ОЗЕРО ОГНЕННОЕ ГОРЯЩЕЕ (ОТКР. 19:20) 33 страница
– Да, аминь.
– Возьмешь городские грузовики. Найди Фреда, как только мы закончим этот разговор – он наверняка где‑то рядом, – и разъясни ему, что к чему. Скажешь, что вы должны вооружиться, на всякий случай. У нас есть все необходимое снаряжение в кладовой полицейского участка – спасибо Министерству национальной безопасности – бронежилеты, каски, уж не знаю, что еще, и всем этим мы можем воспользоваться. Потом вы поедете туда и убьете этих парней. Нам нужен пропан.
– А как насчет лаборатории? Я думаю, ее надо сжечь ко…
– Ты рехнулся? – Картер, вернувшийся в зал совещаний, удивленно глянул на Большого Джима. – Со всеми химикатами, запасенными там? Думай, что говоришь, приятель, а не то у меня возникнут подозрения, что ты так же глуп, как Роджер Кильян.
– Хорошо. – По голосу чувствовалось, что Стюарт надулся, но Большой Джим не сомневался, что он все сделает. Да и времени, чтобы погладить по головке Стюарта, у него не оставалось – Рэндолф мог прийти с минуты на минуту.
Парад дураков, который никогда не закончится , подумал Большой Джим.
– А теперь я хочу услышать, как ты восхваляешь Господа, – сказал он. Мысленно увидел себя, сидящего на спине Стюарта и вдавливающего его физиономию в грязь, и губы расползлись в широкой улыбке.
– Восславим Господа, – пробормотал Стюарт.
– Аминь, брат. – И Большой Джим разорвал связь.
12
Вскоре в зал совещаний вошел Рэндолф. Выглядел он усталым, но довольным.
|
|
|
– Мы потеряли несколько молодых новобранцев – Додсон, Роуклифф и Ричардсон покинули нас, но большинство осталось. И пришли новенькие. Джо Боксер… Коротышка Норман…
Большой Джим слушал его достаточно терпеливо, но лишь вполуха. Когда Рэндолф наконец‑то иссяк, Большой Джим через полированный стол пододвинул к нему конверт с надписью «ВЕЙДЕР»:
– Это то, чем размахивала бедная Андреа. Взгляни.
Рэндолф замялся, потом открыл клапан и вытащил содержимое конверта:
– Но это же чистая бумага.
– Ты прав, совершенно прав. Завтра утром ты соберешь своих копов в полицейском участке ровно в семь. Потому что – ты можешь поверить дяде Джиму – муравьи вылезают из муравейника с утра пораньше. Так вот, проследи за тем, чтобы копы узнали, что бедная женщина ничего не соображала, как и тот анархист, который застрелил президента Маккинли.
– Разве это не гора? – удивился Рэндолф.
Большой Джим потратил несколько мгновений, чтобы обдумать вопрос: с какого дуба упал маленький сынишка миссис Рэндолф? Потом продолжил. Он не мог рассчитывать, что в эту ночь поспит восемь часов, но, возможно, пять урвет. Ведь сон ему требовался. Он требовался его бедному старому сердцу.
|
|
|
– Задействуй все патрульные автомобили. Посади по два копа в каждый. Пусть возьмут баллончики с «Мейсом» и тазеры. Но если кто вытащит оружие перед репортерами, камерами и ёханым внешним миром… я сам изрежу его кишки на подтяжки.
– Да, сэр.
– Пусть ездят по обочинам, с краю толпы. Никаких сирен, но с включенными мигалками.
– Как на параде, – кивнул Рэндолф.
– Да, как на параде. Мостовую оставь людям. Говори тем, кто приедет на автомобилях, что их надо парковать и дальше идти пешком. Воспользуйся громкоговорителями. У Купола мне нужны хорошие и уставшие люди. Уставшие люди обычно хорошо себя ведут.
– Не думаешь, что мы можем использовать часть копов для поиска сбежавших преступников? – Он увидел, как сверкнули глаза Большого Джима, и поднял руку: – Просто спрашиваю, просто спрашиваю.
– Что ж, ты заслуживаешь ответа. Ты, в конце концов, начальник полиции. Не так ли, Картер?
– Да, – коротко подтвердил тот.
– Ответ – нет , чиф Рэндолф, потому что… теперь слушай внимательно… сбежать они не могут. Вокруг Честерс‑Милла – Купол, и они абсолютно … ни при каких обстоятельствах … не могут сбежать . Теперь ты понимаешь логику моих мыслей? – Он заметил, как вспыхнули щеки Рэндолфа. – Советую обдумать ответ. Я бы обдумал.
|
|
|
– Я понимаю.
– Тогда пойми и кое‑что еще: пока Дейл Барбара на свободе, на пару со своим сообщником Эвереттом, люди с бóльшим рвением будут обращаться за защитой к слугам закона. И хотя забот у нас по горло, мы сумеем оправдать их надежды, так?
До Рэндолфа наконец‑то дошло. Он, возможно, не знал, что Маккинли – не только название горы, что в Соединенных Штатах был президент Маккинли, но он очень даже понял, что Барби в кустах во многом лучше Барби под замком.
– Да, – кивнул он. – Мы сумеем. Совершенно верно. А как пресс‑конференция? Если ты не собираешься на нее прийти, может, ты захочешь назначить…
– Нет, не захочу. Я буду отслеживать развитие событий здесь, на своем посту, который занимаю по праву. Что же касается прессы, она может проводить конференцию с тысячью и более людей, которые будут толпиться у южной границы города, как зеваки толпятся у забора строительной площадки. И журналистам сильно повезет, если они смогут расшифровать чушь, которую услышат.
– Некоторые жители могут нелицеприятно отозваться о нас.
Большой Джим холодно улыбнулся:
– Для этого Господь и дал нам сильные плечи, дружище. А кроме того, что может сделать этот лезущий во все щели ёханый Кокс? Придет сюда и выставит нас за дверь?
|
|
|
Рэндолф довольно хохотнул, направился к двери, потом остановился.
– Там будет много народу, и довольно длительное время. Армия привезла мобильные туалеты. Может, нам стоит поставить свои? Думаю, у нас есть несколько в пристройке за муниципалитетом. Главным образом для дорожных бригад. Может, Эл Тиммонс…
Большой Джим посмотрел на него как на сумасшедшего.
– Если б решение оставалось за мной, наши горожане завтра сидели бы дома, вместо того чтобы покидать город, как евреи – Египет. – Он выдержал театральную паузу. – Если кому‑то из них приспичит, пусть справляют нужду в лесу.
13
После ухода Рэндолфа Картер спросил:
– Если я поклянусь, что не лижу вам зад, позволите мне кое‑что сказать?
– Конечно.
– Мне нравится, как вы работаете, мистер Ренни.
Большой Джим улыбнулся – большущей, солнечной улыбкой, осветившей все лицо.
– Что ж, у тебя появится шанс, сынок; раньше ты учился у всех подряд, теперь будешь учиться у лучшего.
– Я рассчитываю на это.
– А сейчас я хочу, чтобы ты отвез меня домой. Завтра жду тебя ровно в восемь. Мы придем сюда и будем смотреть шоу по Си‑эн‑эн. Но сначала посидим на вершине холма у городской площади и понаблюдаем за исходом. Грустно, честное слово. Евреи без Моисея.
– Муравьи без муравейника, – добавил Картер. – Пчелы без улья.
– Прежде чем ты зайдешь за мной, я хочу, чтобы ты заглянул кое к кому из горожан. Или попытался. Я поспорил с самим собой, что ты их не найдешь. Потому что они в самоволке.
– Кто?
– Роуз Твитчел и Линда Эверетт, жена фельдшера.
– Я знаю, кто она.
– Можешь проверить и Шамуэй. Я слышал, она остановилась у Либби, женщины‑проповедника, вместе со своей невоспитанной собакой. Если найдешь кого‑нибудь, поспрашивай их о местонахождении сбежавших.
– Жестко или мягко?
– Средне. Я не хочу, чтобы Эверетта и Барби схватили немедленно, но информация о том, где они, лишней не будет.
Выйдя из муниципалитета, Большой Джим набрал полную грудь вонючего воздуха, а потом удовлетворенно выдохнул. Удовлетворенность ощущал и Картер. Неделей раньше он менял глушители, работая в защитных очках, чтобы чешуйки ржавчины не попали в глаза. Сегодня занимал важное положение и обладал немалым влиянием. И чуть пованивающий воздух – не такая уж высокая цена за все эти перемены к лучшему.
– Хочу задать тебе вопрос. – Большой Джим повернулся к нему. – Можешь не отвечать, если не будет желания.
Картер молча посмотрел на него.
– Эта Буши… Как она? Хороша?
Картер помялся, потом ответил:
– Сначала была суховата, но потом смазки прибавилось, и все пошло на лад.
Большой Джим рассмеялся. Смех вышел каким‑то металлическим, напоминающим звон монет, падающих на поднос в игровом автомате.
14
Полночь, розовая луна спускается к горизонту за Таркерс‑Миллсом, где зависнет до рассвета и превратится в призрак перед тем, как окончательно исчезнуть.
Джулия шла по яблоневому саду туда, где участок Маккоя плавно начинал спускаться по западному склону Блэк‑Риджа, и не удивилась, когда увидела темную тень, привалившуюся к одному из деревьев. Справа от нее коробочка со странным символом на крышке каждые пятнадцать секунд вспыхивала ярким светом: самый маленький, самый необычный маяк этого мира.
– Барби? – тихонько позвала она. – Как Кен?
– Отбыл в Сан‑Франциско, чтобы принять участие в гей‑параде. Его сексуальная ориентация всегда вызывала у меня подозрения.
Джулия рассмеялась, потом взяла его руку и поцеловала ее.
– Мой друг, я ужасно рада, что ты в безопасности.
Он обнял ее, поцеловал в обе щеки, прежде чем отпустить. Затянувшимися поцелуями. Настоящими.
– Подруга моя, я тоже.
Она вновь рассмеялась, но по телу пробежала дрожь, от шеи и до колен. Джулия узнала эту дрожь, пусть и давно ее не испытывала. Полегче, девочка. Он так молод, что годится тебе в сыновья .
Ну, да… если б она забеременела в тринадцать лет.
– Все спят, – сообщила Джулия. – Даже Горас. Он с детьми. Они столько гоняли его за палками, что язык у него буквально волочился по земле. Готова спорить: он думает, что умер и попал на небеса.
– Я пытался заснуть. Не смог.
Дважды он чувствовал, что уже на грани сна, но оба раза оказывался в Курятнике, лицом к лицу с Младшим. Первый раз Барби споткнулся, вместо того чтобы рвануть вправо, и распростерся на койке, являя собой идеальную цель. Второй раз Младший просунул между прутьями решетки невероятно длинную, растягивающуюся руку и схватил его, чтобы удержать на несколько мгновений, которых хватило, чтобы лишить жизни. После этого Барби вышел из амбара, где расположились на ночлег мужчины, и пришел в сад. Воздух по‑прежнему пах как в комнате, где шестью месяцами раньше умер закоренелый курильщик, но все‑таки был куда лучше, чем в городе.
– Внизу так мало огней, – вздохнула Джулия. – Обычно их раз в девять больше, даже в такой час. И уличные фонари выглядят как двойная нитка жемчуга.
– Зато у нас есть это. – Одной рукой Барби по‑прежнему обнимал ее, а второй указал на светящийся пояс. Тот подходил к Куполу, где резко обрывался, и формой напоминал подкову в отличие от замкнутого Купола.
– Это точно. А почему Кокс его не упомянул? Ведь свечение должно быть видно на снимках из космоса. По крайней мере мне он об этом не говорил. Может, сказал тебе?
– Нет, и Кокс обязательно сказал бы. Это означает, что за Куполом никто ничего не видит .
– Ты думаешь, Купол… что? Нейтрализует свечение?
– Что‑то в этом роде. Кокс, информационные службы ведущих телеканалов, внешний мир… они не видят свечения. Потому что незачем им его видеть. Оно предназначено только нам.
– Так ты думаешь, Расти прав? Мы – муравьи, которых мучают жестокие дети с увеличительным стеклом? Что же это за разумная цивилизация, если позволяет своим детям творить такое с представителями другой разумной цивилизации?
– Мы считаем себя разумными, а они? Мы знаем, что муравьи – общественные насекомые, строители домов, строители колоний. Удивительные архитекторы. Они трудолюбивые, как и мы. Они хоронят своих мертвых, как и мы. Они даже устраивают межрасовые войны, черные против красных. Мы все это знаем, но не считаем муравьев разумными.
Она крепче прижала к себе его руку.
– Разумные или нет, это неправильно.
– Согласен. Большинство людей так думают. Расти понял это даже ребенком. Но у детей по большей части моральные принципы еще не сложились. На их развитие уходят годы. И, став взрослыми, мы обычно оставляем в прошлом многое детское, в том числе сжигание муравьев с помощью увеличительного стекла и отрывание крыльев у мух. Вероятно, с их взрослыми происходит то же самое. Если они вообще замечают существование таких, как мы. Когда ты в последний раз наклонялась и пристально разглядывала муравейник?
– Но при этом… если бы мы нашли муравьев на Марсе или даже микробов, мы бы не стали их уничтожать. Потому что жизнь во Вселенной – редкость. Все остальные планеты нашей Солнечной системы безжизненны!
Барби подумал, что ученые НАСА, найдя жизнь на Марсе, без зазрения совести уничтожили бы ее представителей, чтобы положить под микроскоп и внимательно изучить, но сказал другое:
– Будь наша цивилизация более технически развита – или более духовно продвинута, возможно, именно это требуется для того, чтобы путешествовать по бескрайнему космосу, – мы могли бы увидеть жизнь везде. Нам бы открылись населенные миры и разумные цивилизации, которых ничуть не меньше, чем муравейников в этом городе.
Его рука уже прижималась к полукружию ее груди? Джулия полагала, что да. Прошло много времени с той поры, когда мужская рука там побывала, и эти ощущения ей нравились.
– Уверен я в одном: есть и другие миры, помимо тех, что мы видим в наши маленькие телескопы, которые стоят здесь, на Земле. Или даже с помощью «Хаббла». И… их же здесь нет, знаешь ли. Это не вторжение. Они всего лишь смотрят. И… возможно… играют.
– Я знаю, что это такое, – кивнула Джулия, – когда с тобой играют.
Он смотрел на нее. С расстояния поцелуя. Она бы не возражала, если б ее поцеловали. Совсем не возражала.
– Ты про что? Ренни?
– Ты веришь в поворотные моменты в жизни человека? Важные события, которые меняют нас?
– Да. – Он подумал о красной отметине, которую его ботинок оставил на заднице абдула. Обычной ягодице человека, живущего обычной жизнью. – Абсолютно.
– У меня такое событие произошло в четвертом классе. В начальной школе на Главной улице.
– Расскажи мне.
– Много времени это не займет. Тот день выдался самым длинным в моей жизни, но история получится короткой.
Он ждал.
– Я была единственным ребенком. Моему отцу принадлежала местная газета. У него работали двое репортеров и один рекламный агент, но в основном он все делал сам, потому что ему так нравилось. Никто не сомневался, что я встану у руля после того, как отец выйдет на пенсию. Он в это верил, моя мать в это верила, мои учителя в это верили и, разумеется, я сама. С моим высшим образованием все распланировали заранее. Никаких второсортных заведений вроде Университета Мэна для дочери Эла Шамуэя. Дочери Эла Шамуэя предстояло учиться в Принстоне. К тому времени, когда я перешла в четвертый класс, вымпел Принстона висел над моей кроватью, и я уже практически собрала чемоданы. Все, и я в том числе, чуть ли не поклонялись земле, по которой я ходила. За исключением учеников моего четвертого класса. Тогда я не понимала причин, но теперь недоумеваю, как могла это упустить. Я всегда сидела на первом ряду, и всегда поднимала руку, когда миссис Коннот задавала вопрос, и всегда отвечала правильно. Задания я выполняла раньше срока, если могла, и просила что‑нибудь еще. Я всегда была зубрилой и где‑то подлизой. Однажды, когда миссис Коннот вернулась в класс после того, как оставила нас на несколько минут, из носа маленькой Джесси Вачон текла кровь. Миссис Коннот сказала, что мы будем сидеть в классе до тех пор, пока ей не скажут, кто это сделал. Я подняла руку и сказала, что Энди Мэннинг. Энди ударил Джесси в нос, когда та отказалась дать ему ластик. И я не видела в своем поступке ничего плохого, потому что говорила правду. Ты представляешь себе общую картину?
– Ты нарывалась на неприятности.
– Вскоре после этого я пересекала городскую площадь, возвращаясь домой, и группа девчонок напала на меня. Они прятались на мосту Мира. Шестеро. Заводилой была Лайла Страут, теперь Лайла Кильян – она вышла замуж за Роджера Кильяна, и так ей и надо. И не слушай, если тебе говорят, что люди не помнят детские обиды, когда становятся взрослыми. Они оттащили меня к эстраде. Сначала я вырывалась, но потом две из них – Лайла и Синди Коллинз, мать Тоби Мэннинга, – стукнули меня. Не в плечо, как обычно делают дети. Синди ударила меня по щеке, а Лайла – кулаком в правую грудь. Как же было больно! Груди у меня только начали расти и постоянно болели. Я заплакала. Обычно это сигнал – во всяком случае, среди детей, – что пора останавливаться. Не в тот день. Когда я закричала, Лайла предупредила: «Заткнись, а то будет хуже». И никто не мог их разогнать. День выдался холодный, дождливый, и городская площадь пустовала, если, конечно, не считать нас. Лайла отвесила мне оплеуху, достаточно сильную, чтобы из носа пошла кровь. Сказала: «Ябеда‑корябеда, соленый огурец! На полу валяется, никто его не ест!» И другие девочки засмеялись. Они говорили: причина их неприязни ко мне в том, что я заложила Энди. Тогда я думала, что это так, но теперь понимаю – речь шла о многом другом, включая даже тот факт, что мои юбки, блузки и ленты для волос подходили друг к другу. Они носили одежду, я – наряды. Энди просто стал последней каплей.
– Тебе сильно досталось?
– Они меня шлепали. Таскали за волосы. И… плевали на меня. Все. Это случилось после того, как ноги подо мной подогнулись и я упала на эстраду. Я заплакала еще сильнее и закрыла руками лицо, но чувствовала, как они плюют. Слюна теплая, ты знаешь?
– Знаю.
– Они обзывали меня учительской подлизой, задавакой, маленькой мисс «говно‑не‑пахнет ». А потом, когда я подумала, что они закончили, Корри Мейсинтош сказала: «Давай снимем с нее штаны!» В тот день я пришла в школу в слаксах, которые мама выписала по каталогу. Я их очень любила. Именно в таких слаксах девушки ходили в Принстоне. Так я, во всяком случае, тогда думала. Я сопротивлялась, как могла, но, разумеется, они победили. Четверо держали меня, тогда как Лайла и Корри стаскивали слаксы. Потом Синди Коллинз начала смеяться: «У нее на трусиках гребаный Винни‑Пух!» Сказала правду. Причем компанию ему составляли Иа и Ру. Тут они все засмеялись, и… Барби… я начала сжиматься… сжиматься… сжиматься. Сжималась, пока пол эстрады не превратился в огромную пустыню, а я – в насекомое посреди нее. Умирающее посреди нее.
– Другими словами, как муравей под увеличительным стеклом.
– Ох, нет! Нет, Барби! Тогда было холодно, а не жарко. Я замерзала. По ногам бежали мурашки. Корри сказала: «Давайте снимем с нее и трусы!» – но на такое они пойти все‑таки не решились. Ограничились тем, что Лайла забросила мои слаксы на крышу эстрады. После этого они ушли. Лайла уходила последней. «Наябедничаешь на этот раз, – предупредила она, – я возьму нож моего брата и отрежу твой сучий нос».
– Что произошло потом? – спросил Барби. И да, его рука определенно лежала на полукружии ее груди.
– Потом на эстраде осталась маленькая испуганная девочка, гадающая, как же ей добраться до дома, не показав половине города свои детские трусики. Я чувствовала себя самой маленькой, самой несчастной девочкой на всем белом свете. Наконец решила, что дождусь темноты. Мои родители начали бы беспокоиться, возможно, позвонили бы в полицию, но меня это не волновало. Я собиралась дождаться темноты, а уж потом проскользнуть к дому по боковым улочкам, прячась за деревьями при приближении прохожих. Наверное, я задремала, потому что внезапно увидела стоящую надо мной Кайлу Бевинс. Она вместе с остальными шлепала меня, дергала за волосы, плевала на меня. Держала, когда Лайла и Корри стягивали с меня слаксы, а когда они увидели, что одна штанина свисает с крыши, Кайла встала на парапет и забросила ее наверх, чтобы я не смогла дотянуться до нее. Я умоляла ее больше не бить меня. Уже полностью потеряла гордость и достоинство. Я умоляла ее не стягивать с меня трусики. Потом начала молить помочь мне. Она просто стояла и слушала, как будто я была для нее пустым местом. Я и была пустым местом. Тогда я это знала. Наверное, с годами об этом забыла, но теперь вспомнила, и не без помощи Купола. Наконец я замолчала и просто лежала, всхлипывая. Она еще какое‑то время смотрела на меня, а потом сняла свитер. Старый, мешковатый, коричневый, чуть ли не до колен. Девочка она была крупная, и свитер носила большой. Она бросила свитер на меня и сказала: «Носи его дома, он будет выглядеть как платье». Это все, что она тогда сказала. И хотя я проучилась с ней в школе еще восемь лет – до самого выпускного в старшей школе Милла, – мы никогда больше не разговаривали. Но иногда, в моих снах, я все еще слышу, как она произносит: Носи его дома, он будет выглядеть как платье . И вижу ее лицо. В нем нет ненависти, но нет и жалости. Она сделала это не из жалости, не для того, чтобы заткнуть мне рот. Я не знаю, почему она это сделала. Я не знаю, почему она вообще вернулась. А ты?
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!