Проблема безумия и гениальности в рассказе «Чёрный монах»
Большинство исследователей рассматривали понятие творчества в рассказе «Чёрный монах» в связи с популярными в то время учениями Ч. Ломброзо и М. Нордау о родстве гениальности и помешательства. Известно, что на момент создания произведения Чехов сильно увлекался психиатрией. В письме к О. М. Меньшикову он называл свой рассказ «медицинским», что породило тенденцию к его трактовке именно с этой точки зрения.
Соединение одарённой натуры и творческого процесса, который прорывается к первоисточнику, формирует гения.Тесная связь творчества с проблемой гениальности объясняется также наличием у человека каких-то выдающихся способностей.
Осмыслить и понять механизм рождения гениальности стремились многие писатели, учёные и философы на протяжении всего существования человека. Эту проблему можно обозначить словами Н. А. Бердяева: «Гений – человек одержимый, но он творец…». Каким бы парадоксальным, на первый взгляд, не казалось это высказывание, оно заслуживает внимания, поскольку в психологии существует множество версий о связи гениальности и помешательства. Они вытекают из трактовки творчества как выхода за пределы заданного: ведь поведение и одарённой личности, и человека с психическими нарушениями в какой-то мере отклоняется от общепринятого.
Истоки идеи о связи гениальности и помешательства встречаются уже в высказываниях многих философов древности – Аристотеля, Сократа, Эмпедокла, Платона, а также у интеллектуальных авторитетов средневековья и нового времени. Называя человека «мыслящим тростником», Паскаль, к примеру, утверждал, что величайшая гениальность граничит с полнейшим сумасшествием. Век спустя это мнение высказал Д. Дидро: «Гениальность всегда предполагает какое-нибудь расстройство в организме». [77] Но традиционно эту точку зрения связывают с именем выдающегося итальянского учёного Ч. Ломброзо.
|
|
|
Его книга «Гений и помешательство», вышедшая в 1863 году, получила широкий отклик в среде научной общественности. Автор обосновывал в ней теорию невропатичности гениальных людей и проводил весьма смелую параллель между данными им способностями и отклонениями в психическом здоровье личности.
Он организовал тщательную проверку накопившихся к тому времени соответствующих фактов в психиатрии и смежных науках и отметил, что среди гениев много людей с неустойчивой, а иногда – и больной психикой: «В числе гениальных людей были и есть помешанные, точно так же, как и между этими последними бывали субъекты, у которых болезнь вызвала проблески гения; но вывести из этого заключение, что все гениальные личности непременно должны быть помешанными – значило бы впасть в громадное заблуждение и повторить, только в ином смысле, ошибочный вывод дикарей, считающих боговдохновенными людьми всех сумасшедших».
|
|
|
По мнению Ломброзо, причины, по которым обычные люди превращаются в гениев – те же, что вызывают сумасшествие: это могут быть болезни и повреждения головы. В подтверждение своих слов он приводит примеры из истории: Вико в детстве упал с высочайшей лестницы и раздробил себе правую теменную кость. Гратри, вначале плохой певец, сделался знаменитым артистом после сильного ушиба головы бревном. Мабильон, смолоду слабоумный, достиг известности своими талантами, которые развились в нём вследствие полученной раны в голову. [78]
Зависимостью гениальности от патологических изменений, бессознательностью и неожиданностью объясняется её отличие от таланта. По мнению Ю. Мейера, талантливый человек действует строго обдуманно, знает, как и почему пришёл к известной теории, в то время как гению это неизвестно, ведь всякая творческая деятельность бессознательна.
Гениальные люди, которые наблюдали за собой, признавались, что под влиянием вдохновения они испытывали какое-то невыразимо приятное лихорадочное состояние, во время которого появлялись новые, неожиданные мысли. Когда момент экстаза и возбуждения проходил, гений превращался в обыкновенного человека: отсутствие равномерности является одним из признаков его натуры. Исследователь также отмечает, что вдохновение, посещающее гениев, зачастую переходит в настоящие галлюцинации, потому что человек видит предметы, существующие лишь в его воображении.
|
|
|
Обращаясь к физиологическим особенностям, Ломброзо приходит к выводу, что вся разница между обыкновенными людьми и гением заключается в утончённой и почти болезненной впечатлительности последнего. Степень восприятия им явлений, событий и предметов отличается предельной глубиной: надолго сохраняя их в памяти, гений создаёт различные комбинации. Именно поэтому такие люди способны увидеть в мелочах то, что не заметно другим и сделать из этих мелочей величайшее открытие. С другой стороны, вследствие чрезмерной чувствительности, трудно убедить или разубедить великих и помешанных людей в чём бы то ни было: источник истинных и ложных представлений у них находится глубже и развит сильнее, чем у остальных.
Главного героя «Чёрного монаха» можно рассматривать как своеобразную модель творческой личности. Это обусловлено не только родом его деятельности, но и тем, что он испытывает определённые психические нарушения.
|
|
|
Явления галлюциногенного образа служат амплитудой внутренних колебаний в душе героя: в такие моменты у него повышается настроение и усиливается творческая работоспособность. Осознание Ковриным своей гениальности Чехов раскрывает как глубочайшее переживание, как чувство экстаза и победы.
Первая встреча с чёрным монахом произошла в поле, за пределами сада. Это далеко не случайно: открытое пространство символизирует свободу, волю в принятии решений, изначальное право Коврина сделать выбор между добром и злом, истинным трудом на благо человечества и «возвышением» себя над другими людьми. Даже состояние самой природы в этот момент словно предрекает что-то необычное: «Перед ним теперь лежало широкое поле, покрытое молодою, ещё не цветущею рожью. Ни человеческого жилья, ни живой души вдали, и кажется, что тропинка, если пойти по ней, приведёт в то самое неизвестное загадочное место, куда только что опустилось солнце и где так широко и величаво пламенеет вечерняя заря». [79]
Далее в психологическом состоянии героя и в обманчиво реальном мире «заречной» природы происходит нечто важное. Вот Коврин размышляет: «И кажется, весь мир смотрит на меня, притаился и ждёт, чтобы я понял его» – и, будто покоряясь ему, ответствуют какие-то силы: «Но вот по ржи пробежали волны, и лёгкий вечерний ветерок нежно коснулся его непокрытой головы. Через минуту опять порыв ветра, но уже сильнее, – зашумела рожь, и послышался сзади глухой ропот сосен». [80] Затем на горизонте появляется чёрный вихрь, из него возникает монах, который «закружит» героя, внушит ему мыслями о собственной избранности. Этот момент играет важную роль в дальнейшем развитии сюжета: ведь именно тогда Коврин в глубине души делает определяющий «выбор»… в пользу зла.
Вторая встреча состоялась в парке, на скамейке. Затем упоминается визит чёрного монаха в столовую Песоцких и в спальню городского дома. В последний раз призрак появляется в номере гостиницы. Налицо – явное «сужение» пространства: Чехов таким образом подчёркивает постепенное ограничение героя в свободе мыслить и действовать.
Разговоры с призраком свидетельствуют о том, как изменяется ход мыслей магистра, как благородные и честные порывы постепенно сменяются пагубными идеями избранничества. Вначале Коврин думал, что, будучи «избранником божиим», он сможет принести людям пользу, служить «вечной правде», не понимая даже сущности этой правды, но искренне желая способствовать её установлению на земле.
Образ монаха как важный элемент внутреннего мира героя в художественной структуре чеховского рассказа передаёт движение от объективного к субъективному, от реального – к идеальному. С одной стороны, это двойник Коврина, его неудовлетворённая потребность жить осмысленно, одухотворённо, иметь высокую цель в жизни, а с другой – олицетворение болезни и предвестник смерти. Герой постепенно утрачивает способность ориентироваться в окружающей действительности и оказывается в собственноручно созданном иллюзорном мире. Чёрный монах поднимает душевный тонус Коврина, сводит всё его существование к погоне за «сладкой радостью», и если поначалу бодрит, окрыляет, воодушевляет магистра на интеллектуальный труд, влечёт к чистой юной девушке, то, став навязчивой идеей, доводит до безумия.
Идеи о связи гениальности и помешательства – подражательные, но само подражание в рассказе двойственно: Коврин заимствует чужие мысли, а его больной рассудок скрепляет их авторитетом призрака и превращает в истины. Писатель широко использовал ходовой словарь: «быть избранником», «служить вечной правде», «отдать идее всё – молодость, силы, здоровье, быть готовым умереть для общего блага». Устами чёрного монаха излагаются основные положения психопатологических теорий: «Говорят же теперь учёные, что гений сродни умопомешательству. Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди... Не всё то правда, что говорили римляне или греки... то, что отличает пророков, поэтов, мучеников за идею от обыкновенных людей, противно животной стороне человека, то есть его физическому здоровью. Повторю: если хочешь быть здоров и нормален, иди в стадо». [81]
Песоцкие – те люди, которые свято верят в гениальность Коврина, считают его великим и убеждают в этом самого героя: «А погоди... каков он будет лет через десять. Рукой не достанешь». Но, в сущности, никто не знает, в чём это величие заключается. Даже Егор Семёнович не очень точно осведомлён о роде занятий своего воспитанника: «Ты ведь всё больше насчёт философии?». Никто не упоминает и о «великих» открытиях магистра или его трудах. Восторженные оды почитателей служат строительным материалом ковринского величия, на вершине которого он поддаётся искушению и начинает свято верить в свою избранность. Эфемерность похвал, успеха и славы подчёркивается в рассказе праздностью Коврина, его мнимой интеллектуальной сосредоточенностью – мнимой потому, что она сводится к самому себе.
Когда герой окончательно излечивается и оказывается способным трезво оценивать себя и своё развенчанное величие, он обнаруживает все признаки явного эмоционального оскудения, обеднения личности, присущие гениальной натуре. Его уже не радуют «роскошные цветы в саду», «голова у него острижена, длинных волос уже нет, походка вялая, лицо, сравнительно с прошлым летом, пополнело и побледнело <…> Жил он уже не с Таней, а с другой женщиной, которая была на два года старше его и ухаживала за ним, как за ребёнком». [82]
Коврин тоскует по своей болезни, которая не только выделяла его из человеческого «стада», но и делала жизнь богаче и разнообразнее: «Зачем, зачем вы меня лечили?.. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я – посредственность, мне скучно жить…». Тоску он вымещает так, как и должен вымещать её заурядный человек: «Боже мой, как он изводил её! Однажды, желая причинить ей боль, он сказал ей, что её отец играл в их романе непривлекательную роль, так как просил его жениться на ней; Егор Семеныч нечаянно подслушал это, вбежал в комнату и с отчаяния не мог выговорить ни одного слова, и только топтался на одном месте и как-то странно мычал, точно у него отнялся язык, а Таня, глядя на отца, вскрикнула раздирающим голосом и упала в обморок. Это было безобразно».
Книга немецкого писателя М. Нордау «Вырождение» также могла в какой-то мере оказать влияние на замысел «Чёрного монаха». Сразу после появления в России в 1892 году она, несмотря на эпатирующий и скандальный тон, дала яркое художественное изображение эпохи рубежа веков, точно обрисовала характерные черты своего времени и основных направлений искусства.
Нордау выделил несколько типов психологических отклонений в завиcимоcти от степени тяжести: болезненную нервность и возбудимость, в том числе от соприкосновения с искусством (чаще всего с музыкой), иcтерию, себялюбие, эcтетcтво, манию величия, эротоманию, миcтицизм и отвращение ко всякой деятельности.
Причины подобной болезненности общества автор видел в негативных последствиях технического прогресса, росте городов и в переутомлении наций, вызванном этими факторами: «Никогда изобретения не меняли так тиранически и глубоко самую сущность человеческого духа. В наши дни пар и электричество перевернули вверх дном привычки всех народов, начиная с их высших классов и кончая низшими. <…> Удесятерившаяся деятельность связана с напряжением нервной системы и необычайной затратой сил. <...> Всякий культурный человек совершает теперь работу от пяти до двадцати раз большую, чем требовалось от него пятьдесят лет назад. <...> Первое поколение истомлено и растерзано, а у его потомства болезнь проявляется в наследственно-массовой истерии – последствии крайне напряженной деятельности и роста городов». [83]
Чехов критически относился к Нордау и к его теории: об этом можно судить из писем Суворину от 27 марта 1894 года и Шавровой от 28 февраля 1895 года, где писатель упоминает о прочтении «Вырождения». В письмах 1887 - 1893 годов он неоднократно говорил о наблюдаемом им духовном и моральном кризисе интеллигенции, об её болезненном состоянии, упадке и неспособности вести Россию по пути просвещения и прогресса.
Можно предположить, что сама проблема вырождения вызывала интерес у писателя ещё задолго до его знакомства с творчеством Нордау. Однако его взгляд на это явление не был таким же однозначным: с одной стороны, он соглашался, что в вырождении, в общей нервности виновато «множество факторов: водка, табак, обжорство интеллектуального класса, отвратительное воспитание, недостаток физического труда, условия городской жизни и прочее». Но в тоже время, в письме к Е. М. Шавровой мы читаем: «Нашего нервного века» я не признаю, так как во все века человечество было нервно». Ссылкой не «нервный век» нельзя оправдать «свою нелепую жизнь» и снимать таким образом с себя ответственность. Какие бы негативные факторы ни влияли на личность, она должна найти себе силы им противостоять и сделаться полезной обществу». Причины всеобщего «упадка» у него носили не социальный, а духовный, мировоззренческий характер. Отсутствие каких бы то ни было идеалов и целей у всей нации, равнодушие к жизни, апатия, болезненная расслабленность сказались и на литературе.
Ещё до Чехова в истории литературы мы сталкивались с постоянным стремлением осмыслить значение болезни для духовной жизни человека: существуют какие-то скрытые соотношения между болезнью и самыми глубокими человеческими возможностями, между мудростью и болезнью, творчеством и патологией.
Если допустить, что при замысле «Чёрного монаха» Чехов отталкивался от содержания «Вырождения», следует учесть, что он мыслил намного глубже Нордау, не упрощая ситуацию своего времени. Сама по себе «нервность» не была для Чехова отрицательной чертой, а наоборот, являлась признаком интеллигентности и сложной душевной организации.
В главном герое «Чёрного монаха» многие исследователи были склонны видеть тип вырождающегося «декадентского» толка, больного манией величия. Такой взгляд на личность Коврина обычно не противоречит усматриваемым в этом рассказе параллелям с Ницше, поскольку последний сам выступает одним из главных героев книги Нордау (ему посвящена целая глава), иллюстрируя собой один из клинических случаев вырождения.
Когда болезнь проходит, Коврин оказывается заурядным, скучным, мелочно злым человеком, разрушающим жизнь и счастье людей, поверивших в него. Эту мысль можно проиллюстрировать цитатой из «Вырождения» о мнимой гениальности «вырождающихся высшего порядка» (а также сходными идеями Ломброзо): «Отнимите у гения то дарование, которое ставит его так высоко над толпой, и он, тем не менее, останется человеком очень умным, дельным, нравственным, здравомыслящим, который с честью займёт всякое общественное положение. Но попробуйте отнять упсихопатаего дарование, и вы получите только преступника или сумасброда, ни к чему не пригодного в жизни… Их слово – не восторженное предсказание, а бессмысленный лепет и болтовня душевнобольного, и то, что представляется профану взрывом кипучих молодых сил – не что иное, как конвульсии и судороги истощения. Страдая манией величия... психопаты толкуют теперь о социализме и дарвинизме, поскольку они освоились с этими понятиями». [85]
В состоянии Коврина можно проследить все описанные Нордау симптомы: наследственную предрасположенность к чахотке, тяжёлое переутомление от чрезмерной умственной работы и нездорового образа жизни, болезненную впечатлительность и возбудимость (особенно от музыки), «идеализм», «мистицизм», доходящий иногда до галлюцинаций. Многократно отмечалось, что Чехов тщательно регистрировал связь появления видения с изнеможением от музыки и пения, однако это вряд ли представляет собой полную разгадку, исчерпывающее объяснение самого видения, и тем более – смысла повести в целом.
Следует отметить, что душевный кризис Коврина, как и многих других чеховских героев, формируется совершенно незаметно – в обыденном, порой – гармоничном течении жизни. В «Чёрном монахе» воплощением такой гармонии становится музыка: она обрамляет картину разрушения личности. Нежные, «таинственные», «прекрасные и странные» звуки скрипки, под которые гости разучивают серенаду, служат завязкой будущей драмы, и их же магистр слышит в финале произведения: «Вдруг в нижнем этаже под балконом заиграла скрипка и запели два нежных женских голоса. Это было что-то знакомое. В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала ночью в саду таинственные звуки и решила, что это гармония священная, нам, смертным, непонятная».
Для самого героя «болезненность» соотносится, главным образом, с понятием гениальности. Подобная трактовка темы гения и толпы может быть связана с «Парадоксами» Нордау. В первой главе этой книги – «Психофизиологии гения» – говорится: «Со стороны умного человека весьма красиво и благородно принять на себя тяжёлый труд постепенного поднятия массы до более высокого уровня развития, но масса прежде всего имеет право требовать учреждений и законов, годных для рогатого скота». [86]
Современный австрийский психолог Виктор Франкл утверждает, что «свою оригинальность люди оплачивают отказом от нормальности». [87] Более близко к этому вопросу подошёл классик немецкой психиатрии Э. Блейлер: «Гениальность есть… уклонение от нормы». [88] Чем больше выражено это уклонение, тем резче появляются индивидуальные черты. Ярко выраженная индивидуальность совсем не обязательно должна сочетаться с повышенной одарённостью. Однако каждый талантливый человек, проявляющий себя в оригинальном творчестве, должен быть сугубой индивидуальностью. В некоторых случаях можно говорить о прямо пропорциональной зависимости: чем своеобразнее и неповторимее творчество, тем более своеобразной и неповторимой должна быть психологическая структура творческой личности».
Существует достаточное количество данных, подтверждающих роль психопатологических расстройств в творческом процессе: талантливый психопат имеет больше шансов быть признан гением, чем вполне нормальный субъект с уравновешенной психикой, хотя бы потому, что сама судьба психопата часто способствует его возвышению в глазах народа. Слава является важнейшим компонентом формирования гения. М. П. Кутанин писал: «Психопаты имеют более тонкий аппарат восприятия, они скорее улавливают дух времени и деликатные колебания в жизни масс. Они более чутки, впечатлительны, внушаемы, восприимчивы в отношении внешних влияний. Они лучше других умеют петь песни своего времени и потому скорее находят оценку и одобрение окружающих». [89]
Изображая болезнь Коврина в рассказе «Чёрный монах», автор, несомненно, придерживался основных положений теории о взаимосвязи творчества с психопатологическими расстройствами. Однако художественную задачу Чехова, да и сам сюжет рассказа нельзя свести только к стандартному описанию клинического случая: обычная для него психологическая ситуация здесь переходит в психиатрическую. Болезнь же является лишь способом изображения душевного состояния героя, выступает как опасное продолжение нравственных недомоганий.
Чтобы показать, как люди могут совершать непоправимые ошибки, ломать жизнь себе и другим, автору «Чёрного монаха» не потребовалось делать одних героев положительными, а других – отрицательными, противопоставлять их личные достоинства и недостатки, отдавая предпочтение кому-то одному. С незнанием персонажами «правды», их уклонениями от нормы соседствуют авторские указания на истинные жизненные ценности. Чтобы «подвести» к этому читателей, Чехов, уклоняясь от дидактизма, находит чисто художественные средства: в рассказе таким средством является образ сада. Пронизывая всё произведение, он раскрывает тему столкновения высокого и обыденного, иллюзорного и реального, прекрасного и уродливого. Кроме того, образ сада, связанный с мотивом созидания, взращивания, позволяет выявить в рассказе новые аспекты концепции творчества.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 1758; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!