Regii Emeseni Iudaei, папирус из Панополиса (Дублинская коллекция) и Notitia Dignitatum: проблемы интерпретации. 11 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 22Следующая ⇒

Скрипицыны. В первой трети XVI в. носители этой фамилии упоминаются как писчики, послухи в актах и вотчинники в Дмитровском, Кашинском, Переславском и Ростовском уездах [7; л. 480, 483-483об.], [17; 18, 73-74, 77, 79, 116, 126, 162-163, 240, 264-267, 285], [18; 343], [19; 552-552об., 555об.-557], [20; 820-821], [21; 392]. При этом основное «гнездо» Скрипицыных было в исследуемый период, по всей видимости, в Переславле. Сведений о службе Скрипицыных в эпоху Василия III сохранилось немного. Дмитрий Скрипицын и Шибай Семенович Скрипицын в 1519 и 1525 гг. вместе с другими детьми боярскими были в плену в Литве [22; 156, 165, 166, 171, 172]. Алексей Смерд Григорьевич Скрипицын в декабре 1518 г. был приставом у литовского гонца Гритцко и сопровождал его от Смоленска до Москвы [23; 435]. Такие назначения обычно получали местные смоленские помещики. Иван Скрипицын в конце марта - начале апреля 1524 г. ездил в Новгород-Северский за грамотами, бывшими частью дипломатической переписки посольства Ивана Семеновича Брюхова и Ивана Колычева, пребывавшего в Турции [24; 59]. Судя по всему, в первой трети XVI в. Скрипицыны служили в основном с городом.

По всей видимости, из рода Скрипицыных-переславцев происходил и новгородский подьячий Злоба Семенович (11). В 1538/39 г. он выступил послухом в данной в Кинельском стану Переславского уезда [18; 270]. В том же акте послушествовал переславский вотчинник и новгородский помещик Иван Денисович Скрипицын. В данном случае несомненные генеалогические связи между переславскими и новгородскими Скрипицыными служат дополнительным аргументом для определения социального происхождения Злобы Семеновича. Отцом подьячего вполне мог быть Семен Шуба Скрипицын Балуев. Однако более-менее уверенно этого заключить нельзя. Применительно к Ивану Малому Скрипицыну (12) связей с Переславлем или Новгородом не прослеживается. В то же время, опираясь на просопографические данные о Скрипицыных, можно вполне уверенно заключить, что Иван Малой происходил из дворянской среды.

Новгородский подьячий Третьяк Пименов Головин (13), по всей видимости, происходил из новгородских же помещиков. Его поместье в Ляцком погосте Шелонской пятины в 1570/71 г. было за его сыном Богданом [12; 559]. В Новгороде дьяк был человеком пришлым. Прибывая из Москвы, он получал поместье по месту службы, а после отзыва в столицу сдавал имение, которое поступало в раздачу и, иногда, доставалось новому дьяку-москвичу, прибывшему на место старого. Передача поместья сыну означала, что приказной деятель был местным уроженцем. Кроме Третьяка в Новгороде в первой половине XVI в. упоминается несколько Головиных, явных однородцев подьячего [25; 177-178, 198-199]. Служебные назначения их неизвестны.

Русин Щекин Протасов (14) по данным писцовой книги 1587/88-1588/89 гг. был тульским помещиком [26; 1135]. Кроме него в том же источнике упоминаются Петр Яковлевич и Яков Карпович Протасовы; Варвара Федорова жена Карпова Протасова и ее сын Третьяк [26; 1102, 1190]. При этом Варвара и Третьяк помещики того же, что и Русин Заупского стана. Ясно, что все это однородцы и дети боярские. Служебные назначения их неизвестны.

Новгородский подьячий и помещик Деревской и Обонежской пятин Александр Курбат Васильевич Харламов (15), скорее всего, происходил из среды новгородских же детей боярских. Отцом его мог быть Василий Ермолич Харламов, который в начале XVI столетия, вместе с Иваном Брюховым Рязановым, судил поземельный спор в Новгородской земле [27; 288-290]. Такие поручения часто получали местные служилые люди. Можно заключить, что подьячий Курбат Харламов происходил из среды новгородских городовых детей боярских.

Пятеро из 103 (4,9%) подьячих Василия III суть потомственные приказные.

Иван Третьяк Леонтьевич Глебов был сыном подьячего Левы Глебова. Кроме чисто антропонимических данных мы имеем запись в синодике Московского Успенского собора, цитируемую С.Б. Веселовским. В данном источнике прямо указаны предки Третьяка, явно, отец и дед: Глеб и инок Леонид [5; 292-293]. Никифор Васильевич Дылдин явно был сыном дьяка конца XV в. Василия Демидовича Дылды.

При великом князе Иване Васильевиче кн. Михаилу Андреевичу Верейскому служил подьячий Полушка. Единственное его упоминание в источниках датируется примерно 1470-ми гг. [28; 168] Великому князю Василию Ивановичу в 1520-е гг. служил подьячий Яков Иванович Полушкин. Во времена Ивана Грозного в Шелонской пятине в 1550/51 г. владел поместьем подьячий Алеша Яковлевич Полушкин [29; 89, 95-96]. При относительной редкости фамилии и общности служебных занятий, можно уверенно заключить, что Алеша Полушкин сын Якова Полушкина, а Яков, в свою очередь, сын, а скорее внук удельного подьячего Полушки. Яков Иванович, таким образом, потомственный приказной.

Ушак Григорьевич Сумороков был сыном подьячего Григория Семеновича Суморокова. 18 марта и 26 апреля 1524 г. сначала отец, а потом сын последовательно писали две данных Ивана Юрьевича Поджогина и Федора Борисовича Бороздина Иосифо-Волоколамскому монастырю [30; 89]. Социальное происхождение самого Григория Суморокова установлению не поддается. В нашем распоряжении почти нет биографических данных о нем. Фамилия же Сумороков относится к числу весьма распространенных в различных слоях населения.

Чирка Елизарович Циплятев явно был сыном известного дьяка Елизара Ивановича Циплятева.

10 из 103 (9,7%) подьячих вел. кн. Василия Ивановича классифицированы нами как выходцы из «демократических слоёв населения».

Два прямых указания источников. Посольские книги в числе приставов при иностранных послах называют «Елку подьячего попова сына Сергеева» (1) [8; 92]. Выходцем из духовной среды был и дворцовый подьячий Иван Яковлев сын (2). В написанной им меновной указано: «Ивашко подьячей дворьцовой дьяконов сын Яковлев» [30; 24].

Подьячий Артемий Псковитин (3) известен только из сообщений Псковской I летописи как ближайший помощник известного дьяка Мисюря Мунехина. Дьяк был во Пскове человеком пришлым, ставленником Москвы. По сему, не случайно летописец именует Артемия Псковитином. Явно, что «псковитин» в данном контексте это «житель Пскова» в отличие от его начальника. Отсутствие у подьячего фамилии тоже, скорее всего, не случайно. Фамилии у него не было по причине происхождения из «простого всенародства». Наиболее вероятно, что Артемий происходил из среды псковских посадских.

На основании антропонимики к числу выходцев из посадских можно отнести Останю Кузнецова (4). Фамилии производные от названий ремесленных профессий обычно были прерогативой жителей города.

Выходцев из духовенства можно предполагать в лице Ивана Семеновича Дьяконова (5); Романа Ильича Петровского (6) Алеши Михайловича Протопопова (7); Григория и Никифора Фомичей Протопоповых (8, 9).

Один случай относим к особым. Сыновья Степана Федотьева (10) Федор и Василий, как и отец, служили по конюшенному ведомству. В книге раздачи денежного жалования от 20 марта 1573 г. Федор Степанович был записан как приказчик у санников, а Василий Степанович как приказчик царевича Ивана у седел и конского наряда [31; 43, 44]. Если бы отец братьев был бы выходцем из среды детей боярских, то налицо была бы явная социальная деградация. Скорее всего, конюшенный дьяк Степан Федотьев и сам происходил из непривилегированных сословий, скорее всего, из среды тех же слуг под дворскими.

Обобщим. 30 из 103 29,1%. Немногим менее трети. Неплохая выборка для анализа. 15 выходцев из дворян (14,6%), 5 потомственных приказных (4,9%) и 10 из «разночинцев» (9,7%). В последней категории семеро выходцев из духовенства, двое из посадских и один из семьи дворцовых слуг. В числе 15 подьячих, происходивших из дворян, только семья Меньшика Путятина была связана с Государевым двором (1 из 15 6,7%). По поводу семьи Федора Леонтьева нельзя сказать ничего определенного. Остальные 11 семей (73,3%) суть семьи городовых детей боярских*.

В эпоху Ивана III нами было выявлено среди подьячих выходцев из дворян 13,7%, потомственных приказных 1,4%, выходцев из «разночинской» среды 12,3%. Среди дьяков первой трети XVI в. аналогичные показатели составляют 40,9; 9,1 и 6,8% соответственно. Явственно видно, что по своей социальной структуре подьячие Василия III ближе к подьячим Ивана III, чем к дьякам своего времени.

О чем говорят эти цифры? Во-первых, об объективности полученных результатов. Применяя одинаковые методы исследования к источникам одних и тех же типов, мы получили сходные выводы применительно к двум разным эпохам: вторая половина XV – начало XVI вв. и первая треть XVI в. Во-вторых, мы видим, что социальная структура подьячих великого князя отлична от социальной структуры дьяков, служивших в столице. Вряд ли случайно, что среди подьячих доля выходцев из дворян в три раза меньше, чем среди дьяков. Выходцев из «разночинской» среды, напротив, больше почти в полтора раза (9,7% : 6,8% или 1,4 : 1). Основная масса подьячих происходит из «демократических» слоёв населения. В среде дьяков выходцев из дворян, учитывая несовершенство наших вычислений, было примерно половина, может быть, чуть более. В числе подьячих таких, вряд ли, было более 2/10.

Из 15 подьячих, происходивших из детей боярских дьяками стали пятеро**. 5 из 15 33,3%. Из 5 потомственных приказных дьяком стал только Третьяк Глебов (20%). Из 10 подьячих «разночинского» происхождения дьяком стал так же только один человек – Степан Федотов (10%). Из 73 подьячих, чьё происхождение не установлено до дьячества дослужились 10 (13,7%)*. То есть, из тех подьячих, что имели дворянские корни, в дьяки попал каждый третий. Из тех, чьи отцы служили в подьячих или дьяках, дьячества достиг один из пяти. В среде тех подьячих, что происходили из «разночинцев» или имели неясное происхождение в дьяки вышел лишь каждый десятый. Ясно, что происхождение влияет на динамику карьеры. То же явление мы констатировали и применительно к подьячим Ивана III.

Сравнение социальной структуры подьячих Василия III и Ивана III показывает существенный рост прослойки потомственных приказных: с 1,4 до 4,9%, в три с половиной раза. Можно видеть в этом тенденцию к формированию подьяческих семей, явления, в полной мере развившегося лишь столетие спустя, в XVII в. [1; 66]

Список литературы

1. Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М.: Наука, 1987. 228 с.

2. Новгородские писцовые книги, изданные Археографической комиссией. Т.VI. СПб., 1910. 546 c.

3. Кистерев С.Н. Акты Московского Чудова монастыря 1507-1606 годов // Русский дипломатарий. Вып.9. М., 2003. С.59-234.

4. Писцовые книги Новгородской земли. Т.2. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. 364 с.

5. Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV – XVII вв. М.: Наука, 1975. 608 с.

6. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. Т.1. М.: Изд-во АН СССР, 1952. 804 с.

7. Российская государственная библиотека. Научно-исследовательский отдел рукописей. Фонд 303. Книга 518.

8. Сборник Русского исторического общества. СПб., 1882. Т.35. 289 с.

9. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV – XVI вв. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 592 с.

10. Акты феодального землевладения и хозяйства XIV-XVI веков. Ч.1. М.: Изд-во АН СССР, 1951. 402 с.

11. Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 456 с.

12. Зимин А.А.: Дьяческий аппарат в России второй половины XV – первой трети XVI в. // Исторические записки. Вып. 87. М., 1971. С.219-286.

13. Самоквасов Д.Я.: Архивный материал. Т.1. Отд. 2. М., 1905. 522 с.

14. Антонов А.В. Частные архивы русских феодалов XV – начала XVII века // Русский дипломатарий. Вып. 8. М., 2002.

15. Акты Троицкого Калязина монастыря XVI в. М.-СПб.: Альянс-Архео, 2007. 248 с.

16. Антонов А.В. Поручные записи 1527-1571 годов // РД. Вып.10. М., 2004. С. 8-79.

17. Акты Русского государства 1505-1526 гг. М.: Наука, 1975. 436 с.

18. Шумаков С.А. Обзор «Грамот Коллегии экономии». Вып.4. М., 1917. 693 с.

19. Российская государственная библиотека. Научно-исследовательский отдел рукописей. Фонд 303. Книга 530.

20. Писцовые книги Московского государства XVI в. Ч.1. Отд.1. СПб., 1872. 931 с.

21. Перечень актов архива Троице-Сергиева монастыря 1505-1537. М.: Наука, 2007. 539 с.

22. Антонов А.В., Кром М.М. Списки русских пленных в Литве первой половины XVI века // Архив русской истории. Вып. 7. М., 2002. С. 149-196.

23. Памятники дипломатических отношений древней России с державами иностранными. Т.1. СПб., 1851. 839 с.

24. Дунаев Б.И.: Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI веке. Приложение. М., 1916. 95 с.

25. Гневушев А.М. Писцовая книга Водской пятины 1540 г. Вып.1. Новгород, 1917. 304 с.

26. Писцовые книги Московского государства XVI в. Ч.1. Отд.2. СПб., 1877. 1601 с.

27. Корецкий В.И. Вновь открытые новгородские и псковские грамоты XIV–XV вв. // Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969. С.275-290.

28. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. Т.2. М., 1958. 727 с.

29. Писцовые книги Новгородской земли. Т. 6. М.: Памятники исторической мысли, 2009. 382 с.

30. Акты феодального землевладения и хозяйства. Ч. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1956. 665 с.

31. Альшиц Д.Н. Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года // Исторический архив. Т. 4. М., 1949.

References

1. Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М.: Наука, 1987. 228 с.

2. Новгородские писцовые книги, изданные Археографической комиссией. Т.VI. СПб., 1910. 546 c.

3. Кистерев С.Н. Акты Московского Чудова монастыря 1507-1606 годов // Русский дипломатарий. Вып.9. М., 2003. С.59-234.

4. Писцовые книги Новгородской земли. Т.2. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. 364 с.

5. Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М.: Наука, 1975. 608 с.