойгора: хотя бы это он успел рассказать. «Мальчик никогда не плакал и не рвал тысячу ким. Вы слышите меня?» Они должны понять, как высоко это поднялось, во всем мире. «Я это слышал, это слышал окружной суд, возможно, даже Верховный суд. Это расплата. Прошу вас, придержите дружков Китайца и Командира Гитлера». Эрида, Великая Матерь, — единственная альтернатива власти иллюминатов; надо успеть им это рассказать. «Мама это лучший выбор. Не дайте Сатане тянуть вас слишком быстро».
— Он слишком много болтает, — сказал тот, который был с козлиной головой, Винифред из Вашингтона. — Усильте боль.
— Грязные крысы настроились! — закричал Голландец.
— Держите себя в руках, — мягко сказал сержант Конлон.
— Но я умираю, — объяснил Голландец. Неужели они ничего не поняли?
Дрейк встретился с Винифредом в 1947 году на коктейле в Вашингтоне, сразу после того, как Акт Национальной Безопасности был принят Сенатом.
— Ну что? — спросил Винифред. — У вас ещё есть какие‑нибудь сомнения?
— Никаких, — ответил Дрейк. — Все мои свободные деньги сейчас инвестированы в оборонную промышленность.
— Там их и держите, — улыбнулся Винифред, — и станете богаче, чем могли предположить в самых смелых фантазиях. Сейчас мы планируем заставить Конгресс одобрить выделение одного триллиона долларов из бюджета на подготовку к войне до 1967 года.
Дрейк быстро все понял и тихо спросил:
— Собираетесь найти ещё врага, кроме России?
— Понаблюдайте за Китаем, — спокойно отозвался Винифред. На этот раз любопытство Дрейка превзошло его жадность; он спросил:
— Вы что же, действительно держите его в Пентагоне?
— Вы хотели бы встретиться с ним лицом к лицу? — ответил вопросом Винифред с лёгкой насмешкой в голосе.
— Нет, благодарю, — равнодушно сказал Дрейк. — Я читал Германа Раушнинга. Я помню слова Гитлера о Сверхчеловеке: «Он жив, среди нас. Я его встречал. Он неустрашим и ужасен. Я его боялся». Это вполне удовлетворяет моё любопытство.
— Гитлер, — ответил Винифред, уже не скрывая насмешку, — видел его в более человеческой форме. С тех пор он… прогрессировал.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 264; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!