Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко 26 страница
Здоров. Целую. Берегитесь.
К. А.
M. П. Лилиной
15 августа 1907
Ряжск
Дорогая Маруся! Вчера весь день работал с Петровским. Много сделали. Много поняли. Придется много переделывать, но будет хорошо. Он пришел в 11 часов утра, ушел в 8, потом вернулся в 9 1/2, [в] 11 1/2 вечера кончили. Он заинтересовался. Не успел вчера написать. Прошлую ночь спал хорошо, но мало. Эту ночь -- хорошо и 7 часов. Пыль и жара -- вчера. Сегодня -- прохладно при солнце. Ночью было холодновато, даже в вагоне. Здоров. Театральная горячка еще не охватила, так как вчера был отвлечен работой. Опаздываем на 2 часа.
Целую. Берегите себя.
Твой К. Алексеев
Из письма к M. П. Лилиной
16 августа 1907
Москва
...Приехал, не устал, не заметил дороги, так как был очень занят интересным делом с Петровским. Он преумный и преинтересный. Переделать (т. е. переместить) придется все. Я упустил из виду главную психическую силу -- это "волю"1, и потому у меня пошла путаница. Теперь выйдет хорошо и не путано. Пылища дорогой ужасная. Вагон хоть и новейший, но грязно содержится. Первые два дня -- жарища. Сегодня с утра ясно, но по-осеннему прохладно, а к вечеру и совсем холодно. Ночью в вагоне было прохладно, так что я надевал свою вязаную жилетку. Поезд опоздал на 3 часа. Мы приехали в 7 1/2 часов. Дорогой много болтал и сидел у Хвостова. Он преинтересный, пресимпатичный и очень говорливый. Любит шутить и хорошо шутит. На станции 3 часа ждал меня Стахович. С ним приехали домой. Он обедал. В театре ничего не было по случаю праздника, и Вишневский с Владимиром Ивановичем уехали к Федотовой. Завтра у меня дома заседание по репертуару. Дома лежало письмо от Гзовской, в котором она извинялась на 3-х страницах за то, что беспокоит меня в день приезда, но умоляет принять. В 9 час. она приехала.
|
|
|
Теперь идет большой секрет. Она так отравлена, что не может слышать того, что говорят и делают в Малом театре. Умоляет принять ее теперь же к нам. Этическую сторону ухода из Малого театра обещается устроить с полной порядочностью; ролей не требует, готова быть хоть статисткой 2. Так или иначе, она нарушает контракт с Малым, тем более что там она не нужна, так как "Психею" запретили 3, как и "Каина", как и все запрещают. Она была мила, но очень взволнована и не в том настроении, которое выказывает ее charme {обаяние (франц.)}. Стаховичу она понравилась, хотя он не пришел в экстаз. Завтра этот вопрос решается на заседании. Я проводил ее со Стаховичем до ее квартиры пешком, так как устал сидеть. Взял ванну и теперь пишу тебе. Настроение пока бодрое. Стахович в восторге от работы, выдержки и старания Калужского. Книппер приехала вчера и уже захандрила без ролей. Качалов вернулся, [...] будет учиться языкам. Мария Петровна -- жена Стаховича -- не очень хорошо себя чувствует и в полухандре.
|
|
|
Целую, обнимаю, благословляю тебя, детей, бабушку -- всех. Скоро начну тосковать, так как дом пуст и холост.
Крепко люблю.
Твой Костя
Думал найти телеграмму. Волнуюсь о здоровье.
M. П. Лилиной
17 августа 1907
Москва
Дорогая Маруся, вчера 16-го [спал] недурно, но проснулся рано. Был В. А. Нелидов, обсуждали известный вопрос. Он за то, чтоб это делать сейчас. Был в театре. Работают. Посмотрел сцену в корчме. Хорошо по-калужски. Много лишних подробностей1. Знакомился с учениками и статистами. Подает большие надежды Жданова, дочь попечителя. В статистки поступила Головина, дочь председателя Думы. Школу подтягивают здорово -- и идет легкое недовольство со стороны распущенной реакции.
Декорации "Синей птицы" готовы. Не видал еще. Книппер не видал. Брюзжит без ролей. Бурджаловых не видал. Вечером заседание у меня. Вопрос о Гзовской еще не решен. Все за прием, но этическая сторона очень сложна. Идет "Жизнь Человека" и "Синяя птица" -- одновременно 2.
Целую, обнимаю.
Твой Костя
268*. З. И. Гржебину
|
|
|
Издательство "Шиповник"
Август 1907
Москва
Глубокоуважаемый Зиновий Исаевич!
Обращаюсь с очень большой просьбой. Дело касается "Синей птицы".
Метерлинк доверил пьесу русским, и потому дело идет не только о нашем театре и его порядочности -- дело касается всего русского искусства.
Целый ряд знаменитых писателей, начиная с Гауптмана, Стриндберга, Шницлера и других, последовали примеру Метерлинка. Они присылают нам рукописи, не требуя от нас никаких гарантий, и просят поставить свои пьесы впервые в России. Этого мало. Без всякой с нашей стороны просьбы, они добровольно дают обещание не печатать пьесы у себя на родине до тех пор, пока она не пройдет у нас.
Метерлинк ждет второй год. Стриндберг -- полгода. Такой чести мы не заслужили у себя на родине.
Теперь представьте, что пьеса появится на русском языке до ее постановки у нас. Каково наше положение? Каково мнение иностранцев о русских? Такой поступок объяснят материальными расчетами.
Представьте, что после двух лет ожидания мы принуждены будем отказаться от постановки пьесы, как мы это делали неоднократно с русскими авторами.
Это будет неизбежный, но и неприличный поступок. Повторяю -- неизбежный. Это будет повторение истории "Жизни Человека". Иметь Андреева в репертуаре очень нужно, приятно и просто выгодно. Никого не обвиняя, кроме самих себя... но пьеса была напечатана и испорчена другими постановками1. Мы не можем ее ставить, так как все плюсы незнакомой пьесы использованы, остались минусы. (Говорю, конечно, не о самой пьесе, а об условиях ее воплощения.)
|
|
|
Выступая впервые с таким автором, как Андреев, театр обязан иметь художественный успех. Теперь я не ручаюсь за него, так как сразу переубедить публику в ее предрассудке, укоренившемся по отношению к ложно понятой пьесе, нелегко. Реабилитировать пьесу очень трудно, это доказали постановки пьес Чехова. Не всегда такие попытки удаются. Они очень рискованны. С Метерлинком мы такого риска на себя не примем и, как это ни грустно, принуждены будем итти на скандал и отказаться от постановки, раз что пьеса появится в печати раньше первого спектакля.
Не только как артисты, но как русские граждане мы обязаны, чего бы это нам ни стоило, добиться художественного успеха Метерлинка на первых спектаклях, тем более что это послужит примером для всех других авторов за границей и поддержит авторитет русского театра (не важно, нашего или чужого).
И на будущее время мы не будем ставить тех пьес, которые появились в печати. Эта задача нам непосильна, при тех невероятных требованиях, которые к нам предъявляются.
Тот факт, что Вы обратились со столь любезным и предупредительным вопросом, когда печатать пьесу, доказывает, что Вы согласны во многом с нами. Моя обязанность определенно и ясно ответить на Ваш вопрос. Я это и делаю.
Еще одна посылка.
А что, если мы будем поставлены в такое положение: пьеса набрана в печати, а у нас она не готова? Играть необходимо скорее, даже в неконченном виде.
Я считаю это преступлением перед Метерлинком и перед русским искусством. Придется ставить на карту или существование нашего театра (мы не получаем субсидий и затрачиваем до постановки весь наш основной капитал), или -- честь русского искусства и собственную порядочность. Согласитесь, что выбор труден.
Чтобы не встать в такое невозможное положение, -- умоляю Вас не печатать пьесы до тех пор, пока я не напишу Вам. Когда она пойдет -- угадать невозможно. Несомненно одно: она появится тогда, когда скажем себе, что сделано все от нас зависящее. Угадать это время нельзя. Кроме того, запрещение "Каина" совершенно перевернуло весь наш репертуар. Только сегодня будет заседание о том, как поправить ту жестокую пробоину, которую нанесли нам враги театра -- святые отцы Синода.
Еще раз умоляю как русский гражданин (не только артист) -- не печатайте пьесы до моего извещения...
269*. М. Метерлинку
Письмо мое Метерлинку
Август -- сентябрь 1907
Москва
Письмо г. Биншток вместе с Вашим автографом1, которым я очень дорожу, пришло в Москву как раз в то время, когда я покинул ее на несколько месяцев.
Следуя за мною по пятам, письмо настигло меня на Кавказе. Но и там я не мог тотчас же ответить на него, так как не владею языком настолько, чтоб дерзнуть писать Метерлинку без посторонней помощи.
Я боялся оскорбить своим стилем Ваше музыкальное ухо.
Благодаря Вас за Ваше внимание ко мне, мне, к сожалению, приходится в первом же письме к Вам извиняться за невольную задержку ответом на Ваше прекрасное письмо.
Постараюсь загладить свою вину обстоятельным докладом о нашей работе по "Синей птице".
Строгости цензуры изломали весь наш репертуар. Нам запретили пьесу, которая должна была начать этот сезон.
Весь план работ, в связи с подготовительными работами и другими условиями нашего сложного дела, изменился.
Приходилось или ставить "Синюю птицу" в первую очередь, для открытия сезона, без достаточного количества репетиций -- или переносить ее на третью очередь. Я избрал последний выход и надеюсь, что вы не посетуете на меня за это.
Мы должны сделать все, что в наших средствах, чтоб оправдать Ваше доверие. Спешные репетиции испортили бы всю нашу подготовительную работу.
С другой же стороны -- первые пьесы сезона много теряют от того, что публика холоднее относится к театру в начале еще не разгоревшегося и не установившегося сезона. Я предпочел перенести пьесу на конец ноября или начало декабря, тем более что одна из проб дала нам следующие неожиданные результаты. Нашим старым и опытным актерам не удастся достаточно помолодеть, чтобы передать тот чудесный аромат молодости, которым благоухает пьеса. Опыта и искусства для этого мало -- нужна настоящая юность.
Мы решили, за исключением некоторых наиболее важных ролей, распределить пьесу между молодой частью труппы. От этого исполнение приобретает необыкновенную свежесть и красоту.
Вместе с тем, молодые артисты требуют усиленной работы с ними, для того чтобы добиться с ними той легкости и виртуозности, которой требует исполнение Ваших произведений.
Я думаю, что Вы одобрите и этот мой план 2.
Пробы закончены, и я считаю их удачными. Удалось добиться необыкновенно простыми средствами полной иллюзии для всех превращений, указанных Вами, почти не отступая от текста. Макеты декораций проникнуты детской фантазией и некоторые NoNo музыки, прослушанные мною, удались прекрасно. Но самое главное впереди -- это актеры и исполнение. Пока могу с уверенностью сказать, что мы ждем с нетерпением начала репетиций и приступим к ним со всем пылом, чтоб оправдать Ваше доверие и получить право просить Вас оказать нам честь присутствовать при первом представлении пьесы. Со своей стороны мы сделаем все, чтоб облегчить Вам поездку в Москву. Мы вышлем кого-нибудь на границу, чтоб встретить Вас, Вы не испытаете никакого затруднения от незнания языка, мы оградим Вас от холода -- настоящей русской шубой и теплой печью. Наши морозы преувеличены. 10--15R Реомюра -- это нормальная температура зимой. Она знакома и Парижу. Относительно революции -- не верьте газетам, на этот год все будет спокойно. Мы льстим себя надеждой, что Вы и Ваша супруга погостите в Москве довольно долго. Мы составим для Вашего приезда такой репертуар, который познакомил бы Вас с направлением и деятельностью нашего театра. В приятной надежде, что наши мечты осуществятся, я пользуюсь случаем, чтоб еще раз высказать Вам мои восторги и поклонение перед Вашим талантом...
270*. Вл. И. Немировичу-Данченко
2 октября 1907 Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Манкировки артистов без объяснения причин и без предупреждения стали обычным явлением. Так например:
Сорваны две репетиции -- в очень важное время, -- которых мы давно ждали для "Жизни Человека". После этого я вывесил объявление о том, что такие манкировки впредь будут считаться нарушением товарищеской этики и неуважением к нашему большому труду.
После этого вчера не явился Грибунин. Сегодня -- Бутова.
Халютина отпрашивается в отпуск в самое важное время репетиций "Жизни Человека" и пр.
Труппа распускается, и ее небрежность остается без всякого взыскания с нашей стороны.
В это же самое время, ради репетиций "Иванова"1, чтобы не пропускать их, я устраиваю с большим трудом заседания фабричные по вечерам. Думаю, что у меня больше дел и сторонних обязанностей, чем у Бутовой и Грибунина.
Несколько лет назад я уехал от умирающей матери ради театра. Я играл в тот день, когда она была привезена в Москву и лежала в церкви. Я уже месяц не могу найти времени, чтобы съездить к доктору, чтобы заказать себе платье.
Или всем дозволить дисциплинарную распущенность, или никому.
В силу всего сказанного я как член труппы выражаю протест гг. Грибунину и Бутовой и считаю себя оскорбленным ими за неуважение к моему труду и за нарушение товарищеской этики.
К. Алексеев
2 октября 1907
271*. Вл. И. Немировичу-Данченко
Октябрь (до 12-го) 1907
Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Подаю свой голос за "Росмера", если пьеса будет ставиться с лучшими актерами и в каких-нибудь новых тонах.
Кстати, обращаю внимание на один вопрос, который не дает мне покоя. Нам нечего везти в Петербург, без которого не прокормиться. "Борис Годунов" -- неперевозим1. "Жизнь Человека" -- заиграна. "Синюю птицу" -- перехватят. Благодаря отсутствию конвенции ее переделают с русского подлинника, как только она появится в печати, и тот же Мейерхольд.
Ваш К. Алексеев
272*. Вл. И. Немировичу-Данченко
24--11--1907.
24 ноября 1907
Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Простите, что задержал Вас ответом.
Вернулся поздно, утомился на фабрике, болит голова.
1) Гзовская известила меня о том, что Мария Николаевна была у нее. Она не придает значения происшедшему инциденту и -- удовлетворена1.
Чтоб доказать это, она заедет к Марии Николаевне.
Хоть я и жалею о том, что Мария Николаевна выбрала домашний, а не более достойный, официальный способ для окончания конфузного для нее и театра инцидента, тем не менее эту часть моего требования я считаю поконченной.
2) Если Н. Г. Александров как пайщик и режиссер удовлетворен письмом Марии Николаевны, я считаю и эту часть моего требования выполненной.
3) От переговоров и извинений Марии Николаевны я отказался совсем не потому, что я отношусь к ней плохо.
Напротив. Не всегда добрые чувства высказываются одними одобрениями.
Я поступил так, чтобы образумить ее, пока еще не поздно. Она не знает артистической этики, а без этого знания нельзя быть актрисой.
Пока я в театре, я буду со всею строгостью относиться к ее поступкам в стенах того здания, в котором мы служим общему делу. Так воспитывались Щепкины, Федотовы, Ермоловы. Так воспитал себя и я сам. Такого же строгого отношения я прошу и для моих учениц, будь то Гзовская, Барановская и пр.
Чем строже этика, тем порядочнее отношение к искусству, в противном случае театр превращается в забаву.
Мое отношение к Марии Николаевне -- отношение старшего к младшей, опытного к начинающей.
Мне бы очень хотелось, чтобы Мария Николаевна знала и задумалась об этом.
4) Остается еще одно необходимое для меня условие. Оформить поступление Гзовской, ее право посещения репетиций и спектаклей, ее право заниматься в театре (т. е. брать уроки у меня и у Александрова), конечно, постольку, поскольку эти уроки не мешают работе театра и школы.
Я убедительно прошу покончить с этой формальной стороной поступления Гзовской в ближайшие дни.
Как я уже заявлял на заседании 16 августа, Гзовская просит то жалованье, которое получает в императорском театре, т. е. 3000 рублей.
С разрешением этого последнего вопроса я согласен взять свое заявление обратно.
Для заключения -- я добровольно даю Вам такое обещание, как знак уважения и доверия к Вашей деятельности в театре. Если когда-нибудь я очутился бы в Вашем положении, а одна из моих учениц в положении Марии Николаевны, я скажу ученице: "Вы совершили неприличный и оскорбительный для театра поступок и потому обязаны немедленно его исправить, согласно требованию того, кто создал это дело и составляет его душу. Вы обязаны, не выходя из этой комнаты, написать или требуемые извинения или прошение об отставке".
Буду счастлив, если заслужу от Вас такое же доверие к себе, хотя бы в те трудные минуты, когда приходится отрывать от сердца то, что приросло к нему за 10 лет, о чем мечтал всю жизнь.
Если я решился на такую операцию, значит, у меня есть серьезные мотивы, которые заслуживают внимания.
Такого отношения я не заслужил и виноват в этом -- сам я.
Я плохой директор. Я слишком слаб.
Ваш К. Алексеев
Л. М. Леонидову
Г-ну Л. М. Леонидову
Декабрь 1907
Москва
[Замечания по спектаклю "Жизнь Человека"]
Переставил стул по приказанию режиссера. Найти повод. Например, так сердит на жену, что не хочет сидеть за одним столом.
Бегают глаза. Это одна из прежних привычек, которая может потянуть на старый тон. Когда сердитесь, старайтесь смотреть в одну точку.
"Кто не любит ветчины" -- пропадает. Раньше вы этой фразой говорили, рассердясь на нее: "ты дура", и отворачивались от нее.
Как жаль, что Вы мало капризничаете и отпихиваетесь, когда сами себя браните. Хотелось бы, чтобы Вы повернулись к ней спиной.
Бросил перчатку -- отлично. Напрасно после сделал излюбленный театральный жест.
Вызов хорош, так как без жеста и без крика.
"У нас бумаги нет" -- хорош тон, но фраза пропадает за скороговоркой.
О замке в Норвегии --
постепенно увлекаться и опьяняться стихами, поэзией и скандировкой слов. Доходить до бешеного темпа.
Тон и движения хороши.
Целая отдельная сцена (большая) -- лизание шеи:
он это делает не для того, чтобы целовать и кокетничать с нею, а для того, чтобы действительно спасти лишнюю каплю1.
Все это проделывается очень деловито и серьезно, точно операция.
274*. Айседоре Дункан
Январь (начало) 1908
Москва
Дорогой друг!
Как я счастлив!!!
Как я горд!!!
Я помог великой артистке обрести необходимую ей атмосферу!!! 1 И все это произошло во время прелестной прогулки, в кабаре, где царит порок.
Как странна жизнь! Как она порой прекрасна. Нет! Вы добрая, Вы чистая, Вы благородная, и в том большом восторженном чувстве и артистическом восхищении, которые я испытывал к Вам до сих пор, я ощутил рождение глубокой и настоящей дружеской любви.
Знаете ли, что Вы для меня сделали,-- я еще не сказал Вам об этом.
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 350; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!