Аспекты и виды справедливости. Способы распределения благ

Приведенный обзор представлений о справедливости позволяет сделать ряд обобщений.

Как и во времена Аристотеля, понятие «справедливость» сохраняет многозначность. Попробуем выделить его основные аспекты, тесно связанные друг с другом.

Справедливость предполагает определенные отношения между личностью и обществом, между частным и общественным интересом. Поскольку на протяжении тысячелетий общее благо рассматривалось как важнейший компонент справедливости, частный интерес должен согласовываться с ним.

Иной аспект справедливости – отношения между отдельными людьми. Справедливость требует, чтобы они строились на основе равенства и взаимного уважения. Самое общее выражение этого вечного принципа получило у Канта название категорического императива: действуй внешним образом так, чтобы ты хотел, чтобы максима твоего поведения стала всеобщим законом; поступай по отношениюкдругим людям так, как тебе бы хотелось, чтобы они поступали по отношениюктебе.

Необходимым элементом представлений о справедливости служит мысль о последствиях наших поступков. Человек должен получать по заслугам. Его действия влекут вознаграждение или наказание. Неизбежность благоприятных или неблагоприятных последствий – показатель справедливости общественного устройства. Справедливость тесно связана с мотивами личного поведения. Человека считают справедливым или несправедливым в зависимости от того, считается ли он с интересами других людей, способен ли он к самообузданию и самопожертвованию, или руководствуется только эгоистическими побуждениями. У консерваторов типа Хайека, Ноузика, либертаристов и здесь своя позиция. Эгоистическая мотивация признается ими не только соответствующей природе человека, но и единственной основой всеобщего благосостояния524. Р. Иеринг говорил об «этическом равновесии» и пояснял, что оно заключается в «равновесии между действиями отдельного лица и их последствиями, в особенности вредными последствиями законопротивного деяния»525.

Хотя все названные выше аспекты справедливости так или иначе связаны с личностью, было бы глубочайшим заблуждением вслед за Хайеком рассматривать принципы справедливости как «этические стандарты, применимые только к индивидуальному поведению»526. Социальная справедливость, т.е. отношения между различными слоями и группами, которую тщетно пытаются предать забвению консервативные круги, занимает важнейшее место в комплексе проблем, охватываемых понятием «справедливость», в особенности в связи с государством и правом.

Как моральная категория, справедливость охватывает всю общественную жизнь. По сферам распространения ее подразделяют на социальную, политическую, экономическую, моральную, правовую и, как пишет Д.Уолкер, вероятно, другие виды527. Среди неназванных видов заслуживает упоминания личная справедливость, т.е. присущая индивиду добродетель, но ее можно было бы отнести и к моральной справедливости. Включение в приведенный список моральной справедливости как особого вида способно вызвать возражения, ведь справедливость в целом рассматривается как моральная категория. Это одно из свидетельств относительности, условности многих рассуждений о справедливости.Наряду с делением по сферам приложения известны и другие типологии справедливости. Привлекает внимание различение формальной и реальной справедливости, наподобие формальных и реальных равенства и свободы, что, естественно, так как равенство и свобода рассматриваются как важнейшие компоненты справедливости. Такой типологией пользовался, в частности, Х. Перельман, называя реальную справедливость материальной или конкретной.

Формальная справедливость состоит в формальном равенстве. Это «принцип деятельности, согласно которому с людьми, относящимися к одной категории, следует обращаться одинаково»528, т.е. применять к ним одно и то же правило. Но справедливость не сводится к этому принципу, т.е. к формальной справедливости.

«Применение формальной справедливости к конкретному делу, – полагал Х. Перельман, – требует предварительного установления категорий или принципов, которые считаются существенными. А это невозможно без определенной шкалы ценностей, вытекающих из нашего мировоззрения; способ, которым мы различаем то, что представляет ценность, от того, что не является ею, приводит нас к пониманию конкретной справедливости»529. М. Ванквиккенборн так комментировал мысли Х. Перельмана: «Понятно, что процедура продолжающейся реконструкции списка имеющих отношение к делу существенных моментов приближает нас к праву справедливости (équité). Однако право справедливости, которое постоянно исправляет правосудие, состоит не столько в прогрессирующем усложнении формулы материальной справедливости, сколько в отказе от правила формальной справедливости идентичного принципу равенства»530. Как отмечалось выше, важнейшим проявлением неформальной справедливости стало социальное выравнивание.

Противники социальной справедливости предпочитают называть ее распределительной. Доля истины в этом есть, ибо имеется в виду перераспределение благ в пользу нуждающихся и в значительной степени за счет наиболее преуспевающих. Термин распределительной, или распределяющей, справедливости идет, как известно, от Аристотеля, который называл так политическую справедливость. Речь шла о распределении благ и тягот жизни в полисе (т.е. политической жизни) между людьми в соответствии с достоинством каждого. Цель распределительной справедливости и у Аристотеля, и у Фомы Аквинского, и у многих философов вплоть до XVIII в. состояла в социальном равновесии «по отношению к распределению, сообразно с силами каждого, общественного тягла»531, в «создании и поддержании гармонического общественного целого»532. Однако ее содержание менялось. На протяжении веков и тысячелетий привилегиями пользовались аристократические сословия и состоятельные люди, а предметом распределения служили политические права. С признанием политического равноправия эта функция распределительной справедливости отпала, предметом распределения стали материальные блага, а выгоду от распределения получают обездоленные. По выражению австралийского исследователя Дж. Пэссмоура, состояние обездоленности, отсутствие собственности рассматривается как заслуга, достоинство533. Поддержка обездоленных стала основным направлением распределительной справедливости в XX–XXI вв. и именно против нее направлены стрелы консервативных критиков.

Ф. Хайек отвергает самый принцип современной распределительной или социальной справедливости. По его мнению, представления об основных ценностях, в особенности о справедливости, индивидуальны и субъективны, общее согласие здесь невозможно. Принципы справедливости служат этическим стандартом только для личного поведения. Отсюда вместо социальных мер государства предлагается частная благотворительность. Ф. Хайек утверждает, что целенаправленная социальная политика обречена на провал, так как самые разумные социальные, экономические и политические институты всегда возникают спонтанно в ходе исторической эволюции. Единственную реальную форму социальной справедливости он видит не в распределении благ, а в эквивалентном обмене, свободном рынке, соответствии рыночной стоимости ценности товаров и услуг совершенно независимо от положения и достоинств лиц, которые их предлагают534.

* * *

Принципы распределительной справедливости многообразны. Х. Перельман предпринял удачную попытку выделить главные из них:

1. Каждому поровну.

2. Каждому по его заслугам.

3. Каждому по его труду.

4. Каждому по потребностям.

5. Каждому в соответствии с его рангом.

6. Каждому в соответствии с его правом535.

Пытаясь найти общую почву названных принципов, которые, очевидно, противоречат друг другу, Х. Перельман приходит к выводу, что все они основываются на правиле равного отношения к равным людям. Проблема, однако, состоит в том, какое свойство считается существенным для того, чтобы отнести людей к одной категории536. В обществе применяются все приведенные Х. Перельманом принципы распределения благ.

Справедливость и право

Остановимся на соотношении справедливости и права. Что право должно быть (или лучше прибегнуть к сослагательному наклонению – должно было бы быть) справедливым – вечная мысль, приемлемая для всех правовых систем прошлого и настоящего в силу своей общности и абстрактности. Но за этой приемлемостью скрываются принципиальные противоречия, порождаемые двумя факторами. Во-первых, разным пониманием справедливости, и, во-вторых, самим характером связи между правом и справедливостью: является ли право воплощением справедливости, или оно всего лишь должно подвергаться оценке с точки зрения справедливости. Отсюда разные решения вопроса, которые могут быть сведены к двум или трем основным вариантам. Первый состоит в том, что право и есть справедливость, что это тождественные понятия. Второй вариант противоположен: справедливость – моральная категория, внешняя по отношению к праву. И, наконец, третий вариант, который, строго говоря, представляет собой подвид второго: справедливость – моральная категория, но имеющая непосредственное отношение к праву, право не может быть понято без определения его отношения к справедливости.

Представления о том, что право всегда справедливо, характерны для древних, средневековых и современных традиционных обществ, особенно той эпохи, когда право еще не выделилось из единой системы нормативного регулирования. Таким взглядам благоприятствуют сакрализация права, его выведение из религии. В новое время отождествлению права и справедливости способствует неограниченная власть. Защитник королевского абсолютизма Т. Гоббс полагал, что «только в государстве существует всеобщий масштаб для измерения добродетелей и пороков, и таким масштабом могут поэтому служить лишь законы каждого государства». Т. Гоббса не смущало, что законы разных государств противоречат друг другу. По его мнению, это не лишало их справедливости: «Пусть, таким образом, известные действия считаются в одном государстве справедливыми, в другом считаются несправедливыми, но справедливость, как таковая, т.е. подчинение законам, везде одна и та же и таковой останется»537.

Т. Гоббс не связывал необходимость повиновения с характером или оценкой закона. У Аристотеля несколько иное отношение к вопросу. Он отмечал, что «законы в той же мере, что и виды государственного устройства, могут быть плохими или хорошими, основанными или не основанными на справедливости»538, но тем не менее всем им следует повиноваться, чтобы не разрушать политическую систему. Для Т. Гоббса любой закон государства справедлив, и судить о его соответствии или несоответствии естественным законам может только законодатель, т.е. суверен. Королевский абсолютизм – не единственная форма неограниченной власти. Ему сродни любая деспотия, аналогом которой в новейшее время являются авторитаризм или тоталитаризм. И все этатистские политические системы исходят из презумпции, что закон всегда справедлив. Такова политическая подоплека отождествления права со справедливостью.

Однако известен и неэтатистский вариант такого же решения вопроса, продиктованный всецело стремлением создать оригинальную концепцию права. Речь идет о «либертарно-юридической теории права и государства». Ее автор, академик В.С. Нерсесянц, утверждал, что «справедливость входит в понятие права, что право по определению справедливо, а справедливость – внутреннее свойство и качество права, категория и характеристика правовая, а не внеправовая (не моральная, нравственная, религиозная и т.д.). Поэтому всегда уместный вопрос о справедливости или несправедливости закона – это по существу вопрос о правовом или неправовом характере закона, его соответствии или несоответствии праву»539. Эта искусственная конструкция строится на том, что право рассматривается не как реальный регулятор поведения людей, одним из важнейших источников которого служит закон, а как отвлеченный принцип, идеал. Справедливость как самостоятельная категория упраздняется, а вернее, подменяется псевдоюридической (при таком понимании) категорией права540.

Противоположная точка зрения заключается в том, что справедливость – не правовая, а моральная категория, нечто внешнее по отношению к праву и юриспруденции. Такая позиция характерна для ряда классиков юридического позитивизма541 XIX–XX вв. Дж. Остин, крупнейший представитель этого направления в Англии XIX в., настаивал на четком различении позитивного права и морали. При этом вопрос о должном, справедливом не снимался, а выносился за рамки права и юриспруденции. По Дж. Остину, он подлежит ведению смежных дисциплин, таких как этика или наука законодательства. Той же позиции придерживался Г. Кельзен, один из наиболее известных сторонников юридического позитивизма XX в., создатель «чистого учения о праве». И он утверждал, что справедливость – это требование морали, что чистое учение о праве исключает смешение позитивного права с «идеальным» или «подлинным» правом542. Г. Кельзен не отрицает необходимости категорий справедливого, должного, хорошего и плохого, хотя они достаточно произвольны, субъективны и изменчивы. Он лишь убежден, что им не место в теории права. При этом классики юридического позитивизма делают очень существенное и точное разъяснение: у них речь идет о теории позитивного права, а не права вообще. Главное сочинение Дж. Остина называется «Лекции о юриспруденции, или Философия позитивного права».

Третья позиция по вопросу о соотношении справедливости и права синтезирует две первые. Справедливость признается моральной ценностью, т.е. не правовой, а далеко выходящей за пределы права, подобно тому как мораль, охватывая все стороны общественной и личной жизни, несравненно шире права. В то же время в отличие от Дж. Остина или Г. Кельзена справедливость не рассматривается как чуждая теории и тем более философии права категория. Будучи ценностью моральной, она распространяет свое воздействие и на право.

К такому подходу близки представления о «юридической» и «внеюридической», или «сверхюридической» (extra – legal) справедливости543, получившие распространение и в нашей литературе. Известный теоретик права Л.С. Явич писал: «В этой взаимосвязи морали и права самостоятельное значение имеет соотношение права и справедливости. По всей видимости, можно считать, что справедливость является не только нравственной, но и юридической категорией»544. Весьма популярно определение права как «нормативно закрепленной справедливости». Так, Р.З. Лившиц, признавая, что «справедливость шире права», видел в праве «нормативно закрепленную и реализованную справедливость»545.

Насколько убедительна постановка вопроса об особой юридической справедливости? Смысл, вкладываемый в это понятие, сводится к соответствию нормам права, к строгому соблюдению закона, иными словами, к законности. Вот образец такого рода рассуждений. Дж. Уокер, автор уже многократно цитировавшегося «Оксфордского словаря права», допуская различные взгляды на экспроприацию без компенсации, писал: «Но если принят закон для осуществления этой цели и если он применяется в строгом соответствии с его содержанием, этот закон будет юридически справедливым, а осуждение деятельности судов по его применению будет исходить из неюридических стандартов справедливости»546. Но значит ли это, что такой закон или любая другая норма права всегда соответствует требованиям справедливости? Г. Харт различал в сфере права два вида справедливости: «Мы думаем и говорим о “справедливости в соответствии с законом”, но также о справедливости или несправедливости самих законов»547. Первый вид представляет собой формальное требование непротиворечия законам, второй – оценку явления по существу, исходя из моральных критериев. Убедительная дифференциация Харта свидетельствует об условности понятия «юридическая справедливость», смысл которого гораздо точнее передается словом «законность». Чтобы избежать путаницы, лучше не пользоваться формальным понятием «юридическая справедливость», а руководствоваться представлениями о справедливости как моральной категории, охватывающей все стороны жизни общества, в том числе и право, призванной вторгаться в право и преобразовывать его.

Солидарность

Под солидарностью понимается сотрудничество во имя достижения общих целей, известное совпадение интересов, взаимные поддержка и уважение. Любое объединение людей, от самых немногочисленных (семья, артель, маленькое селение) до общества в целом и государства, всегда основывались на солидарности в каких-то вопросах. Она не только соблюдалась, но и осознавалась и внедрялась. В этом смысле у солидарности в качестве ценности был такой давний предшественник как общее благо. С незапамятных времен считалось, что целью государства являлось общее благо. Когда Платон, описывая свое идеальное государство, называет людей, входящих в столь разные по своему статусу и явно неравноправные сословия, братьями, речь шла именно о солидарности.

Но в середине XIX в. эта вечная категория получает четкое выражение, наполняется конкретным и новым содержанием. Это был ответ на острейшие социальные противоречия индустриального капитализма и в то же время на попытки их радикального решения путем социальной революции, преследующей цель полной ликвидации капиталистической системы. Солидаризм частично совпадает с социализмом в признании несправедливости существующих капиталистических порядков и принципиально расходится с ним в двух важнейших положениях. Во-первых, он отвергает революционные методы и классовую борьбу. Впрочем, это различие распространяется не на все социалистические течения, а лишь на их радикальное крыло. Одновременно с солидаризмом в Европе развивались реформистские теории и движения социализма (Л. Блан во Франции, Ф. Лассаль в Германии, позже Фабианское общество и Лейбористская партия в Англии). Во-вторых, солидаризм отличало от всех направлений социализма того времени признание частной собственности, вера в то, что при известных обстоятельствах она вполне совместима с сотрудничеством классов и социальной справедливостью.

Центром разработки идей солидаризма, возможно, в связи с большой остротой классовой борьбы и частыми революциями стала Франция. Считается, что основы концепции солидаризма заложил О. Конт в рамках новой науки – социологии, хотя следует признать, что эти идеи носились в воздухе и их последующее развитие едва ли следует выводить целиком из Конта. Крупнейший представитель солидаризма в сфере юриспруденции Л. Дюги отмечал, что он развил эту теорию в 1901 г., «в то время, когда, должен признаться, я еще не читал “Системы позитивной политики” Огюста Конта»548.

Исходный пункт социологии О. Конта – нерасторжимая связь всех сторон общественной жизни, из которой вытекает и единство целей. Общество выше всех своих составных частей. Каждый элемент социальной системы должен рассматриваться в свете целого. В этом необходимость и основа солидарности. Идеальное общество, описанное в названном выше сочинении, Конт назвал социократией, т.е. властью всего общества или, скорее, в интересах всего общества. Социократия противопоставлялась как консервативной аристократии, так и демократии. Власть сосредоточивалась в руках нового патрициата (банкиры, фабриканты, землевладельцы), пролетариату отводилась пассивная роль. Но власть должна была осуществляться в интересах целого. Этим определяется отношение к собственности, важнейшему институту капиталистического хозяйства. Она рассматривается прежде всего не как личное право, а как общественная функция. «Во всяком нормальном состоянии общества каждый гражданин представляет в действительности общественное должностное лицо, более или менее определенные функции которого включают (в тексте – “определяют” – О.М.) в одно и то же время и его обязательства и его притязания, – писал О. Конт. Этот общий для всех принцип должен, несомненно, простираться вплоть до собственности, в которой позитивизм549 видит особенно необходимую социальную функцию, назначение коей создавать и употреблять капиталы, при помощи которых каждое поколение подготовляет работы следующего поколения»550.

В эпоху торжества частной собственности и господства экономического либерализма, т.е. невмешательства государства в сферу производства и обмена, Конт выступал за регулирование экономики с целью подчинения частной собственности общественным интересам. В «Курсе позитивной философии» он писал: «Итак, именно непрерывное распределение различных человеческих работ составляет главным образом общественную солидарность и становится элементарной причиной возрастающей сложности и объема социального организма»551.

Следующий этап развития идей солидаризма наступил на рубеже XIX и XX в. и связан в первую очередь с творчеством другого выдающегося французского социолога Э. Дюркгейма. В книге «О разделении общественного труда» (1893) он выделяет два вида солидарности: механическую и органическую. Первая характерна для людей и групп, представляющих собой однородную массу, между ними нет дифференции, они одинаковым способом обеспечивают себе средства существования и удовлетворения других интересов. Это солидарность из сходства, подобия. Она характерна для традиционных обществ и преобладала в древности и средневековье.

Органическая солидарность возникает из разделения труда, из различия между людьми. Здесь Дюркгейм не согласен с Контом, полагавшим, что специализация ведет к утрате солидарности552. По Дюркгейму, наоборот, разделение труда вызывает к жизни новую форму солидарности – органическую, причем она становится основной. Как писал М.М. Ковалевский, «историческим законом надо считать, по мнению Дюркгейма, тот, в силу которого механическая солидарность первоначальных, разобщенных групп заменяется органической»553. Суть ее – в отношениях между трудом и капиталом.

Рассматривая солидарность как необходимый атрибут жизни любого общества, Э. Дюркгейм не идеализировал действительности и отдавал себе отчет в том, что органической солидарности противостоит борьба интересов. Он анализировал факторы, противодействующие укреплению солидарности, основанной на различии. Главный из них – «состояние правовой и нравственной аномии554, в которой находится в настоящее время экономическая жизнь»555. Дюркгейм отмечал, что идеи, бытующие в обществе, «относительно того, какими должны быть отношения нанимателя с наемным работником, рабочего с главой предприятия, конкурирующих промышленников между собой или с публикой» туманны и «совершенно лишены юридического характера». «Поскольку ничто не сдерживает существующие силы, они стремятся развиться неограниченно, взаимно подавить и покорить друг друга. Конечно, сильнейшим удается подавить слабейших и подчинить их себе… Предприниматели и рабочие по отношению друг к другу находятся в том же положении, что и самостоятельные, но не равные по силе государства. Они могут, как это делают народы при посредничестве своих правительств, заключать между собой договоры. Но эти договоры выражают лишь соотношение наличных экономических сил, так же как договоры, заключенные двумя воюющими сторонами, лишь выражают соотношение их военных сил… Отношения капитала и труда остаются до сих пор в том же состоянии юридической неопределенности»556.

Идеи солидаризма получили во Франции распространение, о чем свидетельствовал цикл лекций и конференций в начале ХХ в.557 Один из участников этих мероприятий, чьи статьи были объединены в сборник под названием «Солидарность», переведенный на русский язык, Л. Буржуа, видный политический деятель, в ноябре 1895 г. возглавил левое правительство и пытался осуществить принципы солидарности на деле. Его программа включала такие смелые меры, как прогрессивный подоходный налог, налог на наследство, расширение числа рабочих – пенсионеров и другие социальные гарантии, обязательное страхование. Однако под натиском консерваторов кабинет Л. Буржуа в апреле 1896 г. вынужден был уйти в отставку.

Среди теоретиков права, отстаивавших принципы солидаризма, наиболее известен Л. Дюги. Он отмечал преемственность своих идей по отношению к О. Конту и Э. Дюркгейму. От О. Конта он воспринял понимание собственности как общественной функции. «Я нисколько не думаю, – писал Л. Дюги, – что индивидуальное присвоение, даже в области капитала, должно исчезнуть, хотя бы и в отдаленном будущем. Но нет сомнения, что понятие собственности как субъективного права исчезает и уступает место воззрению на собственность как общественную функцию. Обладатель богатства не имеет права на него. Это фактическое состояние, которое принуждает обладателя к отправлению известной общественной функции, и принадлежность лицу имущества охраняется в той мере, в какой это лицо выполняет свою общественную функцию»558. У Э. Дюркгейма Дюги заимствовал идею о двух формах солидарности, дав им иные названия (солидарность, основанная на совпадении интересов, вместо механической и солидарность, возникающая из разделения труда вместо органической).

И от Конта и Дюркгейма Дюги унаследовал признание необходимости регулирования социально-экономических отношений, что предполагало известное ограничение прав. Дюги писал, что «по солидаристской доктрине индивид не имеет никакого права, он имеет лишь социальные обязанности; на государстве лежит долг ничего не делать, что помешало бы индивиду выполнять свои социальные обязанности и особенно свободно развивать свою деятельность: государство создает законы, чтобы регламентировать проявление этой деятельности, ограничивая деятельность каждого с целью обеспечить свободное развитие деятельности всех»559. В то же время, как отмечает М.М. Ковалевский, Дюги пытается «показать, что нет коллективного интереса, противоположного индивидуальному»560. Дюги – сторонник «нового понятия свободы, которая является не субъективным правом, но следствием налагаемой на каждого человека обязанности развивать возможно полнее свою индивидуальность, т.е. свою физическую, интеллектуальную и моральную деятельность дабы возможно лучше способствовать общественной солидарности»561. Э. Дюркгейм полагал, что «подчинение частной пользы общей пользе, какой бы она ни была, всегда носит нравственный характер, так как оно непременно заключает в себе дух пожертвования и самоотречения»562. Он считал необоснованными апелляции к свободе для оправдания аномии в отношениях между трудом и капиталом и утверждал, что «настоящая свобода, уважение к которой общество должно обеспечить, сама есть продукт регламентации»563.

Говоря о необходимости регулирования социально-экономической жизни, теоретики солидаризма имели в виду не только государство. Хотя Л. Дюги четко ставит перед государством задачу обеспечить каждому бесплатный минимум обучения, средства для существования лицам, не способным добывать их своим трудом, право на труд желающим работать564, чрезмерное усиление государства вызывало у него тревогу. Э. Дюркгейм также не видел в государстве силу, способную в одиночку справиться с задачей регулирования экономической жизни. Он возлагал эту функцию на единую организацию работников отдельных отраслей промышленности, преимущество которой состояло бы в прекрасном знании реальных условий. Речь шла о профессиональных союзах как предпринимателей, так и рабочих565. Того же мнения придерживался и Л. Дюги. «Образование могущественных синдикатов, заключающих в себе всех индивидов всех общественных классов и соединенных между собой коллективными соглашениями, устанавливающими отношения юридического характера, – писал он, – представит могучую и действительную гарантию против всемогущества правящих лиц, т.е. всемогущества класса, партии или большинства, обладающих монополией силы». Будущее рисовалось Дюги как сосуществование пропорционального представительства партий с представительством «различных общественных классов, организованных в синдикаты и федерации синдикатов»566. Те же представления характерны и для Дюркгейма: «Можно даже высказать предположение, что корпорация призвана стать основой, или одной из основ нашей политической организации… Общество, вместо того чтобы оставаться тем, что оно есть сегодня, агрегатом расположенных рядом территориальных округов, стало бы обширной системой национальных корпораций»567.

Ярко выраженные синдикалистские тенденции классиков теории солидаризма рассматривались ими как противовес не только «государственному деспотизму и индивидуализму»568, но и «коллективистской доктрине», т.е. социализму. «Если бы коллективистская доктрина восторжествовала, – писал Л.Дюги, – то государство сделалось бы чудовищной властью еще более грозной, чем государство, вышедшее из революции; это было бы уничтожением индивида и возвратом к равенству»569. В качестве одного из проявлений свободы и естественного неравенства у Дюги выступало сохранение на известных условиях частной собственности, отличающее солидаризм от «коллективистских доктрин».

Солидаризм получил распространение во многих странах. В Германии рубежа XIX–XX вв. это направление было представлено философом и социологом Г. Зиммелем, автором монографии «Социальная дифференциация». Много сторонников солидаризма было и в дореволюционной России. Ему симпатизировала почти вся либеральная профессура. Давно отмечено, что русский либерализм в силу особых политических условий и сравнительно позднего возникновения отличался полумонархическим и полусоциалистическим характером. Солидаризм стал естественной формой, этого «полусоциализма». Ему отдали дань В.С. Соловьев, М.М. Ковалевский и многие другие. В российском солидаризме нашла выражение и направленность против «коллективистских доктрин», т.е. последовательного социализма, характерная для идеологов солидаризма во всех странах. «Человеческое сожительство построено на двух началах: борьбе за существование и взаимопомощи, – писал в издании 1915 г. И.А. Ильин, – и можно сказать, что жизнь каждого человека… будет тем более обеспечена его участием в обществе, чем больше взаимная помощь заменит социальную борьбу за существование… Общество людей прочно и сильно только взаимною поддержкою всех, общею “круговою порукою” (солидарностью)»570.

Почти за два с половиной десятилетия до И.А. Ильина примерно те же мысли, но с явным сознанием необходимости скорейшего решения острейших социальных проблем высказывал В.С. Соловьев: «Смысл общества в том, чтобы обеспечить каждому из его членов не только материальное существование, но и существование достойное… Следовательно, долг общества – оградить всех своих членов от этой унизительной бедности, обеспечивая каждому минимум материальных средств. Однако уравнительный социализм не удовлетворяется упразднением экономического рабства. Он требует равного распределения благ, уничтожения личной и наследственной собственности: жалкий идеал – ужасный, если бы он осуществился. Равенство понимается здесь в своем внешнем и механическом выражении, а не в своем нравственном принципе, т.е. в человеческой солидарности. Этот высший принцип общественной жизни требует равного ограждения всех от экономического зла (унизительной бедности), но никак не требует равного для всех количества материальных благ, как не требует одинакового роста или одинаково густых волос… Принцип собственности в его подлинном смысле может быть сохранен без отречения от великого общественного долга, о котором я говорил выше»571.

* * *

Следует отличать взгляды классиков теории солидаризма, которым не откажешь в благородных побуждениях и в позитивных последствиях в виде социальных функций государства, от лозунгов солидарности, используемых правыми политическими силами с целью сохранения статус кво. Таково обращение Римской католической церкви к идеям солидарности классов во второй половине XIX в., когда церковь активно отстаивала консервативные позиции и относила к опасным заблуждениям не только социализм и анархизм, но также и демократию, и либерализм. Прочный союз католицизма с правыми, консервативными силами сохранялся до 60-х гг. XX в., когда II Ватиканский Собор провозгласил, что церковь не связывает себя с какой бы то ни было общественной и политической системой в современном мире и является нейтральной в отношении противоборствующих сил. Особый вариант использования идей солидаризма в политических целях продемонстрировал фашизм. Корпоративное государство Б. Муссолини внешне напоминало представительство синдикатов у Дюги и способствовало дискредитации этой идеи.

Со второй половины XX в. популярность солидаризма росла, чему способствовали два ряда факторов. Во-первых, после Второй мировой войны усилились реформистские тенденции социал-демократических партий стран Запада. Европейские социалисты больше не рассматривали общественную собственность на средства производства как важнейший признак социализма и свое программное требование. Это обстоятельство способствовало снятию противоречий между сторонниками демократического социализма и солидаризма. Теперь их сближали не только реформизм, но и признание частной собственности. Во-вторых, укреплению авторитета солидаризма способствовали крушение мировой системы социализма, распад мирового коммунистического движения, главного идейного и политического противника социального партнерства труда и капитала. В сохранившихся социалистических государствах возник мощный частный сектор, возродилось классовое неравенство, что требует отхода от коммунистического принципа ликвидации эксплуататоров как класса. Создается впечатление, что на сегодняшний день солидаризм одерживает верх в борьбе с коммунизмом.

* * *

«Мы попытались показать, что основанием права является социальная солидарность»572, – писал Дюги. Эта мысль находит подтверждение не только в социальных законах и признании социальных прав человека на национальном и международном уровне, но и в разработке соответствующих конституционных принципов.

Первым образцом закрепления солидаризма на конституционном уровне явилась Веймарская конституция Германии 1919 г. Статья 153 (ч. 3) этого документа гласила: «Собственность обязывает. Ее использование должно одновременно служить общему благу». Формула эта полностью соответствует исходному постулату. О. Конта и Л. Дюги: собственность представляет собой социальную функцию. Принципиальная установка Веймарской конституции без изменений была воспроизведена в ч. 2 ст. 14 Основного закона ФРГ 1949 г.573 Близкие по смыслу положения были включены в конституции, изданные после Второй мировой войны, и получили развитие во многих ныне действующих Конституциях. К примеру, ч. 1 ст. 128 Конституции Испании гласит: «Все богатство страны в его различных формах и независимо от принадлежности прав на него подчиняется общему интересу»574. Статья 41 Конституции Италии допускает введение на основе закона программ и мер контроля, предназначенных для регулирования в социальных целях публичной и частной экономической деятельности575.

Реставрация капиталистических отношений в бывших социалистических странах сделала проблему солидарности классов актуальной и для них. Конституция Республики Казахстан в ч. 2. ст. 6 дословно повторяет формулу Веймарской конституции. Не избежала влияния идей солидаризма и Конституция России 1993 г. В ней нет положений о социальных функциях, обязанностях или ответственности собственников. Зато Конституция не допускает пропаганду или агитацию, возбуждающую социальную ненависть и вражду. Пропаганда такого рода поставлена в один ряд с возбуждением расовой, национальной или религиозной вражды (ст. 29). Такая же норма записана в Конституции Азербайджанской Республики (ст. 47 III).

Это положение является новеллой нашей действующей Конституции. Оно не знает прецедентов или аналогов в конституциях демократических стран или в международном праве, тогда как запрет на возбуждение расовой, национальной или религиозной розни общепризнан. Принципиальное различие между названными видами запрещенных действий очевидно. Возбуждение расовой и национальной розни – это посягательство на природные качества людей, отрицание их равенства. Проповедь религиозной розни несовместима со свободой мысли и убеждений, с равноправием религий. К проповеди социальной розни может быть отнесена критика социальной несправедливости, сложившейся системы социально-экономических отношений. Такую критику, если она не носит экстремистского характера и не содержит призывов к насильственному ниспровержению существующей системы, следует признать нормальной, соответствующей правам человека, а также принципам политического и идеологического плюрализма. Как бы то ни было, трудно избавиться от впечатления, что идея классовой солидарности получила в Конституции России одностороннее и сугубо охранительное воплощение. В какой-то мере этот пробел восполняется в Трудовом кодексе РФ, где раздел II посвящен социальному партнерству в сфере труда. Но кодекс – источник права иного значения и юридической силы.

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 983; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!