Лидии Фалалеевой, творцу дымковской игрушки 4 страница
— Мне в самый раз такой приказ, —
Письмо из ящика сказало.
И в даль отправилось тотчас
От Ярославского вокзала.
1977
* * *
Низинные и заливные,
Зеленые и вороные,
Стоят луга во всей красе,
Вдали от пыли и шоссе.
Луга! Какое загляденье,
Какое доброе гуденье
Распространяет добрый шмель,
Настроивший виолончель.
Меня волнует и поныне
Чуть горьковатый дух полыни,
И мать-земля, его родив,
Сказала нам, что он правдив.
Иду поречными лугами,
Где ястреб надо мной кругами,
И время мне сказать пришло,
Что над землей витает зло.
Но я напрасно огорчался,
Уж выстрел над землей раздался,
Разбойник падает в траву,
Очистив неба синеву.
1977
* * *
В моей мелодии минор,
Который все сильней с годами.
За речкой лес глухонемой,
Река, придавленная льдами.
Такая тишь. В ушах звенит
Тугая тетива пространства.
Под темной елью лось стоит,
Большой, таинственный, прекрасный.
Я вижу, что и он другой,
Чем был в июне. Как печально,
Зверь, в сущности немолодой,
Один в лесу рассвет встречает.
Синичка выронила: — Пинь! —
И прянул великан ушами
И в снежную лесную стынь
Пошел широкими шагами.
Куда ты? Ничего в ответ.
И нет его в одно мгновенье.
И пролилась на свежий след
Мелодия исчезновенья.
1977
* * *
О молодость!
Ты многокрыла, как стая.
О молодость!
Ты многорука, как боги.
|
|
Бывало, любимой
Коснешься устами,
И сердце, как колокол,
В сладкой тревоге.
Свечение звезд
И шумление сена,
Два сильных,
Два юных,
Любовь как арена.
И ты в ней не раб,
А хозяин всевластный,
Самсон-богатырь
И царевич прекрасный!
О, если б вернуться
На старые трассы!
Увы! Невозможно,
Порывы напрасны.
И горькая мудрость
Глаголет чуть слышно:
— Для мертвых готова
Сосновая крышка!
И все же
Не надо мне схимы смиренья,
Поставьте на скатерть
Цветущей сирени.
Да здравствует море
У мыса Пицунды,
Да здравствует жизнь
До последней секунды!
1977
* * *
Иконописная такая,
Владимирская с ног до головы,
Кокетничая и лукавя,
Коснулась пятками травы.
Пошла в березовую рощу,
Открыто парня позвала.
Вот посмотреть бы, что за теща
Такую девку родила!
1977
* * *
Нежность во мне растет,
Поливай ее солнцем и лаской,
Не согруби, не задень ее
Словом обидным!
Не урони — тонкий хрусталь разобьется,
Не затопчи — трава на лугу беззащитна,
Нежность мою береги,
Это твой и мой заповедник!
1977
* * *
Мне нравятся подвески бересклета,
Горящие в осенний холод, в стынь.
Такие же носила ты все лето,
|
|
Идешь, бывало, а они: динь-динь!
Динь-динь! — звенят так нежно, невесомо,
Как тихая синичка в сентябре.
Я так люблю рассматривать их дома,
Когда густеет сумрак на дворе.
Я иногда прошу тебя: — Померяй! —
Ты к зеркалу, и там твое лицо.
Оно горит вечернею Венерой
И послано ко мне самим творцом.
В лесу осеннем невозможно грустно,
Сквозь сизый мрак намечен солнца диск,
И так пустынно, дико, захолустно,
И невозможно грустен чей-то писк.
Качаются сережки бересклета,
Дрозды рябину яростно клюют.
Знакомая осенняя примета
Мне говорит: — Спеши домой, там ждут!
1977
* * *
Глаза твои степные, заполошные
Зеленою порошей припорошены,
Ты — трепетный и гибкий тополек,
Ты — вся порыв, и ты зовешь в полет.
В тебе живет большое милосердие,
И в то же время ты насквозь весенняя,
И музыкой персты твои наполнены,
И в них звучит знакомая мелодия.
Откуда ты? И кем, скажи, ты послана?
Не надо! Не ищи во мне апостола,
Я просто лирик и певец любви,
Мне откровенье — нежности твои.
Побудь со мной! Мне так легко, раскованно,
Я птицей пролетаю над просторами,
На полный мах расправлены крыла…
Как хорошо, что ты со мной была!
|
|
1977
* * *
Мне сегодня не спалось,
Не вздремнул секунды малой.
Водопад твоих волос
Низвергался Ниагарой.
Тетива твоих бровей
То звенела, то смеялась.
В тонкой талии твоей
Нежность девичья скрывалась.
Ты стояла, прислонясь,
Как береза Подмосковья,
Заразительно смеясь,
Каждый жест твой был раскован.
Любовался я тобой —
И разрезом глаз, и статью,
Нежно льющейся волной
По сиреневому платью.
Ты была как сердолик,
Оттененный аметистом,
И светился гордый лик
На лице твоем пречистом.
1977
Поющая после дождя
Благословенный дождь умыл асфальт,
Трава пробилась в каменные трещины.
Окно открыто, и волшебный альт
Летит из уст великолепной женщины.
Грудная нота глубока, томна,
Она не знает слова несмыкание.
Певица и красива и умна,
Какое сочетанье уникальное!
Рояль чуть-чуть приглушен, влажен звук,
Он к сердцу льнет доверчиво и ласково.
И кажется, певица с белых рук,
Как мать ребенка, кормит птицу райскую!
1977
Молодо-зелено
Молодо-зелено —
Это везение,
Это удача,
Победа большая.
Молодо-зелено —
Это резервное
Качество,
Что чудеса совершает.
Молодо-зелено,
|
|
Молодо-велено,
Молодо-сделано,
Молодо-быстро.
Молодо — это запас,
Это золото,
Это зерно,
Что в муку не измолото,
Первозапальная,
Чистая искра.
Молодо-зелено —
Это весеннее
И половодье,
И прорастанье,
И пробужденье
Природы прекрасное,
И удивленье,
Простое и ясное,
И восклицанье:
— А снег-то — растаял!
1977
* * *
Чем хороша вода из родника?
Она чиста, естественна, целебна,
В ней отстоялись дальние века,
В ней слышится звучание молебна.
Родник как журавлиный крик воды,
Плач только что рожденного младенца,
Он исцеляет от любой беды.
Мой друг, подай мне полотенце!
Умоюсь и напьюсь и сяду в тень,
Я не вельможа, не умру от лени.
Благослови, родник, мой новый день,
Я встану пред тобою на колени.
1977
* * *
Зима — кружевница —
Заметил народ.
Дай ей приземлиться,
Работу найдет.
Зима — мастерица —
Я должен сказать,
Она не боится
Ни шить, ни вязать.
Умеет и может
Белить полотно,
Чуть синьки положит,
Синит заодно.
Синицам подкинет
Зима овсеца.
Какую картину
Я вижу с крыльца:
У бора густого,
Став грудью вперед,
Из белого стога
Лось сено берет.
В глазах его черных
Надежда и грусть.
Грустит-то о чем он?
Сказать не берусь.
1977
Иван-да-Марья
Жила-была Марьюшка,
Милая Море́вна.
Величали Марьюшку:
— Ты у нас царевна! —
Собиралась Марьюшка
К Ва́нюшке родному,
Белою лебедушкой
Плавала по дому.
Косы мыла щелоком,
Туго заплетала,
Русого Иванушку
Крепко завлекала.
Целовала, тешилась,
Скажет слово — кстати,
И на шею вешалась
К Ване, словно к тяте.
В косыньки неслышимо
Оседали росы.
Спрашивала Марьюшка:
— Ты меня не бросишь?
— Как возможно, милая?!
Будет все по чести.
Если даже вздумаю,
Провалюсь на месте. —
Там, где целовалися
Марьюшка с Иваном,
Луг покрылся маревом,
Голубым туманом.
Угольями жаркими
В сумерки комарьи,
Как воспоминания,
Цвет иван-да-марьи.
Часто Марья Ва́нюшке
Шепчет на рассвете:
— Посмотри на цветики,
Это наши дети!
1977
Дуб
Дуб держит небо на плечах,
Как на ветвях рогов лосиных.
И потому в его речах
Нет лепета сырой осины.
Неразговорчив он и хмур
И редко что-нибудь вещает,
Сосед ручей, тот балагур,
Но дуб всегда его прощает.
— Хотя ты, — говорит, — болтун,
Но сердцем чист и непорочен,
И звук твоих волшебных струн
Не то что болтовня сорочья!
Дуб мудр, спокоен, молчалив,
В душе его все та же дума:
«Молва не врет, я не болтлив,
Что толку от пустого шума!»
1977
* * *
Я в рюкзак дорожный
Вещи уложу,
До свиданья, люди,
Завтра ухожу.
Вы уж не тужите,
Я не в монастырь,
Есть одно местечко
Около Москвы.
Там луга и рощи,
Просека и гать,
Там мне как-то проще
Словеса слагать.
С Васей-трактористом
Выедем чуть свет,
Добровольно в поле
Пахарь и поэт.
Жаворонок с неба
Кинет серебро,
И толкнется сердце
Песней под ребро.
1977
Трава июня
Нежность июньской травы восхитительна,
Видя все это, я душу ращу.
Может один лишь июль запретить ее,
И запретит! Потому и грущу.
Листья намокли, беспомощно свесились,
Встанешь под деревом, жмешься и ждешь,
Припоминаешь, как странником с вечера
В крышу стучал и накрапывал дождь.
Благоуханная шапочка клевера
С солнца не сводит доверчивых глаз.
Что за искусство — правое? левое?
Кто его знает, но это для нас!
Пчелка работает тоненьким хоботом,
Ищет нежнейший нектар наугад.
Ищет, блаженно зарывшись. И что бы там
В мире ни делалось — пчелы гудят!
1977
Старинная музыка
А. Эшпаю
Старинную музыку слушаю в час полуночный,
Озябшей струною звучит клавесин.
Вполне современные чувства бьют в сердце волною,
Еще бы! Хор звуков меня навестил.
В мой дом, в тишину мою входит Вивальди,
Чтоб в плен захватить персонально меня.
А рядом любимая спит на диване,
В ресницах усталость, печаль пережитого дня.
За окнами снег и большие сугробы,
С рождественской елкой идет к нам крещенский
                      мороз.
Старинная музыка, как ты рисуешь подробно
Движение духа и как тебе все удалось.
Старинная музыка! Сколько в ней смысла, значенья,
Какие в ней веют надежды, улыбки и сны.
Я слушаю звуки, а вижу Сандро Боттичелли,
И холст, и прелестное личико девы весны.
1977
* * *
Скажи, человек, чего же тебе не хватает?
Зачем ты нахмурился? Или увидел врага?
Зима, говоришь, надоела, но завтра растает,
И речка с восторгом затопит свои берега.
Скажи, человек, почему ты не спишь среди ночи?
Постель холодна или ветер в окошко стучит?
Жена, говоришь, изменила, но сам ты не очень
Был верен ей, так что и ты получи!
Скажи, человек, почему ты такой суетливый?
Зачем ты торопишься, всюду успеть норовишь?
Ты малого хочешь, когда говоришь: «Я счастливый!»
Счастливый, когда вдохновенно творишь!
Но как же бескрыло твое прозябанье,
Мелка твоя скука, притворна мигрень.
Я это сейчас говорю не тебе в назиданье,
Себе самому за бездарно проведенный день!
1977
* * *
Ираклию Андроникову
До самой старости,
Что метит мелом,
Живите яростно
На свете белом!
Не дотлевание,
Не дым костровый,
А волнование —
Вот основа!
В даль отправляйтесь,
Всю землю смерьте
И не сдавайтесь
До самой смерти!
В наследство детям
Оставьте ярость,
Веселый ветер,
Упругий парус!
1977
* * *
Какой сегодня ветер! Рвет листву,
Сгибает ветви и стволы качает.
Но все равно, спеша через Москву,
Поэт свиданье жизни назначает!
Идет в простых, проселочных, резиновых,
Надев костюм камчатских рыбаков,
Он что-то напевает выразительно,
И липнут листья желтые с боков.
Он и олень, он и цветок женьшеневый,
Он дышит, как осенний чернозем,
Он принимает важные решения,
Поскольку сложность жизни в нем самом!
1977
Шахтерам
Те, кто пестуют
Угольный пласт,
Самый глубинный
Рабочий класс.
Самый-самый
Что ни на есть,
Этому классу
Слава и честь.
Честь смолоду,
Слава вовремя,
Не испугаешь
Шахтера нормами.
Там, где шахты,
По всей территории,
Как грибы,
Растут терриконы.
Значит, рубим,
Значит, скрежещем,
Значит, любим
Работу и женщин.
Уголь черен,
И мы черны,
В шахте лодыри
Исключены.
Земля не потерпит
Вялых и квелых,
Скажет лодырю:
— Эй ты, олух!
Вон из шахты,
Пустая порода,
Не позорь
Трудового народа!
1977
* * *
— А я всю землю зерном засею! —
Сказал Микула, окрестясь. —
Я хлеба дам вам и спасенье, —
Сказал, взял плуг и впал в экстаз.
Летели в сторону каменья,
Когда он на плужок нажал.
Он выворачивал коренья,
Могучий конь победно ржал.
Пахал Микула, пот струился
И тек за старую посконь.
Сильней Микула становился,
Он был красив, он был баской.
Пришла к нему младая дева,
Коса касалася травы,
Она Микулой овладела,
Тут женщины всегда правы.
Затоковал — они уж с петлей,
Арканом хвать — и ты в плену.
Микулин род расправил ветви,
Когда он в дом привел жену.
Пошли, что осенью опята,
Что воробьи в глухой стрехе,
Такие шустрые ребята,
Едва родятся и — к сохе!
Вставало племя полевое
На всех равнинах всей Руси.
Оно теперь у нас стальное,
Но ты у трактора спроси
И у механика Ивана,
Вот он стоит, иди и встреть!
Он за день даст четыре плана,
Возьмет гармонь и будет петь!
1977
Интервью
— Россию любишь?
— Вопрос излишен,
Как не любить? В ней родились! —
Так объяснялись возле вишен
Корреспондент и тракторист.
— Работу любишь?
— Что за вопросы!
Работы нет — и день пропал.
Я, милый мой, служил матросом
И море Черное пахал.
— Как экономите горючее?
— Боюсь, что будет пережог,
Пашу-то, видите, над кручами,
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 104; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!