ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 30 страница
«Герой‑парень, – восхищенно подумал Матвей Петрович. – И потом еще сколько бежал, а ведь рука вывихнута, весь избит, изранен. Этот – герой. Не сдастся. А ведь вот вырос, и не замечал я его ни разу. Молодец!»
В ушах его снова раздался тонкий и срывающийся голос Сени, такой, каким он услышал его первый раз: «Дядь Матвей! Дядь Матвей!»
Слезы навернулись на глаза. Нужно было возвращаться в деревню и заглянуть в больницу.
Как все сильные и смелые люди, Матвей Петрович не умел жалеть о потерянном безвозвратно и поэтому, когда убедился, что собрать мед невозможно, перестал сокрушаться. На очереди были другие дела. Но в деревню он не вернулся, а немного пораздумал, сел на лошадь и поехал на пасеку.
Заведующий пасекой Фома Саввич Ануфриев – Сенин дед – встретил Матвея Петровича широким приветливым жестом с полупоклоном:
– Милости прошу к нашему шалашу.
Был он весел и весь пропитан запахом цветущей гречи. Засеянные в четыре разные срока (специально для пчел!) поля гречихи окружали пасеку со всех сторон. «Взяток», как говорят пчеловоды, был необычайно обильный, а Фоме Саввичу веселое гуденье ульев казалось лучше всякой музыки.
Пчелы не любят на пасеке посторонних, поэтому Фома Саввич и Матвей Петрович вышли за плетень, сели на скамью у калитки. Матвей Петрович не скрывал плохого настроения. Первые слова его были:
– Сколько отправил сегодня?
– Медка? – нараспев проговорил Фома Саввич. – Двести шесть килограммчиков.
|
|
|
– Когда еще сможешь?
Фома Саввич был задет сухостью вопросов (так с ним обычно не разговаривали) и обиженно ответил, кивнув на пролетавшую пчелу:
– А это когда она сможет…
– Ну, а когда она сможет? – спросил Матвей Петрович прежним усталым голосом.
– Что задумал, Матвей? – строго спросил Фома Саввич.
Он знал, что берет от пчел всё, что они могут дать; понимали это все, в том числе и Матвей Петрович. И то, что председатель теперь так разговаривал, нарушая общепризнанное правило не вмешиваться в дела пасеки, заставило Фому Саввича забеспокоиться.
– Что задумал, Матвей? – повторил он.
Матвей Петрович молчал. Фома Саввич негромко, словно сам с собой, заговорил. Но он знал, что Матвей Петрович ловит каждое слово.
– Дней семь нужно дать. Взяток хорош. Килограммов по шести на круг за день каждая пчелосемья берет. И мед чистый, добрый… Только ведь незрелый он в сотах пока еще. А ему дней пять зреть. Нельзя раньше. Очень нужен мед тебе?
– Нужен, – вздохнул Матвей Петрович и встал. – Не довезли ведь мед‑то сегодня. А ведь он – знаешь? – на авансы по трудодням шел. Не дать – лишние разговоры. «Обещаете только, мол…»
Фома Саввич молча смотрел на него, ждал объяснений.
|
|
|
– …Медведя тут встретили, ну и понес Васька. Телегу разбил, бочку… Мед растекся по логу. Был я там. И ложки не соберешь.
– Сенька мой вез ведь? – будто с сомнением спросил Фома Саввич.
– Он.
– Не удержал Ваську… Где ж ему!
– А кто бы удержал, Фома Саввич! С медведем столкнулись нос к носу… Малина у самой дороги обсосана.
– Так, так… – Фома Саввич отвернулся и, искоса глядя на Матвея Петровича, тихо спросил: – А жив хоть? Что‑то больно смурной ты.
– Жив. Что ты, Фома Саввич! Это же герой! Он почти до самой усадьбы добежал – версты три! – людей звать мед собирать, а сам побитый, израненный.
В бороде Фомы Саввича появилась улыбка.
– Наш… Ануфриевский…
Он весело повернулся к Матвею Петровичу.
– Вот и хочешь ты, Матвей, мальчонку выгородить? Чтобы не попрекали: «Не довез, мол..» Так?.. Где, говоришь, случилось‑то?
– Отсюда ехать – первый лог.
– Федор! – закричал вдруг Фома Саввич.
– Здесь я, – отозвался из‑за плетня густой грубый голос.
– Хворост готовь на подкладки под ульи, – понял?
– Кочевать будем, что ли? – спросил тот же голос.
– Как солнце зайдет, поедем за Рокинские хутора. Две поездки будет, двенадцать ульев отвезем дня на два.
|
|
|
– Что ты хочешь сделать, Фома Саввич? – воскликнул Матвей Петрович, светлея от радости.
Он и сам вдруг всё понял. Фома Саввич смеясь глядел на него.
– Добро поедем подбирать. Ты не сделаешь, я не сделаю, а пчела сделает. Дня за два весь медок пчелки подберут, еще и в лесу прихватят. И медок готовый, немного только росой разведенный. Через пару дней и откачаем.
Он тоже встал, бодрый, подвижный, провел рукой по бороде.
– Герой, значит, Сенька‑то?
– Герой, герой!
– Ну, раз герой, так и пчелки на него по‑геройски поработают… Поедешь на село, так и скажи там. Сеньке, главное, скажи, пусть зря не убивается парень… Мильон помощников будет. Всё соберем, до капли.
И. Ринк
Водолаз
Над водою, где из стали
Стенка сварена,
Водолаза одевали,
Как боярина.
Сапоги‑то не из кожи,
А свинцовые,
И манишку клали тоже
Двухпудовую.
Дали в руки ключ разводный
Вместо посоха,
И пошел товарищ по дну,
Точно по суху.
Вдоль трубы шагает парень,
Словно сушею,
Он ключом трубу ударит,
Звон послушает.
По частям неторопливо,
Как положено,
Смотрит, нет ли где обрыва
Как уложено.
Только Волга рвет и мечет
Лезет на стену
И, схватив его за плечи,
Валит на спину…
|
|
|
Наверху качают долго.
Просят роздыха,
А герой кричит из Волги:
«Больше воздуха!»
Н. Полякова
Скачки в Лихне
Над крутизной стремительно и ловко
На Лихну мчатся пыльные машины.
Пестрят плакаты буквами большими:
«Спортивный праздник.
Скачки.
Джигитовка».
А на равнине говор тише, тише.
Умолкли заводилы жарких споров.
Десятки смуглых лихненских мальчишек,
Как воробьи, уселись на заборах.
Сигнал.
Взметнулись конские копыта.
Пригнувшись к гривам, словно от погони,
Привстав на стременах, летят джигиты,
И в мире – только всадники и кони.
И я гляжу с волненьем незнакомым,
Как юноша в малиновой рубашке
Взмахнул рукой – летят пучки соломы
От точного удара острой шашки.
Итоги скачек объявляют в рупор.
И вот бегут мальчишки друг за другом
Похлопать потных лошадей по крупам
И поводить их под уздцы по кругу.
Поодаль, тенью грузовой машины
От зноя нестерпимого укрыта,
Абхазка слезы утирает сыну:
Он мал, а тоже просится в джигиты.
Ю. Клименченко
Валька
Над Одессой раннее летнее утро. Солнце не успело еще накалить камни города. Ветра нет. В синем небе – ни облачка. Лениво взлетают чайки, покружатся, покричат и снова сядут на зеркальную гладь гавани.
У одного из многочисленных причалов порта стоит, вызывая восхищение моряков и особенно мальчиков, теплоход «Адмирал Макаров». Это мощный морской буксир, только что спущенный со стапелей. Светлосерый обтекаемый корпус, ослепительно белые надстройки, низкая, скошенная вверху труба и тонкие стройные мачты делают судно действительно красивым.
Капитан теплохода, Алексей Никитич Муров, не старый, начинающий полнеть мужчина, с выгоревшими на солнце каштановыми волосами и бровями, с загорелым лицом, стоит на передней палубе «Макарова».
Придирчиво оглядывает он белоснежные надстройки, палубу, поднятый на гафеле флаг. Нигде ни пылинки. Всё блестит. Хорошо смотрят за судном боцман и старпом.
Алексей Никитич довольно улыбается. Всё предвещает хорошую погоду, а при буксировке тихая погода – самое главное. На другой стороне порта стоят новые колесные пароходы, предназначенные для работы на Волго‑Донском канале.
Пять пароходов на буксире поведет завтра Муров из Одессы до самого Ростова.
Капитан постоял еще несколько минут на палубе и направился к себе в каюту. Там он сел в кресло и принялся перелистывать вахтенный журнал.
В дверь тихо постучали.
– Да, да! – откликнулся Алексей Никитич, поворачиваясь в своем вращающемся кресле.
На пороге стояла молодая женщина в белом платье.
– Можно к вам, товарищ капитан? – робко спросила она, не решаясь войти в каюту.
– Прошу вас. Заходите.
Женщина несколько замешкалась, обернулась и тихо сказала кому‑то:
– Валентин, ну входи же. – И тотчас же, опережая ее, в каюте появился мальчик в длинных брюках, парусиновых туфлях и белой рубашке с ярким пионерским галстуком. Он был гладко причесан, только какой‑то непокорный вихор, видимо не уложенный даже стараниями матери, торчал, как перо у вождя индейцев.
Сразу было видно, что визит носит официальный характер. Женщина присела на край широкого кожаного дивана.
– Здравствуйте. Меня зовут Марина Григорьевна Нестеренко, а это мой сын Валентин.
– Муров Алексей Никитич, – представился в свою очередь капитан. – Чем могу быть полезен?
– Алексей Никитич, мне очень неудобно беспокоить вас такими нелепыми просьбами, но поймите мое положение. Мальчик бредит морем. Во всех играх – он капитан корабля. Его стол завален моделями всевозможных судов. Он – лучший ученик кружка ДОСФЛОТа при школе. Несколько дней тому назад я отобрала у него ручной компас и мешочек с сухарями, с которыми сын собирался пуститься в плавание со своими друзьями. Понимаете, в плавание, в море, на лодке.
Алексей Никитич сочувственно вздохнул.
– Валентин не дает мне покоя с вашим судном. Он влюбился в «Адмирала Макарова» и заставил меня пойти к вам. Возьмите мальчика с собой на один рейс. Я заплачу за его питание. Иначе я боюсь, что Валька всё‑таки сбежит из дому.
Муров сердито нахмурился и недовольно поджал губы.
«Мальчишка в рейсе! Всюду соваться будет. Еще, чего доброго, упадет за борт. Мороки столько. Нет, не возьму. Исключено», – подумал он, но вдруг картинка из далекого детства встала в его памяти.
Двадцать три года назад он, Леша Муров, такой же расстроенный, со слезами на глазах стоял в капитанской каюте большого океанского парохода, куда он приходил наниматься. Капитан только посмеялся над ним и отправил домой. Это было такое большое горе! Так хотелось плавать!
– Пожалуй, я возьму вашего Валентина, – после короткого раздумья сказал Муров. – Я вижу, как ему хочется быть настоящим моряком.
– Конечно, настоящим! – вырвалось у Вальки, на лице которого отражались все его переживания, а теперь сияло счастье.
– Вы не шутите, Алексей Никитич? Возьмете? Я не знаю, как вас благодарить. Вот теперь, Валентин, – строго обратилась Марина Григорьевна к сыну, – когда Алексей Никитич согласен взять тебя, ты должен дать честное слово, что будешь вести себя хорошо и выполнять все его требования.
– Даю честное слово, что буду выполнять все его требования, – скороговоркой произнес мальчик. – Когда можно приходить?
– Прийти нужно сегодня не позднее шестнадцати часов. Не опаздывай. Вечером уйдем в море.
– Пойдем, мама. Нужно же собрать вещи, – заторопился Валька. – Ну, пойдем же, а то опоздаем, – и они оба, радостно взволнованные, ушли.
* * *
Ровно в 4 часа на борт «Адмирала Макарова», в теплой суконной курточке, кепке и зеленым рюкзаком за плечами, явился Валька.
Он постоял на палубе, не зная, куда идти, потом решительно двинулся наверх по трапу в каюту капитана.
– Пришел? – приветствовал его Алексей Никитич. – Раздевайся. Вот тебе журналы. Сиди тут и никуда не выходи. Через несколько минут снимаемся. Как выйдем в море, я с тобой займусь.
Действительно, «Макаров» был готов к отходу. Корпус дрожал от работы мотора.
На мостике снимали чехлы с телеграфа и компаса. Пробовали воздушный свисток. На палубе раздавались выкрики, что‑то втягивали на борт. Капитан поднялся на мостик, и почти немедленно где‑то внутри сердито задребезжал резкий звонок. Судно задрожало сильнее, и Валька услышал команду: «Отдать кормовые!»
«Как интересно! Быть бы сейчас на мостике вместе с капитаном. А тут на тебе – сиди в каюте и смотри журналы. Это что же, весь рейс так будет? Тогда и в море ходить не стоило», – раздумывал Валька, смотря в широкое окно капитанской каюты на медленно проплывавшие мимо пароходы, причалы, склады. Но вскоре снова прозвенел звонок и машину застопорили.
Теплоход подошел к отдаленному причалу, у которого стояли колесные пароходы, приготовленные к буксировке.
– Давайте всех наверх, буксиры подавать! – раздался у самого окна голос Мурова. Это было уже совсем невыносимо. Подана команда «Все наверх!» (совсем как в книжке Станюковича, когда погибал клипер «Копчик»), а он, Валька, должен сидеть в каюте! Нет!
Валька выскочил на палубу и нагнал Мурова, спускавшегося с трапа.
– Алексей Никитич, можно мне буксиры со всеми подавать?
– Ни в коем случае. Сиди в каюте, – сердито сказал капитан.
Валька понуро поплелся назад, сел на диван у окна.
«Нет, не стоило приводить сюда маму для того, чтобы попасть на судно к этому… к этому Мурмуру. Ведь сам же пригласил», – мрачно думал мальчик.
Буксиры подавали и крепили долго. Нужно ведь протащить между пятью судами длинные – по 200 метров – тяжелые и толстые стальные тросы, надежно закрепить их, подложить под них «закуску» – деревянные доски и брусья, чтобы тросы не терлись о металлические острые края и углы. Нужно проверить, хорошо ли задраены на буксируемых судах двери, окна, иллюминаторы и другие отверстия.
Да, многое нужно предусмотреть и проверить, когда пускаешься в море, имея за кормой «хвост» длиной более километра.
Стало совсем темно. На небе появились звезды. Одесса зажгла гирлянды оранжевых огней. Заблестели яркими красными глазами Воронцовские входные створы. За волноломом в море замигали огоньки буев. Ветер совсем стих, и в спокойной воде гавани дрожащими пятнами отражались освещенные иллюминаторы «Макарова».
Работу закончили только к 12 часам ночи. Капитан, всё время руководивший заводкой буксиров, поднялся на мостик, и через несколько минут «Макаров» малым ходом вышел из порта, таща за собой пять пароходов, образовавших плавную длинную дугу за кормой. Вот уже позади Воронцовский маяк.
С «Адмирала Макарова» спустили моторную шлюпку; она по очереди обошла «колесники» и сняла людей. Шлюпку подняли на борт, и капитан снова дал ход.
Теперь уже можно ложиться на генеральный курс. Муров склонился над картой и прочертил прямую линию от Одессы до Крымского полуострова. Как будто бы всё в порядке. Погода хорошая. Можно идти отдохнуть. Муров, передав распоряжения помощнику, быстро спустился в каюту. Вальки там не было. Алексей Никитич открыл дверь в спальню, – она оказалась также пустой.
Капитан вышел на палубу и свистнул вахтенного.
– Есть! – появился матрос.
– Обойдите помещения, найдите мальчика и пришлите его сюда. Ну, да, мальчика, – повторил капитан, видя недоумение на лице вахтенного. – Пассажир со мною едет, мальчик, – пояснил он.
Прошло двадцать минут. Муров начал беспокоиться. Наконец вахтенный пришел и доложил:
– Нигде нет, Алексей Никитич. Все помещения облазил.
– Хорошо смотрели?
– Хорошо, Алексей Никитич.
– Если обнаружите, доложите. Можете идти.
Муров по‑настоящему взволновался. Он делал десятки разных предположений, ругал себя. Вдруг мальчик упал за борт? Он уже видел себя лицом к лицу с плачущей Мариной Георгиевной, матерью Вальки. Что он ей скажет? Где ее сын, которого он взял на свою ответственность?
Капитан проклинал ту минуту, когда согласился взять мальчика. Что же теперь делать? Алексей Никитич попытался успокоить себя тем, что Вальке надоело сидеть одному и он ушел домой, но тотчас же откинул эту мысль. Мальчик так хотел попасть в море! Как всё неудачно получилось! Капитан прилег на диван, но долго не мог заснуть. Валька не выходил у него из головы.
* * *
Утро встретило «Адмирала Макарова» хорошей погодой.
«Макаров» чуть заметно покачивался и весело бежал по спокойной, покрытой легкой рябью воде.
За кормой, на длинном буксире, как стайка неуклюжих гусей, переваливались с борта на борт «колесники». Так шли весь день.
Ночью Мурова разбудил резкий и неприятный свисток в переговорную трубку.
Привычным движением капитан выхватил из трубки свисток и сказал в раструб.
– Да, слушаю.
В трубке сначала что‑то забулькало, потом послышался глухой голос помощника:
– Алексей Никитич, попрошу вас наверх.
Муров через три секунды очутился на мостике. Он машинально взглянул на часы. Они доказывали два. К нему подошел помощник.
– Ну, что такое у вас? – спросил капитан.
Помощник протянул ему бинокль.
– Вот, смотрите, Алексей Никитич. На втором «колеснике» огонь.
– Пожар? – сердце у капитана на мгновение остановилось.
– Нет, белый фонарь – и очень странно горит.
Муров поднял бинокль к глазам и стал внимательно вглядываться по направлению, указанному помощником.
В темноте он ясно различал все пять «колесников» по их бортовым красным и зеленым огням. Эти огни горели и днем и ночью.
Больше никаких огней на судах быть не должно.
Капитан поймал в бинокль второй «колесник» и вскрикнул от удивления.
Над левым красным огнем, на высоте мостика, на пароходе явственно мигал слабый белый огонь. Он то потухал, то снова зажигался.
Муров не отрывал бинокля от глаз.
– Слушайте, да ведь он передает сочетания азбуки Морзе. Человек на буксире! Ну, ладно, это потом. Давайте попробуем разобрать. Говорите, что дает, а я буду записывать.
Помощник взял второй бинокль и начал:
– Тире три точки.
– Б.
– Две точки тире.
– У.
– Точка два тире точка.
– П.
– Три точки.
– С.
– Две точки.
И.
– Точка тире точка.
– Р.
– Знак раздела дает. Что вышло?
– Бупсир. Да не «бупсир», а наверное «буксир». Читайте дальше.
Второе слово с «колесника» давали долго. Фонарь часто подавал подряд множество точек, что означало «знак ошибки», и начинал передавать заново. Ни Муров, ни второй помощник никак не могли разобрать, что это значит. Наконец фонарь передал несколько раз одно и то же слово «перевирается». Смысл стал теперь понятным и угрожающим.
Вероятно, передающий ошибся и вместо буквы «Т» в третьем слоге передал букву «В».
– Буксир перетирается! Ответьте ему прожектором, что мы поняли.
Голубой луч прожектора скользнул по пароходам и дал несколько вспышек. Фонарь на «колеснике» погас.
– Старпома немедленно ко мне. Бегите. Я побуду пока здесь, – приказал помощнику Муров.
Через несколько минут смущенный старпом стоял перед капитаном.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 95; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!