От Вилла Савойя до острова Понца
Утром в воскресенье, 25-го числа, я отправился в свой кабинет, что я обычно делал на протяжении почти 21 года, и прибыл туда около девяти часов. Этим ранним утром распространялись самые фантастические слухи, касающиеся заседания Большого совета, но сам город, залитый летним солнечным светом, выглядел достаточно спокойно. Скорца не явился, но позвонил и сказал, что, «хорошо все обдумав за ночь, некоторые уже испытывают сомнения в своей правоте». «Слишком поздно», – ответил я. И в самом деле, вскоре прибыло известное письмо Чианетти, в котором он горько раскаивался в том, что проголосовал за резолюцию Гранди, всю серьезность которой он тогда не осознавал, он также сообщал, что ушел в отставку из Министерства корпораций, и просил, чтобы его немедленно отправили в свой полк альпийской артиллерии в звании капитана. Именно это письмо – на которое я не ответил – спасло ему жизнь позднее[71].
Воскресное утро
Гранди исчез рано утром, и все поиски были тщетны[72]. Руководство фашистской милиции также объявило об отсутствии каких-либо новостей. В час дня в Палаццо Венеция пригласили генерала Галбьяти.
Около одиннадцати часов заместитель министра внутренних дел Альбини принес мне обычную утреннюю почту, содержавшую новости за последние двадцать четыре часа. Самым важным и печальным было сообщение о первом тяжелом налете на Болонью. Просмотрев сообщения, я спросил Альбини: «Почему вчера вы голосовали за предложение Гранди? Вы являетесь гостем, а не членом Большого совета»[73]. Коротышка Альбини казался смущенным этим вопросом, он покраснел и начал извиняться: «Я могу допустить ошибку, но никто не может сомневаться в моей абсолютной преданности вам, и не только сейчас, но и всегда». Он вышел из комнаты, а его мертвенно-бледное лицо выдавало предателя. (Он напрасно будет выпрашивать место во время правления Бадольо, постоянно навещая его и предлагая свои услуги для выполнения различных лакейских поручений.) Немного спустя я дал указание моему личному секретарю позвонить генералу Пунтони[74], чтобы узнать, когда король сможет принять меня, добавив, что я прибуду на встречу в гражданском платье. Генерал Пунтони ответил, что король примет меня на Вилла Ада в пять часов[75]. Секретарь партии вновь дает о себе знать следующим сообщением:
|
|
|
Вот письмо, которое я предлагаю разослать членам Большого совета:
«Дуче просил меня проинформировать вас о том, что, созвав Большой совет в соответствии с законом от 9 декабря 1928 года, для того чтобы проконсультироваться по поводу нынешней политической ситуации, он принял во внимание представленные резолюции и ваши заявления»[76].
|
|
|
Из этого сообщения (которое так и не было послано – посылать его было бесполезно) видно, что Скорца предвосхищал нормальное развитие ситуации.
Около часа дня японский посол Хидака, сопровождаемый заместителем Бастианини, прибыл в Палаццо Венеция. Я проинформировал его относительно встречи в Фельтре. Беседа продолжалась около часа[77].
В квартале Тибуртино
В два часа дня в сопровождении генерала Гальбьяти я отправился в квартал Тибуртино, особенно сильно пострадавший во время устрашающего налета 19 июля. Меня тотчас окружила толпа пострадавших, которые приветствовали меня. В три часа я вернулся на Вилла Торлония.
В 4.50 мой личный секретарь прибыл на Вилла Торлония и вместе со мной отправился на Вилла Ада. Я был абсолютно спокоен. У меня с собой был сборник, в котором содержался Устав Большого совета, письмо Чианетти и другие документы, из которых следовало, что резолюция Большого совета не накладывала ни на кого никаких обязательств ввиду консультативной функции самого органа. Я думал, что король отзовет приданные 10 июня 1940 года полномочия, касающиеся руководства вооруженными силами – руководства, от которого я и так в течение некоторого времени планировал отказаться. Таким образом, я прибыл на Вилла Ада безо всяких дурных предчувствий, абсолютно ничего не подозревая.
|
|
|
Ровно в 5 часов вечера машина въехала в широко распахнутые главные ворота особняка на виа Салариа. Внутри повсюду были отряды карабинеров, но в этом еще не было ничего необычного. Король в форме маршала стоял у входа в особняк. Двое офицеров находились внутри, в холле. Когда мы вошли в гостиную, король, находящийся в состоянии необычного возбуждения, с искаженными чертами лица торопливо проговорил:
«Мой дорогой дуче, дела обстоят неважно. Италия разваливается на части. Сознательность армии упала до предела. Солдаты больше не хотят сражаться. Альпийские полки распевают песню, в которой есть слова о том, что они больше не хотят воевать за Муссолини». (Король повторил строчки песни на пьемонтском диалекте.) «Результат голосования на Большом совете – 19 голосов за предложение Гранди, и среди них 4 человека, которые имеют орден Благовещения[78]. Вы, конечно, не можете строить иллюзий в отношении того, как к вам относятся итальянцы. В настоящий момент вы самый ненавистный человек в Италии. Вы не можете рассчитывать больше чем на одного друга. И у вас действительно остался лишь один друг – это я. Вот почему я говорю вам, что вы не должны опасаться за свою безопасность, о которой я позабочусь. Думаю, что сейчас для руководства больше всего подходит маршал Бадольо. Он начнет формировать правительство экспертов исключительно с административными целями и для продолжения войны. А через шесть месяцев будет видно. Весь Рим уже в курсе резолюции Большого совета, и все ждут перемен».
|
|
|
Я ответил: «Вы принимаете исключительно серьезное решение. В данный момент кризис заставит людей подумать, что мир – дело ближайшего будущего, если человека, который объявил войну, сместили. Удар, который это нанесет боевому духу армии, будет огромен. Если солдаты – альпийские стрелки или другие – не хотят больше воевать за Муссолини, это ничего не значит, пока они готовы вести эту войну ради вас. Этот кризис будет триумфом Черчилля и Сталина, особенно последнего: он увидит свержение противника, который боролся против него в течение двадцати лет. Я осознаю, что вызываю ненависть народа. Мне не трудно было почувствовать ее вчера ночью, в разгар заседания Большого совета. Невозможно находиться у власти так долго и, потребовав стольких жертв, не вызвать недовольства, временного или постоянного. В любом случае я желаю удачи человеку, который возьмет власть в свои руки».
Было ровно 5.20 вечера, когда король проводил меня к выходу. Его лицо было мертвенно-бледным, и он казался меньше ростом, чем обычно, почти карликом. Он пожал мне руку и вернулся в здание. Я же спустился по ступенькам и направился к своей машине.
Арест
Неожиданно меня остановил капитан карабинеров и сказал: «Его величество поручил мне охрану вашей персоны».
Я пошел к своей машине, но капитан, указав на санитарный автомобиль, стоявший поблизости, сказал: «Нет. Мы должны поехать на нем».
Вместе с моим секретарем де Чезаре я сел в автомобиль. Лейтенант, три карабинера и два агента полиции в гражданской одежде сели, как и капитан, вместе с нами, расположившись по бокам; они были вооружены автоматами. Дверца закрылась, мы тронулись, сразу набрав максимальную скорость. Я все еще думал, что это делается для того, чтобы, как сказал король, обеспечить мою безопасность.
Через полчаса езды машина остановилась у казарм карабинеров[79]. Окна караульной будки были закрыты, но я заметил, что вокруг стояла охрана с примкнутыми штыками, а в соседнем помещении постоянно находился дежурный офицер. В этих казармах я пробыл около получаса, а затем на этой же машине меня перевезли в казармы карабинерского кадетского училища[80].
Было 7 часов вечера. Заместитель начальника училища, казалось, был тронут моим прибытием и произнес несколько традиционных слов приветствия. Затем меня проводили на второй этаж в комнату, которая служила кабинетом полковнику Табеллини – начальнику училища; в соседней комнате находился офицерский караул.
В течение вечера меня навестили несколько офицеров-карабинеров, среди которых были Чирико, Бонитатибус и Сантильо; разговор велся на общие темы. Они говорили, что дело касается исключительно моей охраны и эта деликатная задача была доверена именно их подразделению. За весь вечер я так и не притронулся к еде. Когда я захотел выйти, офицер сопроводил меня вдоль коридора. Я заметил, что по крайней мере три карабинера стояли в карауле у дверей кабинета. И только когда я вернулся к себе и обдумал создавшуюся ситуацию, впервые меня начали мучить сомнения – это охрана или арест?
То, что в определенных кругах плелись заговоры против меня, было известно полиции, которая, однако (особенно в период поистине бездарного руководства Чиеричи), утверждала, что это лишь мимолетные вспышки, не имевшие никакого конкретного воплощения, и что любые подобные настроения можно пригасить и свести до уровня обычного недовольства. Здесь стоит упомянуть, что назначению Чиеричи начальником полиции способствовал Альбини.
Но я спрашивал себя: какая угроза моей жизни может существовать в казармах, где находится 2000 кадетов? Каким образом заговорщики могут до меня добраться? Какой «гнев населения» может настичь меня здесь?
Около 11 вечера я погасил лампу, в соседней комнате свет оставался включенным – там офицер находился на посту, не отвечая даже на телефонные звонки.
Послание Бадольо
26-го числа в час ночи в мою комнату вошел подполковник Чирико, который сказал: «Только что прибыл генерал Фероне, у него для вас сообщение от маршала Бадольо».
Я поднялся и вышел в соседнюю комнату. С генералом Фероне я был знаком еще по Албании[81]. Сейчас его лицо выражало странное самодовольство.
Письмо маршала Бадольо находилось в зеленом конверте со штампом Военного министерства, и на конверте рукой маршала было написано: «Кавалеру синьору Бенито Муссолини». В письме содержалось следующее:
Его Превосходительству Кавалеру синьору Бенито Муссолини.
Нижеподписавшийся глава правительства желает проинформировать Ваше Превосходительство, что все предпринятое в отношении Вас сделано исключительно в Ваших личных интересах, поскольку мы располагаем достоверной информацией, полученной из нескольких источников, о серьезном заговоре, направленном против Вашей персоны. Глава правительства выражает сожаление по этому поводу и желает сообщить Вам о своей готовности отдать приказ относительно обеспечения Вашей безопасности во время препровождения Вас в любое место, которое Вам будет угодно выбрать.
Глава правительства,
маршал Италии
БАДОЛЬО
Письмо, представляющее собой верх вероломства, было написано с целью убедить меня, что слово короля, дающее обещание моей личной безопасности, будет воспринято с уважением и что кризис власти будет разрешен в рамках фашистского режима, поскольку Бадольо слишком часто открыто и торжественно заявлял о своей преданности партии, членом которой был не только он, но и вся его семья, в том числе жена. Бадольо также слишком часто занимал высокие посты при режиме, выполняя исключительно важные политические и военные миссии; ему было оказано слишком много почестей, и он получал слишком большие деньги. Все можно было допустить, но невозможно было представить, что он замыслит такое предательство и в течение долгих месяцев, вероятно начиная с момента его смещения с поста начальника Генерального штаба, будет вести подготовку к его осуществлению. Он также согласился служить режиму в Национальном совете исследований, где он фактически ничего не делал за исключением того, что являлся каждое утро, чтобы ознакомиться с прессой.
С момента моего прибытия в казармы училища я был практически изолирован и не имел никаких известий извне. Мне лишь сообщили, что король обнародовал воззвание и еще одно опубликовал Бадольо, в которых они заявляли, что будут продолжать войну; мне также сказали, что в городе было спокойно и что люди думают, что мир теперь уже близок.
Прочитав послание Бадольо, я продиктовал следующие положения генералу Фероне, который записал их на листке бумаги:
26 июля 1943 года, 1 час ночи
1. Я хотел бы поблагодарить маршала Бадольо за внимание, которое он проявляет к моей персоне.
2. Единственная имеющаяся в моем распоряжении резиденция – Рокка делле Каминате, куда я готов отправиться в любой момент[82].
3. Я хочу заверить маршала Бадольо, что в память о той работе, которую мы проделали вместе в прошлом, я не только не буду чинить никаких препятствий, а, наоборот, буду оказывать всяческое содействие любым возможным образом.
4. Я рад, что принято решение продолжать войну вместе с нашими союзниками, как того требуют честь и интересы нашей страны в настоящее время, и хочу выразить искреннюю надежду на то, что увенчается успехом та серьезная задача, которая возложена на маршала Бадольо Его Величеством королем, чьим преданным слугой я являлся в течение двадцати одного года и останусь в дальнейшем. Да здравствует Италия!
Это сообщение было единственным, отправленным Бадольо. Я не послал ни слова, ни знака королю. Этим ответом, который Бадольо не осмелился опубликовать, ограничившись лишь устной передачей его искаженной версии своему окружению, я показал, что искренне верю, что Бадольо, изменив состав правительства, не намерен менять общую политику, диктуемую войной.
Когда генерал Фероне ушел, я удалился в свою комнату и до рассвета не сомкнул глаз.
Фарс вокруг резиденции
Втечение всего дня в понедельник продолжалось то, что можно было бы назвать фарсом вокруг резиденции. Несколько раз в течение дня ко мне приходили и говорили, что резиденция в Рокка делле Каминате лучше всего подходит с точки зрения моей «личной безопасности», что генерал карабинеров Болоньи уже осмотрел ее и подтвердил, что Рокка идеально подходит для обеспечения «безопасности» и что они готовы и ждут лишь приказа, чтобы организовать отъезд, возможно самолетом. И так прошел день, но новостей не было. Единственное, что мне сказали, что на Вилла Торлония было тихо, но это не соответствовало действительности.
Вечером майор Бонитатибус устроился на ночь в комнате полковника Табеллини, как обычно. Все утро вторника 27-го продолжался фарс под названием «скорый отъезд», который на самом деле так и не состоялся. Однако вокруг была заметна повышенная бдительность. В 7 часов вечера взвод карабинеров и отряд полиции прибыли на казарменный плац, в дальнем конце которого на стене огромными буквами был написан знаменитый призыв: «Верь, повинуйся, сражайся!» Ближе к 8 вечера на нескольких машинах прибыла группа офицеров.
В какой-то момент один из офицеров вышел в центр плаца и скомандовал, обращаясь к кадетам, которые столпились на парапете, привлеченные прибытием большого количества машин: «Все внутрь! Закрыть окна!»
Когда наступила ночь, в комнату вошел офицер и сообщил мне: «Прибыл приказ уезжать».
Я спустился вниз в сопровождении группы офицеров, с которыми попрощался у выхода, и уже собирался сесть в машину, когда ко мне подошел генерал и представился: «Бригадный генерал Полито, начальник военной полиции Верховного командования».
Я не задавал никаких вопросов, убежденный в том, что целью этой ночной поездки была Рокка делле Каминате. Занавески были опущены, но стекла не были подняты, и в щелочку я увидел, что мы проезжаем госпиталь Санто-Спирито[83]. Следовательно, мы двигались по направлению не к виа Фламиния, а к виа Аппия. На бесчисленных дорожных блокпостах карабинеры, заранее предупрежденные посыльным, ограничивались лишь тем, что заставляли нас слегка снизить скорость. Когда мы доехали до магистрали на Альбано, я спросил: «Куда мы едем?»
– На юг.
– Не в Рокка делле Каминате?
– Пришел другой приказ.
– А кто вы такой? Я был знаком с инспектором полиции по имени Полито.
– Это я и есть.
– Как вы стали генералом?
– Мне присвоили соответствующее армейское звание. Я хорошо знал инспектора Полито. В годы режима он осуществил несколько блестящих операций, таких, например, как захват Чезаре Росси в Кампионе[84]и ликвидация банды Пинтора в Сардинии. Во время поездки Полито сообщил много интересных и до той поры неизвестных подробностей об этих операциях. Неподалеку от Чистерны машина снизила скорость. Разговор прервался. Полито, который беспрестанно курил, опустил стеклянную перегородку и, обратившись к полковнику карабинеров Пелаги, спросил, где мы находимся.
– Около Гаэты, – ответил тот.
– Гаэта предполагается в качестве моей новой резиденции? – спросил я. – Не там ли находился в ссылке Мадзини?[85]Мне оказывают слишком большую честь. – Окончательно не решено, – ответил Полито. Когда мы доехали до пустующей Гаэты, навстречу машине вышел человек, сигналя фонарем. Мы остановилась, и подошедший морской офицер сказал: «На причал Чиано».
На острове Понца
На причале нас встретил адмирал Маугери, который проводил меня на корвет «Персефона»[86]. Чуть позже мы снялись с якоря. Занимался рассвет. Я спустился вниз в сопровождении офицеров. При свете дня корвет бросил якорь в виду острова Вентотене, и инспектор Полито отправился на берег, чтобы посмотреть, подходит ли остров для моего размещения. Немного позднее он вернулся, сказав, что об этом не может быть и речи. На острове находился немецкий гарнизон. Затем корвет пошел дальше, к острову Понца, и 28 июля в час дня встал там на рейд. Полито подошел ко мне и, показывая на зеленоватого цвета дом, наполовину скрытый большими перевернутыми рыбачьими лодками, сказал: «Это ваше временное пристанище». В это время неожиданно, словно повинуясь какому-то необъяснимому порыву, мужчины и женщины, вооруженные биноклями, появились в окнах и на балконах, откуда они внимательно наблюдали за приближением лодки. В одно мгновение весть о нашем прибытии облетела остров.
К вечеру несколько местных жителей пришли поприветствовать меня. Рыбак из Террачины прислал мне подарок. В общем, ничего в поведении местных жителей не говорило о «народном гневе», но тем не менее с прибытием большего числа полицейских режим был ужесточен и мне запретили всякие контакты с внешним миром.
На Понце я осознал всю низость заговора против меня, и теперь я был убежден, что все это приведет к капитуляции и выдаче меня врагу.
Дни на Понце тянулись. Прибыли новые офицеры – подполковник Меоли и младший лейтенант Элио ди Лоренцо, а также старший сержант Античи. Гарнизон укреплялся, еще и с учетом присутствия там итальянских депортированных и балканских интернированных. Мне дважды было разрешено искупаться в море, в месте, специально выбранном и хорошо охраняемом. Никаких газет. Только одна телеграмма – хотя и проникновенная – от Геринга![87]
На Понце я проводил время в полном одиночестве, занимаясь переводом «Варварских од» Кардуччи на немецкий и читая «Жизнь Иисуса» Джузеппе Риччиотти, эту книгу я потом подарил священнику прихода[88].
Понцу, конечно, нельзя сравнить с Искьей, не говоря уже о Капри. Тем не менее он красив своей грубоватой деревенской красотой, у него есть своя история, даже история тюрьмы. Один историк, настоящий специалист по данному вопросу, рассказал мне, что с давних времен здесь в ссылке находились знаменитые люди – мать Нерона Агриппина, дочь Августа Юлия, святой Флавио Домитиллья, а в 538 году нашей эры святой мученик Сильвестр; несколько веков спустя – главный магистр масонов – Торриджани[89], генерал Бенчивенга[90], инженер Бордига[91]и, наконец, из самых последних – рас Имеру со своим незаменимым абиссинцем Деджазом[92].
Глава IX
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 312; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!