Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 11 страница
неприязненное отношение лично Деникина к Скоропадскому), что было не вполне
справедливо, поскольку эти офицеры в огромном большинстве относились с
сочувствием к добровольцам, и гетманская армия дала тысячи офицеров и генералов
как ВСЮР, так и Северо‑Западной армии генерала Юденича. Еще более важное
значение имела другая форма организации русского офицерства на Украине –
создание русских добровольческих формирований. Организацией таковых в Киеве
занимались генерал И.Ф. Буйвид (формировал Особый корпус из офицеров, не
желавших служить в гетманской армии) и генерал Л.Н. Кирпичев (создававший
Сводный корпус Национальной гвардии из офицеров военного времени, находящихся на
Украине, которым было отказано во вступлении в гетманскую армию). Офицерские
дружины, фактически выполнявшие функции самообороны впоследствии стали
единственной силой, могущей противодействовать Петлюре и оказывавшей ему
сопротивление.
Между тем бывшие деятели Центральной Рады обратились за помощью к «социально
близким» большевикам, установив контакт с советской миссией, прибывшей в Киев
для переговоров, и в обмен на помощь готовящемуся против гетмана восстанию
обещали легализацию большевистских организаций на Украине, причем Винниченко
соглашался даже на установление советской власти при условии принятия его планов
украинизации и «диктатуры украинского языка». Восстание это началось 14 ноября в
|
|
|
Белой Церкви, причем «универсал», обнародованный по этому поводу петлюровской
Директорией и призывавший бороться против «царского наймита» был выдержан в
чисто большевистском духе: «В этот великий час, когда во всем мире падают
царские троны, когда на всем свете крестьяне и рабочие стали господами, мы разве
позволим себе служить людям, которые хотят Украину продавать бывшим царским
министрам и господствующему классу, которые собрались в контрреволюционное
логово на Дону?».
Гетман в последний момент откровенно принял прорусскую ориентацию, выпустив 14
ноября грамоту о федерации Украины с Россией, и пытался войти в связь в
командованием Добровольческой армии, но было уже поздно. Как бы там ни было,
когда немцы отказали гетману в поддержке, петлюровцам, сжимавшим кольцо вокруг
Киева, как и в других местах Украины, противостояли только русские офицерские
отряды, членов которых часто ждала трагическая судьба (после взятия Киева было
истреблено несколько сот офицеров). Но вскоре «сознательным украинцам» пришлось
убедиться, что абсолютное большинство сил, поддержавших антигетманское
восстание, были на самом деле не пропетлюровскими, а пробольшевистскими. В
|
|
|
выборе между англо‑французами (начавшими высаживаться на юге) и большевиками
большинство Директории склонялось на сторону последних и готово было принять
большевистскую программу при условии что власть останется у них, а не перейдет к
«конкуренту» – Харьковскому правительству, под властью которого к концу января
1919 г. была уже почти вся Украина (на протесты Директории Москва отвечала, что
войну ведет не она, а Украинское советское правительство). 2 февраля, всего
через 45 дней, петлюровцам вновь пришлось бежать из Киева: сначала в Винницу,
затем в Проскуров и Ровно. Между тем, в Галиции также образовалось украинское
правительство, создавшее свою армию, которой пришлось вступить в борьбу с
поляками, вознамерившимися вернуть Польшу «от можа до можа». В конце апреля
Петлюра бежал из Ровно в Галицию, но так как в мае поляки повели в этом районе
наступление против галичан, ему с правительством и армией пришлось бежать
дальше, вдоль старой русско‑австрийской границы, здесь он оказался зажатым между
большевиками и поляками, пока летом 1919 г. ему не удалось закрепиться на
небольшой территории с городами Волочиск и Каменец‑Подольский. Однако положение
|
|
|
УНР оставалось крайне шатким. В это время Галицийская армия под давлением
поляков была вынуждена отойти на территорию, занятую петлюровцами, что спасло
петлюровский фронт, но заставило власти УНР в значительной мере пожертвовать
«левизной», т.к. галичане социалистических поползновений Директории отнюдь не
одобряли.
Летом 1919 г. на Украине развернулось наступление Вооруженных Сил Юга России
против большевиков, что заставило последних бросить все силы против Деникина,
оголив правобережную Украину, и объединенные галицийско‑петлюровские силы в
начале августа перешли в наступление на Киев, на Волынь и Одессу. Украина
(особенно города, где население почти поголовно было привержено идее
государственного единства) дала белым массу добровольцев (впоследствии
украинскими деятелями в эмиграции было подсчитано, что 75% белой армии на Юге
составляли «несознательные» украинцы). Но теперь вопрос о взаимоотношениях
Белого движения с «самостийниками» приобрел предельную остроту, поскольку
впервые они оказались в непосредственном соприкосновении. И разрешился он так,
как только и мог разрешиться, учитывая сущность петлюровской власти. Любопытно,
|
|
|
что, несмотря на то, что до войны Галиция была рассадником «украинства», теперь
именно Галицийская армия и правительство, адекватно оценивая ситуацию, стояли за
сотрудничество с Деникиным, сумев поступиться русофобством после того, как
культивировавшая его среди галицийской интеллигенции Австрия пала. В то время
как петлюровские социалисты, напротив, люто ненавидели белых.
В это время польские войска вышли на линию Двинск – Бобруйск –
Каменец‑Подольский, а с юга к Каменцу и Киеву подходили добровольцы. Когда 30
августа к Киеву одновременно подошли с юго‑востока Добровольческая, а с запада
Галицийская армия и части УНР, то последним пришлось уступить Киев добровольцам,
а петлюровцы, пытавшиеся сорвать русский флаг, были с позором выгнаны из города.
Через день после этого было заключено перемирие между Петлюрой и поляками и
начаты переговоры о союзе ценой уступки петлюровцами Польше Восточной Галиции и
большей части Волыни (Ковель, Владимир‑Волынский, Луцк, Дубно, Ровно и др.).
Вскоре же было достигнуто негласное соглашение между поляками и большевиками, по
которому большевики приостанавливали действия на фронте Двинск – Полоцк, а
поляки обязывались не предпринимать наступления на фронте Киев – Чернигов (что и
было выполнено, позволив большевикам бросить все силы против ВСЮР). Петлюровцы
после киевского инцидента организовали ряд провокаций против добровольцев, в том
числе разоружив с середине сентября белый отряд на ст. Вирзула, в ответ на что
Деникин приказал поступать подобным образом и с ними. Вскоре Петлюра начал
полномасштабные военные действия против ВСЮР, предложив большевикам заключить
военный союз против Деникина. Галицийская армия после этого прервала общение с
петлюровцами и в полном составе перешла под командование ВСЮР. Петлюровцы же
были добровольцами разбиты и отброшены к бывшей австрийской границе.
Подобное поведение поляков и петлюровцев осенью 1919 г., означавшее по сути
спасение советской власти от гибели, не принесло, как известно, пользы ни тем,
ни другим. После крушения белого фронта в конце 1919 г. петлюровцы больше не
были нужны большевикам и ни на какое соглашение с ними рассчитывать больше не
могли. И пока Петлюра разглагольствовал в Польше об извечной любви украинцев к
полякам, омрачавшейся лишь интригами москалей, остатки его армии (4,3 тыс.
чел.), скрываясь от красных частей, поблуждав по юго‑восточной части
Правобережной Украины (т.н. «зимний поход») вышли в Галицию, перейдя на роль
младшего партнера Польши. Развернув в конце апреля 1920 г. наступление, поляки 7
мая заняли Киев, но петлюровцы, к вящему их унижению, туда допущены не были.
Заключив в октябре 1920 г. перемирие с большевиками, поляки совершенно
проигнорировали факт существования УНР и её армии (к тому времени достигшей 15
тыс. чел.) и последняя откатилась под натиском большевиков в Галицию, где была
своими союзниками разоружена и интернирована в лагерях. Так что «украинского
государства», от коего ведут свое происхождение нынешние самостийники и в те
годы практически никогда не существовало иначе как в виде вассальной территории
Германии, Польши и Совдепии, а в чрезвычайно краткие (полтора‑два месяца)
периоды самостоятельного существования контролируемая им территория не
составляла и 10% от той, на которую оно претендовало. Существующее ныне
украинское государство было создано именно большевиками, причем и ряду видных
деятелей украинской левой самостийщины (Грушевский, Голубович, Винниченко и др.)
все‑таки удалось выступить в той роли, на которую они склонны были согласиться в
1917–1918 гг.: вернувшись в СССР и покаявшись, они приняли самое деятельное
участие в проводимой большевиками в 20‑х – начале 30‑х годов тотальной
«украинизации», сполна удовлетворяя свои инстинкты, пока с переменой курса
соввласти на борьбу с «буржуазным национализмом» не оказались там, где
оказались.
Коммунистическая доктрина предопределила принципиально другой – противоположный
принятому в Российской империи подход к территориальной целостности страны.
Государственная целостность России сама по себе не представляла для большевиков
никакой ценности, равно как и понятие российской государственности, поскольку
предполагалось, что скоро весь мир превратится в единую советскую республику или
союз таковых. Более того, им эти понятия были прямо враждебны, потому что
противоречили идее мировой революции. И даже после того, как стало понятно, что
она сорвалась, а всемирное торжество коммунизма откладывается, – как
территориальное устройство, так и национальная политика СССР продолжали
сохраняться и развиваться в том же русле, поскольку победа коммунизма в мировом
масштаба хоть и была отложена, но не отменена, и до самого конца смысл
существования советского государства заключался в реализации дела
коммунистической партии, т.е. этой самой победы.
Термин «Советская империя» (охотно подхватываемое современными сталинистами со
знаком «плюс») появился как выражение неприязни некоторых внешних сил и стран и
особенно окраинных националистов к империи Российской, между которыми они
подчеркнуто не делают различия. Действительно, с точки зрения интересов этих сил
абсолютно все равно, как называется соседняя большая держава (что СССР, что
Россия, да хоть Евразийская Орда) и как власть на её территории соотносится с
предшествующей, коль скоро в любом случае с ней приходится иметь дело,
конфликтовать по поводу одних и тех же территорий, ресурсов и др. Им проще и
идеологически выгоднее вовсе над этим не задумываться, почему тезис «Да не было
и нет никакого коммунизма, все что было и есть – одна и та же Россия!» был так
популярен.
Но с точки зрения российской государственности дело обстоит противоположным
образом, потому что именно большевики осуществили то самое, что представители
национально‑государственной мысли императорской России считали главной задачей
противостоящих российскому государству внешних и внутренних сил. Они
констатировали, что с тех пор, как Россия в XVIII–XIX вв. вышла к свои
естественным границам, превратившись в великую державу, перед теми, кто
стремился лишить Россию этого статуса и оттеснить на обочину исторического
процесса, всегда стояла двуединая задача: подорвать положение в стране
цементирующего её основного этноса и расчленить страну на несколько десятков
мелких государств по национальному признаку, способных при благоприятных
обстоятельствах отложиться от неё. Разжигание окраинного национализма и
провоцирование сепаратистских настроений всегда представлялись вернейшим
средством ослабления России и ликвидации её как влиятельного субъекта мировой
политики и крупными русскими мыслителями достаточно единодушно осуждались.
О стремлении подорвать могущество России путем ослабления консолидирующей роли
русского народа вполне отчетливо говорил Н.Я. Данилевский: «С такой точки зрения
становится понятным сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению
русского начала по окраинам России – к обособлению (даже насильственному) разных
краев, в которых кроме русского существуют какие бы то ни было инородческие
элементы, – к покровительству, к усилению (даже искусственному) этих элементов и
к доставлению им привилегированного положения в ущерб русскому». В.С. Соловьев,
выступавший оппонентом Данилевского по большинству принципиальных
мировоззренческих вопросов, был совершенно солидарен с ним в том, что касалось
целостности страны: «Исторической работою создалась Россия как единая,
независимая и великая держава. Это дело сделанное, никакому вопросу не
подлежащее... История народа от начала и до наших дней, знает только о
безыскусственном и добровольном обрусении инородцев... настоящие европейцы
нередко подвергались добровольному обрусению и даже делались ревностными
русскими патриотами... Наш народ дорожит государственным единством и не допустил
бы его нарушения. Но он никогда не смешивает государственного единства с
национальным». Против национальной обособленности резко выступал и К.Н.
Леонтьев: «Что такое племя? За что его любить? За кровь? Но кровь, ведь, с одной
стороны ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что
любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие
нации очень смешанной крови... Идея национальностей чисто племенных есть идея, в
сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная,
имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего». Д.И. Менделеев
считал, что «национализм столь естественен, что никогда, ни при каких порядках,
«интернационалистами» желаемых, не угаснет, но... малым народцам уже практически
необходимо согласиться навсегда с большим, так как в будущем прочно лишь большое
и сильное».
Пожалуй, наиболее определенно высказывался по этому поводу М.Н. Катков: «Давно
уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая
разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения,
прогресс русского государства требует раздробления его области по‑национально на
многие чуждые друг другу государства, долженствующие, тем не менее, оставаться в
тесной связи между собой... И вот теперь нам говорят, что русская земля через
меру обширна, что мы обязаны отречься от нашей истории, признать её ложью и
призраком и принять все зависящие от нас меры, чтоб обратить в ничто великий
результат, добытый тяжким трудом стольких поколений... Государство может
лишиться какой‑либо части своей территории без потрясения своих оснований, и
даже без особенного ущерба. Но несравненно серьезнее всякого внешнего отложения
было бы для государства внутреннее разложение его территории или его народа.
Сепаратизм в смысле отторжения какой‑либо части, гораздо менее страшен, нежели
сепаратизм в смысле внутреннего расторжения... Нам говорят, что у нас нет и речи
о сепаратизме, и в то же время с неслыханною наглостью перебирают одну за другою
разные части Русского государства, которые должны стать особым государством,
чуждым русскому народу на основании особой национальности, хотя бы для этой цели
и пришлось искусственно выделывать годные к тому национальности, и даже
употреблять части самого русского народа материалом для таких созданий. Никто не
сомневается, что ни одна из окраин русской державы не будет в силах оторваться
от неё вооруженным восстанием, никто не опасается раздробления России
посредством войны или иноплеменного мятежа. Но опасаться этого нет основания
только теперь, пока внутри Русской державы ещё не дан полный ход началу
разложения, пока ещё русский народ не научился отделять себя в своем чувстве от
Русской державы, пока ещё он не из всех её окраин выгнан. А когда бы все это
могло совершиться, когда бы внутренний сепаратизм окончательно сделал свое дело,
тогда и вовсе не потребовалось бы войны для того, чтобы отторгнуть от Русской
державы ту или другую часть её, тогда она распалась бы сама без малейшего толчка
со стороны... Могли ли бы Соединенные Штаты при своем федеративном устройстве
просуществовать не только шестьдесят лет с блеском и славой, но и шесть лет со
всевозможным позором и бесславием, если бы в их недрах, ко всем другим элементам
сепаратизма, присоединилась бы слепая страсть разных национальностей? А нам
хотят навязать такое устройство, которое было бы именно основано на национальной
розни... Система самостоятельных государств, в каких бы отношениях ни находились
они между собою, представляет собою отрицание государственного единства, а
отнюдь не образец тех отношений, в каких могут находиться между собою части
одного государственного целого. Сказать, что Россия должна представлять собою
подобие человечества, долженствующего состоять из разных наций, организованных в
чуждые одно другому государства, как в настоящем человечестве, – не значит ли
это сказать, что Русское государство должно прекратить свое существование?
Устраивать какое‑либо государство так, чтоб оно походило на человечество или на
систему государств, как Европа, значит разлагать и разрушать его. Всякая мера,
принятая в этом смысле, была бы мерой разрушения. Всякий шаг в этом направлении
был бы шагом к разрушению. Нам говорят, что разделение России на чуждые одно
другу государства, должно, тем не менее, оставаться делом внутренним и не
нарушать единства Русской державы. Превращая Россию в человечество, нас пленяют
возвышением верховной власти, долженствующем простираться над этим
импровизированным человечеством и соединять его... Совокупность чуждых друг
другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над
этим импровизированным человечеством и соединять его... Совокупность чуждых друг
другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над
ними и связывать их, есть абсурд, внутреннее противоречие, невозможность. Одно
из двух: или верховная власть силой своего существования действительно соединит
подвластные ей части и совокупность наций в одну цельную политическую нацию, или
же верховная власть, возносясь над совокупностью народов и государств, утратит
всякое действительное значение и упразднится как символ, ничего не означающий».
Нетрудно заметить, что большевиками была осуществлена в точности та программа
«по‑национального» расчленения России, о которой шла речь выше. Следует
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 42; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!