ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 36 страница
Мы так и сделали, рискуя жизнью, чтобы хоть единственный раз за многие месяцы плавания досыта поесть.
НИ КНИГ, НИ МУЗЫКИ!
К услугам пассажиров на пароходах дальнего плавания имеются десятки развлечений: кино, танцы, радио, плавательные бассейны, все виды спорта, газеты, журналы, книги, даже специальная пароходная газета, освещающая жизнь парохода.
А у команды полное отсутствие культурного отдыха. Ни на одном судне, на котором я плавал, не было библиотеки для матросов, а господа офицеры не взяли бы в руки книгу, побывавшую в матросских руках. Различные благотворительные и духовные организации изредка дарили матросам книги, но это была не та литература, которая могла бы заинтересовать нас.
Музыка не украшала нашего быта. Ни разу мне не встречался моряк, который бы вез с собой какой‑нибудь музыкальный инструмент. Впрочем, матросские помещения всюду очень тесны, неблагоустроены, и, кроме того, какая‑нибудь вахта всегда спит. Только в рождественскую ночь принято затягивать хоровую песню.
Томительное однообразие жизни ведет к множеству проделок и шуток, неприятных и грубых.
Иногда устраиваются кулачные бои, граничащие с публичным избиением более слабого. Новички, несущие ночную вахту, постоянно обречены на жестокий испуг. Молодежь и старики одинаково, впервые переплывая экватор, подвергаются варварской процедуре, – их заставляют съесть пилюлю из птичьего помета, всё лицо вымазывается дегтем, и они должны стоять на голове, погруженной в миску с соленой водой, пока им не сделается дурно.
|
|
|
Ни отшутиться, ни отмолиться от такой пытки нельзя, так как у команды не имеется других развлечений…
ФРЕД БЫЛ САМ ВИНОВАТ
Когда на борту нет пассажиров, то нет и доктора. Это старая истина. Считается, что капитан, благодаря своему опыту, имеет достаточно медицинских знаний, чтобы лечить все возможные заболевания и несчастные случаи, приключившиеся с матросами.
Из множества трагедий, вызванных отсутствием своевременной медицинской помощи, я расскажу про случай с молодым канадцем Фредом..
Во время одной из бурь Фреда ударило о железную балку, и он упал, сломав правую ногу. Несколько матросов подхватили его, не дав скатиться с палубы в океан, хотя мы потом говорили, что милосерднее было бы дать ему сразу же утонуть.
Мы перенесли его в наше помещение. Оно было залито водой, и, кроме того, судно так качало, что Фреда бросало из стороны в сторону, и он изнемогал от боли.
С большим трудом и муками мы раздели его, разрезав брюки и сапоги на сломанной ноге. Прошло много времени, пока явился капитан, который сделал очень неуклюжую перевязку и, главное, не в месте перелома, а гораздо ниже его.
|
|
|
Фред стонал и ругался и доказывал, что перевязка сделана не там, где нужно. Капитан ответил, что, если Фред будет шевелиться или протестовать, он снимет с себя всякую ответственность. И ушел. Видя, что Фред буквально сходит с ума от боли, мы отправили к капитану делегацию с просьбой помочь ему чем‑нибудь.
Капитан ответил, что, не будучи врачом, он больше ничего сделать не может.
Невыносимо было видеть, как мучается бедный парень с перевязкой, только увеличивающей его страдания. В конце концов мы ее сняли, и он два месяца лежал с диагональным переломом без всякой помощи. Чтобы соблюсти формальное приличие, капитан навещал Фреда раз в неделю, «великодушно» не реагируя на проклятья, которыми несчастный парень его осыпал.
Осколки кости справа и слева от перелома выходили наружу, причиняя Фреду несказанные страдания.
От момента перелома до того, как мы бросили якорь в Тэбл Бэй, прошло десять недель. Как срослась его нога, как он не погиб от заражения крови, я до сих пор не понимаю. Нога срослась, но стала короче левой.
Когда Фред в Тэбл Бэй на костылях отправился к адвокату и в суд, чтобы потребовать у капитана и пароходной компании уплатить ему за увечье, лишившее его куска хлеба, он всюду натолкнулся на законы, полностью охраняющие судовладельцев.
|
|
|
Во всем оказался виновен сам Фред, и максимум того, что мы могли сделать, – это заставить капитана уплатить Фреду стоимость проезда на родину на пассажирском пароходе.
НЕЛЛИ ИЗ НЬЮКЕСТЛЯ
Где бы ни собирались матросы, побывавшие в Австралии, рано или поздно кто‑нибудь из них упоминал о Нелли из Ньюкестля, и тогда разглаживались угрюмые лица и появлялась хорошая, дружеская улыбка.
Нелли была всего только подавальщицей в портовом баре, но она была знаменита. Она была, без преувеличения, самой популярной личностью среди моряков десятков национальностей и сотен кораблей.
Ее приветливое лицо никак нельзя было назвать красивым, лет ей было уже за тридцать. Она была замужем. Свою популярность она не подчеркивала, наоборот, держалась со всеми почтительно и скромно.
В чем же секрет? Она была кристально честна. Среди тучи паразитов, облепляющих моряка сразу после его выхода на сушу, Нелли возвышалась, как маяк благородства.
Многие оставляли у нее свои сбережения, другие через нее переводили деньги домой, почти все советовались с ней, поверяли ей свои секреты.
|
|
|
Нелли не имела любимцев среди моряков. Она действительно была равно внимательна и честна со всеми, кто к ней обращался, и умела прятать матросские сбережения так, что на них не мог наложить лапу ни один хищник, любитель легкой наживы.
Я плавал на «Черном Принце», когда познакомился с Нелли из Ньюкестля, и с удовольствием вспоминаю стаканчик эля, который мне, по моей просьбе, мгновенно принесла некрасивая, приветливая «матросская сестричка».
ЗАБАСТОВКА В ЧИЛИЙСКОМ ПОРТУ
Я уже говорил о том, что хуже всего жилось матросам на гнуснейшем из известных мне судов – «Графство Кардиган». Хотя каждый из команды, согласно общему положению, подписывал контракт на три года, но все понимали, что дотянуть при этих условиях до конца срока невозможно. Между тем, если матрос раньше конца контракта бросал судно, он лишался своих уже заработанных двенадцати долларов в месяц: выплата жалованья производилась по истечении срока службы.
Однажды, когда нам к обеду дали совершенно разложившиеся мясные консервы, мы отправились к капитану требовать немедленного расчета и увольнения. Происходило это в Талкуано, небольшом чилийском порту, куда мы прибыли из Перу, чтобы вести груз пшеницы в Ирландию.
Меня выбрали вести переговоры. К этому времени я уже был моряком первого разряда и получал не двенадцать, а семнадцать долларов в месяц.
Капитан перед тем, как принять нас, основательно выпил. Плохо владея языком, он ограничился феноменальной руганью, прибавив, что это мятеж, что мы бунтовщики и что он нам покажет…
Мы решили объявить забастовку и не отправились на погрузку зерна.
Капитан запретил коку впредь до его распоряжения выдавать команде что‑либо из еды и помчался на берег.
Я был еще политически наивен и думал, что нас передадут в руки чилийских судебных властей. Но разбирательство производил сам британский консул. Когда нас под конвоем вооруженных, но босоногих чилийских солдат привели к нему, он не дал говорить нам ни слова и заорал, чтобы мы немедленно приступили к работе, иначе он нас сгноит в тюрьме.
«Я вас научу, как относиться к вашим священным обязанностям, – бесновался он, – вы еще не знаете, что такое тюрьма для мятежников».
Мы стояли на своем. В таких нечеловеческих условиях мы не желали работать и требовали расчета.
Нас в полном составе отправили в тюрьму, неописуемо тесную и грязную. Заключенные еле могли вытянуться на грязном полу. Ночью завязалась драка, и, услышав шум, часовой вошел и ударом приклада разможжил голову одному из драчунов.
На второй день нашего пребывания в тюрьме один из солдат показал нам рисунок, на котором был изображен корабль с надписью «Мятежный» и внизу череп и кости.
За двое суток никому из нас не дали ни куска какой‑либо пищи. Мы недоумевали, – неужели нас просто решили уморить голодной смертью? Наконец на третий день нам объявили, что случайно в порт приехал посол Великобритании и что он лично займется нашим конфликтом. Тут нам дали по кружке кофе с булкой и велели немного почиститься.
Господин посол оказался очень холёным высокомерным субъектом. Тут же присутствовали капитан и консул. Капитан безмолвствовал, а консул играл роль докладчика и прокурора. Меня поразило, какие подробности из жизни каждого из нас были известны администрации. Всё это говорилось с целью максимального устрашения.
Мы стояли на своем. Мы не желали вернуться на пароход, где подвергались бесчеловечной эксплуатации.
Господин посол сказал, что наше требование расчета противоречит закону. Консул сказал, что немедленно отправит нас обратно в тюрьму.
Они посовещались. Тогда заговорил капитан. Он свято обещал закупить новые запасы продуктов и отпустить нас в Ирландии на другие пароходы, не задерживая жалованья.
Это было не совсем то, чего мы требовали, но всё же значительная победа.
Позднее мы узнали, что уступчивость представителей власти была вызвана опасением, чтобы забастовка не перекинулась на другие пароходы, стоявшие в порту.
А еще позднее мы узнали, что человек, которого нам представили как «посла Великобритании», вовсе им не был. Просто консул подобрал подходящего по внешности человека и разыграл интермедию с маскарадом.
Мы были чрезвычайно взбешены, когда узнали об этом, тем более, что кормили нас на этой гнусной скорлупе немногим лучше, чем раньше, и никого не отпустили на другое судно.
КОНЕЦ ПЛАВАНИЮ
Впервые я встретился с Джимом Вард на «Черном Принце». Старине Джиму было в то время около семидесяти лет, но он был достаточно бодр и крепок, чтобы работать. Правда, мы, молодежь, часто отстраняли его от наиболее утомительных работ, требуя в награду, чтобы старый Джим нам рассказывал о своих приключениях на море.
Джим проплавал свыше 50 лет. Больше двадцати раз он пересек экватор, сделал двенадцать кругосветных путешествий, перебывал во всех решительно портовых городах.
Море заменило ему семью, и он никогда не был женат. С сушей его ничто не связывало. Когда он был молод, он не горевал об отсутствии семьи, а с годами, когда ему всё труднее удавалось устроиться на корабль, он стал крепко жалеть об этом.
Пожилых матросов капитаны нанимали только на один рейс и то, если, в порту не было никого помоложе. Бедняге Джиму пришлось довольно долго околачиваться в Кэптауне, пока его не взял капитан «Черного Принца» на один рейс до Ньюкестля (Австралия). Зато команда была в восторге, когда за несколько минут до отплытия на палубе показался Джим. Я потом понял, почему его так радостно встретили матросы: у него был неисчерпаемый запас интереснейших рассказов.
Американец по рождению, Джим плавал и на итальянских торговых судах в то время, когда Италия вела войну с зулусами. Итальянцы считали себя культурной и передовой расой, а зулусов – дикарями, людоедами, варварами. На этом основании итальянцы обрушивались на зулусов, владеющих только копьями и стрелами, со всей военной техникой, известной цивилизованным странам. Борьба была неравной, и, пользуясь своим преимуществом, итальянцы безжалостно расправлялись со всеми чернокожими, попадавшими в их руки.
Велико было отчаяние Джима, когда корабль, на котором он тогда плавал, потерпел кораблекрушение у берегов Африки и вся команда попала к зулусам в плен. Он был тогда совершенно уверен, что погибнет мучительной смертью. Но зулусы оказались очень гуманными по отношению к морякам. Когда они, изможденные и беззащитные, вплавь высадились на берегу Африки, зулусы не только хорошо обращались с ними, но и указали им дорогу в Занзибар, где все матросы устроились на идущий в Борнео пароход.
Им снова не повезло. Снова кораблекрушение, снова плен, отчаяние и безнадежность. Джим не уставал рассказывать нам, как постепенно страх перед дикарями, во власти которых они очутились, уступил место глубокой симпатии к ним и благодарности. Через короткое время пленники были отпущены на волю и в ближайшей гавани взяты на борт американского парохода.
Еще один раз потерпел Джим крушение, когда он плавал на китоловном судне в Ледовитом океане. Сколько интереснейших романов можно было бы написать, перенеся рассказы Джима на бумагу! Но нам, переутомленным и полуголодным матросам «Черного Принца», было не до этого.
Прибыв в Ньюкестль и сойдя на берег, я решил ни в каком случае не возвращаться на «Черный Принц». Лучше поставить крест на свое жалованье за один рейс, но попытать счастье на другом судне. Меня взял к себе капитан парохода «Алльянс», везущий груз угля в Южную Америку.
Накануне отплытия, ночью, я встретил в гавани Джима. Он был измучен, голоден и в отчаянье. В Ньюкестле безработных моряков было много, и ни один капитан и слышать не хотел, когда Джим, перечисляя свои морские специальности, просил взять его на борт.
Пятьдесят лет плавания говорили не за Джима, а против. На него неминуемо надвигалась судьба всех старых моряков, которые больше всего в жизни любили море и оставались без семьи. Одинокие старые матросы обречены на медленное умирание в рабочем доме, или в жалкой богадельне, или вынуждены собирать объедки в помойных ямах.
Что я мог сказать Джиму, чем помочь ему?
Несколько шиллингов, которые мы собрали между собой, не могли надолго скрасить его существование, но он, провожая нас, старался сохранять бодрый вид. Я не забуду его фигуры на пристани, когда мы поднимали якорь и он, стараясь не показать душевного волнения, махал нам своей матросской фуражкой.
Для старого Джима наступил конец плаванию.
Перевела с англ.
М. Дьяконова.
Арнольд Цвейг
Конг на пляже
Оглушительный лай Конга выражал всю сумму чувств молодого эрдель‑терьера, впервые увидевшего море. Ему было приятно ступать по чуть влажному, освещенному сияющим солнцем песку, но еще заманчивее было броситься очертя голову в то круглое, голубое, что, пенясь, набегало на берег. Конгу страстно хотелось свободы движения, но его юный повелитель, Вилли, крепко держал поводок, вприпрыжку следуя за ним.
Вилли тоже был счастлив.
Виллин папа, инженер Гролль, следовал за ними, ни на минуту не теряя из виду загорелого светловолосого мальчугана, увлекаемого вперед жизнерадостностью его четвероногого товарища.
Пляж представлял нарядную картину. Пестрые палатки, яркие большие зонтики, разноцветные костюмы, казалось, превратили озабоченных и хлопотливых горожан в радостных и шаловливых детей солнца.
В купальных костюмах имущественные и классовые различия исчезают, и глазам инженера Гролля представлялась почти однородная картина освобожденного от одежды человеческого тела. Разница заключалась только в оттенках загара, и тут мало кто мог соперничать с темношоколадным цветом кожи девятилетнего Вилли. На пляже оглядывались на стройного белокурого мальчика, еле поспевавшего за стремительным, взлохмаченным псом.
Гролль несколько отстал, но, увидев издали, что темная фигурка в голубых трусиках остановилась у яркозеленой палатки, поспешил туда.
Перед палаткой, в ее спасительной тени, сидел на песке толстый пожилой господин в лиловом купальном костюме и с сигарой в руке. Небрежно кивнув в сторону стоявшего рядом с ним Вилли, толстяк обратился к Гроллю с вопросом:
– Это ваша собака?
Конг стоял, плотно прижавшись к Вилли, который держал собаку уже не за поводок, а за ошейник. В двух шагах от Вилли сидела на песке девочка лет двенадцати. Губы ее были плотно сжаты, и на длинных ресницах виднелись следы слез.
– Нет, собака не моя, – ответил Гролль. – Она принадлежит этому мальчику, а сам мальчик действительно принадлежит мне.
– Беготня с собаками по пляжу запрещена, – сердито проворчал толстяк с сигарой. – Ваша собака испугала мою дочку и растоптала ее постройку из песка, это безобразие!
«Очевидно, Конг вырвался», – догадался Гролль.
– Вы правы, недопустимо, чтобы собаки пугали детей, но я надеюсь, что ничего непоправимого не произошло.
Вилли оттянул Конга на несколько шагов назад, нагнулся и, подобрав лопаточку девочки, положил ее у входа в палатку. Тут только Гролль заметил, что в глубине палатки сидела молодая женщина исключительной красоты. «Кто бы она могла быть? – задумался на секунду Гролль. – Для матери девочки она слишком молода, а для гувернантки слишком элегантна и высокомерна».
Никто из владельцев палатки не обратил внимания на Вилли, желавшего загладить поступок Конга, и мальчик растерянно отступил, вопросительно глядя на отца.
– Я думаю, мы можем считать инцидент исчерпанным, – шутливо сказал Гролль и опустился на песок неподалеку от толстяка. Он лег грудью вниз, опираясь на локти и прижимая ладони к щекам В такой позе было удобно снизу вверх рассматривать и изучать враждебное трио, а также своего Вилли, все манеры и движения которого говорили о мягкости и воспитанности.
«Как живописно выглядит мой милый мальчик рядом с нахохлившимся Конгом!» – думал Гролль. Собака действительно сохраняла злобный вид, косилась и ворчала, прижавшись боком к ножкам Вилли.
– Папа, я хочу застрелить эту собаку, – вдруг резко и властно произнесла девочка. – Я очень испугалась. Я хочу наказать ее и этих людей. Ты будешь держать собаку, а я буду стрелять.
Взгляд Гролля упал на ее руку, на массивный золотой браслет, изображавший трижды обвившуюся вокруг себя змею, с бриллиантами вместо глаз. Девочка, видимо, умела повелевать, и ее капризы были обязательны. По крайней мере в данном случае ее требование не вызвало отпора со стороны джентльмена с сигарой, и дама в палатке продолжала сохранять свою высокомерную невозмутимость.
Глаза Вилли сверкнули возмущением, и он еще крепче прижал к себе Конга.
– Я никому не позволю застрелить мою собаку, – угрожающе сказал он, сжимая кулачки.
Гролль решил не уходить. Его интересовало, что будет дальше, интересовало, до какой степени злости дойдет деспотизм маленькой барышни. В конце концов он, Гролль, не потеряется перед ней и сумеет постоять за Вилли и Конга.
Девочка в упор смотрела на своего отца, не удостоивая взглядом никого другого.
– Купи эту собаку у них, папа, – сказала она своим звенящим своенравным голосом и вытащила из большой, лежащей на песке сумки узенькую книжку и автоматическое перо.
– Вот тебе моя чековая книжка.
Отец взял то и другое из ее рук, но на лице его не отразилась решимость, которую ожидал увидеть маленький деспот.
– Если ты сейчас же не купишь мне эту собаку, папа, ты увидишь, что я сделаю! Я брошу свою тарелку с супом в середину зала, где мы обедаем, в ресторане будет такой шум, как еще никогда! Ты ведь знаешь меня, папа!..
Она говорила злым шопотом, и видно было, как побледнели щеки под легким загаром, как ядовито искрились ее светлые, одного цвета с морем, глаза.
Толстяк бросил сигару и хмуро проворчал:
– Даю десять фунтов стерлингов за собаку.
Гролль привстал, потом уселся, скрестив под собой ноги. Приключение делалось всё интереснее.
– К сожалению, собака мне не принадлежит. Обратитесь к моему мальчику. Он воспитал Конга, он за него отвечает и распоряжается им.
– Я не имею никаких дел с мальчиками. Я предлагаю пятнадцать фунтов стерлингов за этого пса, который не стоит и десятой доли этих денег.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!