ПРИЗЫВ В РЯДЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ, в 66 отдельный батальон связи, 46 стрелковую дивизию, 19 армию (командарм Лукин).
ВОСПОМИНАНИЯ Г.С. СЕРОВА
ЧАСТЬ 2
О СЛУЖБЕ В АРМИИ И
ФРОНТОВОЙ ЖИЗНИ
( декабрь 1937 – октябрь 1942 г.г.)
Написаны в 80- ых годах 20 века.
(На обратной стороне листов дополнительная информация из разных источников).
Содержание воспоминаний Г.С. Серова о службе в армии и на фронте.
ПЕРВЫЙ ПРИЗЫВ В РЯДЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ,
ОБУЧЕНИЕ В КОМАНДЕ ОДНОГОДИЧНИКОВ ПРИ Стрелковом полку 29 Тихоокеанской Стрелковой дивизии ОДВКА, присвоение звания младший лейтенант, увольнение в запас, полевой геологоразведочный сезон 1939 года в Нязепетровском районе со Смирновыми, поездка на кустовое совещание геологоразведчиков в Ленинград в ноябре 1939 года.
Декабрь 1937 – 12 марта 1940г.)
ВТОРОЙ ПРИЗЫВ В РЯДЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ в 66 отдельный батальон связи, 46 стрелковую дивизию, 19 армию (командарм Лукин).
Начало февраля– 14 марта 1940г.)
СЛУЖБА В ИРКУТСКЕ, ( весна 1940 - 7 мая 1941г.),
ЗНАКОМСТВО И ЖЕНИТЬБА НА АННЕ НИКОЛАЕВНЕ СЕРОВОЙ.
ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ 46-ОЙ СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ В ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ. 7 мая 1941 - конец мая 1941г.
ДИСЛОКАЦИЯ ПОД ТАМБОВОМ ОТПУСК В ИРКУТСК. Июнь 1941г.
|
|
|
ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ, МОСКВА 22 июня 1941 года.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЧАСТЬ (под Тамбов) ИЗ МОСКВЫ 22ИЮНЯ 1941 ГОДА. КОЛОДНЯ, СМОЛЕНСК (до 11.07.41г.)
ОКРУЖЕНИЕ ПОД ДЕМИДОВОМ. ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ В РАЙОНЕ ЯРЦЕВО, 1941,12-15 июля
СБОРНЫЙ ПУНКТ ПОД ВЯЗЬМОЙ, НАЗНАЧЕНИЕ В 220 СТРЕЛКОВУЮ ДИВИЗИЮ, ВСТРЕЧА С ХОРУЖЕНКО. 1941 год, 15 -16 июля.
Армия . Захаркин , с 12.08.41г. 49 армия)
Резервный фронт ( Будённый), 49-ая армия (Захаркин), 220 СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ (Хоруженко), 584 БАТАЛЬОН (Козей), 1-АЯ РОТА , 2-ОЙ ВЗВОД.
Год . 16 июля - конец июля.
УКРЕПЛЕНИЕ НА ПОЗИЦИЯХ ( Линия Сычёвка – Гжатск, Вяземский рубеж, 45 км восточнее г. Белого) ; НАЗНАЧЕНИЕ НАЧАЛЬНИКОМ ШТАБА БАТАЛЬОНА .1941 год, конец июля – начало октября.
ПОПЫТКА ПЕРЕДИСЛОКАЦИИ 220-ой ДИВИЗИИ ЧЕРЕЗ СТАНЦИЮ СЫЧЁВКА НА ЮЖНЫЙ ФРОНТ; 1941 конец сентября – начало октября.
|
|
|
ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ РЖЕВ, 1941 , начало октября – 14 октября.
ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ 220 –ой СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ СЕВЕРНЕЕ РЖЕВА, 1941 год, октябрь ( с 17.10.41 Калининский фронт, 29 армия, Швецов)
ДИСЛОКАЦИЯ В РАЙОНЕ СЕЛА СУКРОМЛЯ, Ноябрь – декабрь 1941, присвоение звания лейтенант,
НАСТУПЛЕНИЕ В РЖЕВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ, декабрь 1941 – январь 1942.
ВЗЯТИЕ ГОРОВАТКИ 2.01.41г., ШТУРМ ДЕШЁВОК с 14.01.41. ПЕРЕДАЧА 220-ОЙ СД В 30 -УЮ АРМИЮ с 23.01.41г. ( КОМАНДАРМ ЛЕЛЮШЕНКО). ПРИСВОЕНИЕ ЗВАНИЯ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ; НАЗНАЧЕНИЕ ЗАМОМ КОМБАТА.
|
|
|
ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ,
ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ 220 –ой СД ВЗАМЕН ГВАРДЕЙСКОЙ НА «ПЯТАЧОК» ( правый берег Волги); 1942, МАРТ-МАЙ, ПРИСВОЕНИЕ ЗВАНИЯ КАПИТАН.
БИТВА ЗА БЕЛЬКОВО с 1 по 13 августа 1942 г. И РЖЕВ; НАЗНАЧЕНИЕ КОМАНДИРОМ БАТАЛЬНА СВЯЗИ; ПРИСВОЕНИЕ ЗВАНИЯ МАЙОРА; май – октябрь, 1942г.
ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ ДИВИЗИИ, ЗАВЕРШЕНИЕ ФРОНТОВОЙ ЖИЗНИ 1942 , СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ
ПЕРВЫЙ ПРИЗЫВ В РЯДЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ,
ОБУЧЕНИЕ В КОМАНДЕ ОДНОГОДИЧНИКОВ ПРИ Стрелковом полку 29 Тихоокеанской Стрелковой дивизии ОДВКА, присвоение звания младший лейтенант, увольнение в запас, полевой геологоразведочный сезон 1939 года в Нязепетровском районе со Смирновыми, поездка на кустовое совещание геологоразведчиков в Ленинград в ноябре 1939 года.
|
|
|
Осень1937 – 12 марта 1940г.)
Итак, в Москве, в НКВД на Лубянке, рассмотрев наши бумаги, анкеты, автобиографии отвели нас в горно-химический отдел к профессору Гинсбургу. Он сообщил, что мы будем работать в системе ГУЛАГА геологами на угольных шахтах Воркуты. Обещал, что более конкретно нам расскажут завтра. Ехать туда можно только после всесторонней проверки наших биографий и других документов. И это будет не раньше, как через месяц. Зимой на шахты можно попасть только на самолётах, так как железной дороги до Воркуты тогда ещё не было.
А вечером на квартире, в которой мы жили, ректор передал мне телеграмму с предложением срочно возвратиться в Свердловск, так как получена повестка из горвоенкомата о призыве меня на службу в ряды Красной армии.
Возвратился в Свердловск, явился в военкомат и получил предписание явиться через три дня на сборный пункт с вещами для отправки в часть. А получилось так потому, что в нашем университете не было военной кафедры. Студенты числились военнообязанными в запасе до особого распоряжения, которое поступило в декабре 1937 года. Позже я узнал, что Николай Шмелёв и Татьяна Березина выехали в Воркуту через месяц и проработали там довольно длительное время.
В нашу команду призывников было включено 10 человек, старший – Марухин из Свердловского горисполкома. Назначение – станция Бикин, что за Хабаровском на железнодорожной линии Хабаровск – Владивосток. Ехали мы в тихоходном поезде, каком-то даже по тому времени, старомодном вагоне. Вторые полки при подъёме смыкались в виде полати, на них мы спали втроём. В этом же вагоне ехала ещё одна команда призывников с назначением в город Владивосток на Тихоокеанский флот в береговую охрану. За время нахождения в пути мы познакомились и решили ехать вместе с ними во Владивосток и проситься в их часть. Уж очень привлекала морская форма, хотя и береговая. Ведь надо же решиться на такое – посылают в одну воинскую часть, а едем в другую, потому что она нам больше нравится. Да и находится не где-то там, в безызвестном Бикине, а в прославленном Владивостоке, на берегу залива Петра Великого. Вот какие понятия были у нас о воинской дисциплине!
На десятый или одиннадцатый день рано утром приехали во Владивосток и обратились в морской штаб. Но там нашу команду не приняли и велели ехать по назначению. Сидели мы на баулах и чемоданах возле вокзала и горевали. Не хотелось мне ехать в Бикин, хотелось устроиться во Владивостоке.
Смотрим, проходит мимо нас какой-то военный со шпалами в петлицах. Остановили мы его и спрашиваем: «Где здесь находится штаб какой-нибудь воинской части?» Он спросил, зачем нам это. Мы всё рассказали и офицер показал нам где находится штаб стрелковой дивизии. Пришли туда, дежурный вызвал к нам штабного командира. Тот выслушал, взял наши сопроводительные документы и ушёл, наказав ждать возвращения. Вернувшись через некоторое время, велел нам ехать с сопровождающим в воинскую часть, расположенную на Второй речке вблизи города. Прибыли мы туда, прошли, как положено, карантин, получили обмундирование и узнали, что мы зачислены в учебную команду одногодичников при стрелковом полку 29 Тихоокеанской стрелковой дивизии ОКДВА ( отдельной Дальневосточной Краснознамённой Армии). В то время существовали такие команды, укомплектованные лицами с высшим образованием, имевшими отсрочки от призыва в армию. Собственно, это были годичные военные курсы, после окончания которых присваивали звание младшего лейтенанта и демобилизовывали из армии в запас. В нашей команде большинство были выпускники 1936-37 годов различных вузов, получившие назначение на Урал. Несколько человек уже успели поработать учителями или инженерами. Сейчас я многих уже перезабыл, но некоторые товарищи запомнились. Например, Минин и Пильщиков – друзья учителя из под Свердловска; Коваленко – коренастый инженер; Хмыров и Поливин - инженеры свердловчане; Марухин, Дёмкин, Баклашев, Кондрашин, Мурашёв – инженеры из Свердловской области; Силин – инженер.
Пробыли мы на Второй речке недели три и нам объявили о переводе в Отдельный батальон связи, расположенный на шестом километре, где мы должны будем учиться на офицеров – связистов.
Переехали туда, собственно не переехали, а перешли в походной колонне. Благо было не далеко – километра четыре. Приступили к учёбе. Здесь к нам прибыло три человека пополнения: Дерябин – агроном из-под Магнитогорска; Дрябин – инженер. Дрябин был маленький, ниже среднего роста, Дерябин – высокий худой украинец – ну истинные Пат и Паташон. Да ещё им выдали одного размера обмундирование. Дрябин заворачивал рукава и даже подшил низ гимнастёрки, а Дерябин ходил с оголёнными кистями рук. Потешно было смотреть на них на физподготовке, особенно во время упражнений на турнике. Дрябина приходилось подсаживать, чтоб он ухватился за перекладину, а Дерябин ради хохмы, вытягивался на носках и чуть подпрыгнув, повисал на перекладине на локтях рук. Третий был Шехман – плотный, курчавый еврей, гуманитарий по образованию.
По характеру люди в нашей команде были очень разные. Бакланов – вечный балагур. В каждом коллективе, наверное, должен быть хоть один такой. Но балагуры тоже бывают разные: один шутник с натугой, а вот Бакланов был шутник от природы – находчивый, весёлый, умный, без подковырок. В противоположность ему – Коваленко, серьёзный парень, волевой, настоящий строевик. Милин – добрый, уравновешенный, покладистый, но требовательный к себе и другим. Пильщиков – его однокурсник, начитанный эстет, иногда несколько свысока, или, может быть, покровительственно относящийся к «середнячкам», но вообще-то бравый служака. Силин – инженер машиностроитель, невысокий, немного кривоногий, грамотный парень с хорошим, довольно мощным голосом, вечный наш запевала. С ногами у него было что-то неладно, в походах уставал быстро и становился невыносимым. Военную службу откровенно не любил, да к тому же был изнеженный какой-то или скорее избалованный в семье. Он был женатым человеком и, по-видимому, пользовался со стороны родственников повышенным вниманием. Поэтому солдатская служба ему была в тягость. Дёмкин – инженер, металлург, тихий, немного мешковатый, исполнительный курсант. Салганик – москвич, трудолюбивый, компанейский парень.
Начальником нашей команды был младший командир – сверхсрочник Гетманский в звании младший комвзвода (три треугольника в петлицах). Высокий, умный, спокойный, до службы в армии – техник – горняк из Карабаша. Командовал он нами, надо сказать, умно, тактично, а это делать было не так просто. Мы, его подопечные были все с высшим образованием и, как бы мы этого не хотели, порой прорезалось у нас в разной степени, некоторая гонористость. Впрочем, если это и было, то очень в незначительной степени и очень редко. Но, думается, что немаловажное значение имело и то обстоятельство, что людям, поставленным над нами, казалось, что мы пренебрежительно к ним относимся и они в силу своей мнительности в наших невинных поступках видели проявление гонора и пренебрежительного отношения. Наш же командир Гетманский настолько умно подошёл к нам, что у нас с ним ни разу не было никаких недоразумений. Он как-то с уважением относился к нам и в тоже время достаточно строго, не давая никакой поблажки. И мы к нему относились с большим уважением и старались добросовестно выполнять всё, что требовалось от нас по службе.
А вот с политруком у нас не заладилось. Политрук Гапонов, казалось, был человек опытный, по возрасту постарше нас. Был он, мне кажется, формалистом и с гонорком. Настороженно относился к нам и, казалось, ждал, когда мы сорвёмся и проявим к нему свое высокомерие. Он не представлял себе товарищеских отношений с нами, рядовыми курсантами, и всегда к делу и не к делу старался подчеркнуть, что мы приготовишки в военном деле, а он - кадровый командир с тремя кубиками в петлицах и нам далеко не ровня. Имело значение и то, что мы за годы учёбы в вузах постигали и общественные, и политические, и экономические науки и кое-что усвоили из диамата, истмата, марксисткой теории и политической экономии. Иногда на занятиях задавали политруку недоумённые вопросы или даже поправляли его. Конечно, мы старались делать это мягко и тактично, считали естественным подискутировать на политзанятиях. Но Гапонов, по- видимому, даже в мыслях не мог допустить возможность споров и расценивал наше поведение как противоуставные выпады, нацеленные на него, кадрового военного политработника. И немудрено, что дело доходило до конфликтов. К чести командования батальона обстановку расценили правильно и нам сменили политрука, а с новым отношения сложились хорошие.
Прохождение службы в нашей команде было не очень обременительно. Основная техника связи: полевой телефон, воинские рации давалась нам легко благодаря знаниям, полученным в вузах. Общевоенная подготовка (пулевая стрельба, штыковой бой, караульная служба) и физподготовка тоже не осложняли нам жизнь и мы не чувствовали тягот воинской службы. Разумеется, мы, как и все рядовые, были на самообслуживании: уборка казармы, дежурство на кухне, уборка территории и др. Свободного времени было достаточно и многие из нас участвовали в самодеятельности – художественной и технической. Помню, поставили пару спектаклей, пели в хоре, который у нас был неплохой. Даже во Владивосток выезжали с концертами к своим шефам – коллективу горисполкома. На одном из концертов малость опозорились: наш запевала Силин сорвал голос и дал «петуха». Но нас всё равно хорошо приняли, накормили, даже дали возможность потанцевать с исполкомовскими дамами и увезли домой ( в расположение батальона) на крытой машине.
В свободные воскресения ходили в увольнение в город, если, конечно, не были оштрафованы. Поболтавшись по улицам города, иногда посмотрев кино, возвращались в часть. Правда, не всегда эти увольнения проходили благополучно. До города от нашей части было шесть километров и идти пешком в оба конца утомительно. Мы старались заскочить в проходящие грузовые машины на ходу, подкарауливая их на поворотах, где скорость снижалась. Не всегда это происходило удачно, правда, без больших травм, отделывались синяками.
Летом 1938 года выехали в лагеря километров за 60 от Владивостока на берег Амурского залива. Место было хорошее, на пологом склоне холма, правда, безлесное. Погода стояла тёплая, лишь немного беспокоили ветра. Жили в просторных палатках, спали на самодельных деревянных кроватях. После сончаса в одних трусах бежали к заливу купаться. Чтобы поплавать, надо было пройти больше сотни метров по мелководью. Это не было бы проблемой, если б не медузы, студенистые тела которых качались на поверхности. Размером они были двадцать сантиметров и более. Медузы обжигали голое тело, что для купальщиков не приносило удовольствия. Правда боль и зуд от ожогов проходили довольно быстро.
После купания – занятия, а затем свободный вечер. Собирались кучками и пели песни до отбоя. Ночи были тихие и по- восточному звёздные.
Хорошо было в лагерях, но пребывание в них было неожиданно прервано. Помню в самом конце июля, часа через полтора после отбоя, когда мы только что заснули, нас подняли по тревоге и скомандовали подготовку на длительный марш со всей боевой выкладкой.
Мы, конечно, подумали, что это будет учебный марш, но через несколько километров нам объявили, что мы должны часам к 11 утра придти в расположение батальона, то есть на зимние квартиры ( 60 км). А на первом коротком привале политработники кратко информировали, что в районе сопки Заозёрной у озера Хасан японские войска вторглись на советскую территорию и там ведут бой с нашими пограничниками. Нам же по прибытии на зимние квартиры приказано приготовиться к отправке к месту боёв, скорее всего водным путём из Владивостока. Марш был трудный. Шли мы по обочине дороги в колоне по два и тут я впервые узнал, как можно спать на ходу. Собственно, не спать, конечно, а глубоко дремать. Как только погружаешься в сон, то натыкаешься на впереди идущего или получаешь толчок в спину от идущего сзади.
Но, так или иначе, сильно уставшие, некоторые с потёртыми ногами, в одиннадцатом часу пришли в казарму и наскоро пообедав легли спать. Едва рассвело – подъём. Разбили нас на отделения, состоящие наполовину из курсантов и красноармейцев из строевых рот. Я был назначен командиром второго отделения и сразу же занялся комплектованием техники связи: полевые телефонные аппараты, катушки с кабелем, плащ-палатки и другое имущество. Перед отбоем мне надо было ещё успеть собрать комсоргов взводов. Ведь я был секретарём комсомольской организации батальона.
На следующий день я получил лошадь, двуколку и полностью закончил комплектование отделения.
Во второй половине дня мы прибыли во Владивосток на пристань и стали ожидать погрузки на пароход. Поданный нам пароход по тому времени был довольно большой с трюмом в 4 или 5 ярусов. Погружали нас вместе с повозками и лошадьми подъёмными кранами. Моё отделение поместили в четвёртом ярусе, считая сверху.
Устроившись на отведённом нам месте, я поднялся на верхнюю палубу. Было ещё светло и хорошо видно, как мы, выйдя из бухты Золотой Рог, обогнули Русский остров и вошли в залив Петра Великого. Затем, уже в сумерках вышли в открытый Великий или Тихий океан. Я был впервые в открытом море и для меня всё было внове и интересно. Тем более был я не на морской прогулке, а на борту военного транспортного корабля в зоне военного конфликта. Вокруг нас сновали юркие торпедные катера, которые будто бы атаковали японскую подводную лодку, якобы охотившуюся за нашим кораблём.
К рассвету мы благополучно прибыли к месту назначения и было приказано готовиться к выгрузке. Оказалось, что наш пароход из-за мелководья не смог подойти к берегу, остановившись от него примерно в восьмистах метрах. Перегрузившись на рыболовные суда, мы пришвартовались к пристани у рыбацкого посёлка и сошли на берег. Мы были не одни, тут же разгружались и другие корабли с людьми и техникой: танками и артиллерией.
Построившись в походную колону, мы двинулись к месту назначения, прошли большое село Краскино, обогнули с северо-востока бухту Экспедиция и остановились в глубоких падях недалеко от границы, вернее от стыка границы Манчжурией с Кореей.
Были сильные дожди, дороги развезло. На следующий день моему отделению было приказано проложить в стороне от боевых действий телефонно-кабельную линию длиной около шести километров. Требовалось оборудовать здесь промежуточную телефонную станцию и стать её начальником.
Станция – это было официальное название промежуточного телефонного пункта, расположенного в вырытом нами окопе в километрах семи от места боёв. Назначение станции - обеспечить командование нашей дивизии бесперебойной телефонной связью с её подразделениями, втянувшимися в бой с японскими войсками. По существу мы были вне зоны интенсивного обстрела противника, слышали лишь грохот артиллерии, разрывы бомб нашей авиации, редко рёв танковых моторов. Иногда совсем близко разрывались японские снаряды: это противник переносил арт-огонь в ближайшие наши тылы, препятствуя подходу резервных частей.
Задачу, поставленную перед нами, мы выполнили добросовестно, за что после окончания боёв получили благодарность. Такая оценка досталась нам нелегко. Обстановка осложнялась тем, что стояла душная после дождей погода, от нашей одежды и от земли шёл густой пар. Пробежка в этих условиях вдоль линии затруднена. Да и дежурство на станции было не легче, огромнейшие комары жалили беспощадно, тем более, что телефонную трубку надо было постоянно держать у уха. Мы уж и в простыни заворачивались с ног до головы, противогазные маски одевали. Одним словом, дали комары нам жару, помнится это до сих пор.
Непосредственно в боях из нашей команды одногодичников участвовали два курсанта – командиры отделения: Дёмкин и Марухин. Их отделения, продолжая нашу линию, обеспечивали связь командных пунктов пехотных подразделений. В критический момент последнего дня боёв им было приказано оставить средства связи и включиться в боевые порядки, бросившиеся в заключительную победную атаку на противника.
Дёмкин был тяжело ранен в голову. Стальная каска спасла ему жизнь, но он к тому же ещё был контужен. Из госпиталя в часть он возвратился месяца через полтора, был награждён Орденом Красного Знамени. Марухин получил медаль «За отвагу».
После окончания боёв мы остались в этом районе, как бы для продолжения учёбы по программе летних лагерей. Только условия стали другими: более жёсткими и соответствующими реальной обстановке военной службы. Мы обеспечивали связь командования дивизии с воинскими частями уже не условно, а реально, да ещё в непосредственной близости от границы. Не по карте, а визуально наблюдали за перемещениями пограничных частей противника, от которого в любой момент можно было ожидать провокации. И такие провокационные действия со стороны японской военщины, оккупировавшей Манчжурию, были.
В общем, мы учились в полубоевой обстановке и это имело большое значение для совершенствования умения будущих офицеров Красной Армии. В течение десяти дней мы проходили практику на пограничной заставе, ходили вместе с пограничниками в дозор. Несколько дней мне пришлось быть на наблюдательном пункте.
Из замаскированного окопа, вырытого на склоне сопки, мы в бинокль и стереотрубу вели наблюдение на строго отведенном отрезке границы. Всё, что видели, тщательно записывали в журнал, записи анализировались командованием.
Мне достался открытый участок границы. Внимательно смотрел и записывал всё: пробежит ли собака по дороге, проходящей вдоль границы в пределах видимости, или проедет подвода. В тот период дождей низменные участки на территории Манчжурии были покрыты водой и сообщение между деревушками осуществлялось на джонках. Хорошо были видны джонки, на которых проплывали люди, отталкиваясь шестами, иногда они были заполнены сеном или дровами, или различными вещами.
Остальное время мы продолжали изучать средства и тактику связи, совмещая занятия с обслуживанием воинских частей. Здесь же в начале сентября месяца 1938 года я был принят в кандидаты в члены партии. Вскоре после этого в походной колонне мы пошли во Владивосток на зимние квартиры. Этот марш был тоже учебный, уже не такой, каким был наш марш из лагерей на зимние квартиры в конце июля месяца. На этот раз мы действовали строго по уставу, соблюдая большие и малые привалы и ночёвки под открытым небом, благо погода стояла хорошая, без дождей.
На одном, довольно большом отрезке пути мы изрядно полакомились виноградом. Он рос буквально в десятках метров от дороги, по которой мы шли, на склонах небольших холмов. На коротких привалах после команды «стой» мы бежали в ближайший кустарник и прямо с куста ели чёрный мелкий маньчжурский дикий виноград.
Вообще этот марш по дороге в Уссурийской тайге вспоминается с удовольствием: необременительный, да ещё в живописной местности.
Шли мы больше недели.
На зимних квартирах продолжили учёбу и готовились к экзаменам на офицерское звание.
В декабре 1938 года мы сдали экзамены. В ожидании приказа о присвоении нам офицерского звания часть новоиспечённых офицеров из нашей команды была распределена по подразделениям для обучения нового пополнения. Остальные были направлены в военные части дивизии. Мне досталось направление в школу младших лейтенантов, расположенную на Второй речке, в качестве комиссара отделения связи. Должность звучит громко и обязанности для кадрового офицера немалые. Но поскольку я был сам вчерашний курсант и новичок в этом деле, тем более, временный, спрос с меня был неполный. Основной моей обязанностью было проводить политзанятия с курсантами. Изредка проводил политинформации с комсоставом отделения. Конечно, отвечал и за политико – моральное состояние в отделении: своевременное возвращение курсантов из увольнения, соблюдение распорядка, одним словом, чтобы не было ЧП. И ЧП, к счастью, не было.
Поселили меня в офицерском общежитии, расположенном в этом же здании: две большие комнаты, в которых размещалось по четыре – пять человек. Видимо по оплошности людей, ведающих вещевым снабжением, мне выдали комплект ткани на пошив обмундирования и хромовой кожи на пошив сапог. Правда , я ничем не воспользовался и при демобилизации сдал на склад.
Этот период никакими особенностями не запомнился. В выходные дни ездил во Владивосток, заходил в кинотеатр, ходил по улицам, знакомясь с достопримечательностями города. Любил заходить в порт, любоваться бухтой Золотой Рог, военными кораблями, стоящими на рейде, наблюдал за оживлённой портовой жизнью. Чаще всего в выходные дни оставался в подразделении, читал, готовился к политзанятиям. Раза два ходил в свой батальон связи повидаться с сослуживцами.
Наконец, в начале февраля 1939 года пришёл приказ о присвоении звания младший лейтенант и увольнении из РКК в запас. Правда, перед этим меня агитировали остаться в кадрах Красной Армии, но я не согласился. Кстати, когда я ещё был в своём батальоне, пришло вербовочное письмо с предложением после демобилизации остаться работать геологом на Дальнем Востоке. Приглашали в Сучанский каменноугольный район. Я побывал там, обычный посёлок угольщиков, похож на посёлки в Бредах и Кизиле на Урале. Познакомился с геологами, они меня сагитировали и я оформился в отделе кадров и даже получил приличные подъёмные на проезд в отпуск. Но когда пришла пора демобилизации, такая тоска взяла по Уралу, что я отказался, переслал полученные деньги и получил в военной части проездные документы в Магнитогорск через Свердловск.
Отправился на вокзал и через шесть суток был в Свердловске. Переночевал у одного из друзей.
Геологический факультет университета был переведён в Пермь (тогда Молотов). Там преподавателем работал Димка Дегтярёв, мой друг. Съездил к нему на четыре дня. В вагоне было очень шумно и весело, но очень тесно. Не отдохнуть, ни прилечь, даже посидеть не было места. В основном, ехали свердловчане, возвращавшиеся в университет. Но, как говорится, в тесноте да не в обиде.
Вернувшись в Свердловск, зашёл в Уральское геологическое управление узнать насчёт работы. Там встретился с Георгием Смирновым. Мы с ним не то чтобы дружили во время учёбы, но были в хороших отношениях. Он находился как бы на особинке. Видимо, потому что жил с родителями в собственном доме, а мы дружили с общежитскими. Кроме того, Георгий был старше, более развит, начитан. Он ещё до университета работал с крупным учёным А.Н. Ивановым. Человек он был общительный, товарищеский, но чувствовалось, что к нам деревенским относился не так, как к своей ровне. Правда, с годами это сглаживалось по мере нашего развития.
Встреча с Георгием получилась тёплая, дружеская. Он пригласил меня после работы к себе домой, где я познакомился с семьёй. Отца его в это время уже не было в живых. Мать – Мария Александровна встретила меня приветливо. Женился он ещё в студенческие годы на дочке А.Н. Иванова - Тамаре Александровне, тоже геологе. Работали они вместе в одной партии. Георгий предложил мне поработать с ним на геологической съёмке в Нязепетровском районе Челябинской области. Я рад был такому предложению и согласился. Я ведь после окончания университета ещё не работал в геологии и начинать с однокашником было легче.
На следующий день меня оформили в отделе кадров геологоуправления геологом – прорабом в Нязепетровскую геологосъёмочную партию и предоставили отпуск на двадцать дней.
Через несколько дней я выехал в Магнитогорск, где жили мои многочисленные родственники.
Первые пару дней я побыл у Макарова Василия Васильевича – дяди по маминой линии, а затем поехал к дяде Ивану Павловичу Серову, в семье которого жил мой младший брат Петя.
Дядя в то время работал шофёром в одной из организаций. Семья у него была большая: жена Прасковья Алексеевна, два сына жили дома: Николай и Владимир, Виктор учился в военном училище, старший Степан после окончания ФЗУ работал токарем в Магнитогорске, две дочери: Зоя и Аделина. Жил в семье Ивана Павловича и мой дед Павел Леонтьевич. Да прибавьте ещё моего брата Петю. Семья была, можно сказать на краю нужды, но встретили меня по-родственному тепло.
На следующий день, это было 22 или 23 февраля, я пошёл в районный дом культуры на торжественное собрание, посвящённое дню Красной Армии. Собрание уже началось и я прошёл по знакомому с детства ходу на галёрку. После заседания в фойе были по традиции танцы. Там я встретил нескольких старых товарищей. На следующий день мы собрались у одного из них. Потом меня пригласили в школу, в которой я когда-то учился, встретился с учителями, среди них было много новых, незнакомых. В зале перед учениками я коротко рассказал о своей военной службе, конечно и о моём участии в событиях на озере Хасан.
Признаться, что по вопросам заданным мне, я понял: слушатели испытали разочарование .
Я узнавал себя в тех подростках, что сидели передо мной. В их годы я бы тоже думал: ну и что интересного и героического в наведении связи и дежурства у телефона. Другое дело бежать в атаку или строчить из пулемёта.
Вернувшись в Свердловск, сходу включился в работу. Приближалась весна – время выезда в поле. Познакомился с планом и программой предстоящих работ. Насколько позволило время, позанимался по геологии и, особенно, по методике геологической съёмки. Я ведь отстал в этом деле, да и что значат знания, не закреплённые на практике. Переключаясь на геологию, чувствовал себя неуютно. Вскоре начальник послал меня в Нязепетровск для организации базы. Работа оказалась не сложная даже для новичка, поскольку прошлым летом партия работала в том же районе.
По существу от меня требовалось восстановить старые связи. Я урегулировал все дела с жильём, гужевым транспортом, рабочими. Получил на железнодорожной станции грузы и вывез их на базу. И в начале мая встретил основной состав партии.
Наша геологическая партия была небольшая: начальник партии Смирнов Г.А., геолог – его жена Смирнова Т.А., я – геолог – прораб, прораб по горным работам – Виктор Тетерин, старший коллектор ( по нынешнему техник – геолог) – Дианова Татьяна (студентка, практикантка из Пермского университета), три младших коллектора – помню Юру и Катю, около пяти шурфовиков, возчики с конями и телегами и повариха.
На базе мы пробыли недолго. На месте съёмок жили в палатках. В нашей было четыре человека. Палатка была большая с тентом и окнами. В ней стояли столы для обработки материалов и работы с картой после маршрута. Вообще - то в палатках работали только в ненастную погоду, а в хорошую столы выносили на воздух. Первое время, конечно, обустраивали лагерь и притирались друг к другу.
Лагерь был расположен на большой живописной поляне на берегу небольшой речки. Гор в этой части местности не было, лишь небольшие холмы, покрытые лесом, расчерченным на правильные прямоугольники просеками. На перекрёстках просек стояли столбы с номерами, которые значительно облегчали ориентирование на местности и привязке маршрутов при нанесении их на карту.
Геологическая съёмка местности производилась в масштабе 1: 50 000. Это значит, что надо было отбирать образцы горных пород через каждые 500 метров, пронумеровать, записать и нанести на карту. Работа утомительная, но интересная. Правда, к вечеру образцов собиралось столько, что спина и плечи ныли под тяжестью нагруженного рюкзака. К удалённым маршрутам подвозили на подводах.
Утром вставали с восходом солнца, съедали лёгкий завтрак: пара яиц всмятку, горячий кофе с молоком, два ломтика хлеба. Иногда немного каши или поджаренная рыбка. Обед брали с собой: кусок варенного мяса, бутерброды с ветчиной и маслом, чай в термосе. Когда возвращались часам к пяти – шести, нас ожидал уже полный обед: супы, второе, чай или компот, а вечером для желающих чай с булочками или пряниками.
В дождливую погоду, конечно, было трудно, особенно к осени. Сапоги хоть и не промокали, но внутри отсыревали, да и за голенище вода попадала при ходьбе по высокой мокрой траве. Мошка и комары тоже мешали работать. Руки наружу нельзя выставить. А ведь надо отобрать образец, написать этикетку, записать в пикетажную книжку и пометить на карте. И компас надо всё время держать в руке, когда идёшь по маршруту. В качестве иллюстрации расскажу об одном случае. Тогда весь день моросил дождик, было прохладно, я промокший вышел к лесному кордону, зашёл в дом. Пожилая хозяйка встретила приветливо. Я попросил разрешения просушить верхнюю одежду и портянки. В избе тепло, уютно. Хозяйка поинтересовалась, кто я, и где учился. Узнав, что я геолог и окончил университет, где учился пять лет, заохала, рассказала, что внук просится в институт. Решила внука не отпускать, пусть он, дескать, лучше в конторе под надёжной крышей в сухом и тёплом месте сидит.
Вот так! Но зато как хорошо работать в поле весной, когда всё кругом расцветает.! А в конце лета, когда зреют ягоды?! А золотой осенью?!
Летом меня вызвали в управление на совещание актива, затем профсоюзная конференция, где меня выбрали в местком. На заседании месткома чуть было не выбрали в председатели, спасибо, друзья отбили. Но заместителем всё-таки избрали. Полевой сезон закончился в районе Нижнего Уфалея. Здесь на маршруте довелось наблюдать в лесу косуль. Эти грациозные, очень пугливые животные, чуткие. Человека к себе близко не подпускают, но всё же два раза я видел их близко. Выхожу однажды из густого леса, впереди светлеет поляна, иду осторожно, бесшумно. Вижу, около отдельного куста стоят две молоденькие косули. Настороженно, урывками пощипывают траву. Стоило мне только пошевелить геологическим молотком, как обе красавицы подобно спущенной спирали сделали гигантский прыжок в сторону и мгновенно исчезли в лесу. А однажды я отбирал образцы горных пород у подножья скалистого холма. Кругом лес с густым подлеском, одним словом – чащоба. Вдруг слышу, как по этой трущобе что-то движется, не по тропе, а напролом: треск ломающихся деревьев, свист выпрямляющихся ветвей кустов. А главное, меня охватило какое-то тревожное чувство, какое я никогда раньше не испытывал, хотя один в лесу я бывал не раз. Сначала я притаился, а затем поспешил забраться наверх скалы. Потом треск стал удаляться. Поспешил удалиться от этого места и я. Старожилы в ответ на мой рассказ уверяли, что это определённо прошёл медведь. Что ж, может быть…
Поздно осенью мы возвратились в Свердловск. Собственно, я приехал на две недели раньше. Пришлось замещать председателя профкома, выехавшего из города. Начальник партии отпустил меня и поручил заняться подготовительными делами. Вскоре возвратились остальные и мы приступили к плановым камеральным работам.
Обработка полевых материалов и составление геологической карты для меня делом было новым и очень интересным. Приятно было видеть, как в результате совместного труда на карте вырисовываются геологические структуры залегания горных пород, что открывает путь к выявлению минеральных полезных ископаемых. Этот, сравнительно короткий период был у меня очень насыщенным и интересным: деловые встречи с новыми людьми, общественные дела, театры, музеи…
Во второй половине ноября 1939 года я в составе делегации Уралгеологоуправления ездил на кустовое совещание геологоразведчиков в Ленинград, где ещё ни разу не был. Излишне говорить о том, как я был рад. Ещё бы: город Ленина, колыбель Революции, город дворцов и музеев! Помню, приехали уже под вечер, разместились в гостинице возле вокзала и пошли гулять по вечернему городу. Невский проспект, Садовое кольцо, Гостиный двор, впереди виден Адмиралтейский шпиль… Вышли на Дворцовую площадь, а там Зимний дворец, Эрмитаж, Нева, а за ней Петропавловская крепость… В гостиницу возвратились уже поздно, усталые, довольные. И эх, была – не была! – пошли в ресторан поужинать. Сели за общий стол, выбрали тамаду, благо такой был среди нас. Можно сказать, классный тамада – зав. отделом нашего управления Багданович. Выпили немного, закусили неплохо, а галдели на весь червонец!
Успел посетить только два музея: Эрмитаж и Русский. Побродили по Летнему саду, Марсовому полю и, конечно же, побывали на смотровой площадке Исаакиевского собора.
В Свердловск возвращались в конце месяца через Москву, где узнали о начале военных действий с Финляндией. Здесь же встретились с делегацией уральских геологов на съезде профсоюза геологоразведчиков, посидели на одном из его заседаний и вечеров выехали в Свердловск. Откровенно говоря, я думал, что сразу буду призван на службу в армию, даже сходил в военкомат. Там мне сказали, что вызовут, когда потребуется.
Через некоторое время по указанию свыше стали приглашать на треугольник управления рядовых запаса. Начальник, секретарь парторганизации, председатель месткома предлагали написать заявление с просьбой направить на Финский фронт добровольцами. Расчёт был на холостяков, бездетных, необременённых родителями – стариками. Некоторые из приглашённых сразу писали заявление, но большинство обещали подумать. В назначенное время приходили не все, решили ждать призыва. На меня некоторые поглядывали косо: других агитирует, а сам , холостяк, отсиживается. Снова сходил в военкомат, ответили, что офицеры запаса пока не требуются, жди своей очереди. Да всем ведь не объяснишь что к чему.
В начале февраля месяца 1940 года меня лично вызвал к себе главный инженер Управления Горюнов Сергей Васильевич и предложил принять Богульскую поисковую партию. Первый раз такое предложение он делал мне прошлым летом, когда я приезжал на совещание актива. Тогда я отказался. На этот раз, посоветовавшись с Георгием Смирновым, я дал своё согласие. Эта партия уже проводила один сезон работы в Чусовском районе. Предстоящим летом следовало продолжить их. Надо было составить проект, подобрать штат основных работников. Ядро уже было, была и небольшая база на месте работ. Мне предлагалось выехать и принять её. Но прежде надо было составить проект полевых работ, поскольку по старому проекту финансирование закончилось и партия оказалась в трудном положении.
В начале марта проект был уже готов и я, передав его сметчикам, готов был выехать на место работ, как вдруг прозвучало: «стоп!». Пришла повестка из райвоенкомата, где мне объявили приказ о призыве в ряды Красной Армии. На сборы 3 дня.
ПРИЗЫВ В РЯДЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ, в 66 отдельный батальон связи, 46 стрелковую дивизию, 19 армию (командарм Лукин).
( 14 марта 1940г. - )
Повестка пришла 12 марта, а через 2 дня по радио было объявлено о заключении перемирия с Финляндией, т.е. война закончилась. Пошёл в военкомат, спросил, как мне быть? Езжай, говорят по назначению, приказ есть приказ. Прогуляешься, вернёшься обратно. Забегая вперёд, скажу, что обратно я вернулся через шесть лет.
Ну, ехать, так ехать. Долго ли холостяку собраться. Всё свое немудреное имущество в двух чемоданах оставил на временное хранение школьному товарищу Степану Дмитриеву, который занимал с семьёй комнату в коммунальной квартире.
Через пару дней я выехал в город Киров, где в это время базировалась 46-ая стрелковая дивизия, застрявшая там по пути из Иркутска на Финский фронт. Нашёл штаб дивизии, в нём и.о. начальника связи капитана Шпигельского. Представился, намекнул на то, что наверно, придётся возвращаться обратно. Капитан усмехнулся. Пока, говорит, отправляйтесь в 66-ой отдельный батальон связи, расположенный в здании пединститута, на должность командира телефонно-кабельного взвода.
Пошёл в батальон, представился комбату, майору Кисилёву. Он распорядился поставить меня на все виды довольствия. В первую очередь, получил обмундирование. Не всё пришлось в пору, но в основном терпимо, кроме шинели. Большого выбора не было, пришлось довольствоваться куцей солдатской шинелью. Да ладно, думаю, не долго, ведь, похожу и в куцей. Пообедал и пошёл принимать взвод. Рота, в которую этот взвод входил, располагалась в актовом зале института. На деревянном полу были разложены матрацы, набитые соломой и покрытые плащ-палатками. Сверху суконные одеяла, в головах хлипкие подушки, под ними ранцы, в ногах свёрнутые шинели.
Принял взвод, расписался в вещевой ведомости. И надо же, как на грех, на следующий день проводилась проверка вещевого имущества в подразделениях. В моём взводе оказалась недостача двух плащ-палаток. Финчасть предупредила, что сделает денежный начёт, если я к завтрашнему дню не найду эти вещи. Помощник командира взвода вызвал двух бойцов, приказал им найти эти плащ-палатки и утром доложить. Оба ответили бодро: «Есть!». А один спросил: »Якую треба палатку, чи зелёну, чи другу?» Ответ был: « Такую, какую потерял». Наутро злополучные плащ-палатки были на месте.
В Кирове мы задержались не долго. Было ясно, что дивизия будет возвращаться, но неизвестно куда. Дело в том, что эта дивизия первоначально была расквартирована на Украине в городе Коростене. В Иркутск она попала в связи с известными событиями на Халхин - Голе. Командиры, конечно, очень хотели вернуться на Украину, там у них остались родственные и иные связи. Но их желания не сбылись. Было приказано возвратиться в Иркутск. К этому времени у нас сменился командир батальона. Майор Киселёв был назначен начальником связи дивизии, а капитан Шпигельский командиром батальона. По дороге в Иркутск во время небольшой остановки в Свердловске, я забежал в геологическое управление и ещё раз распрощался с приятелями уже надолго.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 693; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!