Лидии Фалалеевой, творцу дымковской игрушки 8 страница



Под мою гармонь-зарю

Я спою тебе страданья,

Душу, сердце подарю

В память нашего свиданья.

 

1978

 

Груздь

 

 

В поганкиных палатах леса

Ютится гриб с названьем — груздь.

Еще до нашего прогресса

Гриб этот полюбила Русь.

 

 

Как он хрустел, когда жевали

Его за трапезой в избе.

И капиталы наживали

Кой-кто на хрусте и грибе.

 

 

Груздей все меньше. Исчезают,

Не мудрено перевестись.

Вот этим летом я не знаю,

Груздем смогу ли запастись?

 

 

О чем стихи? Да о грибах ли?

Об испытаниях судьбы.

Боюсь, чтоб люди не зачахли

От окружающей среды!

 

1978

 

* * *

 

 

Останься, радуга, над полем,

Очарование продли

И этим что-нибудь такое

Во мне хорошее роди!

 

 

Дай вволю мне налюбоваться,

Запомнить всю твою красу.

Не хочешь ты повиноваться

И пропадаешь вдруг в лесу.

 

 

Хожу, ищу твои каменья,

Твой аметист, твой изумруд,

Твое цветное оперенье,

Но вижу, что напрасный труд.

 

 

— Что потерял? — смеются люди. —

Что собираешь в узелок?

— Помешан я на изумруде,

Что кинул мне Илья-пророк.

 

 

Все пальцем тычут на поэта

И прячут камешек в пращу.

И никому не надо это,

Что я о радуге грущу!

 

1978

 

Ткачи

 

 

Люди, что нас одевают

В шерсть, и в сукно, и в шелка,

Целыми днями бывают

Возле машин и станка.

 

 

Это ткачи и ткачихи,

Это пролетариат,

Труд для них верный учитель,

Возрастом он староват.

 

 

Опытом он не моложе

И существует давно,

Ткет и брезент и рогожи,

Штапель и шелк-полотно.

 

 

Тянутся тонкие нити,

И возникает сатин.

Вот он! Красавец! Взгляните,

Марки его высоки.

 

 

Ткут и Калинин, и Вязники,

Кинешма, и Кострома,

Ситцы, как светлые праздники,

Просятся в наши дома.

 

1978

 

Кузнец

 

 

Его наковальня — рабочее место.

Приблизишься — жаром тебя обдает.

Кузнец — это старый подручный Гефеста,

Весь день он у жаркого горна кует.

 

 

Удар! И железо податливо гнется.

Удар! И подкова в горячих клещах.

А мастер счастливо, устало смеется

И что-то уж новое держит в руках.

 

 

Все мысли его у горячего горна,

Все силы его — что-то сделать, сковать.

Глядит на огонь он задумчиво, гордо,

Углем бы его в этот миг рисовать!

 

 

Прожжен его фартук, а ворот расстегнут,

А мускулы ходят его ходуном.

Да, жизнь нелегка, но умелец не согнут,

Хоть он поседел, но силенка при нем.

 

 

Удар! И расплющена гайка в лепешку.

Удар! И готово большое кольцо.

Удар! И смеется: — Живем понемножку! —

И пламя багровое рвется в лицо!

 

1978

 

Страда

 

 

В старину была страда,

Люди на поле потели,

Потому что города

Звать деревню не хотели.

 

 

Знай одно мужик — вставай,

От натуги лезь из кожи,

И при этом урожай

Был трагически ничтожен.

 

 

Вся-то техника — соха,

Вся-то сила — сивка-бурка.

Трудно, что таить греха,

Доставалась людям булка.

 

 

А теперь и трактора,

И комбайны, и моторы,

И деревне города

Помогать во всем готовы.

 

 

Белоручек в поле нет,

Там, как пчелы, дружным роем

И рабочий, и студент,

И артист картошку роют.

 

 

Хлеб — всеобщее добро,

Хлеб — всеобщая забота.

Современное село —

Всклень наполненные соты.

 

 

Нет страды, есть труд людей,

Их обязанность святая.

Труд сегодняшних полей

Никого не угнетает!

 

1978

 

Пахарь на пашне

 

 

Пахарь на пашне

Царь-государь.

Пахарь на пашне

Лирник, кобзарь.

 

 

Пахарь на пашне

Широкоскул,

Плуг для него —

Это кресло и стул.

 

 

Сядет-присядет

За скромный обед,

Телом красавец,

Душою поэт.

 

 

В поле, под высью

Как он силен,

Светлою мыслью

Лоб осенен.

 

 

Смех его юный

В смоль бороде:

— Что ты задумал,

Вор-воробей?!

 

 

Хочешь посевы склевать?

Обожди:

Пусть поклюют их

Сначала дожди!

 

 

Пахарь — хозяин

Трудного счастья.

Просто нельзя им

Не восхищаться!

 

1978

 

* * *

 

 

Осенний холодок на пригородной станции,

Покрикивает где-то птичья стая,

Поблескивает будка в красном панцире,

Посверкивает линия пустая.

 

 

Стерня повита тонкой паутиною,

Ушли с полей машины под навес,

Покрякиванье сытое утиное

Во мне рождает внутренний протест.

 

 

Самодовольство, сытость, потребительство —

Враги! И мне не быть у них в плену.

Все трубачи земли, в трубу трубите

И объявляйте сытости войну!

 

1978

 

* * *

 

 

Бессонно звучит в Переделкине Сетунь,

Одна электричка сменяет другую.

Пронизан прохладой, росой в рассветом,

Всю ночь я сегодня не сплю в рифмую!

 

 

На станции тихо зевает кассирша,

От холода плечиками пожимая,

Берет мою мелочь и, не спросивши,

Дает мне билет на Москву машинально.

 

 

Я еду. В вагоне тесно, как в соборе,

Хотя обстановка отнюдь не святая.

Поэзия! Как мы сегодня с тобою

Пахали, трудились, очей не смыкая.

 

 

Нас всех, кто приехал, перрон не вмещает,

Но люди расходятся мало-помалу,

И вот уже радиорупор вещает:

На третьей платформе посадка на Нару.

 

 

Захлестнут людьми и людскою волною,

Шум жизни я слышу как шум водопада.

Надежная связь между ними и мною,

Что им, то и мне — и другого не надо!

 

 

Распахнуты крылья газет на витринах,

Роса убралась, и попрятались рифмы.

И в судьбах людей, как на бурных быстринах,

Чернеют подводные камни и рифы!

 

1978

 

Снежная прелюдия

 

В. Кострову

 

 

Зажгу я лампу — снег летит в окно,

Свет выключу — в окне его шуршанье,

Остановись! В ответ непослушанье,

В характере, как видимо, оно!

 

 

Открою дверь, снег в ноги, словно пудель,

Толкну ногой, он сразу заскулит

И от скуленья пуще повалит,

Тут жалоба, что путь наземный труден.

 

 

Пойду пешком, снег перейдет на хруст,

Точь-в-точь такой бывает с кочерыжек.

Но что это?! Снег-пудель руки лижет

И тает в преизбытке верных чувств.

 

 

Сажусь в троллейбус, снег уж тут как тут,

Пристроился на плечике соседки.

Глядит, как горностай, с еловой ветки,

А на дворе его уже метут!

 

 

Сугроб, — куда там университет,

Зима богата нынче белым снегом,

На это было соглашенье с небом,

В таком согласье неустойки нет.

 

 

Всю ночь он вяжет скатерти для пира,

Глубокий и пушистый белый снег.

Окончена прогулка, я — в квартиру.

Снег — в форточку, летит за мною вслед!

 

1978

 

Послание архитектору

 

 

Далеко ли до Кижей

Архитектору из Минска?

Дом в двенадцать этажей

Сляпал он, не зная риска.

 

 

Дом имеет силуэт

Древнегреческой гробницы,

Вот и весь его проект,

А другого он боится.

 

 

А-квадрат и Б-квадрат,

Вот и вся его затея.

Вот и весь его фасад,

Он безлик и он затерян.

 

 

Я квадрата не хочу,

Дайте круг и дайте эллипс.

Я решительно ворчу:

Квадратуры нам приелись!

 

 

Архитектор! Мы живем

Только раз. Учтите это.

Фантазируйте свой дом

С вдохновением поэта!

 

 

Не хотите? Вот те раз!

Вы стоите за коробки,

За дома, где нет прикрас,

Лозунг ваш: «Долой барокки!»

 

 

Далеко вам до Кижей,

До фантазии свободной

С квадратурою своей,

С геометрией холодной!

 

1978

 

* * *

 

 

За синь моря,

За синь просторы,

За синь леса

Лети, мой стих,

Будь искренен

И будь раскован,

Чтоб радовать

Людей простых.

 

 

От зауми

Беги подальше

К своей подруге

Простоте,

Не допускай

Ни слова фальши,

Не доверяйся

Пустоте!

 

 

Будь хоть какое

Невезенье,

С суровым привкусом

Беды,

Ты слушай землю,

Слушай землю

И родниковый

Звон воды.

 

 

Где травы,

Нагибайся ниже,

Чтоб слышать

Шепот чебреца,

Всегда будь

К Пушкину поближе,

Служи народу

До конца!

 

1978

 

* * *

 

Художнику А. Шестакову

 

 

Вставай, художник, глядеть зарю,

Что золотит траву росистую,

Зарю в лицо я узнаю,

Как женщину, давно мне близкую.

 

 

Гляди, как за сосновый бор,

Что в Переделкине главенствует,

Свалился ситец голубой,

И засияла даль небесная.

 

 

Уже в горячий горн зари

Березовые ветви брошены,

Того гляди, весь лес сгорит

И станет пеплом, черным крошевом.

 

 

Был дождь под утро. Он прошел,

Блестит листва на мокрых яблонях.

И так свежо и хорошо,

Деревья греют ветви зяблые.

 

 

Бери белила, киноварь,

Скорей записывайся в странники,

Природа утром так нова,

Что просится на холст, в подрамники.

 

 

Ах, сколько золота в заре,

Она горячая, нагретая.

День ясный, добрый на дворе,

Скажи, а разве мало этого?!

 

1978

 

* * *

 

 

С грибной корзиной утречком брожу я,

Припоминаю вслух свои стихи.

Природы подмосковной речь живую

Транслирует родник из-под ольхи.

 

 

В той речи ни на гран косноязычья,

Ни заиканья, ни словес-пустот,

А если вдруг прорвется нота птичья,

Так это самый чистый оборот.

 

 

Масленок попадается мне первым,

За ним я нагибаюсь впопыхах,

Гляжу вперед, еще один в резерве,

От первого буквально в трех шагах.

 

 

А где же патриарх грибов, скажите?

Куда запропастился боровик?

В своем грибном и мирном общежитье

Со мной он поиграться норовит.

 

 

Он прячется, наивно полагая,

Что я его вовек не разгляжу.

Еловые навесы раздвигая,

Его я моментально нахожу.

 

 

Не радуется золотоискатель

Так золоту, найденному в горах,

Как радуется вдруг грибник-писатель

Тому, что белый гриб в его руках.

 

 

А родничок поет, не умолкая,

И нежно вторит иволга ему.

И в самый раз мне музыка такая,

Наверно, я в счастлив потому!

 

1978

 

* * *

 

 

Торите тропочки к любимым!

Зимой — по снегу, летом — по траве,

Когда заря роскошные рубины

Всей пригоршней дари́т родной земле.

 

 

Ходите на свиданье даже в дождик,

Когда он барабанит по плащу,

Когда я целый день (такая должность!)

В дубраве слов строку свою ищу.

 

 

Ходите на свиданья даже в стужу,

Когда ледок заводится в крови,

Мужчине, как воителю и мужу,

Положено быть рыцарем в любви.

 

 

Любимые! Любимым нет прощенья,

Когда они бросают вас порой,

Когда они свое непосещенье

Оправдывают службой, суетой.

 

 

Не верьте! И не делайте им скидок,

С любимыми любимым надо быть,

Чтоб добротой, и нежностью улыбок,

И ощущеньем счастья жизнь продлить!

 

1978

 

* * *

 

 

Любили когда-то при свете лучины,

Рожали когда-то в степи, на соломе.

Не всем выпадала тоска да кручина,

Конечно, дворяне учились в Сорбонне.

 

 

Конечно, цари не в подвалах ютились,

Купались в шампанском и в роскоши века,

Конечно, их дети с пеленок учились

Не с плугом ходить, а с француженкой, с немкой.

 

 

Фонтаны взвивались для них в Петергофе,

Незыблемо это, тогда им казалось,

Они и не думали о катастрофе,

Не думали! Но она приближалась.

 

 

И вот поломалась машина насилья,

Но вот износился орел-самодержец,

Восстала мятежная наша Россия,

Рабочий полотнище алое держит.

 

 

Крестьянин помещичью землю копает,

Корчует леса, что присвоил купчина,

Хорошее времечко наступает,

Из жизни народной уходит лучина.

 

 

Приходит пора неизбывного света,

Который касается всех поколений.

А дальше что было — вы знаете это!

А дальше — Октябрь, Революция, Ленин!

 

1978

 

Гармонь Гагарина

 

 

Гармонь Гагарина в своих руках держу,

Она звучит и звонко и задиристо.

Я представляю: под его игру

Смоленские девчата в круг сходилися.

 

 

Мне дорого узнать, что он играл,

Что грелась песня на плече гагаринском,

Что он частушек много знал,

Не расскажи, так кто же догадается?!

 

 

Сливались в нем в одно полет и звук,

Моторы уживались вместе с музыкой,

Рвалась его гармонь из сильных рук

К девчатам в пляску огненную, русскую.

 

 

Стоит гармонь в музее, в уголке.

Жива! Цела! Звучит! Не чудо ли?!

Я с ней теперь знаком накоротке,

Она мне в самый раз разливом, удалью.

 

 

Гагарин и гармонь — какой союз!

Какая состыковка музы с подвигом!

Смоленская, доподлинная Русь,

Ты составляешь часть великой Родины.

 

 

Смоленщина поэтами славна,

Гагарину в глаза глядел сам «Трифоныч»,

Три звонких, три российских соловья

Его при жизни величали рифмами.

 

 

А он улыбку людям нес,

Веселую, открытую, чуть грустную,

И в бесконечной бездне, в мире звезд

Не забывал гармонь и песню русскую!

 

1978

 

* * *

 

 

Открою окошко — мне яблоня ветви протянет.

Она зацвела! Наконец-то! Как долго терпела.

Малиновка, сидя на яблоне, так заливалась и пела,

Так, значит, тепло и надежное лето настанет.

 

 

Еще развернулся бутон и открылись тычинки.

И пчелы уже на работе по сбору нектара,

Скворчиха раз десять на поле слетала,

Червей не хватает, она уже ищет личинки.

 

 

Сады зацвели. Разве это не чудо?

Конечно! Да это событие века,

Оно обновляет всего человека,

Земля вся звенит от пчелиного гуда.

 

 

Над розовой чашечкой замер. Дышу, наслаждаясь.

Цвети, моя яблоня, плод свой завязывай туго,

Цвети и не бойся, мы знаем друг друга,

Когда ты цветешь, я снова на свет нарождаюсь.

 

1978

 

Хозяин дога

 

 

Есенин собаке повязывал галстук,

Гулял с ней, как хлопец с рязанскими девками,

А я непростительно испугался,

Когда меня дог прихватил в Переделкине.

 

 

Напал втихаря и коварно и подло,

И хрустнул мой локоть от пасти собачьей,

Пустыми руками боролся я долго,

Кричал: — Помогите! — Все спали на даче.

 

 

Хозяин собаки, служитель Фемиды,

Стоял на усадьбе, и горюшка мало.

Из глаз моих брызнули слезы обиды,

И это понятно — я видел вандала!

 

 

Так вот кто собакою был — сам хозяин,

Седой теоретик законов и права.

Матерый волчище. Стою и не знаю,

Смогу ль на него я устроить облаву.

 

 

Злой дог за забором надежно упрятан,

Он лает теперь сквозь окно мезонина.

С хозяином дога на дачах мы рядом,

Но пропасть меж нами неизмерима!

 

1978

 

В марте

 

 

Не верите — спросите у грачей,

Что, как пилюли, дождичек глотают,

Снег похудел за несколько ночей,

И воцарилась чернота проталин.


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!