ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 35 страница
Хосе‑маленький и Хосе‑большой несли другой стяг: «Мальчишки Сант‑Яго не будут разносить газеты поджигателей войны!»
Эрнесто держал плакат со словами: «Мой отец погиб в шахте. Клянусь его памятью, ни одного слова – против рабочей газеты!»
Фернандо, «сенатор» Фернандо обращался к правительству: «Сеньор президент! Сеньоры министры! Если вы за мир, – мы с вами. Если вы за войну, – мы против вас. Нас больше. Нас десять тысяч мальчишек в одном Сант‑Яго!»
…И в ту секунду, как Томас Колор закончил перекличку своих мнимых солдат и собирался начать проповедь, они развернули свои стяги и направились вниз, прыгая по извилистым тропам и увлекая за собою всех гуляющих. Их было несколько десятков, смелых и дерзких мальчишек, а когда они спустились к подножью холма, колонна стала вдвое длиннее и внизу ее ждала еще ватага мальчишек – лицеистов из соседних школ, разносчиков сочных пирожков, чистильщиков сапог, мойщиков посуды, мусорщиков, лифтеров. И все они зашагали по главной улице столицы, что называлась по имени Бернардо О`Хиггинса[17], а вдогонку им несся со скоростью, неожиданной для своих лет, инструктор новейшей системы образования. Завидев на углу двух карабинеров, он обратился к ним начальственным тоном:
– Задержать этих оборванцев!
– Переговорите с нашим офицером, сеньор, – блестя улыбкой, отозвался один из карабинеров.
Офицер выслушал Колора, пожал плечами:
|
|
|
– Мы не воюем с мальчишками… пока они соблюдают порядок. Лучшее, что мы можем сделать, – закрыть глаза.
К Томасу Колору подошел директор лицея.
– Удалось ли вам провести поход? – вежливо спросил директор. Колор подал директору список, который только что оглашал:
– Вот этим… место на улице. Они не будут заниматься в лицее.
Директор бегло просмотрел список:
– Мануэль Эстиха… Луис… Это всё способные лицеисты. Пока директором буду я, они не уйдут из лицея.
И вот тогда Томас Колор открыл свое лицо:
– Сожалею, но в таком случае вам придется уйти вместе с ними.
Директор улыбнулся:
– Может быть, но и вам‑то натянули нос… и еще как!
Брови Колора взлетели вверх: и это изъясняется директор лицея, тонкий стилист, знаток всех европейских языков…
Директор, подметив растерянность на всегда бесстрастном лице Томаса Колора, засмеялся еще громче и повторил:
– Натянули вам нос!
И прищелкнул от удовольствия пальцами.
А колонна росла, как снежный ком. Она дошла до президентского дворца и на балкон вышел – правда, не президент, нет! – но сеньор министр. Он приветственно взмахнул шляпой и заулыбался.
– Маленькие патриоты, – громко начал он.
– Вы за что? – крикнул Луис. – За войну или за мир?..
|
|
|
– Вы за что? – подхватила колонна. – Вы за что?
– Дети Чили, – произнес министр…
– Вы за что? – упорно повторяла колонна мальчишек.
– Я за мир! – вскричал министр. – А теперь…
Но прежде чем он успел продолжить, колонна перестроилась и зашагала обратно, к Санта‑Лючии. Мануэль и Элиодоро шагали рядом, плечом к плечу. Люди, простые рабочие люди, собравшиеся у холмистого парка в воскресный день, награждали мальчишек приветственными возгласами и бросали в колонну цветы, яркие бумажные ленты. И директор лицея сошел на мостовую и занял свое место в колонне.
А когда эти простые и замечательные мальчишки Латинской Америки завидели сеньора Томаса Колора, кто‑то из них задорно крикнул:
– Что, научились мы маршировать, сеньор наставник?
Мануэль что‑то шепнул своему соседу Элиодоро, ребята весело перемигнулись и, смотря в лицо сеньору наставнику, запели:
Выходи на серенаду –
Жду под окнами лицея.
Мы дадим тебе по шее,
Что б запел и ты как надо!
Говорят, что Томас Колор на серенаду не вышел. Ему пришлось отбыть из Сант‑Яго, так и не доказав превосходства своей системы образования.
Микола Нагнибеда
Дочь героя
Чья дочка изображена,
|
|
|
Ты хочешь знать, на том портрете?
Дочь Белояниса она;
Я фото вырезал в газете.
Героя дочь… В борьбе, в бою,
Свинцом предательским сраженный,
Он пал за Грецию свою,
Погиб, врагом не покоренный.
И дочь его, как ты, мала,
Как у тебя, у ней ее косички…
Когда бы здесь она жила, –
Про вас сказали б – две сестрички.
В далекой Греции она.
Рожденная в глухой темнице,
Не ведает, что есть весна
И что весной щебечут птицы.
Родных небес голубизну
Она ни разу не видала.
Ей только сказку про весну
В застенке мама прошептала.
Она не бегала в степях,
Где летом хлеб шумит волнами,
Лишь от соломы в тюфяках
Пахнёт ей полем и ветрами.
И сада прелесть для нее –
В бумажной розе и тюльпане,
А песню вольных соловьев
Насвистывают каторжане.
Не зная неба глубины,
И жизни, радостью согретой,
Громаду каменной стены
Она считает краем света.
Тебе я с болью рассказал
Судьбу сестрички из Эллады…
Но зреет новая гроза –
Пусть палачи не ждут пощады.
И день грядет, настанет час,
Народ готовым выйдет к бою..
И вижу я, –
ты обнялась
С далекою твоей сестрою.
Перевел с украинского П. Жур.
Петрит Мезези
Дети Албании в Доме пионеров
Есть в нашей Тиране
Дом пионеров.
|
|
|
В нем класс вышиванья
Кружок инженеров,
И юных танцоров,
И юных артистов,
Шоферов,
Боксеров
И кавалеристов.
Ты к этому дому
Направился смело;
Найдется любому
Здесь нужное дело.
С работой знакомят
Здесь юных хозяев.
Но нет в нашем доме
Кружка… для лентяев
Перевел с албанского И. Ринк.
Петрит Мезези
Скандербеговец
Юный Цэн одет как воин,
Весь подтянутый, – взгляни!
Он в фуражке со звездою,
Чуть хрустят на нем ремни.
Он домой шагает с книжкой,
Люди вслед ему глядят:
«Невелик собой мальчишка,
Но серьезен, как солдат!»
Он идет в шинели серой,
Всем знакомый паренек,
И, встречая офицера,
Он берет под козырек.
А в ответ ему, ребята,
Даже старый генерал,
Улыбаясь, как солдату,
Честь по форме отдавал.
За учебой срок немалый
Пролетит, а там, глядишь,
Может стать и генералом
Скандербе́говец‑малыш!
Перевел с албанского И. Ринк.
Уильям Фостер
Уильям Фостер – выдающийся политический деятель Соединенных Штатов Америки. С 1921 года, то есть в течение 35 лет, он является членом ЦК американской коммунистической партии, а с 1934 года – бессменным Председателем Национального Комитета Компартии США.
Уильяму Фостеру 25 февраля 1956 года исполнилось 75 лет со дня рождения. Эту дату отметили не только трудящиеся Америки, но и передовые люди всех стран мира.
Какую разностороннюю, богатую лишениями и приключениями жизнь проводил и проводит Уильям Фостер! Шестьдесят восемь лет тому назад семилетний мальчик в городке Таунтон штата Массачузетс начал продавать газеты на улицах городка. Через год он стал подмастерьем уличного художника, а десяти лет вынужден был поступить на работу в типографию.
Где он только не был! Исколесил всю Америку в поисках работы и куска хлеба; тысячи миль прошел пешком, десятки тысяч миль проехал, забравшись без билета в товарный вагон; два раза объехал земной шар в качестве моряка торгового флота; десятки раз побывал в Европе, как делегат американских трудящихся; как член Профинтерна был на конгрессе в Москве еще в 1921 году и неоднократно в последующие годы.
Он работал в лесной, химической, металлообрабатывающей, пищевой промышленности, на транспорте и флоте, в шахтах, на строительстве и в сельском хозяйстве и всегда соединял работу с активным участием в классовой борьбе пролетариата. Биллу Фостеру еще не было 15 лет, когда он был одним из организаторов ночного факельного шествия безработных Филадельфии. Девятнадцати лет он нигде не мог найти работу, потому что его, как постоянного участника забастовок, пикетов и прочего, включили в «черные списки» людей, обреченных на постоянную безработицу.
Когда в 1929 году в Америке разгорелась грандиозная стачка рабочих, во главе 100 000 ньюйоркских забастовщиков был Фостер, к тому времени закаленный вождь рабочего класса Америки.
Фостер девятнадцать раз сидел в тюрьмах по приговорам послушного капиталистам судейского аппарата, десятки раз рисковал жизнью, выступая всегда защитником трудящихся и другом Советского Союза. А когда его недавно спросили, – как бы он поступил, если бы ему представился случай начать жизнь сначала, Фостер подумал, улыбнулся и сказал, что сделал бы всё, что он сделал в этой жизни, но только постарался бы больше читать и учиться.
На вопрос о Китае Фостер ответил, что американские капиталисты готовы любить Китай только как золотое поле для извлечения огромных прибылей, в то время как рабочие всего мира видят в гражданах свободной Китайской Республики своих родных братьев.
Великой заслугой Фостера является то, что он неустанно и мужественно пользовался каждым случаем своего публичного выступления, чтобы доказывать, подчеркивать, как важно для американских трудящихся крепить и развивать дружбу с Советским Союзом.
Огромна популярность Фостера. Народ любит его за неустрашимость и мужество, с которым он всегда переносит свои невзгоды, за чуткость к чужим страданиям, за верность великим идеям коммунизма.
Жизнь Уильяма Фостера представляет собой богатейший материал для писателя. Он сам рассказал о переживаниях, определивших его мировоззрение коммуниста, в книге, изданной в Нью‑Йорке и называющейся «Странички жизни». Рабочая печать Америки встретила эту книгу с энтузиазмом, характеризуя ее, как «подлинную историю жизни сына американского народа».
Ниже приводится глава из его книги, посвященная пребыванию Фостера в торговом флоте.
У. Фостер
Странички жизни моряка
НА «ПОДНОЖИИ АНГЕЛОВ»
В течение нескольких лет, проведенных мною в плавании, я работал на четырех английских торговых судах: «Пегас», «Черный Принц», «Алльянс» и «Графство Кардиган». Почти два раза объездил я вокруг земного шара, подолгу останавливаясь в значительных гаванях Африки, Австралии и Южной Америки. Я страстно полюбил море и не хвастаясь скажу, что стал квалифицированным моряком, которому поручались ответственные задания, вплоть до крепления мачты.
В первый день на борту «Пегаса» помощник капитана выстроил всю команду на палубе и приказал сделать два шага вперед тем, кто плавает впервые.
Несколько человек выступило вперед, но я решил не показывать того, что являюсь новичком, и сразу же попытать свои силы и счастье.
И вот мне, наряду с опытными моряками, выпало на долю взобраться на мачту, на «подножие ангелов», по выражению моряков.
Колени у меня дрожали, голова кружилась, я искренно считал себя погибшим, но справился и не обнаружил своего внутреннего замешательства. Зато потом лазание наверх уже не страшило меня, хотя на судах, на которых я плавал, – да и многих других, понаслышке, – было много несчастных случаев. Грязные, скользкие, притом непрочные канаты и веревочные лестницы были причиной падений, падений смертельных или с тяжелыми увечьями.
Так же часты, как падения, бывали случаи гибели матросов во время бури от захлестнувшей волны, которая уносила одного или нескольких человек сразу, таинственно и бесшумно. Когда мы, на «Пегасе», приближались к мысу Козерога, океан отчаянно бесновался и бурлил. Мы работали на палубе по грудь в воде, и навстречу нам продолжали идти волны, огромные, оглушающие серозеленые водяные гиганты, ударяющие по кораблю, как Ниагарский водопад.
В этот день на перекличке не оказалось двоих из моей вахты, норвежца Оле и француза «Френчи», настоящего имени которого никто из нас не знал.
Я оцепенел от ужаса. Двое из моей вахты пошли ко дну! Капитан объяснил, что, если бы он даже видел собственными глазами, как их смывает с палубы, он ничего не смог бы сделать – ни остановить, ни повернуть корабль, – для этого море было слишком бурным.
Оле и Френчи плавали на «Пегасе» впервые, и никто из команды не успел узнать их местожительства, имеют ли они семью и т. д. Капитан и помощники не проявляли никакого интереса к трагической гибели двух человек. Команда вахты, по старинному обычаю, разыграла между собой в лотерею скудные пожитки обоих матросов, никому неведомых, никем не воспетых, преждевременно унесенных в могилу, наряду с тысячами таких же безвестных пролетариев, «не вернувшихся из плавания».
МОРЯК ПОНЕВОЛЕ
На нашем «Пегасе» и без того был недобор команды. Условия жизни на торговых судах были такими тяжелыми, что часто нельзя было найти желающих отправиться в плавание: ничтожное жалованье, мерзкое питание и издевательское отношение со стороны офицерского состава.
В таких гаванях, где не находилось желающих, капитаны судов, с помощью местных трактирщиков, похищали подходящих по комплекции и возрасту людей. Это на морском языке называлось «шанхаить».
Каждый старый моряк знает десятки, если не сотни, случаев «шанханрования» людей.
По дороге в Кэптаун (Южная Африка) наш капитан решил в одном из портов Тихого океана набрать шесть человек. Наступила ночь. Приближался час отплытия, а еще никто из пополнения не появился. Капитан нетерпеливо ходил взад и вперед по своему мостику, вахтенным было приказано зорко следить, не приближается ли буксир или лодка.
Наконец, в полном мраке, причалила лодка, которой командовал пользовавшийся дурной славой хозяин одного из портовых притонов. Он привез шесть человек, которые были все пьяны. Двое были в таком состоянии, что без посторонней помощи не могли взобраться на палубу. Втащенные наверх, они тотчас же заснули, совершенно не отдавая себе отчета в том, куда они попали.
Через час мы снялись с якоря и двинулись в наш долгий, долгий путь вокруг мыса Козерога к Южной Африке.
Наутро пятеро новоприбывших кое‑как приступили к работе, но один, с большой ножевой раной на голове, не был в состоянии подняться.
Из того факта, что капитан распорядился дать ему отлежаться, мы все сделали вывод, что ему отлично известны условия, при которых раненый попал на борт. Мы слишком хорошо знали своего капитана, чтобы заподозрить его в сентиментальности.
Только спустя двое суток незнакомец пришел в себя и слез с койки, куда мы его уложили. Вокруг его раны обильно запеклась кровь, и он шатался от слабости и морской болезни.
Трудно передать изумление на его лице, когда он увидал себя на борту корабля, а когда мы ему сказали, что это за судно и куда оно отправляется, он тут же упал на палубу и зарыдал.
Мало‑помалу он рассказал нам свою историю. Звали его Эриксон, он был американцем и работал лесорубом на ферме недалеко от порта. Зайдя «с получки» распить стаканчик в кабачок, он познакомился с человеком, сидевшим за соседним столиком. Что было потом, он не помнит. Судя по тому, как долго продолжалось его бессознательное состояние, я понял, что трактирщик влил ему в виски снотворные капли, а рану Эриксон, наверно, получил от него же, в порядке перестраховки.
Отчаяние Эриксона вызывалось тем, что в портовом городке, где он был похищен, оставалась его жена и трое детей, которые не имели понятия о постигшей его судьбе.
Но как Эриксон ни молил капитана спустить его на берег в одном из калифорнийских портов, капитан и слышать об этом не хотел. Для всего начальства Эриксон был самым непокорным из «шанхаированных» матросов, но его настроение не могло ни в малейшей степени изменить его судьбу. Его имя было вписано в судовой журнал, до окончания рейса он стал одним из винтиков «Пегаса», и тут ничего нельзя было поделать.
Эриксону пришлось подчиниться, и первое известие, которое он послал своей семье, было шесть месяцев спустя, из Кэптауна.
Как попасть домой? Американский консул в Кэптауне наотрез отказался ему помочь, и Эриксон нанялся на пароход, отплывающий в Англию, рассчитывая в Ливерпуле устроиться на пассажирский пароход, который привезет его домой.
ЖИВЫЕ ГАЛЕТЫ
Источником больших страданий команды на английских торговых судах была пища, недостаточная по количеству и отвратительная по вкусу.
Богатейшие пароходные компании всячески обирали матросов: нанимали недостаточное количество рабочих рук, выплачивали мизерное жалованье и наживались на кормежке.
Нигде я не видал таких прозрачно тонких ломтиков мяса и сыра, какие мы получали в плавании. Соленое мясо было кониной, в этом каждый из нас готов был поклясться, а мясные консервы моряки единодушно называли «Гарриэт Лэйн», в память одной англичанки, которую ее муж, мясник, зарезал и, превратив труп в консервы, продал пароходной компании.
Возможно, что никакой Гарриэт Лэйн не существовало и случай этот легендарен, но характерно, что эта легенда и прозвище, данное консервам, обежало весь английский торговый флот моего времени.
Сколько горя причиняли нам галеты, главный продукт рациона! Они покупались оптом, года на три вперед, а в условиях тропиков в них, спустя несколько месяцев, заводились черви. Не есть их значило погибнуть от истощения. Приходилось макать их в кипяток, снимать ложкой всплывших наверх червей и остальное есть, заглушая отвращение крепкой матросской шуткой.
Помню, как однажды, в Чили, капитан, обещав побаловать матросов за старательность, купил две бочки меда.
Когда бочки открыли, мы пришли в ужас: крылья, лапки, целые тельца пчел, застывшие вместе с медом и воском… И всё‑таки мы это съели!
Хуже всего кормили нас на пароходе «Графство Кардиган», где вдобавок ко всему в середине плавания кончились запасы мяса, сахара, муки и табака. Команда курила просмоленные волокна каната, чайные листья и т. д.
На этом же пароходе нас не снабжали мылом, и, чтобы окончательно не зарасти грязью, мы скребли друг друга тряпками, пропитанными керосином.
Работать надо было, с промежутками, по 12 часов в день! Неудивительно, что стремление поесть никогда не покидало нас. Я помню, как однажды в бурю, когда волной смывало с кормы нагроможденные там ящики с курицами, одному из матросов пришла в голову счастливая мысль: «Чорт с ними, с ящиками: там куры для господ офицеров и пассажиров; а нельзя ли в суматохе ухватить пару куриц и дать их зажарить повару?»
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 68; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!