ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 27 страница
От колючего наскока ветра оба отвернулись, укрывая лица. Григорий живо представил бойкую белобрысую Марусю – дочь колхозного счетовода Семенова. Девочка не раз каталась на его машине. Вспомнились ее смешные, ребячьи восклицания: «Ось, дядя Гриша, гляди!.. Ось, страшно!..» – ее чуть‑чуть раскосые глазенки и вечно мерзнущий, красный носишка…
– Выслали машину? – быстро спросил он.
– Какое! Ребята еще утром в Первомайское укатили да, верно, там и застряли. Твоя машина одна осталась.
В правлении они застали завгара Стогова, механика и двух слесарей. Тут же сидел отец Маруси. Шел горячий спор.
– Немедля выезжать нужно, – услышал Григорий, – чтобы к вечеру в город попасть.
– А если завтра утром? – нерешительно возразил один из слесарей. – Буран ведь.
– Как можно? – перебил механик. – Детских врачей всего двое в городе. Днем они по вызовам ходят. А ребенок вовсе задыхается… Верно, Петр Семенович?
Семенов вздрогнул, растерянно оглядел споривших.
– Плохо, очень плохо Марусе. Фельдшер боится, что дифтерит. Сыворотку нужно, а то… Я сам бы поехал, товарищи, кабы мог… Вчера думали, – простуда… обойдется. Да что поделать?… Буран.
– А ты как полагаешь, Гриша? – необычно мягко спросил Стогов.
Григорий секунду помедлил. Дифтерит. Без врача, без сыворотки девочка может погибнуть. «Буран… Но машина надежна, дорогу я знаю. Ехать, пока не занесло».
Он ответил решительно:
|
|
|
– Пойду машину заправлять.
В комнате стало тихо, слышно было, как натужно дышит Семенов.
– Если кому… и, верно, Грише, – подтвердил механик. – Он у нас лучший водитель.
– Смотри, Григорий, поездка будет трудная, – задумчиво сказал Стогов. – Разве что сумеешь проскочить до заносов… Но одного я тебя не отпущу. Вдвоем надо.
– Я справлюсь один! Буран только начался, намести не успело.
Стогов хотел предложить ехать вместе, но передумал. В самом деле – зачем? Если в степи занос, всё равно придется вернуться. Если не занесло, Зенков доберется.
– Ладно, поезжай один. Но будь осторожен, Григорий!
– Знаю. Айда, Степан, бегом!
Когда друзья выскочили на улицу, уже темнело. Ветер свистел и выл еще пуще.
– Погано… – проворчал Иванов. – Ишь, теплеет. Самый злой буран начинается…
Говорить было трудно, дальше зашагали молча. В сумерках замаячили строения гаража.
– Живей, Гриша! Всё готово!
Иванов еще раз оглядел машину, свирепо ткнул валенком в заднюю покрышку, распахнул ворота. Со свистом в гараж ворвался крутящийся снег.
Григорий вышел из конторки, застегиваясь на ходу.
– Счастливо! В случае заноса – давай назад… Ох, Григорий! Напрасно ты едешь один! – с тревогой сказал Иванов.
Григорий усмехнулся, сморщился его вздернутый нос.
|
|
|
– А чем бы ты мне помог? Дорога еще свободна, не занесло. Когда обратно поеду, – иное дело.
Он крепко стиснул руку Степана и влез в кабину.
– Гриша!
К воротам подбегала запыхавшаяся Татьяна, вся облепленная снегом, закутанная до бровей.
– Гриша… – она с трудом переводила дыхание. – Ты едешь? Буран расходится… Страшно! Обожди… может, стихнет. Замерзнешь..
– Не замерзну! – резко ответил Григорий. – Извини… некогда сейчас.
Он махнул рукой, захлопнул дверцу кабины.
Машина рванулась, выскочила во двор, развернулась и скрылась во тьме.
* * *
Григорий вел машину по памяти. Знакомые ориентиры – кусты, лога, холмы – неузнаваемо изменились. Буран местами смел снег, кое‑где обнажив бугристую потрескавшуюся землю. У возвышенностей он нагромоздил снежные завалы выше человеческого роста; их острые гребни походили на скалы.
Ветровое стекло покрылось наледью. Григорий остановил машину, выскочил на дорогу. Ветер больно завыл в ушах, пробрался в рукава, дошел до тела.
Григорий повернулся спиной, пятясь, дотянулся до стекла. Тряпка с солью сняла ледяной нарост.
Снова обернул лицо к ветру, прикрываясь рукавицами. Белый смерч крутился в свете фар, пропадал во мраке. Представилось огромное пространство степи, всё заполненное взбесившимся снегом. Стало страшно: один в этой снежной буре.
|
|
|
Но рядом успокаивающе фыркал мотор, машина вздрагивала, подобно живому существу. Ощущение одиночества исчезло. «Ну, и кружит, – подумал Григорий. – Такого и не видывал»…
Машина снова рванулась вперед. Дорога пошла ровнее, бугры и наметы не попадались. Впервые вернулся думой к Татьяне. Зачем она прибежала в гараж? Что хотела? Вспомнились ее испуганные глаза, прозвучали слова: «Обожди… замерзнешь…» Отчего она так сказала?
Будто потеплело в кабине, притих озорной, рвущийся в щели ветер. Григорий крикнул во всё горло, точно лихих коней погонял, и нажал на газ.
«Любит… любит… любит…» – высвистывал ветер.
Дорога внезапно кончилась, впереди белел сплошной сугроб.
– Поворот… Здорово натрудило у холма, – вслух подумал Григорий.
Он дал задний ход, съехал на целину. Буксуя, разметая снег, машина подвигалась толчками. Сугроб остался позади, но вдоль дороги горбилась, уходя вдаль, низкая снежная гряда. Передние колеса завязли, задние скользили, гремя цепями. Мотор сердито ворчал низким басистым звуком.
Через несколько минут Григорий оставил бесплодные попытки, взял лопату и вышел. За высоким сугробом ветер казался не таким резким. Григорий неистово работал, расчищая снег.
|
|
|
Проход пробит. Грузовик, медленно переваливаясь, выполз на дорогу и сразу остановился: крылья машины уперлись в новый сугроб. Занос был невысокий, плоский. Дальше, насколько хватал глаз, дорога была чистой. «Метров пять, не больше», – прикинул Григорий.
Ветер бросал снежную пыль, глаза слезились, воздуха не хватало. Временами казалось, что работа бесполезна. «Вдвоем бы надо… верно Стогов говорил. Да разве угадал бы кто, что так намело?..»
Григорий прислушался, швырнул лопату, кубарем влетел в кабину. Рывок стартера… другой, третий. Противный холодок покатился по потной спине. «Заглох мотор… недоглядел!»
Зажечь факел удалось только под полушубком. Запахло паленой шерстью; жгучая боль резанула пальцы, – он едва не выронил проволоку. Но под капотом вспыхнуло неяркое пламя. Задыхаясь от копоти, Григорий полами прикрывал огонь от ветра.
Факел зачадил и догорел. Григорий вернулся в кабину, запустил стартер. Двигатель зафыркал, зачихал, замер, стрельнул и загудел ровно. Григорий откинулся на сиденье, отдыхал неподвижно, лишь время от времени нажимая на педаль. Мотор разогрелся, работал ритмично. Клонило в сон, руки одеревенели, горели посеченные снегом, измазанные сажей щеки…
Когда Григорий снова поехал по незанесенной дороге, часы показывали четверть одиннадцатого.
«Осталось десять километров. За полчаса доберусь… Не застрять бы только в Косом Логе.»
Дорога заметно пошла под уклон, приближался лог. Григорий вглядывался в темноту, но увидел занос, только когда наткнулся на него.
Сугроб пересекал дорогу и уходил в стороны, длинный и ровный, похожий на вал, насыпанный человеческими руками.
В первый момент препятствие показалось не страшным.
Зенков взобрался на вершину сугроба и пополз, – слипшаяся корка выдерживала его. Пошли невысокие гребни; казалось, заносу не будет конца. Григорий осторожно обернулся; где‑то очень далеко слабо светили фары машины.
«Мотор? – ошарашила тревожная мысль, но он не пошел назад. – Пускай… незачем. Здесь мне не пробиться…» Он прикорнул у гребня и задумался. – «Снег не прорыть. И втроем бы не справились… Метров сорок, пожалуй… Значит, кончена поездка!»
Отчаяние и злость овладели Григорием. Так близко – всего три километра до города. Но машине не пройти. Очевидно, всё зря.
От полушубка противно пахло паленой шерстью… «Пропадешь… возвращайся.» – трусливо твердил инстинкт.
Григорий приподнялся, встал на колени.
– Врешь! – закричал он, силясь перекрыть голосом вой ветра. – Всё равно доберусь! Пешком дойду!
Он вернулся к машине, выключил двигатель, спустил воду. Снова взобрался на сугроб и пополз в полной темноте.
Занос кончился. Григорий скатился на спине, задыхаясь от ветра. Воткнул лопату в снег, набрал побольше воздуха и, пряча лицо, зашагал по дороге.
Боком, согнувшись, спиной к ветру, порой почти на четвереньках, с закрытыми глазами подвигался Григорий. Чудилось, будто он бредет давно, что много часов прошло с тех пор, как он покинул машину.
Но много ли пройдено и сколько осталось, – Григорий не мог сообразить.
Он волочил негнущиеся ноги, пока не споткнулся о бугор.
Он упал. Мысль подсказывала, что надо встать и идти, но усталость сковала тело.
Неудержимо хотелось спать.
Григорий приподнял тяжелую голову, встрепенулся. В ставший привычным вой ветра ворвался посторонний звук. Он долетал слабо, но ошибиться в нем было нельзя: заводский гудок.
– Полночь, – бессознательно сказал Григорий.
Чуть позже он сообразил: «Завод недалеко… Встать… идти… не то замерзну…»
Он вскочил. Гудок всё еще звучал, поднялся на высокую ноту, оборвался и замер. Григорий качнулся и, не уверенный в способности двинуться вперед, отступил на два шага под напором ветра. Наклонил голову, как бык, собирающийся бодаться, и, закрыв глаза, медленно побрел в направлении звука.
– Там… там… – бормотал он, – близко…
Григорий пошел целиной, напрямик.
Дорога осталась где‑то слева. Порой ему чудились огни, слышался шум проезжающего автомобиля, звуки сирены. Потом всё пропадало в вое бурана.
Ветер немного ослаб, идти стало легче. Но силы Григория иссякли, он с трудом поднимал казавшиеся пудовыми валенки. Новый порыв бурана свалил его, и он долго не мог подняться. Опять подступила неотвязная дремота.
Григорий инстинктивно двинул затекшей ногой и очнулся. «Замерзаю… не встать… Почему я не вернулся? Назад не доехать.» Выплыли из мрака лица товарищей, Семенова. Они надеются на него, ждут. Разве они знают, что в степи заносы?
– Если я не поднимусь сейчас, то пропадут двое, – громко сказал Григорий. – В городе найду машину… рабочих. Ну, Гришка, ну!
Он сжал ладони в кулаки, подгреб их под себя, спружинил ноги и вскочил. Он знал, что город близко: еще метров триста – и начнутся первые дома.
Григорий уже не мог идти прямо, он петлял. Его неровные следы тотчас заносило снегом.
Буран неистовствовал позади. Но впереди был город: неясно доносился шум завода, лай собаки.
* * *
Григорий плохо помнил, как он выбрался на городскую улицу, как добрел до отделения милиции. Ясность сознания вернулась лишь в теплой, освещенной комнате, где дежурный сержант натирал ему лицо и руки мазью. Григорий рассказал, откуда он и зачем здесь. После, обжигаясь горячим чаем, он с трудом жевал хлеб с маслом. В голове шумело, временами мысли уплывали куда‑то далеко.
Сержант снял трубку и вызвал квартиру врача. Он долго извинялся за беспокойство, затем коротко, по‑военному отрапортовал о случившемся.
– Всё в порядке, товарищ, – обратился он к Григорию. – Утром врач выезжает в «Светлый путь».
– Но там занос! – испуганно воскликнул Григорий.
– Занос не беда, – возразил сержант. – Попросим «вездеход» и солдат из воинской части. Недавно тут целую колонну из сугроба выволокли. Сейчас позвоню.
Последних слов Григорий не слышал. Он прилег на диван, закрыл глаза.
– Порядок. – гудящий басок сержанта доносился откуда‑то издалека. – Не тронь его, пусть спит.
Григория разбудили голоса и топот ног в дежурной. Он открыл глаза; в комнате было светло. Потянулся, зевнул – у‑ух! – сразу вскочил с дивана.
Машина уже стояла во дворе, солдаты привезли ее рано утром. Через полчаса должен прибыть «вездеход» с врачом.
Обратный путь мало походил на ночную поездку. Буран стих, мела поземка. Ненадолго задержались и у памятного заноса в Косом Логе: снег прорыли еще на рассвете. Затем короткая остановка у поворота, дружная работа солдат, их веселые окрики. Вскоре показались строения колхоза.
Заслышав гудки, на крыльцо выскочила простоволосая, заплаканная Елена – мать Маруси.
– Приехали! Мне уже не верилось. Сюда, доктор, пожалуйте.
Автомобиль Григория поворачивал за угол, когда из сеней выбежал Семенов.
– Подожди! Куда ж… Эх, уехал! – Он сокрушенно посмотрел вслед, медленно вернулся в избу.
Час спустя с крыльца сошли врач, Семенов и Елена с закутанным ребенком на руках.
Пока Елену усаживали и закрывали от ветра, Семенов говорил врачу:
– Спасибо вам, доктор, большое.
– Не за что! Поблагодарите Зенкова, – он спас ребенка. Завтра было бы поздно.
– А Маруся… Она поправится?
– Непременно! Больница у нас не хуже областной, – не без гордости ответил врач. – Едем, товарищи, нельзя терять времени.
* * *
Григорий шел по улице не торопясь. Он еще издали заметил Татьяну, но нарочно замедлил шаги.
Татьяна заспешила, почти побежала. В трех шагах от Григория она остановилась. Остановился и он.
– Гриша! Я как ругаю себя! Ведь сдуру только… Я проверить вздумала… ну как ты ко мне… серьезно ли? Когда ушел, за тобой побежала. Но ты… Не до меня было?
– Я догадался, – просто сказал Григорий. – Сгоряча‑то не понял, а после дошло. Если бы мог, вернулся бы.
Татьяна мелкими шажками подвинулась к нему.
– Значит, мир, Гриша? Да?.. А страшно было ночью?
– Страшно… – честно признался он. – Да вот сама посуди…
Татьяна слушала, боясь проронить хоть одно слово.
– Скажи, – неожиданно прервала она. – Ты… не ради меня поехал?
Григорий смутился на секунду, поднял глаза и, смотря ей прямо в лицо, ответил не таясь:
– Нет, Таня. Сердись ты или не сердись… Поехал потому, что… ну, сам не знаю. Разве можно было не ехать?
Татьяна улыбнулась.
– Я так и поняла. Не ошиблась я в тебе.
Они замолчали, держась за руки, словно помирившиеся дети.
Темнело… Снег повалил гуще, ветер усилился, засвистел в ветвях деревьев.
– В клуб бы пойти, – нерешительно сказала Татьяна. – Да вот буран начинается.
– Буран? – презрительно повторил Григорий. – Вот вчера, Таня, был буран так буран. Идем в клуб.
В. Кузнецов
Буксир
Совсем невзрачный, крохотный на вид,
он, словно жилы, напрягая тросы,
по‑над Невой усиленно дымит
единственной трубой, как папиросой.
И так всю жизнь свою –
из года в год –
буксир Неву старательно утюжит.
Глядишь, опять тихохонько плывет
и, незаметный, ни о чем не тужит.
Не тужит, что большие корабли
и гордые красавцы‑теплоходы,
как будто сторонясь его, вдали
широкой грудью рассекают воды.
Доставя груз, винтов замедлит бег.
Он встанет у причала в клубах дыма…
Вот так, случается,
и человек –
и незаметный, и незаменимый.
Е. Веренская
Три портрета
Меня зовут Олег Яковенко. Я учусь в десятом классе. Мой любимый предмет – литература, и моя заветная мечта – стать писателем. Недавно наш руководитель литературного кружка посоветовал мне записать то событие, которое произошло со мной, когда я был в шестом классе. Я постарался припомнить всё как можно подробнее, и не без волнения сажусь писать.
Отец и мать мои погибли, защищая Ленинград от фашистских захватчиков. Теперь я живу с дедушкой – отцом папы – и старой, старой няней. Дедушке за шестьдесят лет, няне – много за семьдесят. Она вынянчила сначала дедушку, потом папу, потом меня. Она очень хорошая – моя няня, только немножко ворчунья.
Над письменным столом дедушки висит большой портрет пожилого человека в косоворотке и поддевке, какие когда‑то носили купцы. У него густые черные брови и такие же ресницы, в иссиня‑черных волосах сильная проседь, а глаза голубые, совсем светлые. Лицо суровое, строгое и решительное. Это мой прадед, отец деда.
В раннем детстве я страшно боялся этого портрета. Когда я капризничал, нянька всегда говорила:
– А погляди‑ко, как старик смотрит на тебя! Он – ой‑ой‑ой какой, он тебе спуску не даст!
Я с опаской оглядывался на портрет и с ревом прятал лицо на груди у няни.
Помню – мне было лет семь, – я как‑то уже лежа в кровати услышал, как няня говорила деду:
– И до чего же ваша яковенская порода живучая! Погляди‑ко, Олежка‑то весь в старика. Упрямый, настойчивый, – сладу нет. И лицом – патрет, и характером – патрет!
Дед ответил:
– Что же, это хорошо, если Олежка вырастет энергичным, в прадеда. Только, няня, время другое, – пусть Олежкииа энергия на хорошее направлена будет…
Помню, на следующий день я пробрался в комнату деда и остановился перед портретом. Строгие глаза прадеда так и впились в меня. Мне показалось, «старик» сейчас заговорит… Первым моим движением было бежать. Но я всё‑таки заставил себя не двинуться с места и продолжал смотреть в страшные глаза. И тут я вдруг впервые заметил, что я действительно похож на прадеда! Такие же у меня черные волосы, брови и ресницы и такие же светлоголубые глаза. Помню, я оглянулся на зеркало и рассмеялся. С этого дня я перестал бояться «старика».
Еще одно детское воспоминание. Помню, я как‑то неожиданно вбежал в комнату деда. Дед сидел за столом. Он держал в руках большую фотографическую карточку. Когда я вбежал, он поспешно бросил ее в ящик стола и захлопнул его, но я успел заметить, что это был портрет ребенка, очень похожего на меня.
– Деда, покажи, – закричал я, подбегая, – это я?!
– Нет, не ты, – строго сказал дед, – иди играй.
Я тогда сразу забыл этот случай и вспомнил о нем только тогда, когда произошло то, о чем я собираюсь рассказать.
* * *
Началось всё очень просто. В самый первый день зимних каникул мы ехали с моим другом Глебом на Невский покупать крепление для лыж. Трамвай был битком набит. Прямо перед нами стояли две девочки, обе чуть повыше нас. У одной очень смешно торчал из воротника кончик черной косички. Глеб прошептал мне на ухо:
– До чего же хочется дернуть за этот хвостик!
Девочка услыхала.
– Только попробуй! – сказала она не оглядываясь.
– А вот и попробую! – начал задирать Глеб.
– А ну попробуй! – девочка засмеялась и на одно мгновение оглянулась на нас. Я сам не понял, что именно, но что‑то в ее лице поразило меня.
– Олежка! – удивленно вскрикнул Глеб, но тут какой‑то огромный дяденька, рвавшийся к выходу, растолкал нас всех и разъединил. Трамвай остановился. Я увидел, как обе девочки вместе с другими пассажирами сошли с трамвая и быстро побежали через улицу.
– Олежка, – сказал Глеб, когда мы на следующей остановке соскакивали с площадки, – ну до чего же эта девочка похожа на тебя!
Я даже остановился.
– Верно! – воскликнул я. – Верно!..
* * *
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 72; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!