Революционная романтика усомнившегося 9 страница



Филипп Удушливый и арестантам показал свои дырявые штаны. Потом обратился к Полфунтикову:

– Я, например, председатель. Первеющее лицо в деревне. А хожу в рваных портках. А волость этого не знает. Волость кричит: давай подать! Давай штаховку! Заплати труд‑в‑гуж‑налог!.. Правильно?..

– Ну, пускай – правильно.

Председатель взял Полфунтикова за пуговицу и, потягивая пуговицу к себе, продолжал:

– Кто же меня будет слухаться, когда на мне портки в дырьях?.. А через кого? Через то, что у меня баба – трепло. А вы – про центру. Я нынче поутру съездил ей в зубы, одну заплатку положила. Завтра – другую. А попробуй‑ка вдарь ее опосля женмаски, она ти за Можай загонит…

Филипп Удушливый отвернулся от Полфунтикова.

– Я на эти ваши глупые слова не голосую. А угодно сажать за провинность – ваша воля. Ван Онухрич, отворяй, милый, рестантскую… За мир потрудиться – никто не осудит… Это кабы в сусеке поймали…

Филипп Удушливый сам подошел к арестантской, вынул из пробоя деревянный кляпышек, заменявший замок, сбросил наметку и открыл за решетку двери.

– Потеснитесь, братцы, сколь полагается. Не первый, не последний. Поди, блох у вас тут – море.

Снял рваный полушубок, аккуратно положил его в угол и с удовольствием растянулся на шершавом полу.

– Покойно у вас, не в пример с волей.

Зевнул. Прикрыл глаза ладонями. Тихо засмеялся, крутя головой.

– Дома будут ждать обедать… Вот ти Влас Иваныч Пол фунтиков… И из‑за чего он, милый, старается, народ мутит: баба сверху мужика… Этого даже в мысли не положишь… Самогоночка нас, самогоночка…

 

* * *

 

Член сельского совета, молодой малый из красноармейцев, нарядчик, прижался к чуланчику, – влип в него. Наискось, в луже весенней талой воды, баландались ребятишки. Увидев прижукшего нарядчика, ребятишки бросили котят – купали в луже – и, шлепая лаптями, ударились к чуланчику: что‑нибудь веселое… Маленький, отставший, в зеленых соплях, отцовском шарфе из английской обмотки, нога – в лапте, нога – в валенке, радостно поволок котят к колодцу. Котята жалобно ныли.

Увидев ребят, нарядчик поднял палку: оборвал рысь. Потом на носках, душа дыханье, пробрался к розвальням и со всего маху треснул спавшую в санях собаку палкой.

– Хальт, доннер веттер, матка боска! – закричал он на всю улицу.

Ребята присели от восторга, а дворняжка, неистово воя от боли и перепуга, понеслась за сараи.

– Хальт, туды т‑твою в руссишь швайн! – раскатисто смеясь, кричал ей вслед нарядчик.

Выскочивший на крик хозяин столкнулся с нарядчиком в сенях.

– Мою звезданул?

– А шут ее знает. Аж палка сломалась.

Вперебой хохотали.

В избе, отрывая косую от листовки «К женщинам», нарядчик говорил бабам:

– Ну, бабы, нынче тките, а завтра к ядреной матери из‑за кросен: и на вас пришла погибель.

Спиной к нарядчику, свесив через скамью объемистый зад, ткала хозяйская сноха.

– До погибели семь лет, либо будет, либо нет, – не оборачиваясь, сказала она. – Ваши бабы уж небось выткали холсты, а мы до средокресной путаемся.

Нарядчик лег животом на шесток, открыл заслонку, прикурил от горячего пепла и опять сел на лавку.

– Вы царизма держитесь, – сказал он хозяину, кивая в печь, – одни картохи стоят. А мы молоко дуем, черт с ним и с постом…

– Корова не отелилась, гадина, – сказал хозяин, – вот и постимся.

Нарядчик хлопнул молодайку хворостиной по свесившемуся заду.

– А ведь я не шучу: честное слово, завтра бабам на сходку! Хотели на масленой устроить, но отложено в виду нетрезвых обстоятельств товарища Полфунтикова. Из волости – в город, из города – в губернию. Так слышишь? – Нарядчик опять хлопнул молодайку хворостиной по заду. – Подсохнет, девка, ни за что твое имущество!

– Ну‑ну, а ты не дюже, а то челноком, – смеясь, сказала баба, – ишь, нашел казенную!

– Она так и зовется – казенная, – сказал нарядчик, – слово твое на месте.

Хозяин опять взялся за шлею, которую чинил.

– Али насчет какого налога оповещаешь? – спросил он. – Трут нашего брата сквозь двух терок.

– Да нет, самделе бабий сход! – с хохотом ответил нарядчик. – Либо куда на работы погонят, либо – прохождение военного устава, собака их знает.

Глаза молодайки стали выпуклыми.

– Да брешешь? – с мольбою прошептала она.

– Брешут собаки да твои свояки, – сказал нарядчик, – растрясут хархары‑то. – Нарядчик еще раз похлопал молодайку. – А может, оставят в нестроевой команде – рубахи мыть красноармейцам… Получай инструкции.

Когда нарядчик вышел из хаты, молодайка в клочки порвала листовку и, упав головой на кросна, залилась слезами.

В другой избе, старообрядческой, нарядчик сухо подал бабам по листовке, спросил, где старуха и двенадцатилетняя девочка.

– Мамка холсты снует на поселке, а Окультя у наставника в книжку учится, – сказали ему.

– Призовите сей минут обоих.

Молодой малый запряг лошадь и привез зелено‑горбатую ведьму и девочку с грифельной доской.

– Инструкции, – строго сказал нарядчик, суя листовки. – Завтра в шесть утра быть у канцелярии волисполкома. Сколько всех налицо? – Нарядчик переписал баб. – Девчонкам оставаться дома до распоряженья.

– Нам антихристовы книги не надобны, – злобно прошипела старуха. – Сыми шапку, басурман!

Нарядчик огляделся.

– Будьте свидетели, – сказал он работникам, – оскорбляет советскую власть при должности.

Но старухин внук, молодой малый с медной серьгой, упросил простить старуху.

– Тут у меня есть немного, – сказал он нарядчику, выводя его в сени.

Выпивая самогон прямо из горлышка и закусывая круто посоленным хлебом, молодой малый говорил:

– Ты, брат, хорош, мы от тебя никогда обиды не видали…

– Скажи, чем обидел? – спрашивал нарядчик.

– Ничем, – уверенно говорил молодой малый.

– То‑то и дело, – говорил нарядчик, – я всем хорош, на меня, брат, ни одна собака не лает.

Он подумал и добавил:

– А дело – делом. В шесть часов утра чтобы при канцелярии, это у меня твердо.

Молодой малый смотался к соседям и принес еще бутылку.

– Это будет покрепче – с куколем, – сказал он.

– С перцем, ерцем, собачьим сердцем, – засмеялся нарядчик. – Хороший вы народ, сталоверы, только вот советскую власть не уважаете… За это – сволочи.

– Мы всякую власть уважаем, – сдержанно сказал молодой малый, – нам что Гришка, что Микишка… Мужик да земля до века, а власть… читал вторую книгу Ездры?..

– Поди ты в чертово омуто с Ездрой, – сказал нарядчик, – читал приказ № 1041?.. Землей можете владеть, а паразиты никогда. Паразит – это по‑советски: вша.

После этого нарядчик не заходил в избы. Стукнет палкой по раме, аж стекла задребезжат, спросит:

– Хаз‑зяин дома?

Хозяин как оглашенный сам выскакивает из избы.

– Дома, дома. По какому случаю?

– Прошу без случаев. Сколько баб? Завтра в шесть утра всех в канцелярию. Провиянту на двое суток. Теперь иди в хату.

– Да ты погоди, милый! Ты – толком.

– Прошу не задерживать.

– Да как же, например, у меня баба брюхата.

– Я сам, может, брюхат. Сказано: в канцелярию.

У избы лодыря:

– Слышишь али нет?

Молчание.

– Начинаю окошки бить! Господи, обослови…

– Да слышим, чего привязался? Кабы здоровье…

– Я ти вылечу, сукина сына! – Треск по раме. – Продналог вывез?

– Тот‑то его вывезет…

– Вели бабе завтра приходить сидеть за это.

Тотчас же в дверях появляется растрепанная босая образина с перьями в голове.

Восхищенно:

– Неужто и на баб пришла погибель?

Нарядчик уверенно:

– Теперь всем гражданство.

– Вот за это спасибо. Вот это порядок! – Образина от удовольствия подпрыгивает. – Пускай, сволочи, узнают, как наш брат потел, пить‑есть хотел…

У вдовы, с края села, обессиленный нарядчик попросил картошек.

– У нас никогда не варят таких рассыпчатых, – говорил он, уминая одну картошку за другой. – Теперь меня дома ищут.

– Поищут да бросят, не иголка, – смеялась вдова, садясь с нарядчиком рядом.

– Это уж обязательно. Ты на эту сходку завтра не ходи: глупость, угонят еще окопы рыть. Вот поужинаем, да на печку, – ладно? А там само дело покажет, как быть.

Оба захохотали, увесисто хлопая друг друга по спине.

 

* * *

 

В волисполкоме, в кабинете председателя, обрушилась печка. Не было денег исправить ее. Кабинет председателя с неделю не отапливался. Было холодно и сыро. И промозгло от крепкой махорки. От махорки даже стены кабинета стали черными.

В кабинете председателя члены волисполкома и местные шкрабы, – шкрабов было семь, они были в валенках, нагольных полушубках, зеленолицые, – в кабинете обсуждался вопрос об организации при волости детского сада и «других культурных начинаний», но, главным образом, детского сада. Летом в страду детей рвали свиньи, дети тонули в помойных шайках, в гнилой речушке, поджигали деревню, детей топтала скотина, дети, как мухи, гасли от дизентерии.

– Знаете, – говорила учительница, горячо прижимая худенькие руки к груди, – знаете, как будут счастливы матери? Даже неважный, даже маленький садик, даже один призор спасут не одну детскую жизнь…

– Да, вы правы, да, – задумчиво кивал ей председатель волисполкома. – Да.

Его знобило. Тяжелым, липким свинцом было налито усталое тело его. Он до боли сжимал скрещенные под столом пальцы, пересиливая лом в висках. Подмышки саднило от насекомых: неделями председатель спал, не раздеваясь, в своем кабинете – не было времени съездить домой, сменить белье.

– Какой в жизни сдвиг, какой простор для работы, – говорила учительница, а другие Шкрабы молча согласно кивали ей землисто‑зелеными лицами. – Только помочь проснуться самодеятельности народной. Ведь мужики же хорошие! – застенчиво улыбнулась она. – Они только запуганы жизнью, прошлым…

– Я знаю, – тихо сказал председатель.

– Вы, голубчик, помогите нам, – говорила учительница. – Я знаю, вы задушены работой, устали, вам отдохнуть бы надо, но это потом, – правда? Вы не откажете?

– Нет.

– Вот и хорошо. Быть может, наладим библиотеку, спектакли… Масса же молодежи, ее надо заинтересовать, втянуть в работу… Мы устроим культурную ячейку…

Председатель взял худенькую руку ее и крепко пожал.

– Я буду помогать вам, Катерина Борисовна! Если взумею.

Иронически улыбающийся Полфунтиков воскликнул:

– Ого, дело идет на лад. Крой, пред, Бога нет! Жми покрепче!.. Я думал, ты насчет этого слаб!..

Учительница испуганно обернулась и сказала с досадой:

– Какой вы пошляк, Влас Иванович!

– Еще бы, – сказал Полфунтиков, – кабы я с вами в музыки наяривал, ну и все такое прочее, да жалобно поддакивал всякой ерунде, – Полфунтиков покосился на председателя, – тогда бы я был первым вашим ухажером… А революция пускай пропадает на высоте своей задачи? Это ловко! А между прочим, женмасса тоже погибает, а об этом вам наплевать…

– Женмасса без вас не погибнет, уверяю вас, – сказала учительница.

– Вы думаете? – насмешливо спросил Полфунтиков. – Еще посмотрим.

 

* * *

 

Входя, бабы искали глазами иконы, но их не было в волостном присутствии.

– Матушки, и отсюда, кобели, всю святость вышвыряли!.. – Одни крестились на кафельную печку, другие – на шкаф с делами, большинство – на дверь председателя волисполкома, где раньше висели бога, – железные клыки, поддерживавшие «святость», и теперь еще торчали из серой штукатурки.

Мужиков не пускали в присутствие.

– По случаю нынче бабьего исполкону, – говорил сторож Ван Онухрич, – например, запела свинья анхиреем.

Хохотал в лохматые мужицкие лица.

– Случай такой уж был. Только при старых режимах. Пришел раз мужик со сходки. Попросил есть. Баба спрашивает: «Пошто, старик, наряжали на сходку?» – «Да дела, грит, плохие: новые законы уставляют, чтобы в доме хозяином не мужик, а баба, земский начальник вычитал». У той аж зубы затряслись. «Да неужто взаправду?» – «Взаправду, грит, видно, такая несчастная планида на мужиков. Ну, только, грит, не всем бабам, а которая при сходе закинет ногу за ухо, вот так»…

В прихожей раздается взрыв хохота. До слез смеются мужики, бабы, ребятишки. Брызгая слюною, хохочет председатель волисполкома. Худенькая, в рубцах, старуха стыдливо уткнулась мокрым носиком в рукав полушубка. Смеются две миловидные бабы, с заплаканными лицами. Тоненько и звонко пищат белоголовые внучата Ван Онухрича.

К полдню присутствие набили до дверей.

Взволнованный Полфунтиков с трудом протискивался между баб. У окон и в дверях стояли сельские власти. Потные бабы тяжело дышали.

– Что ж ты, долго их будешь мучить? – спросил Полфунтикова председатель волисполкома. – Которые есть уже плачут.

– Странное дело, – ответил Полфунтиков, – не шутки собрались шутить. А нехорошо, так сам бы взялся за руководительство женмассой. Впрочем, я всегда с вами не в солидарности.

– Еще бы, – насмешливо проворчал председатель волисполкома, – кабы вместе солдаток охаживать да самогон курить…

Укоризненно глядя на председателя, Полфунтиков сказал:

– В Пугачевской волости все партейные записались в женмитинги, а у нас даже из помещения гонят да глаза брехней трут, – спасибо за агитацию!

Обиженно хмурясь, он достал из‑под дивана связку листовок, плакаты о внутреннем займе, журнал исходящих бумаг, волостные посемейные списки.

– Это уж – извините! – закричал секретарь Горизонтов и вырвал у Полфунтикова журнал исходящих бумаг. – Намедни потерял продналоговые списки, довольно!

– А на черта они? – сказал Полфунтиков. – Мужики сами знают, кому сколько платить. Подумаешь, важную беду сделал – списки потерял! А может, я их искурил!.. Вот про вас бы с председателем в Центральных Череповецких Известиях пропечатать за соглашательство, вы бы попрыгали!.. Я намедни читал, как там одну потребиловку крыли…

В самом дурном расположении духа Полфунтиков вышел из кабинета председателя.

– Посторонитесь, – громко воскликнул Ван Онухрич, очищая ему дорогу.

– Ничего, ничего, – проговорил Полфунтиков, упираясь локтями в бабьи груди и животы, – в тесноте, да не в обиде. Полегче, товарищи‑женщины, поаккуратней, а то вы у меня политические документы рассыпете.

Он бережно прижимал к груди листовки, плакаты, пресс‑папье и «Вестник Российского коннозаводства» за девятьсот тринадцатый год.

Как рожь под ветром, бабы волнами плескались по присутствию, пыхтя, охая, с выпученными от тесноты и спертого воздуха глазами.

Полфунтиков пробрался к столу, оглядел пестрое месиво бабьих голов, качавшихся и приседавших, как зыбь, громко и внятно бросил:

– Здравствуйте, дорогие товарищи!

Передние бабы обернулись к дверям, полагая, что Полфунтиков здоровается с кем‑нибудь из приехавших начальников.

– Это я вам говорю: здравствуйте, дорогие товарищи, – надо понимать! – сказал Полфунтиков.

Бабы засмеялись.

Полфунтиков строго посмотрел на них.

– Поди здорово, батюшко, – печально промолвила худенькая старуха, стоявшая впереди всех.

– Раз мы собрались на заседание и будем заниматься государственным делом, надо потише, – продолжал Полфунтиков.

– Тише, вы, овцы! – закричал на баб Ван Онухрич. – А то живо к чертям повытурю отсюда!

Полфунтиков удивленно поглядел на сторожа и спросил:

– А ты зачем присутствуешь на женотделе? Ишь ты, нашелся председатель райконторы! Уходи подобру‑поздорову… Еще кричит тут шибче всех!..

– Они, дьяволы, окошки поколотят, – сказал Ван Онухрич.

– Сам дьявол! – раздраженно крикнула какая‑то баба.

– Правильно, – сказал Полфунтиков. – Товарищи‑женщины, председатель сельских советов вам уже объяснили, что вы по инструкции центра – такие же люди, но только спите в невежестве. – Он потряс над головою листовкою: «К женщинам». – И нечего теперь обращать внимание на старых дураков.

– Так, по‑твоему, я – дурак? – спросил Ван Онухрич. – Спасибо, спасибо! Это, стало быть, за то, что я имею от государь императора два Егорья за храбрость? Лов‑ко! А можно сказать: от дурака слышу.

Полфунтиков распорядился, чтобы сельские власти немедленно вывели Ван Онухрича из присутствия. Внучата сторожа громко заплакали. Лица баб стали тревожными.

– Ну, пойдем, што ли! – говорили сельские власти, беря Ван Онухрича под руки.

– Куда? – свирепо спрашивал тот.

– Куда? В колидор. Велено вывести!

– А в рыло желаете? – спрашивал Ван Онухрич, вырываясь. – Меня сам исполком уважает.

– Это нам не известно. Иди без греха.

– Я буду придерживаться характера товарища Теплого, – обратился Полфунтиков к бабам, указывая на выводимого сторожа. – Делать, так на ять, без запятых, а кто не с нами, тот против нас, – кажется, понятно? Вас тут несметная сила, дыхнуть нечем. До каких же пор мы будем корячиться да ждать, когда вы придете в сознание? Писали, приказывали, а все без толку. Люди выбиваются из сил, делают замечательную революцию, а вы, самдель, как овцы… Ну, эта поблажка прошла, довольно, мы вас приведем к Исусу!..

– Не пугай! – крикнул в раскрытые двери Ван Онухрич. – Все равно с тобой буду судиться!..

– Да что это вправду такое? – загалдели бабы. – По‑што прогнал? У нас дома скотина, печки не топлены. Бабы, пойдемте!..

– К порядку! – крикнул Полфунтиков. – Это кто сзади зявит про контрреволюцию?

– Все галдят, как белены объелись, – ответила старуха.

– И даже чересчур глупо. Сперва надо выслушать, а потом галдеть.

– Тебе хорошо – мужиковское дело. А ну‑ко у меня хлебы перекиснут! – продолжала старуха.

– Не мешай, бабка! Али Николай по сердцу?..

– Что ты, милый, мне теперь что Микалай, что Гаврил, – тьфу! Об сырой земле думаю.

– Все вы думаете! Через то нет и ревдисциплины, что царизм уважаете. Вы знаете, что по всему уезду открыты женмитинги? Не знаете. Только у нас не бросают приверженности. А благодаря, что есть такие товарищи, даже занимают высшие оклады. – Полфунтиков многозначительно поглядел на закрытые двери председательского кабинета. – Им – хаханьки да хихиньки, на женмассу они, можно сказать, харкают. Я не буду называть фамилии, догадайтесь сами, кому спичка в нос.

– Жене твоей, – сказала молодая беременная красноармейка. – Почему мне не даешь способию?

– Вот так сказала! – засмеялся Полфунтиков. – Что я, кую деньги‑то?

– Нет, ты их пропиваешь, утроба ненасытная, Феньке Рыжей носишь! Бабы, лупи его!

– А ну, тронь, – насмешливо сказал Полфунтиков. – Антанта заявилась! А, между прочим, есть у тебя мандат?

Глаза красноармейки стали круглыми.

– Что‑о? Ты что сказал? – прошептала она, бледнея. – Ты что сказал при народе? – И в тот же миг по присутствию раздался звонкий звук пощечины. – Еще?

– Да ты сдурела? – спросил Полфунтиков, хватаясь за щеку.

– А ты нас срамить согнал? – спросила красноармейка, опять размахиваясь.

– Товарищ Горизонтов! – закричал Полфунтиков, закрываясь от бабы «Вестником коннозаводства».

В открытых дверях кабинета, прячась за баб, секретарь и председатель волисполкома приседали от хохота.

– Хорошенько его, хорошенько, – шепнул председатель.

– Тащи на улицу! – заверещали бабы. – Снегу ему в портки!

– Бей!..

– Караул! Милиция!.. Товарищ Горизонтов! Товарищ исполком! – вскочив на диван и отбиваясь от баб ногами, кричал растрепанный Полфунтиков.


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 82; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!