Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 12 страница
напомнить, что Временное правительство не только первых месяцев своего
существования, но даже в послеапрельском, крайне левом своем виде, самовольно
провозгласив в сентябре 1917 г. Российскую республику (великий князь Михаил
Александрович, в пользу которого было совершено отречение, отложил восприятие
власти до решения вопроса о форме власти Учредительным Собранием) никаких
территорий не раздавало и не утрачивало. Да и до тех пор, пока власть не была
захвачена большевиками, окраинные националисты вопроса об отделении и не
ставили, речь шла только об автономии в пределах России. После же захвата власти
большевиками с одной стороны, началось поспешное «бегство» их из России (ибо
большевистскую доктрину они охотно одобряли только в части «самоопределения», но
никак не во всех других вопросах), а с другой – признание их независимости
большевиками (которые в большинстве случаев не имели возможности сразу заменить
новосозданные правительства «советскими»). Результатом большевистского
переворота была прямая утрата значительных территорий, большая часть которых в
дальнейшем уже никогда не входила в состав страны (Польша, Финляндия, Карская
область), а также сфер влияния в ряде стран Востока, принадлежавших России по
соглашениям с другими европейскими странами. Международные договоренности,
касавшиеся геополитических реалий (носившие секретный характер) были
|
|
|
большевиками опубликованы и заклеймены как «империалистические». Что было
совершенно логично, так как планируемая ими всемирная «империя» нового типа не
допускала существования никаких других, почему «империализм» до самого конца
СССР оставался основным негативным термином для обозначения внешнего противника.
Решающим актом в деле ликвидации «российского империализма» было уничтожение
большевиками самой российской государственности и рассечение страны на
искусственные «республики». Эти образования, которые щедро были нарезаны из тела
исторической России – «национальные по форме, социалистические по содержанию»,
должны были служить примером и образцом для всех остальных, долженствующих
создаваться по мере продвижения мировой революции. В декларации об образовании
СССР прямо говорилось, что «новое союзное государство послужит новым решительным
шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую
Советскую Республику». Украинская, Белорусская и прочие ССР появились только
потому, что следом должны были возникнуть Венгерская, Германская и так далее.
Даже в начале 30‑х годов, когда стало очевидно, что с мировой революцией
|
|
|
придется несколько подождать, советская доктрина исходила из того, что «всякая
страна, совершившая социалистическую революцию, входит в СССР».
В свете коммунистической доктрины по этому вопросу, средоточием зла и основным
предметом ненависти Ленина и соратников закономерно выступал «русский
великодержавный шовинизм», искоренение которого (и предотвращение возможности
возрождения в будущем) под предлогом защиты «российских инородцев» от «истинно
русского человека, великоросса‑шовиниста, в сущности, подлеца и насильника»,
составило главное содержание «ленинской национальной политики». Боязнь утонуть
«в море шовинистической великорусской швали» диктовала и необходимость поставить
все нерусские элементы в привилегированное положение по сравнению с русским. Как
писал Ленин: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой
«великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как
велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства
наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации
угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни
|
|
|
фактически».
Введенное большевиками территориальное устройство поэтому призвано было также
решить и вторую задачу: не допустить при любой неблагоприятной для компартии
ситуации возрождения на этой территории подобия того, чем была Российская
империя – мощного единого государства с ведущей ролью русского этноса. Если
национальная политика большевиков и не представляла собой «политику геноцида
русского народа» (как принято считать в русской национальной публицистике
последних десятилетий), то несомненно, что она была направлена на ликвидацию его
политической роли и национального самосознания, всемерное его «утеснение». На
протяжении 20–30‑х годов вычленялись все новые и новые «государства», причем с
постоянной тенденцией к повышению их статуса (большинство новых «союзных
республик», появившихся в это время, образовано из «автономий» РСФСР (например,
Киргизия была автономной областью, затем – республикой, и в 1936 г. стала
«союзной республикой»). Если окраины были вовсе отрезаны от того, что стало
именоваться РСФСР, в качестве равных ей «союзных республик», то и сама РСФСР
представляла собой конгломерат этнических «автономий» разного статуса,
учреждавшихся при наличии хотя бы нескольких процентов нерусского населения и
|
|
|
именовавшихся по «титульной» нации. Сами русские из этого процесса, естественно
исключались, поскольку при применении к ним тех же критериев, что и к другим
этносам (менее 8–10% они на любых территориях они не составляли) всю территорию
страны пришлось бы объявить «русской автономией».
Это почему‑то именовалось «федерацией». Но если построение СССР хотя бы
формально соответствовало термину «федерализм» – он был представлен в виде
объединения равноправных национальных республик (анекдотичным образом на порядок
отличающихся по размерам, при том, что одна из них, как её ни урезали, все равно
была больше всех остальных вместе взятых), то уж применение этого термина к
РСФСР вовсе несуразно и было вызвано единственно стремлением утеснить
государствообразующую нацию вопреки её объективной роли в стране и как можно
больше морально принизить «народ‑держиморду». Федерация, как‑никак, есть
объединение равноправных образований, но РСФСР таковым не была. Внутри неё был
нарезан ряд национальных «автономий» – республик и округов, но все остальное
пространство не представляло собой особой, «равной» с ними единицы (каким была
сама РСФСР в СССР) – одной или нескольких русских «автономий». Факт наличия в
составе страны территорий с разным статусом никакого отношения к
«федеративности» не имеет.
Исторически федерализм есть форма объединения возникших независимо друг от друга
независимых государств, имеющих как правило, этнически или культурно родственное
население (так объединялись швейцарские кантоны и североамериканские штаты).
Только в этом случае федеративное устройство государства сколько‑нибудь
естественно и оправданно. Федеративное объединение этнически разных образований,
да ещё проводимое специально по этническому принципу с точки зрения
государственного строительства абсолютно противоестественно, поскольку воплощает
прямо противоположную идею – не объединение, а разъединение частей страны.
Такого в нормальных странах никогда и не бывало. Это – специфически
коммунистическое изобретение, обусловленное соответствующей идеологией и носящее
временный («до победы мировой революции») характер: пока весь мир не будет
представлять такую вот федерацию «социалистических республик».
В нормальной жизни, вне господства коммунистической идеологии, такое государство
существовать не может, поскольку объективно представляет собой образование,
идеально подготовленное к распаду на независимые государства – как это и
продемонстрировано участью СССР и СФРЮ. При наличии всех формальных атрибутов
суверенитета, самостоятельного госаппарата и преобладания на данной территории
«титульной» нации достаточно минимальных амбиций местных элит (которые всегда в
наличии), чтобы формальность превратить в реальность. Есть, правда, ещё один
путь возникновения «федерализма» – когда он навязывается этнически достаточно
однородной, но побежденной стране с целью не допустить восстановления её
великодержавных потенций – это случай ФРГ. России, впрочем, тоже (захваченная в
1917 г. сторонниками Интернационала – откровенными врагами русской
государственности, страна и не могла не подвергнуться той же участи).
Между тем всякому, хоть сколько‑нибудь знакомому с историей России, очевидно,
что принцип федерализма глубоко чужд всей истории и самой природе российской
государственности. Наше государство всегда строилось из центра, оно и возникло
благодаря установлению единой династии, и собирание русских земель (то есть
воссоздание единой государственности) после временного распада происходило
вокруг единого же центра, а не было объединением равных по статусу государств.
Линия на ущемление русского населения за счет поощрения любых других
национальностей проводилась весьма последовательно на всех без исключения этапах
существования советского режима, в том числе и в то время, когда у Сталина была
в ходу риторика о роли «великого русского народа». Искусственно форсируемый
подъем жизненного уровня, экономики и культуры национальных окраин за счет
центральных русских областей, бесчисленные льготы и преимущества «националам» в
сфере образования, науки и культуры, насаждение управленческих кадров местного
происхождения, во много раз превышающее долю соответствующей национальности в
населении данного региона – все это равной мере характерно и для 30‑х, и для
50‑х и для 70‑х годов. Результатом стало выращивание на окраинах огромного слоя
малограмотной и профессионально недееспособной, но чрезвычайно амбициозной
интеллигенции «коренной национальности», которая неминуемо должна была стать
движителем сепаратизма. Русское же население окраин превратилось в основном в
рабочую силу, поставленную под управление «национальных» чиновников, силу к тому
же полностью безгласную из‑за безраздельного господства в сфере идеологии и
культуры окраин национальных же выдвиженцев. Важнейшую роль играло формирование
в головах всех советских поколений, прежде всего русского населения,
представления о своей стране не как о тысячелетней державе, исторически
складывавшейся вокруг русского центра, а как о совокупности неизвестно откуда
взявшихся суверенных государств, которые в 1922 «создали Союз» (из коего имеют
право выйти, когда захотят). Это крепко вбитое представление в сочетании с
униженным и забитым положением русского этноса, которому все это время внушался
комплекс вины перед всеми другими (как бывшего «держиморды» в «тюрьме народов»).
Такая политика в свете идеи «пролетарского интернационализма» была, разумеется,
не только совершенно оправданной, но и единственно возможной. Она оказалась и
чрезвычайно эффективной. Создание ситуации, когда единственной цементирующей
силой и гарантом целостности страны была коммунистическая идеология, и советский
режим (и марксистско‑ленинскую идеологию) нельзя было тронуть без того, чтобы не
разрушить и страну, надежно страховала от возможного нажима русских
патриотов‑государственников, дорожащих целостностью страны. Собственно, из всех
замыслов создателей советского государства именно этот реализовался полностью,
подорвав возможность возрождения «Великой России»: как только стал очевиден
исторический и экономический тупик, в который страна была заведена тем же самым
режимом, благодаря которому оказались внутренне расчленена, заложенная мина
замедленного действия взорвалась, оставив от большой страны «международно
признанные» обломки.
Политика коммунистического режима в национально‑территориальном вопросе может,
разумеется, оцениваться самым разным образом – в зависимости от приверженности
тем или иным взглядам и убеждениям. Однако очевидно, что она представляла собой
нечто противоположное и несовместимое с тем, что в этом плане представляла собой
Российская империя, в ликвидации которой и состоял её основной смысл.
Разрыв правопреемства.
Не менее радикальным был разрыв большевиков с российской государственностью как
таковой. Если существующая ныне Российская Федерация является не только
преемником, но и прямым продолжателем СССР, то последний к Российской империи
никакого отношения не имеет, более того, является её антиподом.
Вопрос о правопреемстве (хотя ничто другое не имеет столь очевидной правовой
фиксации и прямо вытекает из базового законодательства и юридической практики) в
общественном сознании чрезвычайно смазан, об этом как‑то не принято особо
задумываться, преемство считается как бы само собой разумеющимся, коль скоро
дело происходит на одной и той же территории. Не имеет тут значения и так
называемое «международное признание», которое лишь фиксирует отношение к данной
геополитической реальности других стран, которым вопрос о том, как нынешняя
власть на данной территории соотносится с предшествующей, достаточно
безразличен. Но для жителя самой страны для уяснения сущности существующего в
ней государственного режима, важно не то, кем считают его другие страны, а то,
кем этот режим сам себя считает. И в данном случае даже декларация о
правопреемстве вещь чрезвычайно серьезная. Потому что если данная власть
действительно считает себя продолжателем предыдущей, то она действует в её
правовом поле, а не создает свое, принципиально отличное (что‑то может
изменяться, уточняться, дополняться, но на базе прежнего законодательства).
Любители поверхностных обобщений любят говорить, что, мол, всегда все менялось –
реформы‑контрреформы, оттепели‑заморозки были и в Российской империи, и в СССР,
ухитряясь не замечать (в большинстве случаев вполне сознательно) той пропасти,
которая эти государства друг от друга отделяет. Сколь бы критично не относились
российские цари и императоры к наследию предшественников, абсолютно все они и
считали себя, и на деле являлись представителями и продолжателями одной и той же
государственности – той самой, которой в Новгороде был поставлен известный
памятник. И хотя разница между «сталинским ампиром» конца 40‑х и его же режимом
конца 20‑х, или хрущевским правлением, пожалуй, и поболе, чем между правлениями
Александра II и Александра III, между Екатериной и Павлом, никто из советских
вождей и вообразить не мог, что он является представителем какой‑то иной
государственности, чем та, что порождена Великим Октябрем.
Государственная преемственность не связана непосредственно ни с формой
правления, ни с характером режима, ни с территориальными пределами, ни с
составом населения. В истории Франции монархическая и республиканская формы
чередовались неоднократно, но национально‑государственная преемственность
сохранялась, равно как смена Германской империи Веймарской республикой ни в
малейшей степени не означала прекращения германской государственности, в Англии
династии не раз менялись насильственным путем, но как бы ни были они друг другу
враждебны, «старая добрая Англия» ни для одной из них не была «проклятым
прошлым». Тем более не затрагивается преемственность тогда, когда государство
становится или перестает быть империей. Практически все крупные европейские
государства начинались как относительно национальные, затем превращались в
империи, а потом переставали ими быть, не прерывая нити преемственности
государственной традиции, причем даже и режим при этом часто не менялся
(например, Франция и была, и перестала быть империей при одной и той же Пятой
республике). А вот, скажем, никакого Ирана после уничтожения арабами в VII в.
Сасанидского государства почти тысячелетие (вплоть до Сефевидов в XVI в.) вовсе
не существовало, ибо ни одно из государств, владевших этой территорией (ни
Халифат, ни Буиды, ни Саманиды, ни Газневиды, ни Сельджуки, ни Хулагуиды и т.д.)
себя продолжателями иранской государственности не считали. Точно так же и
Османская империя, уничтожившая Византийскую и существовавшая непосредственно
после неё на той же территории, преемником и продолжателем Византии, понятное
дело, не была.
Советское государство по отношению к исторической России есть ещё нечто гораздо
более отдаленное, так как СССР государством‑то, строго говоря, не была: это
образование совершенно особого рода – нереализованная заготовка
безгосударственной всемирной утопии, возникшее и складывавшееся как зародыш и
образчик всемирного «коммунистического рая», которому только исторические
обстоятельства не дали возможности выйти за пределы уничтоженной им исторической
России, и руководствующееся не нормальными геополитическими интересами обычного
государства, а глобальной целью, заданной идеологией его создателей – интересами
торжества дела коммунизма во всем мире. Созданная ленинской партией Совдепия –
не только не Россия, но Анти‑Россия, ибо могла существовать только вместо неё.
Поэтому советский режим был всегда последовательно антироссийским, хотя по
временам, когда ему приходилось туго, и бывал вынужден камуфлироваться под
продолжателя российских традиций.
В свое время, на волне дружбы между Германией и СССР Молотов писал Геббельсу,
что «наши партии и государства» объединяет то, что это партии и государства
«нового типа». В какой‑то мере он был прав, однако гитлеровская Германия была
государством все‑таки не настолько «новым», поскольку сохраняла правопреемство
по отношению к Веймарской республике (а равно и ФРГ сохраняла и признавала свое
правопреемство с Третьим Рейхом, почему и выплачивала компенсации его жертвам).
Советское государство себя преемником ни Российской империи, ни Временного
правительства не признавало. Более того, правопреемство с предшествующей
российской государственностью большевики категорически отрицали. Их отказ
платить по царским долгам был совершенно логичен и абсолютно правомерен: эти
деньги давались не только не им, но, напротив – главному предмету их ненависти,
государству, с которым они всю жизнь боролись.
Следует заметить, что, несмотря на противозаконность самого акта «февральской
революции» и последующих действий властей, нарушавших те условия, на которых им
передавалась власть (в частности, самовольное, до Учредительного Собрания,
провозглашение республиканского строя), преемство между новым режимом и прежней
государственностью полностью сохранялось – и не только потому, что первый состав
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 38; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!