Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко 27 страница
Несмотря на большой успех нашего театра и на многочисленных поклонников, которые его окружают, я всегда был одинок (лишь моя жена всегда поддерживала меня в минуты сомнений и разочарований). Вы первая несколькими простыми и убедительными фразами сказали мне главное и основное об искусстве, которое я хотел создать. Это пробудило во мне энергию в тот момент, когда я собирался отказаться от артистической карьеры.
Спасибо Вам, искреннее спасибо от всего сердца.
О! Я с нетерпением ждал Вашего письма и плясал, прочитав его. Я боялся, что Вы неправильно истолкуете мою сдержанность и примете чистое чувство за равнодушие. Я боялся, что Ваше ощущение счастья, энергии и силы, с которым Вы уехали, чтобы создавать новые танцы, покинет Вас, прежде чем Вы доедете до Санкт-Петербурга.
Теперь Вы танцуете Лунный танец, я же танцую свой собственный танец, еще не имеющий названия.
Я доволен, я вознагражден.
Позвольте мне в следующем письме описать впечатление, которое Вы произвели на всех Ваших поклонников и чары которого не развеялись до сих пор.
Каждую свободную минуту, среди дел, мы говорим о божественной нимфе, спустившейся с Олимпа, чтобы сделать нас счастливыми. Целуем Ваши прекрасные руки и никогда Вас не забываем. Я счастлив, если новое творение вдохновляется моей к Вам любовью. Я хотел бы видеть этот танец... Когда же я его увижу? Увы. Я даже не знаю Вашего маршрута?!
|
|
|
275*. Айседоре Дункан
Январь (до 14-го) 1908
Москва
Дорогой друг и коллега!
На этот раз докучаю Вам по делу. Речь идет о Вашей школе. Директор всех императорских театров господин Теляковский (превосходительство) находится в Москве. Директор Московского театра господин Нелидов (тот самый, который должен был тогда быть у нас, но не пришел из-за болезни) говорил с ним о Вас сегодня.
Предложение заинтересовало господина Теляковского, он хочет с Вами познакомиться и поговорить о Вашей школе1.
Завтра Теляковский будет у нас в театре, и я постараюсь еще больше его заинтересовать. Послезавтра, т. е. во вторник вечером, господин Теляковский уезжает в Санкт-Петербург. Постарайтесь повидать его в среду. Я просил господина Нелидова набросать для меня черновик письма, которое я должен был Вам послать. К несчастью, мне некогда его переписать, и я посылаю его таким, как он есть, так как очень спешу отослать это письмо. Простите.
Посылаю Вам этот черновик для того, чтобы Вам было известно мнение господина Нелидова, который хорошо знает Теляковского. Не мне Вас учить, как говорить с людьми. Ваш талант подскажет Вам это лучше, чем я.
Все же позволю себе Вам посоветовать:
1. Просите для начала 15 тысяч рублей в год. Запросив больше, рискуете испугать Теляковского.
|
|
|
2. Попросите какую-то сумму на переезд школы, но лишь в конце встречи или при следующем разговоре.
3. Скажите Теляковскому, что сможете вернуть ему часть суммы, если он предоставит Вам сцену императорского театра для нескольких концертов учащихся школы.
4. Прежде всего постарайтесь рассказать ему с присущим Вашему артистическому дарованию талантом, умом и обаянием о принципах Вашего искусства. (Не слишком браните старый балет.) Да помогут Вам боги...
276*. Айседоре Дункан
29 января 1908
Москва
Дорогой друг!
Я весел и рад. Во-первых, потому что Вы не забыли меня, что Вы не сердитесь. Во-вторых, потому, что получил известие от Вас. Мне пишут, что Вы много работаете, какая радость! Правда ли это?
Я должен посмотреть Ваши новые творения!!
Здесь говорят, что Ваши прелестные дети приедут в Санкт-Петербург. Правда ли это?
Так значит... дело со школой устраивается? Мечта моя сбывается, и Ваше великое искусство не исчезнет вместе с Вами! Знаете ли Вы, что я восторгаюсь Вами гораздо больше, чем прекрасной Дузе. Ваши танцы сказали мне больше, чем обычный спектакль, который я смотрел сегодня вечером.
Вы потрясли мои принципы. После Вашего отъезда я ищу в своем искусстве то, что Вы создали в Вашем. Это красота, простая, как природа. Сегодня прекрасная Дузе повторила передо мною то, что я знаю, то, что я видел сотни раз. Дузе не заставит меня забыть Дункан!
|
|
|
Умоляю Вас: трудитесь ради искусства и поверьте мне, что Ваш труд принесет Вам радость, лучшую радость нашей жизни.
Люблю Вас, восторгаюсь Вами и уважаю Вас (простите!) -- великая и восхитительная артистка. Напишите мне хотя бы коротенькую записку, только чтобы я знал о Ваших планах.
Может быть, мне удастся приехать восторгаться Вами.
Умоляю сообщить мне заранее о дне, когда Вы дадите концерт с Вашей школой. Ни за что на свете не хочу я пропустить это несравненное зрелище и должен сделать так, чтобы быть свободным.
Тысячу раз целую Ваши классические руки, и до свидания.
Ваш преданный друг
К. Станиславский
29. I--908. Моск.
277*. М. Метерлинку
Февраль (до 12-го) 1908
Москва
Дорогой мэтр!
Хочу поблагодарить Вас за два Ваши письма. Одно из них принесло нам радостное известие о Вашем скором приезде в Москву. Надеюсь, что наш климат присоединится к нашему гостеприимному и горячему (в прямом смысле этого слова) приему. Нередко в конце марта бывает жарко, как летом. Но может, увы, оказаться, что мартовские заморозки напомнят Вам нашу зиму. Ваше второе письмо подтвердило мне, что работа наша пошла в правильном, желательном для автора направлении. Подобная уверенность для нас более чем приятна. Знайте, дорогой друг, что мы высоко ценим изящество, легкость, "юмор" пьесы и стремимся подчеркнуть ее детскую чистоту. Мы делаем все возможное, чтобы избежать какой-либо театральной "механики", способной лишь отяжелить произведение и снизить его ценность.
|
|
|
Признаюсь Вам, что, хотя мы и облегчили нашу постановку до предела, на сцене все это выглядит еще довольно неуклюже и грубо, и в настоящее время мы озабочены тем, чтобы сделать все более легким и изящным. Если бы нам это удалось!
Благодаря мизансценам, укрупненным размерам мебели и предметов, подбору исполнителей большого роста на роли взрослых мы сумели добиться нужного впечатления: актрисы выглядят настоящими детьми. "Лазоревое царство"1меня больше не беспокоит, ибо нам удалось создать удачные декорации, следуя Вашим замечаниям. Костюмы также, насколько возможно, приближаются к Вашим пожеланиям. Души предметов и животных представлены человечески (не знаю, выражает ли это слово мою мысль), чтобы избежать балета и маскарада. Иначе актер превратился бы в бутафорию, и роль потеряла бы часть своего внутреннего содержания.
Меня теперь заботит только одно -- чтобы актеры играли хорошо, были бы на высоте ансамбля и чтобы спектакль шел, весело, легко, без длиннот.
Если бы Вы могли приехать в Москву за неделю до премьеры, чтобы проверить результаты нашей работы и внести необходимые изменения, мы были бы этому очень рады и души наши обрели бы покой. Но если это все же окажется для Вас невозможным, нам останется лишь следовать Вашим указаниям после первого представления. Есть еще один вопрос, причиняющий нам немало забот. Я имею в виду необходимость для наших актеров стремиться к легкости и изяществу французского языка и французского темперамента, в то время как они вынуждены пользоваться русским языком, гораздо более медленным и тяжеловесным, чем Ваш язык. Это придет, увы, лишь после многочисленных представлений, после полного слияния с пьесой и ее текстом...
278*. С. А. Андреевскому
9 марта 1908
Многоуважаемый и дорогой
Сергей Аркадьевич!
Вы слишком снисходительны ко мне: мое молчание непростительно, и все-таки -- простите! Я краснею, пока пишу это письмо.
Глупее всего то, что молчание произошло из-за исключительной симпатии и любви, которые я питаю к Вам. Я ценю Вас как художника и критика выше всех. Я не мог ответить Вам письмом в три строчки и потому собирался писать много. Так и прособирался, пока не получил от Вас заслуженного мною выговора. Мне очень стыдно. Простите.
Вот мои извинения, если Вы их примете...
Я должен в несколько недель [поставить] "Синюю птицу" Метерлинка так, чтобы удивить Европу. К нам едут на премьеру сам Метерлинк, директора и антрепренеры из Америки, Англии, Германии и Австрии1. Я волнуюсь, пугаюсь длинного монтировочного списка, стараюсь работать за десятерых и ломаю голову, чтоб обойти те трудности и банальности, которых так много в новой пьесе Метерлинка. Надо сделать из феерии красивую сказку; изобразить сон грубыми театральными средствами. Работа трудная и малоинтересная, так как она чисто внешняя, постановочная.
Сегодня во что бы то ни стало я решил ответить Вам и опоздал для этого на репетицию на целый час. Теперь отвечу по пунктам на Ваше первое письмо. Спасибо за ободрение и доброе слово2. Мы ищем, но, увы, не находим того, что нужно. "Жизнь Человека" -- это понравилось рецензентам, но не нам самим 3.
Беда в том, что стихи Пушкина у нас распевают на все голоса. Ухо современного зрителя отвыкло от этого театрального пафоса. Надо найти другую манеру: красиво говорить. Мы ее не нашли, и потому пьеса, эффектно поставленная (не я ее ставил), сыграна в главных ролях посредственно4.
Согласен с Вами во всем, что Вы пишете о "Жизни Человека". Плохая пьеса.
Знаю, что М. Ф. Андреева снималась в Джессике. В своих альбомах я ее не нахожу. Пока поручил конторе театра отыскать в магазинах ее карточки. Дело случая. Быть может, найдут, а может быть, и нет.
Ответ на второе письмо. Заказы на билеты переданы мною г. Румянцеву (наш уполномоченный). Помня, что Вы были чем-то недовольны им в прошлом году, я убедительно просил его быть особенно внимательным в этом году. Он дельный человек, и потому я надеюсь, что Ваше желание будет исполнено.
Репертуар наш в Петербурге следующий: "Жизнь Человека", "Росмерсхольм", "Синяя птица" и "Вишневый сад"5.
Моя жена и Ваша неизменная поклонница шлет Вам низкий поклон, я -- крепко жму Вашу руку и еще раз прошу простить.
Душевно преданный и уважающий Вас
К. Алексеев
1908--9--3. Москва
279*. Айседоре Дункан
Апрель 1908
Москва
Вашу телеграмму я понял как отказ, очень деликатный и вежливый, и решил Вас в Петербурге не беспокоить. Увы! Мы больше не увидимся, и я спешу написать Вам это письмо потому, что скоро у меня не будет Вашего адреса. Благодарю за мгновения артистического экстаза, который пробудил во мне ваш талант. Я никогда не забуду этих дней, потому что слишком люблю Ваш талант и Ваше искусство, потому что слишком восхищаюсь Вами как артисткой и люблю Вас как друга.
Вы, может быть, на некоторое время нас забудете, я не сержусь на Вас за это. У Вас слишком много знакомых и мимолетных встреч во время Ваших постоянных путешествий.
Но... в минуты слабости, разочарования или экстаза Вы вспомните обо мне. Я это знаю, потому что мое чувство чисто и бескорыстно. Такие чувства, надоедливые порою, встречаются не часто.
Тогда -- напишите мне или приезжайте сами. Я знаю, что смогу Вас поддержать, знаю, что атмосфера нашего театра оживит Вас.
Я продолжаю свои поиски для Вашей школы. Мне обещали представить несколько заинтересованных лиц. Если что-либо устроится, куда я должен Вам писать? В настоящее время я не могу сообщить господину Крэгу1 ничего определенного, так как материальное положение театра тяжелое.
Я достал обещанные сочинения Чехова, пошлю их Вам в Берлин.
Моя жена, которая Вами очень восхищается, шлет Вам лучшие пожелания.
Прощайте или до свидания; благодарю.
Ваш преданный друг
Адреса: Москва, Художественный театр, Станиславскому.
С 10/23 апреля до 1/14 мая -- Петербург. Михайловский театр.
С 1/14 мая до 15/28 августа я буду за границей.
280*. К. К. Алексеевой
СПб 3 мая 1908
3 мая 1908
Дорогая и милая моя Кирюля,
соскучился по вас, хочется поговорить, но времени нет. Устал как собака. Всю эту неделю хворал и лежал в постели, желудочная инфлюэнца. От диеты ослаб. В прошлое воскресенье с жаром 39 -- играл "Вишневый сад". Это ужасно, два дня потом не мог оправиться. Вчера, после недельного сидения, играл сразу Штокмана. Вынес, но сегодня все кости болят. Нет ничего хуже, как болеть во время гастролей. Завтра предстоит играть два раза: утром "Горе от ума" (в первый раз), вечер -- "Вишневый сад". А Бильбасова, как назло, шлет сиги, закуски вместе с бульоном. Хорошо одно -- нигде не бываю, сижу дома. Петербург очень надоел. Кажется, никогда не кончатся гастроли. Мне еще предстоит играть восемь раз: из них два -- Штокмана. Не дождусь конца. Спасибо за твои милые и хорошо написанные письма. Ведь я ими тоже пользуюсь. Очень хорошо, что ты написала Бильбасовой. Она в восторге и всем рассказывает. Как пение, как занятия?
Нежно целую и благословляю.
Твой папа
281*. В. В. Котляревской
5 мая 1908
Петербург
Дорогая и бедная Вера Васильевна!
Я прочел Ваше письмо, когда Вы уже летели в поезде между Москвой и Петербургом. Актерам не дают писем до спектакля. Я получил письмо, придя на следующий день на репетицию. Прочел, и мне стало вдвойне грустно. Во-первых, потому, что Вы так страдаете, а во-вторых, потому, что я был настолько эгоистичен, что не поборол свою хворь и не собрался раньше к Вам. Мне стыдно и обидно, хотя я мог бы найти кое-какие оправдания. Нет нужды их перебирать, так как я знаю, что Вы не сомневаетесь в моих добрых чувствах к Вам и совершенно основательно приписываете мое опоздание свойственной мне нераспорядительности.
Хотел писать Вам тотчас же по получении письма, но этого уже не мог исполнить, так как мое недомогание усилилось, и я, играя больным, так уставал, что свободное время лежал как пласт. Теперь я слег в постель и потому пишу карандашом. Простите.
Сегодня мне лучше, и я даже встаю и немного прохаживаюсь по комнатам, но слабость отчаянная, а послезавтра необходимо играть Штокмана, или все остановится. Немирович уехал по делам, и потому на меня навалились еще новые заботы. Беда, да и только.
Говорить о Вашем горе не умею. Слишком глуп, чтоб сказать важное и сильное. Бог даст, время, природа и вера (а она присуща всем, даже самым ярым атеистам) помогут Вам. Постараюсь Вас развлечь или отвлечь, хотя на время, чтением этого письма. Вот то немногое, что в моих слабых силах.
Итак, перенеситесь на секунду в тот мир кулис, который временно Вам чужд, но был недавно и будет скоро вновь опять дорог. У нас кипит борьба и жизнь. Первый взрыв революции утих, и мы подсчитываем плюсы и минусы. После больших усилий все-таки удалось сдвинуть труппу с той мертвой точки, на которой все было хотели утвердиться и почить на лаврах. Теперь уже можно свободнее говорить о стилизации, о ритме чувства и о всем том новом, что нарождается, пока еще в уродливой форме. Это плюс. Актеры поняли, что нельзя дремать, и точно проснулись. Сам я, перебирая все, что было собрано за два года среди метаний и поисков, вижу, что ничего серьезного не найдено. Это минус.
Удалось напасть на след новых принципов. Эти принципы могут перевернуть всю психологию творчества актера. Я ежедневно делаю пробы над собою и над другими и очень часто получаю преинтересные результаты. Больше всего увлекаюсь я ритмом чувства, развитием аффективной памяти и психофизиологией творчества1. С помощью таких проб мне удается на старых ролях довод[ить] себя до значительно большей простоты и силы, мне удается усиливать свою творческую волю настолько, что я при жаре и нездоровье забываю о болезни и получаю энергию на сцене. Кажется, что труппа почуяла новое и переста[ла] подсмеиваться над исканиями и с большим вниманием прислушивается к моим словам. При свидании мы поговорим обо всем этом, так как теперь вся эта сложная тема утомила бы Вас в своих подробностях. Лучше посплетничаем.
Во-первых, маленькое поручение, которое тоже Вас отвлечет, а нам принесет пользу. В Гурзуфе должен находиться наш актер -- Горев (сын Федора Петровича). Он способный, но глуповат, хвастлив, врунишка и очень влюблен в себя, но милый и славный мальчик. Не подавая и вида, что я шепнул Вам о нем такую аттестацию, заберите его в руки и, с присущим Вам умом и тактом, подсмейтесь над его недостатками. Уверьте его в том, что он только в Художественном театре может сделаться актером, что чем дольше он не будет играть большие роли красавцев-героев, тем скорее он сделается настоящим артистом. Заранее благодарю за дружескую услугу.
Что сказать о нас? Все то же самое. Ругают нас -- больше уж невозможно, но сборы огромные, несмотря на то, что мы приехали без всякого репертуара. "Жизнь Человека" -- это один ужас, гадость, а не пьеса. "Росмерсхольм" хоть и хорошо поставлен Немировичем, но мало сценичен. Остальное -- старье. Приглашения летят со всех сторон, но у меня нет сил, чтоб на них откликаться. За этот сезон я очень устал. Старые друзья как-то поразъехались, поразбрелись, а новые малоинтересны. Живем мы замкнуто. Кроме С. М. Зарудного, который по-прежнему мил, Боткина, Стаховичей, изредка Чюминой, Гуревич, Андреевск[ого] -- никого не видим. Читаем нудные, скверные пьесы запоем, но, хоть шаром покати, ничего интересного нет. Как бы нам не умереть с голоду от безрепертуарья.
Больше не могу писать, устал. Целую Ваши ручки, а Нестору Александровичу дружески жму их. Дай бог Вам сил и рассудительности, чтоб в своем большом горе разделить то, что достойно страдания, от того сентимента, что нередко лишь без нужды раздувает горе. Быть может, летом встретимся. Кажется, мы тоже будем в Шварцвальде.
Сердечно преданный и любящий
К. Алексеев
Жена просит передать, что она Вас мысленно целует и жмет руку Нестору Александровичу.
Л. Я. Гуревич
9 мая 1908
Петербург
Дорогая и глубокоуважаемая
Любовь Яковлевна!
Прежде всего великое спасибо за Ваше откровенное письмо. Я никогда бы не догадался о таком душевном состоянии Ольги Николаевны1.
Во время тяжелой работы человек занят сам собой. Особенно актер, на котором висит весь репертуар. Я прислушиваюсь к каждому биению своего пульса и дрожу за свое здоровье. Жду не дождусь того времени, когда мне можно будет хворать. Теперь я не имею на это права. Я должен для дела и товарищей довести сезон до конца. Но сил нет совсем. Болезнь меня утомила.
Кроме того, в театре все запоздало. Репертуар не решен, материал по "Ревизору" не собран, роли не распределены, бюджет не сделан, условия с актерами -- тоже (а во вторник труппа разъезжается), отчет не готов. Общего собрания пайщиков еще не было, и мало ли еще неоконченных дел. Вот почему мой день проходит так: с 12 до 5 на заседании (в дыму папирос). В 5 ч. обед, в 6 1/2 ч. в театр, когда играю, или опять заседание. Ложусь не ранее трех, и так ежедневно, и все-таки не успеем сделать всего, и мне придется засидеться в Москве до 15 июня, так как я не имею права уехать из Москвы, не заказав всей монтировки трех пьес будущего сезона. Пока установлена только одна.
За все это время я был раз у Ольги Николаевны, раз у Бильбасова, раз у Стаховича по делу театра и вчера слушал новую пьесу, специально написанную для нашего театра. Больше я ни у кого не был. Сегодня я дрожу перед вечерним "Штокманом". Завтра я рассыплюсь и полдня буду лежать, хотя должен объехать музеи, лавки и другие места, где высмотрел материал для "Ревизора". Вечером в 10 час. я должен быть на вечере "Шиповника", так как Гржебин отказался от печатания "Синей птицы" до будущего года, чтоб не выпускать пьесу до ее появления на сцене. Если мне не удастся убежать рано оттуда, мне кажется, я буду не в силах сыграть Штокмана в воскресенье утром. В понедельник утром -- общее собрание пайщиков. Вечером я играю "Горе от ума". Во вторник утром отпуск труппы и распределение занятий до 1 июня. Вечером "Вишневый сад".
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 372; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!