Два вида модернизации
Модернизация означает обновление. Но не просто обновление, не обновление вообще, а обновление по образцу, который уже известен. Этот образец есть последнее и высшее достижение в ряду предметов данной области в настоящее время. Он соответствует самому последнему исторического времени и, порой, создает само это время, саму «современность». Поэтому до него надо подтянуть сразу оказавшихся отсталыми других в этой области. Не больше и не меньше. Видов модернизации два: первый – модернизация на основе образцов самого субъекта модернизации, а второй – модернизация на основе образцов другого субъекта модернизации. Но тогда это будет другая модернизация. На собственной основе проводят модернизацию те субъекты модернизации (индивиды, заводы, государства, транснациональные корпорации), которые сами способны вырабатывать новые идеи, новые технологии и новые формы организации производства. Для субъектов, которые не могут сами создавать образцы новой техники и технологии, есть другая модернизация. Её типы многообразны, но суть одна: эти субъекты всегда опаздывают и платят за свою отсталость (и, следовательно, за свою «модернизацию извне», за модернизацию от других, за иномодернизацию) двойную, тройную и большую цену.
Поскольку жизнь человека и общества есть постоянное соревнование и борьба, постольку она включает постоянное совершенствование, т.е. постоянное обновление орудий труда, творчества, оружия, производительных сил, экономических отношений, государственных систем и т.д. Модернизация – это постоянное достижение высшего уровня и его преодоление. Высшие достижения не получаются у всех сразу. Обычно они возникают сначала у кого-то одного (человека, завода, лаборатории, академии, государства и т.д.). Другие вынуждены догонять, т.е. модернизироваться. Часто бывает, что пока вторые и третьи модернизируют себя, первые опять уходят вперед. Ведь у них есть преимущество качества и времени. Поэтому борьба за первенство для отстающих субъектов чрезвычайно тяжела. Она требует напряжения всех сил, включения всех ресурсов и источников развития.
|
|
|
Можно сказать, что глубинным источником обновления и развития является такого рода борьба, соревнование, соперничество, конкуренция и, даже, войны. Особенно войны. Те общества и государства, кто вовремя не усовершенствовал свои орудия и оружие (не модернизировались), потеряли действительный суверенитет или, даже, само свое существование. История человеческого рода полна таких примеров. Только Советскому Союзу удалось (на пике обострения этой борьбы – главным образом в ракетно-ядерной сфере) остановить этот антигуманный способ модернизации и этим обеспечить относительно спокойное международное существование и помощь в модернизации странам Азии, Африки и Латинской Америки.
|
|
|
Источником обновления могут быть также идеи гениев. Особенно в сфере энергетики и двигателей. Но они рождаются редко, их идеи внедряются относительно медленно, растягиваясь на десятилетия. Например, паровая машина Ньюкомена развилась в паровой двигатель Уатта почти за 100 лет, да модернизация на его основе индустрии и транспорта заняла в Англии около 30 лет, а затем в Европе еще лет 20-30. В ХХ веке эти процессы ускорились, но сам этот люфт практически неизбежен в крупных проектах. Собственная космическая деятельность и ядерная энергетика для большинства стран до сих пор не доступны.
Постоянным же источником обновления является труд – как физический, так и умственный. Собственно, сам процесс труда, его разделение и соединение в новых сочетаниях с орудиями труда и дает стимул к порождению новой техники, инструментов и технологий. Обновление производства на основе паровой машины в эпоху первой промышленной революции (конец XVIII – начало XIX века) имело своим содержанием, собственно говоря, применение парового двигателя к уже известным ранее рабочим машинам (например, прядильным и ткацким станкам) и средствам транспорта (например, пароход, паровоз).
|
|
|
Этот процесс обновления производства в разных странах был разным по характеру. В Англии конца XVIII – начала XIX века он имел характер самостоятельного творческого обновления производственных процессов в передовой стране – авангарде общественного прогресса. Тогда одна Англия проводила модернизацию своего производства на основе собственных образцов. В других странах Европы (в том числе и в России) этот же процесс обновления производства происходит в несамостоятельной, заимствующей форме, в форме гонки за лидером, который обогнал других и продолжает отрываться. Вот тут и возникает момент иномодернизации: обновление по чужому образцу, обновление с помощью извне, обновление с целью догнать, обновление по необходимости. По необходимости выживания в качестве экономически развитого и политически самостоятельного (суверенного) государства. В результате этой гонки в XIX веке десяток европейских стран (в том числе и Россия) модернизировались и сохранились в пуле экономически развитых, полностью самостоятельных стран и определяющих субъектов мировой политики. Другие, менее развитые страны, модернизировались еще и в ХХ веке. А некоторые страны, особенно в Африке и в Азии, за счет которых в значительной степени и проводилась модернизация, так и не успели сами модернизироваться. Модернизацию им принесли европейские страны в обмен на политическую и экономическую самостоятельность и ресурсы.
|
|
|
С процессом модернизации не стоит смешивать обычный обмен товарами между странами, как это иногда делается. Например, А.Л.Никифоров в статье «Зарождение политики модернизации в России XV – XVII вв» считает, что реформы Ивана IV Грозного были показателем «процесса осторожной модернизации России XVI века»[1]. Международный обмен существует тысячелетиями. Одни страны продают в другие то, что у них имеется в избытке и покупают то, чего им не достает или нет вовсе. Но даже экспорт передовых и богатых стран в менее развитые общества еще не является сам по себе модернизацией. Модернизация же начинается там и тогда, когда ведется экспорт технологий. Модернизация – это особый тип буржуазной международной экономической политики, характеризующийся распространением буржуазных отношений с помощью новых технологий, в отсталые страны и частичным подчинением экономики этих стран передовым странам. Эта политика возникает в Западной Европе вместе с развитием капитализма, с мануфактурным и, еще более, фабричным производством в XVII – XVIII веках. Она вела к подчинению и эксплуатации новые страны и континенты. Полного развертывания эта экономическая политика достигла в XIX веке.
2. Спекуляции на «модерне»
Общественное осознание модернизации как такого антигуманного отношения к странам так называемого «третьего мира» (к «развивающимся странам») европейской наукой и философией, под давлением идеологии и политики советского государства, произошло в 1940 – 1960-е годы. Оно и породило спекуляции вокруг понимания процессов современной эпохи вообще и модернизации в частности. В Европе возникла целая литература, переводящая проблему технической модернизации производства, за которой естественно идет модернизация политической и духовной жизни, сначала в область искусства и литературы, а затем и в совершенно спекулятивную сферу – в так называемый «дискурс о модерне». В результате, по видимости возникло некое новое философское явление – философия модерна, получившая самостоятельное развитие, особенно, в виде так называемого «постмодерна». По сути же, ничего нового, кроме старой, как мир, подмены понятий не произошло.
Подмена понятий у творцов «дискурса о модерне» особенно заметна в обобщающей работе известного европейского мыслителя Ю. Хабермаса «Философский дискурс о модерне» (Перевод на русский язык: М: Весь мир, 2003), вышедшей в 1985 году как курс лекций для студентов университетов. Здесь «модерн» представлен как особая историческая эпоха и её особое понимание. Уже из первой лекции понятно, что речь идет об эпохе Г.Гегеля и Ф.Шиллера, которые заложили, якобы, и понимание этой эпохи, назвав её эпохой «модерна». Имеется ввиду, что они (в их время) заложили основу этого «дискурса». А в нем «модерн» понимался как суть истории Нового времени, сводящаяся к борьбе западного «логоса», ratio, с «мифосом», с остатками архаических мировоззрений, а вместе с тем, с гуманностью, с традиционными ценностями, даже с моралью. Прямых ссылок на их (Гегеля и Шиллера) «понимание модерна» Ю. Хабермас не приводит, а косвенные говорят не о каком-то модерне, а о «современном мире», о «современных государствах»[2], о «нашем мире», о «наших днях», о «новейших временах»[3]. Гегель явно различает «neue Zeit» (новое время, как и принято обычно у историков – с эпохи Реформации) и «neueren Zeit» (новейшее время), «unsere Zeit» (наше время). При этом под новейшими временами понимается период «…начиная с конца XVIII века» (там же). Ю.Хабермас приписывает Гегелю постановку вопроса о модерне: «Гегель – не единственный философ, который принадлежал времени модерна, но он первый философ, для которого модерн стал проблемой» (Указ. Соч. стр. 49). На самом же деле, никакой акцентации на слове «moderne», а тем более – понятии «модерна», у Гегеля нет. Как существительное имя оно вообще им не упоминается. Никакого понятия или теории модерна, как открывающейся новой «эпохи модерна», а именно об этом идет речь у Ю.Хабермаса, у Гегеля нет. И не могло быть в силу сути его философской исторической концепции и принципа: философия истории есть философское осмысление истории, того что было и отражено в источниках как достоверный материал. Понятно, что такое понимание доведено до «наших дней», поскольку в этом также есть философский интерес: связь наших дней с историей. И, естественно, есть указание вообще на новый период истории после «наших дней». Но в то время такое ощущение было у многих и не у Гегеля первого, о чем будет речь чуть позже.
Интересный вопрос: какими соображениями руководствовался переводчик Ю.Хабермаса, когда очевидное у Гегеля (и правильное в указанном издании «Философии права» на русском языке) «новое время» – modernе Zeit – переводит как «время модерна»[4]. Причем, из цитаты Гегеля ясно следует определенность понятия и эпохи именно Нового времени, а не какого-то «модерна», поскольку оно в этом же предложении соотносится с эпохой Античности. Это конечно не время деятельности Гегеля, не «наши дни», а эпоха после Реформации до «наших дней».
Да, ранее, в «Феноменологии духа», Гегель определял свое время как «время рождения и перехода к новому периоду» (см. стр.6 в издании 1959 года) – («zu einer neuen Periode»). Но никакого «модерна» здесь, как натягивает Ю.Хабермас при использовании этой цитаты[5], у Гегеля нет. Это авторы придумали модерн и пытаются привязать его к авторитету Гегеля. Правда, получается это не убедительно. Если кому-то хочется назвать этот период модерном, то он имеет на это полное право. Но Гегель здесь ни при чем.
Характер новейшего периода Гегель, конечно, также пытается схватить и выразить в понятиях. Правда, всех соответствующих понятий в Германии пока еще не было, хотя они и начали формироваться в Англии, прежде всего у экономистов А.Смита и Д.Рикардо, а также во Франции у социалистов Сен-Симона и Фурье и у историков Гизо, Тьери и Минье. Поэтому у Гегеля это получается не очень ловко и эти страницы не лучшие в его творчестве. Но Гегель определенно связывает начало этого периода с Великой Французской революцией 1789 года. Он не называет её «буржуазной». Это название она получит позднее. Но что её характер буржуазный и она открывает период бурных буржуазных преобразований во всей Европе, теперь уже широко признано, хотя иногда и скрываемо за занавесом искусственных словес. И словечко «модерн» здесь просто удваивает сущность, т.е. нарушает логический «закон Оккама»: одну историческую эпоху называют и Новое время и Модерн, причем больше им нравится последнее. Но это вопрос субъективных предпочтений и терминов, а не теории или философии истории. И если на них строят концепцию, то ничего содержательного в ней быть не может. Кроме того, у них получается еще один «модерн», который начинается с французской революции, с «дней Гегеля». Именно поэтому сочинение Хабермаса тяжеловесно, туманно, многословно, не по существу и, наконец, просто скучно даже специалисту, а тем более студенту.
Что же касается Гегеля и его понимания современности, то оно может быть выражено формулой самого великого мыслителя: философия есть эпоха, выраженная в мысли. Т.е. всякий мыслитель отражает и выражает суть и дух своего времени, своей современности, своей эпохи. Почти все великие философские системы в своей практической части делали предметом рассмотрения свое время или искали вневременную сущность, которая определяет жизнь людей всегда, а, следовательно, и в их время. Но никакого специального «дискурса о модерне», а тем более «проекта модерна» у Гегеля нет.
3. «Новое время» и исторические эпохи
Другое дело – стиль «модерн» в литературе, архитектуре, живописи и вообще в искусстве и «философия модерна», связанная с именами Шопенгауэра, Кьеркегора и Ницше и их последователей. Но там речь идет о другом. Там идет более острое субъективно окрашенное соревнование за первенство, за приоритет, за новизну, противопоставление молодых художников и направлений традиционным течениям. В этом смысле можно говорить о соперничестве и взаимном проникновении «классиков» и «модернистов», «архаистов» и «новаторов» (Ю.Тынянов), а также о возникновении осознания этого соперничества в литературе уже в начале XVIII века (вот третья возможная точка отсчета модерна). Но здесь никакой особой исторической эпохи не возникает, разве лишь в иносказательном или метафорическом смысле. Тем не менее, в конце XIX века возникает поток метафор, связанных с термином «модерн», который затем, уже в ХХ веке, стали использовать не только в искусстве и литературе, но и для обозначения целой исторической эпохи – эпохи развития капитализма. Таким образом, возникло несколько «модернов»: и как весь период истории Нового времени, и как время после Французской революции и Гегеля, и как более позднее время. А потом к ней добавили еще и «эпоху постмодерна». Ю.Хабемас отсчитывает её с Ф.Ницше.
Приставка «пост» всегда означает неспособность субъекта определить суть предмета. Он, поэтому, дает ему самую простую – временную – определенность: этот предмет суть то, что есть после определенного предмета. Таково «постсоветское пространство», «постнеклассическая наука», «посткоммунизм» и т.д. Они определены предшествующим содержанием, вернее отрицанием предшествовавшего предмета. Но и только. Такую же функцию у некоторых политиков и мыслителей выполняет прилагательное «новый»: «новое мышление» Горбачева или «новое общество» Джонсона. А в чем состоит это новое – не говорят конкретно и теоретически, а дают сумму абстрактных представлений и ссылок. Обычно пользуются «новым», поскольку не знают старого или не хотят говорить о нем. Однако иногда встречаются и необходимые определения нового, как, например, в ленинской «новой экономической политике» – это «политика замены продразверстки продналогом». Все четко. Во-первых, здесь речь идет о конкретной области, во-вторых, хорошо известна и ясно определена старая экономическая политика, политика продразверстки. В-третьих, указано, что политика в её целом будет та же, но обновлена в конкретном аспекте – в аспекте получения продуктов от крестьян новым способом: продналогом. То же можно сказать о «новом курсе» Рузвельта: речь шла об усилении государственного регулирования экономики, пришедшем на смену рыночной стихии, с её «невидимой рукой». Теперь рука стала, в значительной степени, видимой – это рука государства.
Эпохи кризиса часто воспринимаются как что-то новое, невиданное ранее, нарушающее существующую привычную жизнь и потому пугающее. По-видимому, возникает массовое желание куда-нибудь скрыться, убежать от наступивших плохих времен (эпохи перемен). И если нет возможностей спрятаться от обострившихся противоречий в реальности, то создаются идеальные представления, в которые многие готовы погрузиться. Ищутся образы гармонии и покоя, образцы для подражания, особенно – для плохих (непросвещенных) правителей. И такие образы и образцы, как правило, находятся. Крупнейшими такими кризисными периодами, ярко отразившимися в идеальных формах – искусстве, религии и философии –, были эпоха Возрождения, эпоха Реформации, эпоха Просвещения, эпоха буржуазных революций и, конечно, современная эпоха, которую некоторые ныне и хотят задрапировать под «модерн», «постмодерн» или как-то еще.
Первая эпоха практически не сознавала себя, люди того времени не сознавали, что живут в какое-то новое особое время. (Конечно, кроме того естественного повседневного ощущения новизны, которое всегда свойственно человеку в осознании изменений). Или осознавали её субъективно как «распад времен» у Шекспира: «Распалась связь времен. Зачем я вновь связать её рожден?» – говорит Гамлет. Это только потом историки и философы назовут эту часть истории «Новое время» или «История нового времени», а в ней выделят эпохи Возрождения, Реформации, Просвещения. Философия, наука, искусство этого периода находили гармонию, идеалы и удовлетворение в образах и произведениях Античности. Их идеал находился в глубоком прошлом, взятом, при этом, лишь с его позитивной, прекрасной стороны жизни древних Греции и Рима: литературы, театра, скульптуры и т.п. Этот идеал включал в себя гармоничность, пропорциональность, простоту и завершенность форм, обращенность к прекрасному и возвышенному в человеке. Мастера искусства и литературы эпохи Возрождения страстно погружены в образцовое античное содержание, но почти не рефлектируют по поводу своего места в историческом времени. Деятели эпохи Просвещения, творившие после времени Реформации и религиозных войн, также возвращаются к античным идеалам. Но они уже не только погружены в классические образы, но и сознают необходимость новаторской деятельности, активно изучают своё общество и изменяют мир в стремлении улучшить его в соответствии со своим пониманием лучшего. Их юным последователям, увидевшим реализацию этого понимания, казалось, что Великая французская революция, наконец-то, привела к этому лучшему времени и недалеко время полной гармонии и покоя для человека и общества. Однако уже скоро оказалось очевидным для многих, что общество пришло не к гармонии и покою, а к новым глубоким и острым противоречиям, к новым кризисам, в чем-то еще более тяжелым и ненавистным. Само это противоречие между ожидаемым и полученным заставило мыслителей заново вдумываться в суть происходящих событий и в их общую основу, погрузиться в познание текущих событий и сути исторического момента. Поэтому новая эпоха сразу начинает с самопознания, а следовательно – с нового познания своего прошлого и попыток познания своего будущего.
Особенно больно это противоречие отразилось на немецких мыслителях. Только что, каких-то восемнадцать лет назад, многие из них, в том числе Шеллинг и Гегель, радостно приветствовали революцию во Франции и чаяли такой же у себя. И она к ним пришла, но в виде оккупационных войск Наполеона. Сначала в германские земли, а затем и в другие страны Европы. Пришлось напрячь все силы народов Европы на борьбу с захватчиком. И, прежде всего, напрячь все силы духа.
Вот из этого напряжения духа и возникло новое понимание истории и современности. Ярче всего это напряжение выражено выдающимся немецким предшественником Г.Гегеля Иоганном Фихте в его произведениях «Основные черты современной эпохи» (1804 – 1805 г.г.) и «Речи к немецкой нации» (1808 г.). Вот из этих речей и вытекает оценка Гегелем «нашего времени». Фихте определенно понимает свою эпоху как промежуточную, переходную. Примерно, это же время выделяет в качестве особого периода и историк Кареев Н.И. (1903 г.) в своем основном труде «Общий ход всемирной истории»[6], не отмечая никаких «модернов». Фихте и Гегель еще полны исторического оптимизма, рожденного Французской революцией. Оптимизм будет ослабляться по мере развития новых, буржуазных отношений. Полное разочарование в этом промежуточном времени образно выразил чуть позднее французский поэт А.Мюссе. В своей «Исповеди сына века» он пишет: «Три стихии составляли жизнь, которая раскрывалась перед молодым поколением: позади – прошлое, уничтоженное навсегда, но еще трепетавшее на своих развалинах со всеми пережитками веков абсолютизма; впереди – сияние необъятного горизонта, первые зори будущего; а между этими двумя мирами... некое подобие Океана, отделяющего старый материк от молодой Америки; нечто смутное и зыбкое; бурное море, полное обломков кораблекрушения, где изредка белеет далекий парус или виднеется извергающий густой дым корабль, – словом, настоящий век, отделяющий прошлое от будущего, не являющийся ни тем, ни другим, но похожий и на то и на другое вместе, век, когда не знаешь, ступая по земле, что у тебя под ногами – всходы или развалины.
Вот в этом хаосе надо было делать выбор; вот что стояло тогда перед юношами, исполненными силы и отваги, перед сынами Империи и внуками Революции.
Прошлое! Они не хотели его, ибо вера в ничто дается с трудом. Будущее они любили, но как? Как Пигмалион любил Галатею: оно было для них мраморной возлюбленной, и они ждали, чтобы в ней проснулась жизнь, чтобы кровь побежала по ее жилам.
Итак, им оставалось только настоящее…[7]
Это родилась новая эпоха – эпоха буржуазных войн и революций. Эпоха приобретения и закрепления капитализмом своей собственной государственной формы – буржуазной демократии. В её центре стоял новый прогрессивный тогда класс – буржуазия. Но сам буржуазный класс, в своей массе, этого еще не сознавал. Именно это время некоторые и считают «эпохой модерна». Получается довольно сложный агрегат из массы субъективных представлений об одной исторической эпохе, но с разными и весьма размытыми границами.
Зачем же нужно было сваливать в кучу массу сложнейших проблем общественного развития, эпох, периодов, и затемнять их смысл, только недавно проясненный гениями XIX века Гегелем и Марксом. Однако борьба с Гегелем и Марксом составляла значительную часть европейской буржуазной идеологии второй половины XIX века. И М.Вебер оказался очень кстати, когда выступил с идеей сути современной ему Европы как процесса «институциализации целерационального хозяйствования», который и породил, якобы, бурный экономический рост и с ним прояснил «современную эпоху» как борьбу рационалистической науки с мифологическими пережитками во имя индустриального прогресса, т.е. как эпоху модерна.
Что экономический рост не возможен вне развития науки и техники, а вместе с ними и всей сферы рациональности (особенно науки и техники), было понятно и до Вебера. Уже Марксом было точно объяснено: почему именно в Европе в эпоху Нового времени стали интенсивно развиваться наука и техника, и происходил бурный рост буржуазного сектора экономики. Но М.Вебер понадобился «модернизаторам» для того, чтобы посредством второстепенных свойств нового общества скрыть его характер, его суть, скрыть хищническое отношение капитализма к согражданам и, особенно, к гражданам других государств. Понадобился и авторитет Вебера, чтобы затвердить в общественном сознании эту башню из пустоты. А затем последователи стали наворачивать одну второстепенность на другую и слепили фантомный образ «эпохи модерна», который трудно постижим даже для специалистов-историков, не говоря уж о специалистах других областей, студентах и обывателях.
Поэтому, чтобы разобраться среди туманных терминов, периодов и смутных понятий, необходимо выяснить, что же такое историческая эпоха вообще и современная историческая эпоха в частности.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 20; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!