Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 13 страница
Временного правительства был учрежден отрекшимся императором и им же было
предписано принести присягу этому правительству, но прежде всего потому, что
практически все законодательство Российской империи и её государственные
учреждения продолжали действовать. Пусть в реальности само Временное
правительство не имело ни дня реальной власти, а было только ширмой для
образовавшегося раньше него Петросовета (который и был реальной властью), пусть
в государственных учреждениях на высоких постах появились крайне несолидные и
даже малопристойные личности, пусть все эти 8 месяцев были временем распада и
разложения, пусть на практике законы ежедневно попирались в угоду углублению
революции, но ни сама империя упразднена не была, ни её территориальная
целостность не была нарушена. Имперское законодательство было отменено только
большевиками в конце ноября 1917 г., после того, как высшая судебная инстанция
России – Сенат признал большевистский захват власти незаконным, а их
правительство – недействительным. Строго говоря, преемственность была реально
прервана даже не в самый момент большевистского переворота, а после упразднения
большевиками всего прежнего законодательства (до этого машина продолжала
работать, например, ещё почти месяц управляющий Военным министерством производил
в чины и награждал на основе прежнего законодательства, реализуя ранее поданные
|
|
|
представления). Характерно, что, захватив власть насильственным путем,
большевики не сочли нужным озаботиться каким‑либо формальным оформлением этого
захвата. Если февральские революционеры принудили императора передать им власть,
то Временное правительство ни в какой форме власть большевикам не передавало.
Большевики принципиально рвали со всей предшествующей российской
государственностью.
Собственно советская власть вообще не могла существовать, не отрицая постоянно
во всех своих проявлениях старую государственность и не только не скрывала это,
а, напротив, всячески подчеркивала. Принцип «Наша родина – революция», «Все мы
родом из Октября» никогда не подвергался сомнению. Даже создавая что‑то по
образу и подобию дореволюционного, советские власти начисто отметали какую бы то
ни было организационно‑правовую связь этих установлений со старыми (например,
при создании суворовских училищ во многом копировались кадетские корпуса, но не
было и речи о воссоздании конкретных учебных заведений). Если в дальнейшем в
отдельные периоды своего существования советский режим, сталкиваясь с
необходимостью обратиться к патриотическим чувствам населения и начиная
|
|
|
испытывать практическое неудобство от своей «безродности», пытался схватиться за
отдельные элементы и атрибуты уничтоженной им государственности а в
агитпроповских и ГЛАВПУРовских головах рождались бредовые генеалогии типа «внуки
Суворова, дети Чапаева», то это, разумеется, не преемство, а лишь претензии на
наследство; претензии не более правомерные, чем претензии убийцы и грабителя на
имущество его жертвы, и порожденные теми же соображениями, по которым в свое
время Пугачев именовал себя императором Петром III.
Советское государство, несмотря на разное на различных этапах – то более мягкое,
то более жесткое отношение к наследию старой России, никогда не признавало свой
преемственности от дореволюционной государственности. Не только в первых
советских конституциях, но и в самой последней – 1977 г. о ней нет ни единого
упоминания, даже как о чем‑то, что было в дальнейшем заменено или реформировано.
Напротив, специально подчеркивалось, что это государство (СССР) впервые возникло
осенью 1917 г. на территории России как бы из ничего: «Великая Октябрьская
социалистическая революция, совершенная рабочими и крестьянами России под
|
|
|
руководством Коммунистической партии во главе с В.И. Лениным, свергла власть
капиталистов и помещиков, разбила оковы угнетения, установила диктатуру
пролетариата и Создала Советское государство – государство нового типа, основное
орудие защиты революционных завоеваний строительства социализма и коммунизма».
На практике правопреемство предполагает, не столько декларацию, сколько реальные
правовые условия, отражающиеся на жизни каждого жителя, т.е. признание статуса,
имущественных и прочих прав, льгот и преимуществ, порожденных законодательством
предшествующего режима. Обычно именно так и происходит. Например, гитлеровский
режим изменил, но не отменял законодательство Веймарской республики, и, в свою
очередь, факты приобретения какой‑либо собственности или иных сделок в 1933–1945
гг., права по службе, стаж и т.д. не признавались в ФРГ юридически ничтожными
только потому, что имели место при режиме, руководимой партией, позже признанной
преступной. Так вот, в Российской Федерации продолжали действовать все законы
СССР (кроме немногих особо оговоренных), но, как и в СССР, ни один из
действовавших до 1917 г., равно как ни в СССР, ни в РФ за физическими и
юридическими лицами не признавалось никаких прав, приобретенных на основе
|
|
|
дореволюционного законодательства.
В двух аспектах факт правопреемства (или, напротив, отсутствие такового) одного
режима от другого проявляется особенно наглядно: в отношении к лицам, служившим
прежнему режиму и лицам, боровшимся против него. В первую очередь
государственно‑политическое преемство предполагает, что данный режим признает
службу прежней власти как службу ему самому, а её противников – преступниками.
Посмотрим, как обстояло дело в отношении первых. После исчезновения СССР,
законодательство РФ признало не только права и стаж формальных советских
управленцев, но и распространило льготы, пенсии и преимущества государственной
службы на неформальных – партийно‑комсомольскую номенклатуру, т.е. признало
государственную службу Российской Федерации прямым продолжением советской.
Несмотря даже на то, что высшая судебная инстанция РФ признала факт узурпации
государственной власти в СССР Компартией в лице её высших органов незаконным
(как бы нелепо это ни выглядело в свете того, что сам СССР был творением этой
самой партии), бывший секретарь обкома мог с полным правом требовать
персональной пенсии и иных льгот: его прежняя деятельность законом признавалась
и одобрялась.
Однако в самом СССР по отношению к Российской империи дело обстояло диаметрально
противоположным образом. Советским режимом военная и гражданская государственная
служба человека в Российской империи рассматривалась, напротив, как
криминализирующий фактор: не просто как служба какому‑то постороннему
государству, но как деятельность, советскому государству враждебная. Уже в конце
1917 г. офицеры и их семьи были лишены выслуженных пенсий. Кого хотели
использовать – до поры до времени «прощали», но в принципе служба «царизму» была
вполне самостоятельным и достаточным поводом для репрессий. В списках жертв в
качестве основания для расстрела слова «офицер», «бывший полицейский», «царский
чиновник» или просто «слуга старого режима» встречаются даже значительно чаще,
чем «участник такого‑то восстания», «белогвардеец», «буржуй», «бывший дворянин»
и т.п. Такие лица, если после революции они не были на советской службе,
попадали в категорию «лишенцев», были лишены ряда гражданских прав, в том числе
избирательных. Потому все, кто имел хоть какой‑то шанс скрыть факт старой
службы, ею отнюдь не гордились, но, наоборот, скрывали (да и это было чревато
репрессиями: расстрел или заключение «за утайку офицерского звания» встречается
тоже нередко). Поступая на советскую службу, человек начинал её «с чистого
листа», на практике при назначениях могли учитываться его знания и опыт, но ни в
коем случае не заслуги, награды и прежнее служебное положение. Вот в белых
армиях (которые считали себя продолжателями исторической России и были её
осколком) действовали в полном объеме прежние положения о службе, статуты
орденов и т.д., признавались связанные с ними права и преимущества, сохраняли
силу прежние документы: в те же послужные списки просто продолжали вноситься
очередные записи, как если бы большевистского переворота не было.
Для советского режима своими были не те, кто служил Российской империи, а,
напротив, те, кто против неё боролся – разного рода революционеры. Вот их
деятельность как раз и рассматривалась в СССР как своего рода «предшествующая
служба», за неё они получали всевозможные блага и привилегии. Это было
совершенно закономерно, так как большевики возводили свою политическую
генеалогию к так называемому «освободительному движению» и выступали в качестве
преемников предшествующих им «борцов с царизмом».
Отсюда и подход к «реабилитациям». Реабилитация предполагает подход к делу с
позиции тех установлений, по которым люди были репрессированы, и которые
признаются в основном вполне законными и той властью, которая реабилитирует.
Невозможно себе представить, чтобы большевики озаботились реабилитацией, скажем,
народовольцев, декабристов или петрашевцев и после прихода к власти ставили
вопрос об их посмертном оправдании и «восстановлении в правах». Такая идея для
них выглядела бы просто кощунственной: все борцы с царизмом по определению были
героями и ни в какой реабилитации, естественно, не нуждались. Точно так же в
государстве‑правопреемнике исторической России революционеры считались бы
преступниками (каковыми они и были по её законам), а все те, кто боролся против
советской власти – героями, не нуждающимися в реабилитации уже по одному тому,
что они боролись против преступного режима. Но именно потому, что РФ есть
продолжатель советской власти, а не старой России, те, кто боролся против
советского режима, считаются и врагами РФ, то есть в принципе преступниками. К
некоторым из них по обстоятельствам момента может быть проявлено снисхождение,
которое и принимает форму «реабилитации» (подчас весьма забавную, когда,
например, расстрелянному 70 лет назад человеку посмертно снижают наказание до 5
лет заключения). Реабилитируют, скажем, тех, кто боролся средствами, ныне не
запрещенными («антисоветская агитация и пропаганда»), но не тех, боролся не
словом, а делом. В свете этого попытки поднять вопрос о реабилитации наряду с
уничтоженной в 1937–1938 гг. «ленинской гвардии» деятелей Белого движения крайне
нелепы: если каменевы‑зиновьевы пали в междоусобной борьбе и против советской
власти действительно не злоумышляли, то попытки «оправдать» перед ней, например,
таких деятелей, как адмирал Колчак (и как оправдать – он что, против неё не
боролся, или, может быть, боролся недостаточно хорошо?) выглядят оскорблением их
памяти.
Если бы даже вопрос об отсутствии какой бы то ни было преемственности между
Российской империей и СССР не явствовал однозначно из основополагающих
документов советского режима, то обращение к любому аспекту связанных с ним прав
физических и юридических лиц свидетельствует об этом вполне очевидно.
Замена культурного слоя.
Важнейшим обстоятельством, обозначившим радикальный разрыв Советского
государства и исторической России и повлиявшим на степень этого разрыва была
полная смена после революции общественно‑политической элиты и культуроносного
образованного слоя в целом. Причем полнота этого явления в России практически не
имеет прецедентов в европейской истории последних столетий.
Элитный слой может быть представлен тремя уровнями. Первый – это круг высших
должностных лиц, условно говоря политический, административный и военный
«генералитет», включающий (для крупных государств) несколько сот или тысяч чел.
Следующий уровень – более широкий слой, из которого обычно непосредственно
комплектуется первый – он охватывает десятки и сотни тысяч чел. (менее 2%
населения); например, для традиционных европейских стран это дворянство или в
целом офицерство и чиновничество, для СССР – так называемая номенклатура.
Наконец, в широком смысле к этому слою относятся все, кто стоит выше «простого
человека», выделяясь из массы населения наличием качественно отличных знаний,
богатства, престижа. Для любого традиционного общества, т.е. по крайней мере до
20‑х гг. XX в. – это 3–5%, или чуть больше (максимум до 10%) населения (т.е. для
крупных государств несколько миллионов человек).
Когда речь идет о смене политической элиты, имеется в виду не персональный
состав (который естественным образом меняется каждое поколение), а тип её, то
есть – люди каких социальных характеристик составляют её «генералитет» (обычно
говорят почти исключительно о нем, поскольку при революции именно он в первую
очередь радикально меняется). Состав элиты первого (да обычно и второго) уровня
специфичен для каждого режима и обычно принципиально не меняется весь период его
существования (от нескольких десятков до сотен лет) потому что отражает существо
этого режима. Кстати, смена формы государственного строя вовсе не обязательно
влечет смену элиты: если новая государственность считает себя непосредственным
продолжением прежней, то изменения в составе элиты бывают минимальны.
Действительная смена элиты в истории государства происходит нечасто (и обычно
сопровождается значительной физической убылью или почти полным истреблением
старой элиты – таковы в нормандское завоевание Англии, монгольское нашествие на
Русь, войны Алой и Белой розы в Англии, французская конца XVIII в. и русская
революции) и, как правило, означает смену культурно‑исторической эпохи. Всякая
конкретная государственность, цивилизация есть творение конкретной элиты,
определенного слоя людей, связанных общими культурными, политическими и
идеологическими представлениями и обладающих характерными чертами и понятиями.
Сходит слой людей, воспитанных определенным образом и в определенных понятиях, –
сходит и связанная с ним культура, форма государственности.
Но что такое «смена элиты»? Говорить о такой смене (индикатором тут является
высший слой) можно тогда, когда через несколько лет после некоего события (когда
новый режим устоится) хотя бы простое большинство новой оказывается происходящей
из иной среды, чем это было ранее. То есть, если мы видим, что, условно говоря,
на смену «генералам» пришли «подполковники» или более младшие «кадровые офицеры»
можно констатировать, что элита ни в малейшей степени не изменилась. Потому что
все это люди, положение которых при данном режиме предполагало (с той или иной
вероятностью для конкретного индивида) такое продвижение. Это одна и та же среда
(и даже сверхнормативная быстрота карьеры тут никакой роли не играет, ибо
таковая – вещь вполне обычная, например, при массовых чистках или во время
войны, то есть заведомо внутри одного и того же режима). А вот если «генералами»
в большинстве оказались лица, для среды «кадрового офицерства» посторонние,
которые при прежней ситуации генералами стать бы в принципе не могли, смена
элиты налицо. И тогда это действительно революция (хотя, как правило, в этих
случаях в составе новой элиты всегда остается и какая‑то часть прежней, но
такая, которая не может уже существенно влиять, а тем более определять, её
характер и основные черты. Так вот события, связанные с российской революцией в
этом плане дают смену практически стопроцентную (сопоставимую с результатом
иноземного завоевания, и то не всякого).
Посмотрим, что представлял собой элитный слой России к 1917 г. Первый уровень
его составляли примерно 10 тысяч человек – гражданских и военных чинов первых
трех («генеральских») классов – 6,2 тыс. гражданских чиновников (куда входила
почти вся профессура, члены Академии Наук, Академии Художеств и т.п. лица) и
примерно 3,5 тысяч генералов. Заметим сразу, что после Гражданской войны
практически никому из них (тех, кто остался в живых) не удалось сохранить
равноценного статусного положения в новом истеблишменте (таких лишь не более
сотни человек, то есть 0,1%). Второй уровень был представлен накануне Мировой
войны примерно 250 тысячами ранговых чиновников и офицеров, а весь слой,
включавший духовенство, купечество, лиц свободных профессий и частных служащих и
другие образованные группы населения (с членами семей) насчитывал 4–5 млн.
человек.
Мировая война существенно изменила структуру и состав служилого сословия. Почти
все лица, имевшие соответствующее образование и годные к военной службе были
призваны в армию и стали офицерами и военными чиновниками, так что большая часть
служилого сословия надела погоны. Кроме того, в его состав было включено
значительное число лиц, которые в обычное время не могли бы на это претендовать
(широко практиковалось производство в офицеры из нижних чинов и в чиновники
военного времени низших служащих по упрощенному экзамену на классную должность).
Попробуем проследить, как складывалась судьба служилого сословия во время
военных и революционных потрясений.
Условия производства в офицеры во время войны обусловили чрезвычайную пестроту
офицерского корпуса в годы войны. До войны, несмотря на самое разное социальное
происхождение офицеров, вся их масса (за очень небольшим исключением) проходила
одинаковый путь – через военные училища (с той лишь разницей, что часть
оканчивала до этого кадетские корпуса) и представляла собой сравнительно
единообразный продукт. После начала войны военные училища перешли на сокращенный
курс обучения (3–4 месяца, специальные – полгода), и их выпускники как офицеры
военного времени производились не в подпоручики, а в прапорщики; с декабря 1914
г. так выпускались все офицеры (лишь кавалерийские училища, где срок был
впоследствии увеличен до 1 года, три последних выпуска сделали корнетами). Но
состав юнкеров училищ военных лет (в значительно меньшей мере это относится к
кавалерийским, артиллерийским и инженерным) вследствие гигантского роста их
численности по своей психологии и ценностным установкам существенно отличался от
довоенного, поскольку в абсолютном большинстве эти лица не собирались
становиться офицерами. Их образовательный уровень был, впрочем, относительно
высок, так как в училища чаще определяли лиц 1‑го разряда по образованию –
окончивших не менее 6 классов гимназии и равных ей учебных заведений, а также с
законченным и незаконченным высшим образованием (ко 2‑му разряду относились все
прочие – окончившие не менее 4‑х классов гимназий, а также городские и уездные
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!