Назад в школу (среднюю общеобразовательную) 4 страница
– Ты Макс, не правда ли?
– Да, Макс. – Я вся как натянутая струна. Если случилось непоправимое, надо немедленно хватать ребят и драпать отсюда.
– Твой брат Ник… Какое‑то время он был на волосок от смерти. Мы ему влили несколько единиц кровезаместителя, и давление теперь восстановилось до нормального уровня.
Мои пальцы сами собой сжимаются и разжимаются. От меня ничего не зависит. Все, что я могу сделать, это стоять и слушать врача, стараясь сконцентрироваться на том, что он говорит.
– Сердце у него не останавливалось. Это большой плюс. Мы остановили кровотечение изо всех порванных артерий, откачали кровь из брюшной полости, зашили его хорошенько. Одна из главных артерий была задета и его… воздушные мешки.
– И как он теперь? – я изо всех сил пытаюсь глубоко дышать, пытаюсь сохранять спокойствие. Пытаюсь подавить свой «бей‑и‑лети» инстинкт.
– Он молодцом. Держится. Состояние стабильное. – Вид у доктора усталый и удивленный. – Если ничего непредвиденного не случится, он должен поправиться. Недельки три у нас полежит.
Что в нашем случае, при нашей необыкновенной способности к восстановлению тканей, означает дней шесть.
Но шесть дней – это бог знает какой срок.
– А можно к нему?
– Нет, его сейчас отвезли в реанимацию. Как переведут из реанимационной палаты в обычную, тогда пожалуйста. В лучшем случае минут через сорок. А ты пока, может, сообщишь мне некоторые физиологические подробности? Я, например, заметил…
|
|
|
– Спасибо, доктор, – вступает неведомо откуда появившаяся Анна Валкер.
– Я имею в виду… Я хотел бы узнать… – он поворачивается ко мне.
– Простите меня, но эти дети устали, им нужно отдохнуть. Один из моих коллег ответит на все ваши вопросы.
– Анна, вы, конечно, меня простите, но ваши коллеги ни хрена о нас не знают, – сдержанно замечаю я Анне сквозь зубы.
Врач, похоже, обозлился, но кивнул и пошел по коридору.
Анна улыбается:
– Наша задача не трубить о вас на весь мир. До тех пор, пока вы не находитесь в полной безопасности. Но про Ника новости, насколько я поняла, отличные.
Мы вернулись в комнату ожидания. Увидев меня, вся стая вскочила на ноги. Подмигиваю им и поднимаю сразу оба больших пальца. Надж от радости улюлюкает, Ангел бежит меня обнимать, а Игги хватает и кружит Газа.
– Порядок! Теперь все войдет в норму.
– А когда его можно увидеть? – спрашивает Игги.
– Игги, как ни неприятно мне тебе сообщать об этом, но ты, браток, слеп, – я так расслабилась, что даже позволяю себе подразнить его в нашей обычной манере. – Однако ты скоро сможешь услышать, как он дышит, и, может быть, даже с ним поговорить.
Игги у нас мастер на всякие саркастические мины, и в ответ он одаривает меня своей знаменитой полуулыбкой‑полуоскалом.
|
|
|
– Здравствуйте, – Анна выходит у меня из‑за спины. Я и забыла, что она здесь. – Макс, наверно, вам про меня немножко рассказала. Меня зовут Анна Валкер, я из ФБР. Думаю, Макс уже успела передать вам детали соглашения, к которому мы с ней пришли?
Умна она, ничего не скажешь. Даже если я им еще ничего не сказала, она уже представила дело решенным.
– Конечно‑конечно, подтверждает Ангел. – Мы уже знаем, что мы немного поживем в твоем доме.
– Ну вот, значит, вы уже все знаете, – улыбается Анна.
– Только Тотал тоже с нами, хорошо? – забеспокоилась Ангел.
– Тотал?
– Это моя собака. – И Ангел показывает пальцем под стул, где Тотал уютно свернулся в клубочек и спит, положив голову на лапы. Глядя на него, Анна недоумевает:
– Как тебе удалось собаку с собой в больницу привести?
Мне не особенно хочется вдаваться на эту тему в подробности. К тому же мы еще не все обсудили.
– Как только К… Ника можно будет перевезти, мы все вместе поедем к Анне. И сами отдохнем, и Ник там поправится. Идет?
Все кивают, хотя и с разной степенью энтузиазма.
– Кник, – бормочет Игги, но я его игнорирую. Тем более что Анна, похоже, со мной не согласна:
|
|
|
– Ника нельзя будет перевозить еще как минимум целую неделю. Так что ко мне мы уедем сегодня, а он к вам присоединится, когда его врачи отпустят.
Я вижу, как помрачнели Надж и Газман.
– Нет, – возражаю я Анне, – я на это не соглашалась. Ника мы здесь одного ни за что не оставим.
– Почему одного? Здесь с ним и врачи, и медсестры, и двоих наших агентов мы у двери его охранять поставим. Круглосуточная охрана двадцать четыре часа в сутки.
Я скрестила руки на груди:
– Нет, для ирейзеров двое ваших охранников – детские игрушки.
Анна пропускает мое замечание мимо ушей. Не мудрено. Ирейзеры ей пока не встречались, вот она и не понимает всей серьезности положения.
– Вам у меня будет намного лучше.
– А Нику будет намного лучше, если мы останемся с ним.
– Но Ника нельзя перевозить. Вы что, собираетесь в его палате все это время торчать?
17
– Девчонкам отдадим кровать, – предлагает Газзи, – а мы с Игги можем спать на полу.
– Это что еще за сексуальная дискриминация? – я поднимаю брови. – Как насчет того, что койку делят двое самых младших, потому что только они могут вдвоем на ней уместиться. Эти двое – ты и Ангел.
– Конечно, – подпевает мне Надж, – я тоже могу на полу, я тебе, Газ, не принцесса на горошине какая‑то, чтобы мне на кровати спать.
|
|
|
Упрямая мина на лице у Газмана предупреждает меня о приближающемся катаклизме, и я спешу разрешить назревающую «семейную сцену». Клык лежит в палате на двоих, но вторая койка пустует. Там и будут спать двое младших, а остальные как‑нибудь устроятся, где и как придется.
– Принцу, конечно же, полагается отдельное собственное ложе. – Я нарочно стараюсь обращаться к Клыку. Пусть не думает, что он – пусть даже временно – лишен права голоса.
– Да уж, само собой разумеется. У принца в боку зияющая рана.
Он уже вполне в состоянии реагировать на наши разборки, но все еще бледный как смерть и язык у него шевелится с трудом. Есть он не может, и ему ставят внутривенную капельницу с питательным раствором. После операции Игги сдал для него еще пинту крови. Что, безусловно, здорово Клыку помогло.
– На данный момент тебя хорошенько заштопали. Так что хватит тебе прибедняться.
– Когда меня отсюда выпустят?
– Говорят, через недельку.
– Значит, примерно завтра?
– Я тоже так думаю.
В тот вечер мы все улеглись рано. Заснули как убитые. Если принять во внимание все, происшедшее за последние сутки, это совершенно не удивительно. К девяти часам мне слышно только дружное сонное сопение. Агенты откуда‑то приволокли нам коврики для йоги. Из них получились вполне пристойные лежанки. А после каменного пола пещеры или бетонной скамьи в Нью‑Йоркском туннеле – вообще образец комфорта.
Теперь, когда все затихли, и я стараюсь отключить мозги и перестать думать, хотя бы на ночь.
Голос, давай скорей, выступай со своими комментариями, пока я совсем не отрубилась.
Это ты сама выбрала остаться с Клыком.
Сама, я же не отпираюсь. Что Газзи тогда на берегу сказал, когда «скорая» приехала… Младший‑то он младший, но ведь прав был. Даже если, на первый взгляд, безопаснее стаю разделить, делать этого нельзя. Все вместе, всей семьей, так или иначе, мы всегда уцелеем. А порознь – еще бабушка надвое сказала.
Семья для тебя на первом месте. Разве ты не сама мне об этом когда‑то говорила?
Говорила. Поэтому, как выберемся отсюда, сразу будем родителей разыскивать.
Пробую глубоко дышать и расслабиться. Я совершенно на пределе. Сил никаких нет, но мозг мой не отключается, хоть плачь. Как закрою глаза, в голове всякие картинки встают: взрываются здания, какое‑то грибоподобное облако, покрытые нефтяной пленкой дохлые утки, горы мусора, атомные станции. И ни конца этому кошмару нет, ни края.
Снова села. Глаза открыла. Но лучше мне все равно не стало. Хреново мне было где‑то уже с середины дня. Только я об этом никому не говорила. Голова болела тошнотворно, но терпимо. Хорошо хоть не так, как в последнее время, – приступом, который черепушку надвое моментально раскалывает и мозги по стенкам размазывает. К счастью, такие приступы теперь у меня стали реже. Я даже теорию придумала: те мигрени просто означали, что мой мозг адаптировался к соседству с непрошеным гостем‑грубияном – моим внутренним голосом. Он засел у меня в голове и там себе пространство отвоевывал. А теперь прижился, мозги к нему попривыкли, вот мигрени и утихомирились.
Но нынешняя моя хворь – совсем другая. Мне ужасно жарко. Я вся горю. Сердце бухает. И психоз нарастает так, что я на каждый шорох подскакиваю.
Может, это от того, что ирейзеры активировали чип‑отслеживатель, который я у доктора Мартинез на своем рентгеновском снимке видела? Если не чип, то как они вечно ухитряются нас найти? Вот мой всегдашний вопрос.
Смотрю на Тотала, спящего на кровати в ногах у Газзи и Ангела. Лежит себе на спине, а лапы вверх поднял. Может, и он меченый? Может, они его к нам специально подослали и теперь по нему нас отслеживают?
Уф, жара. Вот бы покататься в снегу, втереть снег в руки, в ноги, в спину. Или просто открыть окно и вылететь в прохладное ночное небо. Я представила себе, как лечу назад к доктору Мартинез и к Элле, ее дочке. Среди людей они мои единственные друзья. Доктор Мартинез уж наверняка будет знать, что делать. Сердце бьется так часто, будто в груди кто‑то наяривает бешеную барабанную дробь.
Встаю и осторожно пробираюсь среди спящих на полу тел к маленькой раковине на стене. Включаю холодную воду и подставляю под струю руки. Наклоняюсь и, стараясь унять жар, снова и снова плещу водой в лицо. Вот бы встать под ледяной душ! Совсем бы полегчало.
Не знаю, как долго я висела над раковиной, поливая себе лицо, руки и шею, обтирая тело мокрым полотенцем. Может, теперь мне удастся наконец заснуть. И я выпрямляюсь вытереть лицо.
От того, что я увидела в зеркале, я чуть не заорала на всю больницу.
Резко оборачиваюсь. В палате по‑прежнему тихо. Все спят. Снова смотрю в зеркало. Откуда взялась там эта страшная рожа? Что тут, к чертовой бабушке, происходит?
Часто‑часто моргаю – вдруг привиделось? Ирейзер моргает так же часто вместе со мной.
Ирейзер – это я сама.
18
Меня прошиб холодный пот.
Глотаю слюну – у ирейзера в зеркале по горлу пробегает судорога.
Открываю рот и вижу длинные, острые клыки. Трогаю свои зубы – проверка никаких клыков не обнаруживает. Палец нащупывает мои нормальные мелкие ровные зубы. Провожу рукой по лицу – кожа как кожа, нежная, мягкая, хотя в зеркале я вижу лохматую рожу, поросшую клочкастой шерстью.
Так вот, оказывается, от чего меня бросало в жар! Вот от чего так бешено колотилось сердце! Господи, что же это, новое «дарование» во мне открылось? Типа того, что Ангел чужие мысли читает, Газзи чужие голоса имитирует, Игги людей опознает, дотронувшись до отпечатков их пальцев? А я, получается, могу в ирейзера, в нашего худшего врага, превращаться? Хорошенькое мне досталось «дарование»!
Меня мутит от ужаса и отвращения. Виновато оглядываюсь вокруг. Надеюсь, что никто не видит эту мою новую, страшную рожу. Ладно, сейчас они спят, а что они увидят, когда проснутся? Я чувствую себя нормальной всегдашней Макс. Но выгляжу, как ирейзер. Чуток посимпатичнее и поблондинистей. Этакий ирейзер‑пекинес.
Уважай и почитай своих врагов, – просыпается мой внутренний Голос. – Всегда. Познавай своих друзей, а врагов познавай еще глубже.
Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет какое угодно ужасное упражнение. Пожалуйста, спаси меня от превращения в ирейзера. Только бы эта рожа не стала моим истинным лицом. Обещаю, чем угодно клянусь, я все, что хочешь, про моих врагов узнаю. Только избавь меня от этого волчьего оскала.
Твоя величайшая сила есть твоя величайшая слабость, Макс! Твоя ненависть к ирейзерам дает тебе силу драться с ними не на жизнь, а на смерть. Но эта ненависть ослепляет тебя. Она скрывает от тебя общую картину твоей жизни, не дает тебе осмыслить большую проблему, подумать над тем, кто они и кто вы. Где и какие у вас точки пересечения.
Хорошо, дай мне подумать. Я тебе позже отвечу. Ладно?
Ох! Сжимаю пальцами виски, боль слегка отступает. Еще раз проверив свое лицо – удостовериться, что я это я, что меня не обезобразили ни волчьи клыки, ни вонючая шерсть, – подхожу взглянуть на Клыка.
Он по‑прежнему спит. Вид у него получше, не такой серый. С ним все будет хорошо.
Стараюсь успокоиться, освободиться от страхов и душевной боли. Сворачиваюсь калачиком на своем мате рядом с Надж. Тихо лежу в темноте. Но никакой надежды заснуть у меня нет. Если что меня успокаивает, так это ровное, спокойное дыхание моей стаи.
19
– Ничего не понимаю, – задумчиво говорит доктор, рассматривая раны Клыка.
А я про себя думаю: «Еще бы вам понимать. Поди, в учебниках по медицине странности рекомбинантной ДНК еще не описаны».
Врач пришел утром сделать Клыку перевязку и обнаружил, что все его раны уже как следует затянулись. На их месте остались только тонкие розовые шрамы.
– Видите, я уже как огурчик. Значит, меня можно выписывать? – спрашивает Клык, пытаясь сесть. Быстрый, оживленный, он снова стал самим собой. Смотрю на него, и душа моя прямо‑таки поет. А ведь как я вчера передрейфила!
– Подожди! – авторитетно вступает Анна Валкер. Ее никто на осмотр не приглашал. Но она сама тут как тут – без приглашения с утра пораньше заявилась. – Ник, о выписке говорить рано. Ты еще совершенно не готов ни к каким передвижениям. Пожалуйста, лежи и отдыхай.
Клык спокойно ее рассматривает. И я внутренне усмехаюсь. Если она считает меня упрямой и несговорчивой, посмотрим, как она с Клыком совладает. И если ты, дорогой читатель, думаешь, что она будет терять время, то ты ошибаешься. Анна уже снова взялась за свое:
– Ник, теперь, когда тебе стало получше, может, ты поможешь мне убедить твоих братьев и сестер поехать со мной. Я вас всех пригласила пожить у меня дома, отдохнуть, собраться с мыслями. Все уже решено, только вот Макс, – она слегка улыбается, качнув головой в мою сторону, – отказывается без тебя ехать. Но здесь одни сплошные неудобства. Ты же понимаешь, что им бессмысленно тут сидеть. А тебя здесь недельку подлечат, и ты к ним присоединишься.
Клык выжидательно молчит.
Я прислонилась к стене и тоже наблюдаю, чем закончится эта дискуссия.
– Так что, Ник? Что ты об этом думаешь?
Санитарка, пришедшая в палату с неотложной задачей измерить Клыку температуру, подняла нас всех в шесть часов утра. Тогда‑то я и посвятила его в результаты всех наших переговоров.
Клык переводит глаза на меня.
– Как Макс говорит, так и будет. Она у нас за главную.
Молодец! Давай‑давай, Клык, расскажи ей еще что‑нибудь про то, кому принимать решения в нашей стае.
Анна поворачивается ко мне. И я снова всем своим видом изображаю искреннее сожаление:
– Я же сказала, что мы Ника одного оставить не можем.
– Если они все останутся, у врачей будет шанс провести медицинское обследование… – начинает было доктор, и Анна поворачивается к нему с таким удивленным видом, точно совершенно не понимает, что этот человек в белом халате забыл в нашей палате.
– Спасибо, доктор, вы нам уже очень помогли.
Как это она так может? Выгнала его взашей, не сказав ни малейшего резкого слова? Никаких тебе «Не лезь не в свое дело» или «Закрой дверь с той стороны». Я так не умею. Но доктор прекрасно ее понял. И хотя вид у него не особенно довольный, он послушно выходит и закрывает за собой дверь.
– У нас все очень быстро заживает, – объясняю я Анне.
Прошлой ночью Клык был похож на собственную тень, и у меня тоже, откуда ни возьмись, обнаружилась рожа ирейзера. Но сегодня утром наш нормальный человеческий облик вернулся к нам обоим. Так что все идет своим чередом.
Клык сел на постели:
– А как насчет завтрака? Здесь кормят?
– Тебе пока еще полагается капельница. Врачи не рекомендуют тебе обычную… – Глаза у Клыка сужаются, и она, не договорив, замолкает.
– Мы тебе тут кое‑чего припасли, – я протягиваю ему поднос, на котором мы сложили по большому куску, сэкономленному каждым из нас от принесенного нам завтрака.
Анне явно хочется что‑то возразить, но она сдерживается. И правильно делает. А Клык рьяно принимается за еду.
– Мне надо срочно отсюда убраться, – говорит он, едва проглотив первую порцию. – Здесь на стенку полезешь от одного этого больничного запаха.
Как я его понимаю! У нас у всех на больницу одна реакция: запах антисептика, все эти каталки, капельницы и белые халаты слишком напоминают годы, проведенные в Школе, и вызывают в памяти все те лабораторные эксперименты, которые мы стараемся вычеркнуть из прошлого.
Поворачиваюсь к Анне:
– По‑моему, Ник вполне уже может ехать с нами.
Она смотрит на меня, явно что‑то обдумывает и наконец соглашается:
– Хорошо. Мне нужно немного времени, чтобы заполнить здесь бумаги на выписку. Дорога ко мне займет час‑полтора. Я живу в северной Виржинии.
Как я ни удивлена, но, надеюсь, на моем лице это не написано. Я только спокойно соглашаюсь:
– Ладно.
Анна уходит, и мы остаемся одни.
– Ребята, я не знаю, что будет дальше. Надо ко всему быть готовыми. Держите ухо востро. Ни на минуту не теряйте бдительности. Клык, ты уверен, что можешь двигаться?
Отодвинув от себя поднос, он пожимает плечами. Он снова выглядит усталым и слабым.
– Могу.
– Конечно, может. Кник у нас супермен, – ерничает Игги.
– Джеф, заткнись, – говорю я ему с улыбкой.
20
Виргиния – очень красивый штат. Плавно перекатывающиеся холмы, леса, на которые осень уже пролила свои яркие красно‑желтые краски, лошади, пасущиеся на зеленых лугах.
Аннин огромный «Шевроле Субурбан» с легкостью вместил нас всех шестерых. В нем даже было достаточно места, чтобы Клык мог откинуться и вытянуть ноги. Он не жалуется, но я всю дорогу не спускаю с него глаз, замечая, как на каждой выбоине и каждом ухабе вздуваются желваками его скулы.
Со мной тоже творится та же петрушка, что и вчера ночью: бросает в жар, сердце колотится как сумасшедшее, дыхание неровное и прерывистое, и по всему телу ползут мурашки.
Тотал сидел у меня на коленях и смотрел в окно. Но теперь глянул своими черными блестящими глазами, нарочно поднялся и перебрался через Клыка на колени к Ангелу, всем своим видом показывая: коли ты такая, я с тобой рядом сидеть на буду.
– Ой, смотрите, смотрите, – кричит Надж, показывая пальцем в окно, – вон та лошадь совсем белая. Настоящая лошадь для ангелов. А что там за свернутые тюки?
– Это сено теперь так упаковывают, – объясняет ей Анна, – раньше его сгребали в стога, а теперь вот в такие тюки сворачивают. Они меньше места занимают.
– Здесь ужасно красиво, – Надж практически подпрыгивает на сиденье рядом с Анной. – Мне холмы прямо ужасно нравятся. А что там за дерево такое цветное, с листьями, как звезды?
– Клен. Клены осенью в самые яркие цвета окрашены.
– А какой у тебя дом? – продолжает допытываться Надж. – Весь белый, с колоннами? Как Тара? Ты видела этот фильм?
– «Унесенные ветром»? Нет, боюсь, мой дом совсем не такой. Тара – дом богатых плантаторов на юге, а у меня просто старая ферма. Но зато двадцать пять гектаров земли вокруг. Набегаетесь там вволю. Мы уже почти приехали.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 43; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!