Эффект К.Э.Циолковского 3 страница
Обобщая полученные данные, можно представить следующую табличку: Контроль... 100%; все опыты... от 120 до 450%.
Исследования показали несомненную чувствительность живых клеток к космическому излучению. Уже некоторый дефицит частиц, составляющих космическое излучение, оказался сильнейшим фактором, ускорившим основные процессы жизнедеятельности клеток — ее рост и деление. Теперь надо было найти этому явлению удовлетворительное объяснение.
Тогда я сделал предположение такого рода. За многие миллионы лет, прошедшие со времени зарождения жизни на Земле, атмосфера ее постепенно изменялась, прежде чем дошла до современного нам состояния. И это изменение состава атмосферы с одновременным изменением ее плотности не могло не повлиять на степень проницаемости до биосферы космического излучения.
В древние времена в атмосфере было больше углекислоты, водяного пара и хлористо-водородной кислоты. Углекислота составляла ранее 0,01 или 0,02 нашей атмосферы, в то время как теперь она составляет 1/2500, т. е. в отдаленные геологические (юрский и меловой) периоды количество углекислоты было в 50 или 25 раз больше того, которое имеется в настоящее время (Н. И. Бекетов). Соответственно с этим обстоятельством более плотная атмосфера Земли задерживала в значительной степени космическое излучение, что способствовало, по-видимому, как быстрому делению живых клеток, так и росту живой ткани. Может быть, это обеспечивало растительным и животным организмам большую распространенность и несравненно больший рост. В самом деле, ископаемые наземные животные тех отдаленных периодов отличаются гигантскими размерами (брахиозавры, стегозавры, тиранозавры-рексы и т. д.), каких не знает уже наше время, если не считать глубоководных животных.
|
|
|
Под тысячами метров воды, где царит полный мрак, было обнаружено, что чудовища профундальных и абиссальных, или глубоководных, областей океанов имеют исполинские размеры. Ихтиологи относят их к потомкам первобытных существ, живших на Земле сотни миллионов лет назад. Так, например, длина глубоководного кальмара достигает 28 метров.
Когда я после серии опытов принес К. Э. Циолковскому сводную таблицу результатов, которая ясно говорила, что при экранировании космического излучения клеточное деление, тканевый рост и рост колоний микроорганизмов значительно увеличиваются, то он спросил:
— Как же следует рассматривать полученные результаты с точки зрения звездоплавателя? Хорошо это или плохо, что космическая радиация тормозит развитие микроорганизмов, замедляет деление клеток и т. д.? Объясните это, пожалуйста.
— К сожалению, на ваш вопрос ответить трудно, ибо как замедление, так и ускорение могут быть факторами неблагоприятными. Вопрос заключается в том, какова величина этого замедления: оно может быть патологическим или безвредным. И это надлежит выяснить на целых организмах. Мои опыты показали лишь то, что одноклеточные организмы и некоторые ткани небезразличны к космическому излучению. Следствий из опытов вытекает немало, но каждое следствие должно быть экспериментально проверено. А для этого нужен целый институт...
|
|
|
— Что ж, Александр Леонидович, кому нужен целый институт, а кто-то может обойтись и без института. Одна часть проблемы действия пенетрантной радиации выяснена. Вы положили начало новой науке — космической биологии. Поздравляю вас с успехом. Ваше заключение я считаю правильным. Усиление роста в два, три, а то и в четыре раза отличается достоверностью. Предположения о какой-либо ошибке не могли иметь места, ибо если опыт не был нарушен по вине экспериментатора (например, засорение чашек Петри и т. д.), то результаты оказывались идентичными: экранирование пенетрантного излучения во всех случаях приводило к более быстрому росту по сравнению с контролем.
Если торможение пенетрантной радиации в свинце увеличивает органический рост, то ее наличие в космическом пространстве должно будет уменьшать его. Что это значит биологически? В этом вопросе вся суть дела. Постарайтесь дать ответ на него. Замедление роста и деления клеток, подавление жизненных функций адекватно замедлению времени... Тут ваши опыты в известной степени перекликаются с идеями, вытекающими из преобразований Лоренца. Нам надо будет совместно с вами впоследствии рассмотреть этот вопрос. Он уже может иметь к звездоплаванию прямое отношение. Время, пространство, движение и жизнь безусловно функционально связаны между собою. Но как? Вот благодарная тема для наших дальнейших собеседований. Впрочем, я-то стою на позициях прошлого века. Сами знаете...
|
|
|
Эти мысли долгое время беспокоили нас, и Константин Эдуардович нередко любил возвращаться к ним и обсуждать их со всех сторон. Иногда мы приходили к самым нелепым заключениям.
Приведя в порядок записи опытов, составив сводные таблицы, дав описание и статистически обработав цифровые материалы, я сделал попытку опубликовать их в нашей научной прессе. Увы, ни один из отечественных научных журналов (а я посылал свою работу поочередно в три журнала, в том числе в журнал Академии наук) не принял моей статьи — настолько результаты опытов показались неожиданными... или, может быть, неубедительными.
|
|
|
Но в декабре 1926 года неожиданно появилась возможность устного представления этой работы. В начале декабря я получил приглашение от председателя Оргкомитета Пятого съезда русских физиков профессора Н. П. Кастерина — физика, открывшего дисперсию звука, и секретаря С.И.Вавилова, будущего академика и президента Академии наук, присутствовать на съезде, чем я и не преминул воспользоваться. Этих людей я хорошо знал еще по Физическому институту на Миусской площади, основанному профессором П. Н. Лебедевым и в то время руководимому академиком П. П. Лазаревым, признанным биофизиком. Да и сам С. И. Вавилов впоследствии старался квантовые флуктуации света увидеть собственным глазом! Эти «кванты света» мне тогда еще демонстрировал физик Лифшиц у себя дома на Малой Бронной улице.
[ Вавилов Сергей Иванович (1891—1951) — выдающийся советский физик, государственный и общественный деятель, президент Академии наук СССР с 1945 г. Основные труды посвящены вопросам физической оптики, люминесценции и др.]
Семнадцатого декабря я сделал вне программы пятнадцатиминутный доклад на совещании электромагнитной секции съезда в присутствии большого числа приглашенных. Тема моего доклада была очень охотно поддержана многими физиками, в том числе профессорами А. О. Бачинским, В. К. Аркадьевым, Н. П. Кастериным и другими, с интересом относящимися к моим биофизическим и космобиологическим работам в течение ряда лет.
Конечно, не обошлось без пререканий. Докладчики ратовали за увеличение числа докладов. Электромагнитная секция съезда была насыщена сообщениями, а мой доклад заранее не был запланирован, поэтому были лица, возражавшие против него, тем более что он по содержанию был скорее биофизическим, чем физическим. Только решительное вмешательство профессора Владимира Константиновича Аркадьева помогло мне ознакомить физиков с моими опытами и показать, насколько биологические процессы тесно смыкались с физическими явлениями.
— Обязательно настаивайте на пятнадцатиминутном докладе,— ободрил меня мой знакомый радиотехник — профессор Михаил Александрович Бонч-Бруевич. Еще в апреле 1926 года я прочел в его присутствии два доклада на тему «Нарушения в работе аппаратов связи под воздействием космических и геофизических факторов», и мы имели с ним длительный разговор на эту тему как в Главной геофизической обсерватории, так и в Научно-техническом отделении Народного комиссариата почт и телеграфа (НКПиТ). Радиоинженер А. Л. Павлов в журнале «Связь» (№ 23 за 1925 год) посвятил этим работам хорошую статью «О массовой научной работе».
[ Бонч-Бруевич Михаил Александрович (1888—1940) — выдающийся советский радиотехник, член-корреспондент Академии наук СССР, профессор Московского высшего технического училища, с 1932 г. — Ленинградского института связи, носящего, ныне его имя. В 1918 г. возглавил Нижегородскую радиолабораторию, объединившую большинство русских радиоспециалистов того времени. Бонч-Бруевичем была спроектирована и в 1922 г. построена первая в мире мощная (12-киловаттная) радиовещательная радиостанция им. Коминтерна в Москве. В 1919—1915 гг. создал конструкцию мощной генераторной радиолампы с водяным охлаждением и разработал схемы радиотелефонных станций. В 1927 г. в Москве была создана радиовещательная станция мощностью 40 квт на радиолампах с внешним анодом конструкции Бонч-Бруевича. В 1924—1930 гг. под его руководством изучены особенности распространения коротких радиоволн, разработаны первые в мире коротковолновые направленные антенны и построены коротковолновые линии дальней радиосвязи. Бонч-Бруевич занимался также вопросами физики верхних слоев атмосферы, исследованиями ионосферы методом радиоэха, ультракороткими волнами и их практическим применением, в том числе в области радиолокации.]
— Мы хотим узнать от вас, как действует проникающая радиация на живую клетку, — сказал мне профессор Владимир Константинович Лебединский. — Ведь открытие такого рода имеет значение и для физики — для изыскания способов защиты...
Я стоял рядом с В. К. Аркадьевым, когда он говорил с членами президиума съезда о необходимости ознакомления с моим докладом физиков. Одним из аргументов был следующий.
— В конце концов, — сказал он, — все физические явления призваны так или иначе служить человеку. Школа Бонч-Бруевича, представленная на конгрессе, служит человеку своей связью между одним человеком и другим, передачей событий, музыки, докладов. Магнитные работы моей группы также в конечном результате имеют единую цель — служить человеку. Профессор Чижевский занимается вопросами влияния физических факторов на биологические процессы. Академик Лазарев, да и мы все поддерживаем его исследования и считаем их равно важными как для физики, так и для биологии. Биологи не хотят признать ценность работ Чижевского, так как биология еще не доросла до широких обобщений, лежащих в основе этих работ. Физики же открещиваются от этих работ, ибо не хотят соприкасаться с биологическими работами, и, вообще говоря, биофизика у нас еще не в моде. Но не пройдет и десяти лет, и биофизики выйдут на новую дорогу, и физики чистой воды примут в ней участие — конечно, не без сопротивления.
— Конечно, — улыбаясь сказал Сергей Иванович Вавилов, — но в данном случае мы можем пойти на уступку. Профессору Чижевскому безусловно надо предоставить слово.
— И хотя бы уже потому, что он прежде всего физик, — быстро добавил В. К. Аркадьев, — он ученик А. А. Эйхенвальда, Ю. П. Вульфа, А. П. Соколова.
— Не стоит спорить! — послышалось из президиума.
В аудиторию Физического института МГУ, отведенную для работ электромагнитной секции, неожиданно пришло много народу, явились физики других секций. Когда я начал говорить, из соседних аудиторий явилось тоже немалое число физиков, которые со вниманием рассматривали развешанные мною диаграммы.
Меня радовало такое внимание физиков, и я с удовольствием повторял те места доклада, которые были неясны, или уточнял детали установки. Но самым интересным было то, что никто из присутствующих не возразил мне, никто не увидел в моей методике недостатков. В небольшой дискуссии, разгоревшейся после доклада, были поставлены вопросы: сколько процентов пенетрантного излучения задерживает слой свинца, как я вычислил вероятность биологического действия пенетрантной радиации и ошибку и насколько она мала и т. д.?
Однажды осенним вечером 1926 года, зайдя к Константину Эдуардовичу, я познакомился у него с молодым человеком, который оказался преподавателем биологии в одном из наших южных высших учебных заведений, Шевченко Александром Никифоровичем. К. Э. Циолковский уже успел рассказать ему об опытах, и Александр Никифорович сразу же набросился на меня с расспросами.
— Итак, значит, астрономия связывается с биологией! Я поражен вашими результатами: сделано в Калуге! Это — поэтично. О, шин век — век консолидации наук!
Это выражение «консолидация наук» я помню до сих пор. Вообще А. Н. Шевченко любил прибегать к галлицизмам. Но ему все прощалось за его восторженность и любознательность. Уже через десять минут после моего прихода он уговорил меня показать ему свинцовый домик и обещал рассказать о моих скромных опытах некоему Леониду Андренко, астроному и философу, которого знает «вся заграница».
Я вспомнил об Андренко. С ним я познакомился примерно за несколько месяцев перед этим за чаепитием у Николая Александровича и Ксении Александровны Морозовых в Ленинграде. Это был молодой человек невысокого роста, худощавый, с горящими глазами. Он увлекался астрономией и впоследствии прославился как составитель карты Венеры. Известно, что до Андренко карта нашей прекрасной утренней звезды была нарисована Бианчини в 18 веке и затем после Андренко французским астрономом Камю в 1932 году. Карта Леонида Андренко имела много деталей и была в 1935 году опубликована в Барселоне. Известный английский исследователь Венеры астроном Патрик Мур в обстоятельной книге «Планета Венера» (Нью-Йорк, 1959) упоминает о карте Л. Андренко. Итак, имя и фамилия прославленного лица мне были уже тогда знакомы.
Отказать столь восторженному человеку, как мой новый знакомый, я не мог. Словом, на другой день мы вдвоем отправились осматривать мою установку, которую в ближайшие дни должны были уже разобрать...
Все приводило в восторг молодого энтузиаста: и свинцовый домик, и контрольная камера, засыпанная землей, и внимание к моим опытам рабочих и администрации. Александр Никифорович делал какие-то зарисовки в блокноте и стенографировал мой рассказ, как и почему я решился на организацию такого тяжелого опыта. Он владел стенографией, и я позавидовал его умению записывать речь изящными крючками.
Перед отъездом из Калуги он побывал у меня, познакомился с лабораторией и взял экземпляр моей рукописи, чтобы показать ее Л. Андренко.
К моему искреннему удивлению, месяца через три я получил запрос (нечто вроде небольшой анкеты) из Астрономического общества Франции за подписью вдовы знаменитого астронома и популяризатора Камилла Фламмариона, книгами которого я зачитывался в отроческие годы. А в конце апреля 1927 года почтальон вручил мне вложенный в картонный цилиндр великолепный диплом на звание действительного члена Астрономического общества Франции от 6 апреля за подписью мадам Фламмарион и академика Феррье. В сопроводительном письме говорилось, что Астрономическое общество Франции «отдает должное моим смелым исследованиям, которые впервые связывают астрономию с биологией». Позже я узнал, что все это было делом рук Л. Андренко, который переслал мою работу мадам Фламмарион, и последняя прочитала ее на очередном заседании общества. Это заседание происходило 2 марта 1927 года в Сорбонне, в большой аудитории имени Рене Декарта. С докладом о моих работах выступила мадам Фламмарион, и содокладчиком был астроном Медонской обсерватории Г. Бальде. «Александр Чижевский, биофизик,— значилось в протоколе,— удостоен чести присвоения звания действительного члена общества. Кроме того, я узнал, что за мою кандидатуру голосовали известные французские ученые: академик Э. Фишо, астрономы Парижской обсерватории Пьер Салд, Жюль Байо, С. Ле Морван, профессор физики Анри Шретьен и другие. Я был смущен столь широким признанием научного значения моих скромных исследований. Наконец, из Франции от ряда астрономов, биологов и врачей я получил письма с поздравлениями и просьбой прислать «оттиск» именно этой работы, которую, кстати сказать, никто не принимал для опубликования. Видя безнадежное положение с обнародованием моей статьи на родине, я решил опубликовать ее во Франции в знак того, что французы первые отметили именно эту мою работу.
Статья под заглавием «Космическая радиация как биологический фактор. Результат экспериментальных исследований о влиянии космической радиации — солнечной и звездной — на клетки и ткани» была значительно сокращена и с большим опозданием опубликована в Тулоне. Я упомянул в названной статье о солнечной радиации не случайно, так как допускал, на основании расчетов, что во время крупных солнечных извержений Солнце становится источником космического излучения. Это допущение, сделанное еще в 1920-1921 годах, получило экспериментальное подтверждение только спустя более четверти века (Г. Шенфер и др.).
Мой труд получил положительную оценку со стороны некоторых видных ученых, после чего я был в начале 1929 года избран почетным членом Международной биологической ассоциации (Франция), которую я предложил назвать биокосмической. Как только я получил извещение об этом избрании и узнал из устава ассоциации, что ее члены имеют право выдвигать кандидатуру в члены этого общества, я немедленно подал голос за Константина Эдуардовича, который впервые обосновал возможность космических путешествий и который тогда же был избран. Кажется, одновременно за него подал голос и Л. Андренко. Это избрание смягчило тяжелые дни, которые пришлось Константину Эдуардовичу пережить весной 1929 года.
Просматривая недавно свою, сохранившуюся после военного времени «письмотеку» за старые годы, я нашел давно забытое письмо от 3 ноября 1935 года ко мне Ж. Эстура из Солье-Пон (Франция), редактора бюллетеней «Журнала Международной биокосмической ассоциации», со следующим отзывом о К. Э. Циолковском: «Циолковский — убежденный друг космической биологии, знаменитый исследователь — умер, и мировая пресса не отдала ему должных почестей. Это — досадно: он заслуживает большего, чем это. Он был новатор во стольких областях, и я прошу о присылке статьи о нем из России, чтобы составить его точную биографию. Он регулярно присылал мне все, что издавал! Будем же трудиться до конца дней своих, как это делал он, подавая пример мудрости и презрения к тщетной славе!»
Может показаться неправдоподобным, но моя работа, опубликованная в Тулоне, оказала еще одно очень серьезное воздействие на врачебное общественное мнение Франции. Основываясь на ней, во Франции заговорили о необходимости организовать Международный институт для изучения космических, солнечных и земных излучений и их биологического и патологического влияния. Институт этот после долгого подготовительного периода был основан в начале 1932 года, и я был избран не только в почетные члены Президиума, но и в его члены-основатели наравне с тремя видными деятелями французской науки — академиком Эсклансоном, директором Парижской астрономической обсерватории, доктором Фором, членом Генуэзской академии медицины и доктором М. Пьери, профессором медицинского факультета Лионского университета. Институт был организован при медицинском факультете Лионского университета.
Почетными членами этого Международного института были: профессор д'Ажамбуйя (астроном Парижской обсерватории), академик Ж. Шарко, профессор Дюо (медицинский факультет в Лилле), доктор Фово де Курмель (член Общества сравнительной патологии Франции), профессор Гюйяр (медицинский факультет в Лионе), профессор Жиро (медицинский факультет в Монпелье), академик Марсель Лаббе (член Парижской медицинской академии), профессор Жан Лепинь (декан медицинского факультета Лионского университета), академик Лесаж (член Парижской медицинской академии), академик О. Люмьер, доктор Маскар (директор Лионской обсерватории), астроном и синоптик Мемери (директор Метеорологической обсерватории в Талансе), профессор Мури-кан (медицинский факультет в Лионе), доктор Альберт Надон (президент Астрономического общества в Бордо), профессор Пеш (медицинский факультет в Монпелье), сенатор доктор Н. Пенде (профессор Генуэзского королевского университета), профессор Перрен (медицинский факультет в Нанси), доктор Кениссе (Астрономическая обсерватория в Жювизи), профессор Ж. Реньо (Военно-медицинская академия).
[ Шарко, Жан Мартен (1825—1893) — всемирно известный французский невропатолог, член Парижской Академии наук, профессор Парижского университета. Занимался изучением внутренних болезней и патологической анатомией. В последней им проведен ряд ценных исследований. Особую известность принесли исследования патологии спинного и головного мозга. Дано классическое обстоятельное описание клинической картины при рассеянном и боковом амиотрофическом склерозах. Много работал над проблемой истерии и неврозов. Создал крупную школу французских невропатологов, его труды явились основой для развития современного клинического учения о нервных болезнях.]
Кроме меня и итальянского сенатора, известного эндокринолога Н. Пенде, все остальные почетные члены были французами. Из перечня видно, что французские медицинские работники охотно объединились с астрономами. Такой замечательный симбиоз возник впервые в истории.
Действительно, моя статья была первой печатной работой в научной литературе, которая устанавливала действие космической радиации у земной поверхности на биологические процессы. Это дало мне моральное основание выступить в печати еще с двумя статьями, вытекающими из первой, а именно: «Астротерапия легочных заболеваний» (1929) и «Возможность применения некоторых космических излучений в терапевтических целях» (1930).
Статьи эти показались настолько смелыми по своим далеко идущим выводам, что даже французский научный либерализм их не принял, и они были помещены моими французскими коллегами в сокращенном виде в экзотических африканских журналах. Но не все ученые были так сверхосторожны. Моя работа об астротерапии получила не только одобрение, но и прекрасные отзывы в медицинской печати. Профессор Виктор Дельфино опубликовал статью «Звездные излучения и медицина будущего». В том же году моя работа вышла на испанском языке в Сантьяго-де-Куба. Наконец французская медицинская пресса откликнулась на эти идеи. Профессор медицины Жюль Реньо поместил в 1930 году резюме моей работы в редактируемом им журнале. Несколько позже об этих работах очень благосклонно писал проф. Ани Диас из Рио-де-Жанейро.
Но это еще не все... Однажды в 1929 году я решил проверить свои выводы относительно биологической роли солнечных извержений. С середины апреля по июль я повторил те же эксперименты в измененной обстановке и получил результаты, показавшие, что солнечные импульсы являются фактором, воздействующим на рост колоний микроорганизмов. Моя работа была проверена д-ром М. Фором в двух парижских микробиологических лабораториях и привела к тем же результатам. За эти исследования Лионский и Нансийский университеты удостоили меня почетных званий. Не могу не отметить благородную инициативу, проявленную в этом отношении профессорами М. Пьери (Лион) и Ф. Лассером (Нанси). Может быть, следует отметить, что при избрании меня в число членов Колумбийской академии наук специальная комиссия в своем меморандуме особо отметила мои работы по обоснованию новой науки — космической биологии. Нелишним будет вспомнить, что уже в те годы мой друг казанский врач-микробиолог Сергей Тимофеевич Вельховер начал совместно со мной вести систематические наблюдения за изменчивостью метахромазии и ростом коринебактерий и нашел те же закономерности, к которым пришел и я. С тех пор мои данные были подтверждены и в других работах, но эти основополагающие исследования оказались крепко забытыми, забытыми, как это ни парадоксально. Теперь пришло время напомнить о них тем, у кого столь короткая память. «Эффект Чижевского — Вельховера» ожил на страницах научных журналов.
Итак, когда я вручил оттиски моих «африканских» статей К. Э. Циолковскому, он возликовал и одновременно вознегодовал.
— Не может быть национальной науки — достижения науки должны принадлежать всему человечеству! — воскликнул он. — Наука, абсолютно интернациональна! Вспомните, об этом писал еще Антон Павлович Чехов!
Эта мысль получила, в частности, воплощение в организации в СССР международных симпозиумов, международных конгрессов и Международного геофизического года, в которых наша страна принимала самое активное участие.
— Как хорошо, Александр Леонидович, что вам удалось опубликовать хотя бы вкратце ваши космобиологические исследования и хотя бы в Африке. Ведь они — вклад в науку будущего. Теперь их и оценить-то никто не может, а пройдут десятилетия — и вашими работами будут гордиться. Скажут: это впервые было доказано русским ученым, который является основоположником новой науки— космической биологии. Печатная публикация — это своего рода патент. Вот и я с некоторых пор (к сожалению, поздно) ввел такое незыблемое правило — брать патенты и опубликовывать свои статьи хотя бы за собственные гроши, иначе все мои мысли были бы утеряны и Циолковский превратился бы в ничто. А теперь этого сделать нельзя — мои брошюры лежат на полках многих российских библиотек, и со мной, хочешь не хочешь, придется считаться, когда наговорят о космонавтике. Вы должны также обратить на эту сторону фиксации научной работы должное внимание. Я вижу, что вы как будто пренебрегаете этим делом. Потом будете сожалеть. Публикуйте каждую мысль, которую вы находите заслуживающей обнародования. Иначе можете потерять все безвозвратно, и вашими мыслями воспользуются другие люди, дельцы от науки, ловкачи, которых хоть пруд пруди во все времена. Признание приходит к людям после смерти. При жизни им часто пользуются посредственности.
К. Э. Циолковский спросил:
— Что такое астротерапия и как вы думаете лечить звездными излучениями? Это — весьма поэтично...
— Трудный вопрос... но пофантазировать можно... В статье «Астротерапия легочных заболеваний» я писал так: «Космические лучи тормозят рост и развитие живой клетки. Следовательно, сделаем смелый вывод — попробуем ими лечить раковые опухоли... Конечно, все это пока гипотезы, допущения. Представьте себе аппаратуру для фокусирования космических лучей. На вершине самой высокой горы на Земле воздвигнуто здание. Собственно говоря, это не здание, а фокусирующий прибор с электрическими и магнитными линзами. Ведь электрические и магнитные поля должны управлять электрическими частицами, электронами и позитронами. Быстролетящие частицы, проходящие наверху площадь в двадцать пять квадратных метров, собираются в фокус площадью в трехкопеечную монету. Получается огромная «концентрация». Вот ею и следует воздействовать на живые объекты. Сперва ставятся опыты, тысячи опытов на животных, идет выбор дозы и т. д. Для создания таких необычайных линз потребуется большое напряжение и большая сила электрического тока. Мощность — вполовину какой-либо будущей Кавказской ГЭС... Но пока что это только слабо обоснованная фантазия! Ну, если хотите, здесь больше поэзии, чем науки, но что же это за наука, если в ней нет поэзии! Тогда это просто ремесло!»
Допускаю, — продолжал я, — что может получиться как раз наоборот: может быть, «концентрированные» лучи Гесса будут не лечить, а вызывать раковые опухоли. И это может быть... Может быть, удастся установить, что в малых порциях эти лучи лечат рак, а в больших — способствуют росту раковой опухоли. Впрочем, может быть и наоборот. Вы видите, что я ничего не утверждаю, я высказываю мысль, я ищу... Право искать и высказывать идеи издревле разрешено человеку.
— Казалось бы, так должно быть, но вы ошибаетесь, — сказал Константин Эдуардович.— Никакого такого права не существует, и вас будут бить за эти идеи, даже если вы окажетесь правы и облагодетельствуете человечество...
— На последнее я не надеюсь, а получать удары — дело привычное!
— Откровенно признаться, я рад тому, что этот африканский журнал, пожалуй, никто в СССР не получает... Это успокаивает меня... Подумать только: вы предлагаете лечить людей «концентрированным звездным светом» — вас поймут именно так, а не иначе и потому поднимут на смех. Врачи это делать умеют, хотя сами-то лечат слабо. Ну а теперь расскажите мне, думаете ли вы осуществить такие опыты... в горах?
— О да, думаю, — ответил я, — но только после того, как вы установите регулярные ракетные сношения с Марсом.
Константин Эдуардович рассмеялся.
— Вы правы, — заявил он, — эти опыты вы скорее поставите на марсианских горах, чем на земных. У нас не разрешат!
— А если и разрешат, — продолжал я, — так потом будут пол века издеваться. Овчинка выделки не стоит. Ограничусь статьей...
Мы помолчали.
— А как все это интересно, — мечтательно произнес Константин Эдуардович, — интересно даже в том случае, если это наполовину фантастично!
— Конечно, это все очень интересно, но пока мариновалась моя рукопись и печаталась эта статья, новая идея пришла мне в голову: нельзя ли лучи Гесса получить в земной лаборатории?
— Да, да — вот новая идея, а что говорит расчет? — взволнованно спросил Константин Эдуардович.
— Расчет говорит о такой возможности, но надо изобрести прибор-ускоритель... Это будет необычайная штука, силища!
— Вы уже думаете о таком приборе?
— Нет, — ответил я, — пусть этим займутся физики, а там будет видно... С некоторых пор физики учредили касту, подобно врачам, и считают, что в области своей науки никто не может ничего путного сделать, кроме них. Но они забыли, что существует биофизика. Скоро и биофизики учредят касту и не будут в нее пускать ни биологов, ни физиков. Дифференциация наук способствует кастовости, но кастовость не способствует научному прогрессу. Не думаете ли вы, Константин Эдуардович, что через пятьдесят — сто лет опять возродится натурфилософия, но уже на более высоком уровне, идя по спирали Гёте?
— Да, пожалуй. Это случится тогда, когда придет час полного взаимопроникновения одних наук в другие, а это придет неизбежно. Тогда и может появиться натурфилософия как высшая наука об основных явлениях и процессах в Космосе.
Мы еще долго говорили о проникающем излучении. Мы старались представить его наиболее наглядно в огромных космических масштабах. Я вспомнил вдохновенное повествование Николая Александровича Морозова о межзвездных магнитных полях как ускорителях и рассказал об этих новых грандиозных представлениях Николая Александровича. Мысли росли, увеличивались в объеме и достигали бесконечности. Мы представили себе пылающие новые и сверхновые звезды, выбрасывающие лучи по всем направлениям. И земная жизнь человека показалась такой маленькой, такой зависимой от этих всепроникающих лучей.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 31; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!