Часть первая. Десять тысяч вещей 26 страница
Я сделала затяжку и выпустила изо рта дым, вспоминая, как чувствовала себя самым одиноким человеком на свете в то утро, когда Джимми Картер уезжал прочь. Может быть, я и была самым одиноким человеком на всем белом свете.
Может быть, это нормально.
Что такое километр
Я проснулась с первыми лучами солнца и стала методично сворачивать лагерь. Теперь я уже навострилась собираться за пять минут. Каждый предмет из неизмеримой кучи, лежавшей некогда на кровати в мотеле городка Мохаве, который я не успела еще бросить по дороге или сжечь, занял свое место в моем рюкзаке или снаружи на нем, и я точно знала, где это место. Мои руки находили его инстинктивно, казалось, почти без участия мозга. Монстр был моим миром, моей неодушевленной дополнительной конечностью. Хотя его вес и размер по‑прежнему угнетали меня, я пришла к принятию того, что это – моя ноша и ничья больше. Я больше не противопоставляла себя ему так, как месяц назад. Больше не было отдельно меня – отдельно его. Мы стали одним целым.
Таскание на себе веса Монстра изменило меня и внешне. Мои ноги стали твердыми, как булыжники; их мышцы, казалось, были теперь способны на что угодно, бугрясь под истончившейся плотью так, как никогда раньше. Те участки кожи на бедрах, плечах и копчике, которые неоднократно были стерты до крови и ободраны в местах, где лямки и ремни Монстра натирали мое тело, наконец капитулировали. Они сделались грубыми и пупырчатыми, и плоть в этих местах превратилась в то, что я могу описать лишь как нечто среднее между древесной корой и кожей мертвого цыпленка, после того как его окунули в кипяток и ощипали.
|
|
|
А что же ступни? Они по‑прежнему оставались абсолютно, невыразимо изуродованными.
Два больших пальца так и не оправились после безжалостного спуска от Трех Озер к Белден‑Тауну. Ногти на них выглядели практически мертвыми. Мизинцы были сбиты так, что я порой начинала гадать, не отвалятся ли они как‑нибудь от ступни. Пятки вплоть до щиколоток покрывали волдыри, которые, похоже, перешли в хроническую форму. Но в то утро на Олд‑Стейшен я отказывалась думать о своих ногах. Способность идти по МТХ в огромной степени зависит от самоконтроля: стойкой решимости двигаться вперед, несмотря ни на что. Я «упаковала» свои раны в 2nd Skin и клейкую ленту, потом натянула носки и ботинки и похромала к лагерной колонке, чтобы наполнить две свои бутылки шестьюдесятью четырьмя унциями воды, которая должна была поддерживать меня на протяжении 24 знойных километров пути через Хэт‑Крик‑Рим.
Было еще рано, но уже жарко, когда я дошла по дороге до того места, где она пересекалась с МТХ. Я чувствовала себя отдохнувшей и сильной, готовой к испытаниям грядущего дня. Все утро мне пришлось пробираться по пересохшим руслам ручьев и твердым, как кость, глинистым вымоинам. Я старалась как можно реже делать остановки и отпивать по глотку воды. К середине утра я шла по тянувшемуся на целые километры обширному склону, который представлял собой высокое и сухое поле трав и диких цветов, где не было ни клочка тени. Те немногие деревья, мимо которых я прошла, были мертвы, убиты пожаром много лет назад, их стволы добела выжжены солнцем или дочерна – огнем, их ветви сломаны и превращены пламенем в острые кинжалы. Когда я шла мимо, их жесткая красота давила на меня с молчаливой мучительной силой.
|
|
|
Все утро мне пришлось пробираться по пересохшим руслам ручьев и твердым, как кость, глинистым вымоинам. Я старалась как можно реже делать остановки и отпивать по глотку воды.
Над головой раскинулось голубое небо. Солнце ярко сияло – безжалостное, обжигающее даже сквозь панаму и крем от солнца, который я втирала в мокрые от пота лицо и руки. Обзор во все стороны открывался на километры – снежный Лассен‑Пик поближе, к югу, еще более высокая и заснеженная Шаста – к северу. Вид горы Шаста вдохновил меня. Я направлялась к ней. Я миную ее и пройду дальше, весь путь до реки Колумбия. Теперь, когда я сбежала от снега, ничто не сможет сбить меня с курса. Картинка – как я легко и проворно прохожу все оставшееся расстояние – возникла в моем воображении. Но вскоре ослепительная жара испарила ее, напоминая, что не стоит быть такой самонадеянной. Если я и доберусь до границы между Орегоном и Вашингтоном, то только пройдя через все трудности, которые подразумевало передвижение со скоростью пешехода, нагруженного чудовищным рюкзаком. Передвижение пешком в корне отличалось от остальных способов перемещения по миру, к которым я привыкла прежде. Километры перестали быть скучными вехами, мелькавшими мимо. Они превратились в длинные россыпи глубоко личных деталей – островки сорняков и наплывы глины, стебли травы и цветы, которые гнулись под ветром, деревья, которые трещали и скрипели. Они превратились в звуки моего дыхания, моих ног, ступающих по тропе шаг за шагом, в цоканье лыжной палки. МТХ дал мне понять, что это такое – километр. Я ощущала свое смирение и ничтожность перед лицом каждого из них. И еще сильнее это смирение ощущалось в тот день на Хэт‑Крик‑Рим, пока температура воздуха повышалась, переходя от жары к обжигающему зною. Ветер ничуть не помогал, только взбивал крохотные вихри пыли вокруг моих ног. Во время одного такого порыва я уловила звук, более настойчивый, чем все звуки, порожденные ветром, и до меня дошло, что это гремучая змея трясет своей погремушкой, сильно и близко, предостерегая меня. Я отпрянула и увидела ее в нескольких шагах перед собой, на тропе. Она грохотала своей погремушкой, словно грозя мне пальцем, чуть приподняв ее над свернутым кольцами телом, и ее тупая головка была устремлена ко мне. Еще пара шагов – и я бы на нее наступила. Это была третья по счету змея, встреченная мною на маршруте. Я обошла ее по почти до смешного широкой дуге и двинулась дальше.
|
|
|
|
|
|
К середине дня я нашла узкую полоску тени и уселась, чтобы поесть. Сняла носки, ботинки и вытянулась на земле, положив распухшие и избитые ноги на рюкзак, как делала почти всегда во время обеденного привала. Я смотрела в небо, наблюдая за ястребами и орлами, которые парили надо мной безмятежными кругами, но не могла по‑настоящему расслабиться. И не только из‑за гремучей змеи. Ландшафт здесь был достаточно голым, чтобы можно было разглядеть окрестности на большое расстояние. Но меня не покидало смутное чувство, что кто‑то рыщет поблизости, наблюдает за мной, выжидает, чтобы наброситься. Я села и обвела окрестности взглядом, высматривая горных львов. Потом снова легла, повторяя себе, что бояться нечего. И снова вскочила, заслышав, как мне показалось, треск ветки.
Передвижение пешком в корне отличалось от остальных способов перемещения по миру, к которым я привыкла прежде. Километры перестали быть скучными вехами, мелькавшими мимо.
Там ничего нет , говорила я себе. Я не боюсь . Достала бутылку с водой и сделала долгий глоток. Мне так хотелось пить, что я потягивала воду, пока бутылка не опустела, потом открыла вторую и попила из нее тоже, не в силах остановиться. Термометр, свисавший с молнии моего рюкзака, сообщил, что сейчас +38 в тени.
На ходу я распевала песенки, а солнце лупило так, словно было настоящей физической силой, состоявшей из чего‑то большего, чем просто тепло. Пот собирался вокруг очков, заливал глаза и щипал их настолько сильно, что мне то и дело приходилось останавливаться и вытирать лицо. Казалось невероятным, что всего какую‑то неделю назад я была в снежных горах и заворачивалась во всю имеющуюся одежду. Что просыпалась каждое утро и видела толстый слой инея на стенах палатки. Мне даже по‑настоящему припомнить это не удавалось. Те белые дни казались теперь сновидением, словно я все время ковыляла на север в палящей жаре – вплоть до этой пятой недели на маршруте, – все по той же жаре, которая едва не согнала меня с тропы на второй неделе. Я остановилась и снова попила. Вода была такой горячей, что едва не обожгла мне рот.
Меня не покидало смутное чувство, что кто‑то рыщет поблизости, наблюдает за мной, выжидает, чтобы наброситься.
Полынь и россыпи жестких диких цветов устилали широкую равнину. Колючие растения, вид которых я не могла определить, на ходу царапали мне лодыжки. Другие были мне знакомы, они словно разговаривали со мной, называя свои имена голосом моей матери. Имена, которые я даже не представляла, что знаю, пока они не возникали так отчетливо в моем разуме: кружева королевы Анны[34], индейская кисть[35], люпин – те же самые цветы, белые, оранжевые и пурпурные, росли в Миннесоте. Когда мы проезжали в машине мимо них, росших в кювете, мама иногда притормаживала и собирала букеты.
Я остановилась и вгляделась в небо. Хищные птицы по‑прежнему кружили там, почти не шевеля крыльями. «Я никогда не вернусь домой », – подумала я с очевидностью, от которой у меня перехватило дыхание. А потом пошла дальше, и в моем мозгу не осталось ничего, кроме старания заставлять свое тело двигаться вперед с голой монотонностью. Не было ни одного дня на маршруте, когда монотонность в конечном счете не взяла бы верх. Когда единственной мыслью, остававшейся в голове, оказывались самые серьезные на данный момент физические трудности. Своего рода жгучее лекарство. Я считала шаги, а добираясь до сотни, начинала заново, с единицы. Всякий раз как я доходила до конца очередной сотни, казалось, что это достижение, пусть и небольшое. Потом сотня стала для меня слишком оптимистичным числом, и я перешла к пятидесяти, потом к двадцати пяти, потом к десяти…
Раз два три четыре пять шесть семь восемь девять десять…
Я остановилась и нагнулась вперед, упираясь ладонями в колени, чтобы на мгновение дать отдых спине. Пот капал с моего лица в бледную пыль, как слезы.
Плато Модок отличалось от пустыни Мохаве, но ощущение от него было тем же самым. И там и там было полно колючих пустынных растений, совершенно не дружественных человеческой жизни. Крохотные серые и бурые ящерки либо метались зигзагами поперек тропы, когда я приближалась, либо застывали, когда я проходила мимо. «Интересно, они‑то где находят воду? » – недоумевала я, стараясь не позволять себе думать о том, как мне жарко и хочется пить. И где я ее найду? По моим расчетам, до цистерны с водой было еще около пяти километров. А у меня осталось восемь унций[36] воды.
А потом шесть.
А потом четыре.
Я заставила себя не допивать последние две, пока не доберусь до места, с которого видно цистерну, и к половине пятого она возникла передо мной в отдалении: высокие опоры сожженной пожаром вышки посреди пустыни. А рядом с ними и металлическая цистерна, прикрепленная к шесту. Едва завидев ее, я вытащила бутылку и допила остатки воды, благодаря небеса за то, что через считаные минуты смогу как следует напиться из цистерны. Приближаясь, я увидела, что деревянный шест возле цистерны сплошь покрыт какими‑то полосками, трепетавшими на ветру. Поначалу это было похоже на изрезанные в бахрому ленты, а потом – на драную тряпку. И только подойдя поближе, я увидела, что это были крохотные клочки бумаги – записки, прибитые или приклеенные к шесту липкой лентой и трепещущие на ветру. Я метнулась вперед, чтобы прочесть их, уже зная, что там написано, еще до того, как мои глаза добрались до бумаги. Слова на них были разными, но смысл – одним и тем же: воды нет.
С минуту я стояла неподвижно, парализованная ужасом. Заглянула в цистерну, чтобы убедиться, что это правда. Воды там не было. Воды не было и у меня. Ни глотка.
Водынетводынетводынетводынетводынетводынет.
Я в ярости пинала землю и рвала сухие пучки травы, негодуя на себя за то, что опять поступила неправильно, что снова оказалась той же идиоткой, которой была с самого первого дня, когда ноги мои ступили на эту тропу. Той самой, которая купила себе слишком тесные ботинки и в корне недооценила количество денег, которые понадобятся на лето. Той самой идиоткой, которая уверовала, что сможет пройти этот маршрут.
Я вытащила из кармана шорт выдранные из путеводителя страницы и снова перечитала их. Я была напугана. Но это был не тот страх, который навалился на меня раньше, когда появилось то странное чувство, что кто‑то невидимый рыщет поблизости. Теперь это был настоящий, неподдельный ужас. Это было даже не чувство. Это был факт: я находилась в десятке с лишним километров от источника воды, а температура приблизилась к +40. Я понимала, что это самая серьезная ситуация из всех, в которые я попадала на маршруте: более опасная, чем разозленный бык, более жуткая, чем снег. Мне была необходима вода. И как можно скорее. Я нуждалась в ней прямо сейчас. И чувствовала эту нужду каждой клеточкой своего тела. Я вспомнила, как Альберт, когда мы только познакомились, спрашивал меня, сколько раз в сутки я мочусь. Я не делала этого с того момента, как утром вышла с Олд‑Стейшен. В этом не было необходимости. Каждая унция, которую я выпила, была использована без остатка. Я испытывала такую жажду, что не могла даже плюнуть.
Авторы путеводителя писали, что ближайший «надежный» источник воды расположен в 24 километрах отсюда, в Рок‑Спринг‑Крик. Но сообщали, что на самом деле водоем есть и ближе, но они настоятельно рекомендовали не пить из него, называя качество воды «сомнительным в лучшем случае». Этот источник был примерно в восьми километрах дальше по маршруту.
Если только, конечно, и он не пересох.
И очень может быть, что так и есть , признавала я, пустившись в забег к этой воде – который, учитывая состояние моих ног и вес рюкзака, на самом деле был не более чем относительно быстрой ходьбой. Казалось, что с восточной кромки Хэт‑Крик виден весь мир. В отдалении передо мной простиралась широкая долина, обрывавшаяся на севере и на юге зелеными вулканическими горами. Несмотря на тревогу, я не могла не восторгаться этой красотой. Да, я была круглой идиоткой и могла умереть от обезвоживания и теплового удара. Однако я находилась в прекрасном месте, которое успела полюбить, невзирая на все трудности и тяготы. И я добралась до него на собственных двух ногах. Утешая себя этим, я шла дальше, ощущая такую жажду, что у меня поднялась температура и стало подташнивать. Со мной все будет в порядке, говорила я себе. Еще совсем немножко осталось, повторяла я на каждом повороте и на каждом подъеме, а солнце клонилось к горизонту… и вот я наконец увидела этот «водоем».
Это был факт: я находилась в десятке с лишним километров от источника воды, а температура приблизилась к +40.
Я даже остановилась и уставилась на него, как на чудо. Это был жалкий на вид грязный пруд размером с небольшой теннисный корт, но в нем все‑таки была вода. Я хохотала от радости, спотыкаясь, спускаясь по склону к узкой глинистой полоске берега, окружавшей этот водоем. Я завершила свой первый за все время 32‑километровый дневной переход. Отстегнула Монстра, сбросила его на землю и подошла к воде, чтобы опустить в нее руки. Она была серая и теплая, как кровь. Когда я пошевелила пальцами, ил со дна поднялся тонкими призрачными струйками и окрасил ее в черный цвет.
Я вынула фильтр и принялась накачивать эту сомнительную жидкость в бутылку. Помпа фильтра ходила все так же тяжело, как и в первый раз, когда я проделала это в Голден‑Оук‑Спрингс. Но эту воду, настолько грязную, что ил наполовину забил мой фильтр, накачивать было особенно трудно. К тому времени как я наполнила одну бутылку, руки у меня тряслись от усталости. Я вытащила аптечку, достала таблетки йодина и бросила две штуки в бутылку. Я брала их с собой именно на такой случай – если мне придется пить воду ужасного качества. Даже Альберт, очищая мой рюкзак в Кеннеди‑Медоуз и безжалостно бросая другие вещи в кучу, от которой предстояло избавиться, счел таблетки йодина хорошей идеей. Альберт, которого в тот же день свалил с ног амебиаз – болезнь грязной воды.
Я уселась на брезент и осушила одну бутылку, потом другую. Теплая вода отдавала железом и илом, однако мне редко приходилось пробовать что‑то, столь же восхитительное на вкус.
Мне нужно было подождать тридцать минут, чтобы йодин сделал свою работу, прежде чем воду было безопасно пить. Я умирала от жажды, но отвлекала себя, наполняя водой другую бутылку. Закончив, расстелила на илистом берегу брезент, встала на него и сняла одежду. На закате ветер стал мягче. Ласковыми порывами он охлаждал перегретые участки моей обнаженной кожи. Мне и в голову не пришло, что кто‑то еще может идти за мной по маршруту. За весь день я не видела ни единой живой души, и даже окажись здесь кто‑нибудь, я была слишком обессилена обезвоживанием и истощением, чтобы тревожиться об этом.
Я бросила взгляд на часы. Прошло двадцать семь минут с того момента, как я бросила таблетки в воду. Обычно к вечеру я успевала адски проголодаться, но сейчас у меня даже не возникло мысли о еде. Вода была моим единственным желанием.
Я уселась на брезент и осушила одну бутылку, потом другую. Теплая вода отдавала железом и илом, однако мне редко приходилось пробовать что‑то, столь же восхитительное на вкус. Я чувствовала, как эта вода движется во мне. Но даже выпив две бутылки по тридцать две унции, не полностью восстановила водный баланс. Голода я по‑прежнему не ощущала. Я чувствовала себя так же, как в первые дни на маршруте, когда усталость была настолько всепоглощающей, что единственным, чего жаждало мое тело, был сон. А теперь единственное, чего оно хотело – воды. Я вновь наполнила бутылки, очистила воду йодином и снова выпила обе.
Два часа спустя я проснулась от смутно приятного ощущения, что меня гладят крохотные прохладные ладошки.
К тому времени, как я утолила жажду, было уже темно и поднималась полная луна. У меня не было сил поставить палатку – задача, которая теперь требовала всего лишь каких‑нибудь двухминутных усилий, но в данный момент казалась геркулесовым подвигом. Да мне и не нужна была палатка. После тех первых дождливых дней на маршруте с небес не упало ни капли. Я снова натянула одежду и расстелила поверх брезента спальный мешок, но было все еще слишком жарко, чтобы залезать в него, и я легла сверху. Я слишком устала, чтобы читать. Даже просто для того, чтобы смотреть на луну, требовались некоторые усилия. С того момента как я пришла сюда и выпила сто двадцать восемь унций сомнительной по качеству воды, прошло несколько часов – а в туалет мне по‑прежнему не хотелось. Это было феноменальной тупостью – отправиться через Хэт‑Крик‑Рим со столь малым количеством воды. «Никогда больше не буду такой легкомысленной», – пообещала я луне, прежде чем уснуть. Два часа спустя я проснулась от смутно приятного ощущения, что меня гладят крохотные прохладные ладошки. Я чувствовала их повсюду – на ногах, руках, лице, в волосах, на шее, на ладонях. Их прохладный легкий вес ощущался сквозь футболку на груди и на животе.
– Ммм, – промычала я, чуть повернувшись на бок, а потом открыла глаза – и медленно, друг за другом, осознала факты действительности.
Фактом была висевшая в небе луна, и то, что я сплю под открытым небом на брезенте, – тоже было фактом.
Фактом было то, что я проснулась от ощущения маленьких холодных ладошек, нежно поглаживавших меня, – и то, что маленькие холодные ладошки действительно нежно поглаживали меня.
А потом я осознала последний факт – более монументальный, чем даже сама луна: тот факт, что эти крохотные прохладные ладошки были не ладошками, а сотнями маленьких холодных черных лягушек.
Маленьких, холодных, скользких черных лягушек, прыгавших по всему моему телу.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 132; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!