От встречи в Фельтре до заседания Большого совета
Военный кризис не мог не сопровождаться кризисом политическим, поражая как верхушку режима, так и всю систему в целом. История – и прежде всего современная история – показала, что падение власти не может быть обусловлено лишь внутренними причинами. Вопросы морали, экономическая депрессия, борьба партий никогда не загоняют власть в безнадежную ситуацию. Эти проблемы затрагивают интересы лишь отдельных слоев, а не всего населения.
Любой режим падет только под грузом поражения. Вторая империя рассыпалась после Седанского сражения; империи Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых пали после поражения в войне 1915–1918 годов; демократическая Третья республика исчезла в 1940 году после перемирия Петена. Итальянская монархия и ее пособники имели, следовательно, одну цель – добиться гибели фашизма через поражение в войне.
За заговором стоял король
За этим заговором стоял король, потому что у него имелись все основания полагать, что победа, доставшаяся в результате поражения фашизма, сделает его более значимым, чем когда-либо. В течение двадцати лет он ожидал подходящей возможности. Монарх дожидался, пока сформируется новое национальное сознание, всеохватывающее чувство, которое в определенный момент воспламенится от одного слова.
С приходом Скорцы партия планировала вновь взять ситуацию в свои руки[42]. Начало у них было хорошим. Главной задачей было вывести королевский дом из двусмысленного положения, в котором он пребывал, а также добиться поддержки церкви. Одновременно с этим необходимо было произвести чистку в рядах партии, провести определенные социальные реформы, проводить периодическую ротацию на политических и военных должностях – все это следовало бы осуществлять в относительно спокойный период, в то время как военные события постоянно прерывали эту работу[43].
|
|
|
Еще до нападения на Сицилию партийный секретарь организовал ряд региональных митингов, на которых должны были выступать самые важные партийные деятели. Хорошо известно, что Гранди отказался от выступления и не поддавался ни на какие уговоры сделать это[44]. Скорца хотел наказать его за «отказ повиноваться», но позднее согласился, что в тот момент не стоило поднимать шум и создавать «дело Гранди». Отступничество Гранди было симптоматично. Тем не менее после выступления Скорцы по радио вечером 18 июля Гранди послал ему телеграмму из Болоньи с поздравлениями по поводу речи, в которой он уловил, как он выразился, «страстность речей великих людей Рисорджименто». Гранди проявил такой же энтузиазм после речи, которую Скорца произнес в Театре Адриано 5 мая. Гранди в своей уставной черной сахарской униформе[45]находился среди высших чинов, сопровождавших Скорцу в Палаццо Венеция, с балкона которого я выступал (в последний раз!) перед жителями Рима.
|
|
|
Позиция Гранди
Гранди казался взволнованным и восклицал: «Какая речь! В ней сам дух нашего рассвета! Мы чувствуем себя заново родившимися!» Большая толпа собралась на площади, чтобы послушать мое краткое выступление; но теплота, с которой меня принимали, была значительно меньше, чем в былые времена; это был – если можно так выразиться – весьма «озабоченный» энтузиазм. После нападения на Сицилию вопрос об организации региональных митингов уже не стоял. В любом случае необходимо было дождаться результата военных операций, по крайней мере их первого этапа. Тем не менее двенадцать ораторов были вызваны в Рим, где они собирались несколько раз в Пьяцца Колонна в кабинете секретаря партии, который однажды попросил меня принять их. Встреча состоялась около 8 часов вечера 16 июля[46]. Кроме секретаря партии присутствовали Фариначчи, де Боно, Джиуриати, Теруцци, Боттаи, Ачербо и де Чикко. Я был не особенно настроен на эту встречу, так как мне не нравились собрания, не подготовленные заранее и не имеющие официальной повестки дня.
|
|
|
Выступали следующие: де Боно, который задал вопрос о ходе операций на Сицилии; Фариначчи, который, чтобы дать каждому возможность высказаться, настоятельно требовал созыва Большого совета как абсолютно необходимого; Боттаи, который сделал акцент на том же вопросе, чтобы, как он сказал, «не заниматься разделением ответственности, а принять ее в целом»; Джиуриати, выступивший с обращением конституционного характера, которое он развернул в подробном письме на следующий день; Скорца в своем выступлении подчеркнул необходимость смены людей в командовании и заменой их его собственными кандидатурами (которые впоследствии проявили наиболее предательские настроения). Все из них, или почти все, настаивали на необходимости созыва Большого совета якобы для того, чтобы дать мне возможность проинформировать членов высшего органа власти об отдельных фактах, которые не могли быть преданы широкой огласке.
В конце дискуссии, которая, не будучи подготовленной, не выявила ничего, кроме скептических настроений, царивших повсюду, я объявил, что созову Большой совет во второй половине месяца.
Как только о моем решении стало известно, возросло напряжение в политических и фашистских кругах. Некоторые с насмешкой относятся к самой возможности существования таких кругов. Но они действительно существуют. Это сотни (а в столице тысячи) людей, которые находятся в тени действующего правительства. Каждый из них является центром созвездия. Общий духовный настрой этих созвездий выражает в определенные моменты настроения целого города, а в миниатюре – всей нации.
|
|
|
Постоянные визиты высших чинов в Пьяцца Колонна были беспрестанными. Все задавались вопросом: «К какому решению придет Большой совет – мир или война?» К настоящему моменту ощущение усталости, дух поражения уже начали овладевать самыми слабыми душами, и все более мрачные новости из Сицилии только усиливали эти настроения.
18-го числа, в воскресенье, ближе к вечеру, я отправился самолетом в Риччоне[47], где услышал речь Скорцы, великолепную по содержанию, которому не соответствовал ее тон. Утром 19-го я вылетел в Тревизо, куда прибыл в 8.30 утра. В 9.30 прибыл фельдмаршал Кейтель, а через несколько минут и фюрер.
Встреча в Фельтре
Встреча с фюрером была, как обычно, сердечной[48], но отношение окружения – высших офицеров ВВС и армии – прохладным. Так как фюреру необходимо было вернуться в Германию в тот же день, время нужно было использовать с максимальной пользой. Беседа могла бы пройти в самом Тревизо, в здании местного аэропорта или в префектуре, а не в Фельтре (в трех часах езды). Но к этому моменту официальный распорядок церемонии уже был определен, и его ничто не могло изменить[49].
Фюрер, я и наши штабы совершили часовую поездку на поезде. Затем, через час езды на машине, мы доехали до Вилла Гаджиа. Там находился великолепный прохладный тенистый парк, а здание со множеством лабиринтов некоторым казалось просто жутким. Оно напоминало запутанный кроссворд. Переговоры начались почти сразу; на них присутствовали фюрер, я, помощник секретаря Бастианини, послы фон Макензен и Альфьери, начальник итальянского Генштаба Амброзио, маршал Кейтель, генерал Ринтелен, генерал Варлимонт, полковник Монтесемоло и другие менее важные персоны. Фюрер начал свое выступление в 11 часов дня. Он открыл свою речь ясным и систематизированным резюме, в котором говорилось о положении с сырьем и необходимости отстаивать территории, на которых имелись сырьевые запасы. Затем он перешел к вопросу о военно-воздушных силах, их развертывании, нынешних и будущих возможностях. Перейдя к сражению, которое происходило на Сицилии, он пообещал отправку новых пополнений, особенно артиллерии и пехоты[50].
Выступление фюрера продолжалось уже в течение полутора часов, когда в комнату вошел офицер. Он был взволнован и бледен. Извинившись, он подошел ко мне и сказал: «В настоящий момент Рим подвергается жестокому воздушному налету»[51]. Это известие, о котором я сообщил фюреру и присутствующим, произвело сильное и тяжелое впечатление. Во время продолжившегося выступления фюрера новости о налете на Рим все еще поступали. Затем между мной и Гитлером произошел разговор, во время которого я подчеркнул необходимость оказания дальнейшей помощи Италии. Мы продолжили нашу беседу на обратном пути – в машине, а затем в поезде. Расставаясь с Гитлером, я сказал ему: «У нас общее дело, фюрер!»
Бомбардировка Рима
В 5 часов самолет фюрера взлетел с аэродрома в Тревизо. Полчаса спустя я отправился в Рим. Еще до того, как мы пролетели над горой Соракте, Рим предстал перед нами окутанным огромной черной тучей. Это поднимался дым от сотен горящих вагонов на железнодорожной станции Литторио. Мастерские аэропорта были разрушены. Летное поле, покрытое воронками от бомб, было выведено из строя. Пролетая над Римом из Литторио в Ченточелле, мы увидели, что налет был сильным и нанесенный ущерб огромным.
Несколько высокопоставленных чиновников ожидали меня в аэропорту. Сев в машину, я отправился в Вилла Торлония. На улицах можно было увидеть массу мужчин, женщин и детей, в машинах, на велосипедах или пешком, с разнообразным домашним скарбом, которые направлялись в пригород и в деревню; это был настоящий стремительный поток.
В дыму пожаров растаяла еще одна иллюзия – иллюзия того, что Рим, Священный город, никогда не подвергнется налету, что его наилучшей системой противовоздушной обороны является сам Ватикан, и оказались иллюзорными гарантии, переданные папе Майроном Тейлором от самого американского президента. Надежды, чаяния – все было стерто жестокой бомбардировкой, которая продолжалась почти три часа, вызвала множество жертв и разрушила целые кварталы города.
Когда король посетил пострадавшие места, в него не бросали камнями, как рассказывали, но встретившая его толпа была молчаливой и враждебной.
На следующий день я ездил на железнодорожную станцию Литторио, в аэропорт, а также в университет и затем (к вечеру того же дня) в аэропорты Чиампино, и везде меня встречали с выражением симпатии.
Последняя беседа с королем
В среду утром я отправился к монарху, чтобы доложить ему о встрече в Фельтре.
Я нашел короля хмурым и озабоченным. «Ситуация напряженная, – сказал он. – Так больше продолжаться не может. Сицилия теперь отошла к Западу. Немцы перехитрят нас. Дисциплина в войсках упала. Летчики из Чиампино бежали до самого Веллетри[52]во время налета. Они называют это «рассредоточением». Я следил за налетом с Вилла Ада, когда пролетело множество самолетов. Но я не думаю, что там было 400 машин, как они утверждают, скорее раза в два меньше. Легенда о Священном городе разрушена. Немцев необходимо поставить перед дилеммой…»
Это составляло суть нашего разговора. Он был последним. Последним из многих. Начиная с ноября 1922 года я регулярно, два раза в неделю, посещал двор – по понедельникам и четвергам. Я приходил туда в гражданской одежде и в котелке. Кроме этих регулярных бесед были и многие другие, по разным поводам, и во время летних военных учений почти каждый день. Я никогда не приезжал в Сан-Россоре. Однажды я был его гостем на Вилла Ада в Риме после обеда на просмотре фильма о поездке короля в Сомали. Как-то я ездил в Санта-Анна ди Вальдьери и в Раккониджи один раз на свадьбу и, наконец, с докладом о переговорах, которые привели к примирению с Ватиканом.
А однажды король был моим гостем в Рокка делле Каминате, это произошло после завоевания Империи. Наши отношения всегда были теплыми, но никогда – дружескими. Между нами всегда было что-то, мешающее рождению настоящего доверия. Во времена различных войн король был лишь пассажиром на нашем корабле и постоянно колебался. Но только не в 1940 году, когда он не только не высказывал своих возражений, но и считал войну против Франции и Британии необходимой. Правда, когда эта война началась, его отношение к ней изменилось.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 362; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!