Архимандриту Спиридону, миссионеру 10 страница
– Слава Богу, пока тяну! Старый пень не скоро гниет, – беззвучно рассмеялся он. – А у тебя что нового?
– У нас на Псху приезжие из России появились. Вроде все народ верующий, но, к сожалению, непослушный, своевольный, с характером. Есть, конечно, хорошие люди, с ними легче. А вот с другими отношения не складываются… – пожаловался я.
– Послушай, сын, такую притчу. На улице, у тротуара, установили столб с фонарем для освещения, одни люди радовались, что темная часть улицы теперь освещена и уже никто не оступится в темноте. А другие сердились, говоря: если фонарь погаснет, то наверняка можно будет об этот столб разбить голову! Так обычный столб может радовать одних и огорчать других. Знаешь, на всех не угодишь… Так и ты держись с людьми середины: сильно ни с кем не сдруживайся, потому что потом бед не оберешься, но и не враждуй с людьми. Лучше себя ущеми, чем других. Тогда все постепенно наладится.
– Спасибо, папа. Только когда за глаза ложь говорят, обидно становится, – не удержался я, вспомнив услышанную обо мне клевету.
– Учись, сын, на простых жизненных примерах. Рос на улице большой платан. Часто прохожие хвалили его: «Какой красавец! Какой пышный платан! Какую большую и густую тень он дает! Как хорошо под ним отдыхать в жару…» Раздавались и другие голоса: «Сколько листьев осыпается осенью с этого дерева! Сколько от него мусора! А зимой с него падают ветки – и все это нужно убирать! Ведь он к тому же солнце загораживает…» А платан от этого не становился ни больше, ни меньше. Он всегда оставался одним и тем же. Так и ты, сын, держи себя в руках…
|
|
|
Его наставления запоминались и помогали мне в житейских ситуациях, удивляя меня тем, как я раньше не замечал у отца такого непосредственного мудрого опыта. Похоже, не зря его приблизил к себе наш духовник.
– А как батюшка, папа? Что о нем слышно?
– Отец Кирилл? Прибаливать начал. Я хожу иногда к нему на исповедь, когда он здоров. А больше он лежит… Придешь иной раз, глядь, – а его нету, говорят, болен, – посетовал отец. Это известие меня опечалило. Так хотелось верить, что старец и мы, его чада, будем всегда здоровы, останемся неизменно в одном и том же возрасте и никогда не произойдет никаких печальных изменений. Но они происходили неумолимо, неприметно накапливаясь, и обнаруживали себя с каждым приездом все более отчетливо и угрожающе. Свои переживания я высказал старику.
– В этом мире, как посмотришь, нет никакого выхода, папа, увы… Что ни возьми, все распадается. Даже отчаяние берет…
– Знаешь, сын, люди похожи на белку, которая бежит в колесе. Как желает она добежать до соснового леса! Или вот, к примеру, яблоко гложет червь. Все его мысли о том, бесконечен ли его сладкий мир. Комар, бывает, звенит возле нашего уха. Сколько волнения и страсти в его звоне? Помедленнее бы белке бежать в колесе, и червю не торопиться бы съесть свое яблоко, а комару бы потише звенеть возле твоего уха. Могут ли помочь им эти советы? И смогут ли они догадаться, что нужно делать? А человек? Сможет ли он найти себя в своих житейских поисках? И мы, и батюшка, и остальные люди – смертны, но главное не это, а то, как мы принимаем смерть, – трусливо и жалко или с полным достоинством и силой духа! Так мы преодолеваем даже ее… Вот и сейчас отца Кирилла не видно, значит, болеет, – продолжал отец, пока я задумчиво сидел перед чашкой остывшего чая. – Кстати, сходи в мэрию, узнай, что там с нашими документами насчет дома.
|
|
|
– Ладно, папа, завтра схожу, – ответил я, удивленный неожиданным переходом нашей беседы к обыденной жизни.
– Суета и есть беличье колесо, сынок, – заметил отец, увидев мой удивленный взгляд. – Иногда нужно посуетиться, чтобы вырваться из суеты… Бывает, нужна иголка, чтобы занозу вытащить. А потом иголку откладывают в сторону. Этот дом – та же самая заноза…
В мэрии пришлось выстоять долгую очередь в коридоре, набираясь терпения в Иисусовой молитве. В кабинете, куда я сдавал бумаги на приватизацию дома, мне сердито сказали:
|
|
|
– Что вы беспокоитесь, мужчина? Документы вы сдали, теперь нужно ждать.
– А сколько ждать? – Я не собирался просто так уходить.
Машинистка, бойко стучащая по клавишам, оглянулась.
– Вам же сказано было, может, год, может, два. Случается, за полгода делают документы. А если найдут в ваших бумагах неточности, то и больше придется заниматься. Тем более сейчас у нас одни отделы закрывают, другие объединяют!
Такое сообщение озадачило меня.
– А если ваш кабинет переведут в другое место, где тогда вас искать?
Лицо сотрудницы выразило недоумение.
– Нас искать не нужно, мы сами вас найдем…
С этим ответом я вернулся к отцу. Он вздохнул:
– Ладно, сын, подождем. Мы же с тобой терпеливые. И на том спасибо…
* * *
Вхожу в приемные,
В убогие конторы,
Вдыхаю молча запах табака.
Мои пещеры, лес
И голубые горы –
Я вас приветствую теперь
Издалека!
Стучит по клавишам,
Сутулясь, машинистка,
Шуршит газетами
Робеющий народ.
И так Господь
Проходит близко‑близко,
Что даже девушка
Стучать перестает…
Ты сказал, Господи: Предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Мф. 8:22). Вот я – мертвец пред Тобою, Боже! Кто же мертвецы мои? И когда я внимательно смотрю внутрь себя, то ясно вижу свои пустые бесчисленные помышления – вот мертвецы души моей. И она беспрестанно то погребает их, то вновь выкапывает из земли воспоминаний. Нет конца этим дурным действиям, и нет счета моим мертвецам. Не хочется мне, Боже, очень не хочется оказаться в вечности лицом к лицу с этими мертвецами, когда тело мое оставит меня! Все что я вижу, слышу, обоняю и вкушаю – вновь и вновь распадается предо мной, вызывая лишь одно разочарование их призрачной игрой. Но вижу в себе с удивлением и свет духовной зари – свет благодати Твоей, Господи, который возвещает, что близок к душе моей новый день безмерной нескончаемой жизни, и кроме Тебя нет мне иного помощника, а кроме веры – нет иного прибежища, а кроме молитвы – нет иного проводника в страну живых, в лучезарную страну непреходящей истины.
|
|
|
В ТЮРЬМЕ
Слышу чудесный и кроткий зов Твой, Иисусе, влекущий меня к Тебе! Даруй же мне мужество беспристрастно пройти через сей мир, с его опаляющими страстями, и дай мне смелость пройти сквозь ад злобных помышлений духов поднебесных! Обезобразилась душа моя на умственном торге дурных помыслов и пожеланий, а ныне не знает, как развязаться с ними. И теперь рождается во мне самом стойкое неприятие безобразия моего и ненасытимая жажда омыться в чистых струях Твоей святой благодати. Вселись же всецело в меня, Возлюбленный Иисусе, дабы стал я причастен Царству Твоему и усладил бы взор свой Его красотами. Уневести мою душу чистотой сияния Твоего, чтобы познала она, Сладчайший Иисусе, пути Твои и вошла в чертог премудрости Твоей! Пусть светлая благодать Твоя станет моей путеводной звездой, дабы узрел я в яслях Божественной любви Твоей новорожденного младенца – сияющий и преображенный дух мой, вселившийся в несказанный мир Небесного блага и преизобильного духовного блаженства.
В коридоре монастырского корпуса, где находилась батюшкина келья, меня встретил запах валерьянки. Келейник, вышедший из комнаты старца, осторожно притворил за собой дверь:
– Батюшка болен. Лежит… А всё посетители! Довели старца…
– А что с ним? – встревожился я.
– Сердце прихватывает. Приходи дня через три…
– А раньше нельзя?
– Сказано – через три дня, значит, через три. Если старца беречь не будем, он сам себя не пожалеет, так и будет людей принимать… Вот так и архимандрит Михаил – все принимал, принимал людей, пока не умер! А ведь еще мог бы пожить… Поэтому отец наместник строго приказал: когда отец Кирилл болеет, – никаких посетителей!
Опечаленный, я ушел домой. Меня вывел из уныния телефонный звонок:
– Отец Симон, ты приехал? Не желаешь съездить с нами в Борисоглебский монастырь?
– Отец Анастасий, благословите! – обрадовался я. – А на сколько?
– Дня на три… – Родной голос в трубке веял теплом. На бойкой «Ниве» мы втроем – к нам присоединился сотрудник издательства, молоденький иеродиакон, – покатили по бескрайним просторам России. Наконец‑то мне посчастливилось узреть чудесное видение – храм Покрова Матери Божией на Нерли, затем перед взором предстал, словно сошедший с облаков, огромный белый комплекс монастыря‑крепости Ростова Великого. Впервые душа моя прикоснулась к изумительному облику древнерусских святынь, оставивших в ней чувство несказанно чистой красоты, сотворенной руками человека.
В небольшом Борисоглебском монастыре нас привечал молодой игумен, друг отца Анастасия. Там я молился и гулял по длинной монастырской стене со скрипучим деревянным настилом, с бойницами, глядящими в неясный синий сумрак полей. С полей и перелесков тянуло каким‑то непередаваемо древним русским духом, духом Родины, который незаметно переливался в мою душу, умиротворяя ее и возвращая в молитвенное состояние. Проникновенная трогательная красота России сняла с души чувство горести и печали. Вновь поверилось, что батюшка поправится и все станет как прежде.
Обратно в Лавру мы возвращались в густом тумане. В какой‑то лощине, несмотря на включенные фары, дорога совсем исчезла из виду.
– Отец Анастасий, давай поедем помедленнее, а то еще наткнемся на что‑нибудь, – обернувшись к нему, попросил я, устав вглядываться в густую пелену тумана.
– Я тоже уже ничего не вижу, кроме стекол и «дворников»… Нужно молиться… – откликнулся архимандрит. Некоторое время мы ехали в полном молчании. Тревога в моей душе нарастала:
– Отче, лучше остановимся и подождем. К ночи похолодает, и туман обязательно рассеется…
Это предложение было принято. Товарищ остановил машину.
Мы вздрогнули от внезапного стука в окно с той стороны, где сидел Анастасий. В него заглядывал милиционер ГАИ. Водитель опустил стекло.
– Вы что? Пьяные?
Нахмурясь, милиционер внимательно разглядывал нас.
– Нет, – ответил издатель.
– А ну, выходите! – скомандовал страж порядка. – Дыхните.
– Да, не пьяные… – удивился офицер. – А что же вы в нашу машину чуть не врезались?
Мы остолбенели.
– А где ваша машина? – недоверчиво спросил издатель. Инспектор молча ткнул в темноту фонариком. Только теперь нам стал виден автомобиль ГАИ, стоявший на обочине в полуметре от нашей «Нивы». Группа сотрудников дорожной милиции уставилась на нас.
– Мы потеряли видимость и остановились. И вашу машину не видели. Простите, – пытался объяснить взволнованный архимандрит.
– Благодарите своего Бога, что все так закончилось, – сказал старший из дорожного патруля. – Поезжайте потихоньку и будьте внимательны…
Фигуры милиционеров исчезли в тумане.
Дорога пошла в гору, и постепенно туманная белесая пелена рассеялась.
– Ну, нас Сам Господь Бог спас, а то бы прямиком въехали в гаишную машину! Наверное, живы остались по батюшкиным молитвам… – Архимандрит облегченно перекрестился. Мы с ним были полностью согласны.
В Лавре меня пригласил в келью отец Тарасий, умудренный жизнью архимандрит, который заведовал монастырской трапезной. Седоватый, зрелый монах, с большим даром рассуждения, он вызывал во мне глубокое уважение.
– Как спасаешься, Симон? А у меня теперь послушание – духовник в пересыльной тюрьме. Построили мы там церковь в честь преподобного Сергия, езжу в тюрьму служить литургию и исповедовать заключенных.
– Отец Тарасий, для меня эта сторона жизни совершенно закрыта! Никогда не сталкивался с жизнью уголовников…
– А ты послушай, что они пишут!
Надев очки, он начал перечитывать письма его знакомых, присланные из различных тюрем России. В каждом письме, полном боли и страдания за исковерканную судьбу, звучали искренние слова покаяния и изъявлялось желание жить с верой во Христа. Чтение этих писем вызвало на моих глазах слезы, которые я не сумел скрыть.
– Отец, представь: то, что эти заключенные уверовали в тюрьме, им не дает никаких привилегий, а даже наоборот – издевательства и оскорбления от сокамерников. То, как они веруют и как живут своей верой, находится за гранью нашего понимания…
– Должно быть, отче… – в раздумье проговорил я.
– Не «должно быть», а так и есть! Я знаю, – внушительным, без всяких сомнений, голосом сказал духовник. – На телевидении недавно показывали документальный фильм о нашей тюрьме. Я тебе потом покажу. Ты читал книгу архимандрита Спиридона «Из виденного и пережитого. Записки миссионера»?
– Нет, отец Тарасий, даже не слыхал о ней, простите…
Он взял с полки книгу и протянул мне:
– Возьми, почитай. Многое в ней трудно принять, но это одно из сокровенных глубоких исследований на тему духовничества, для которого нужен свой читатель. Потом скажешь свое мнение…
Заметив, что я углубился в текст, архимандрит остановил меня:
– Потом почитаешь… Хочешь завтра со мной послужить литургию в тюремном храме?
– Хочу, отче, но мне еще нужно во что бы то ни стало попасть к отцу Кириллу, – засомневался я.
– А он все равно болеет и к нему никого не пропускают, – уверил меня архимандрит. – Я знаю точно. Ну что, согласен?
– Согласен.
Ранним утром нас привезли к тюрьме. Перед нами одна за другой открывались тяжелые металлические двери с множеством замков. Вид суровых, неумолимых лиц надзирателей пробирал до холодка по спине. В длинном узком коридоре с тусклыми лампочками справа и слева шеренгой располагались двери камер. В спертом воздухе стоял крепкий табачный запах.
– Дымят как паровозы, – пошутил видавший виды архимандрит. – Хочешь взглянуть? Ты такого еще не видел!
Он приоткрыл в одной из камер маленький глазок. Оттуда, сквозь клубы табачного дыма, вырвалось множество голосов, говорящих вразнобой. Я заглянул в отверстие: в крохотной камере размером чуть больше вагонного купе, с нарами в два яруса по всем стенкам, было битком набито всякого народу. Среди взрослых заключенных находились еще совсем мальчишки. Все они сидели на нарах, свесив ноги и беспрерывно курили. Разговор в основном состоял из ругательств. Не выдержав такого зрелища, я отпрянул назад. Духовник понимающе хмыкнул:
– Вот так‑то… Сказать нечего… – Он закрыл металлический глазок. – А мне им еще нужно проповедовать!
На литургию в церковь, сопровождаемые охранниками, пришли с десяток заключенных, с хмурыми изможденными лицами. Надзиратели нетерпеливо подталкивали медлительных. Отец Тарасий служил истово и вкладывал в молитвы всю душу. Я тоже старался молиться, но молитва шла с трудом и очень тяжело, словно душа находилась в аду. К Причастию никто не подошел.
– В этой группе ни один не приготовился. Не понимают ничего, – шепнул мне архимандрит. – Сейчас я им слово скажу…
Пока он говорил, искренне и убедительно, я рассматривал заключенных из‑за завесы Царских врат. Многие не слушали и просто переминались с ноги на ногу, словно они пришли в храм размять ноги. Некоторые зевали и посматривали по сторонам. Два или три скорбных лица выказывали внимание и усилие понять смысл того, что говорил им лаврский проповедник. Его проповедь содержала ряд простых и поучительных примеров об обращении души к добру и следовании за Христом. После своей трогательной речи духовник попросил меня:
– Пойди, отец, раздай антидор в храме…
Я взял тарелку с мелко нарезанным антидором и, подойдя к каждому заключенному, предлагал освященный хлеб. Почти все взяли по несколько кусочков сразу, прося разрешения принести святыню сокамерникам. Несколько человек отказались – совсем молодые парни, но уже с испорченными взглядами и лицами. Их было очень жаль.
Когда мы возвращались в монастырь, отец Тарасий спросил:
– Ну, как впечатление?
– Запредельное, отче. Такая мера духовничества выше моего разумения… А увидеть такое для собственного смирения очень полезно. Спасибо.
Мой собеседник согласно кивнул головой.
Удивительную книгу русского миссионера я читал всю ночь. На мой взгляд, это одно из самых невероятных в своей суровой реальности повествований о служении русского священника в сибирских тюрьмах. Под впечатлением этой книги у меня даже родилось стихотворение.
Архимандриту Спиридону, миссионеру
Отдаленное ржанье коня,
Летних сумерек синие сколки –
Это стало началом меня,
В ковылях, где кричат перепелки.
Я лежал в ковылях на спине,
Чуя жизни могучую зрелость,
И ее преизбытку во мне
И смеяться, и плакать хотелось.
Целость жизни сливалась со мной
Из груди исторгая рыданье,
Обнимая ковыльный покой
И коня отдаленное ржанье.
Как только отец Анастасий сообщил, что старец принимает, я сразу оказался в его келье.
– Батюшка, я вас не утомлю, если буду спрашивать?
– Нет, не утомишь, спрашивай. Я уже почти здоров, – улыбался отец Кирилл, глядя поверх очков. По‑видимому, перед моим приходом он читал Евангелие, так как оно лежало у него на груди поверх одеяла. Тумбочка рядом с диваном была заставлена лекарствами и пузырьками. Что там у тебя накопилось? – Духовник взял епитрахиль, лежащую на столике в головах.
После исповеди я задал свои вопросы.
– Вы благословили мне окормлять верующих на Псху, а теперь там женский скит образовался. Сестры просят помогать им и исповедовать… Какое будет ваше благословение?
– А откуда они взялись? – старец приподнял голову на подушке, внимательно прислушиваясь.
– Они говорят, что их новоспасский владыка благословил. У меня письмо к нему от сестер.
– Хороший архиерей, знаю его. Он очень почитает Глинских старцев. Помогай сестрам во славу Божию! Нужно сказать, что сестры тоже бывают разные. Те, которые сами стремятся к спасению, жертвенны, служат опорой ближним и помогают им возрастать духовно, такие очень редки. Этим сестрам помогай всемерно, потому что если они спасутся, то и другим помогут! Остальным, которые живут как умеют и у которых преданность и жертвенность слабы, помогай по мере стремления их к духовной жизни. Так будет хорошо, да… Главное, не малодушествуй!
– Спасибо вам, отче. Теперь мои сомнения рассеялись. Помолитесь, чтобы Господь уберег меня от искушений.
Духовник согласно кивнул головой.
– Еще есть недоумение, батюшка.
– Слушаю, слушаю, отец Симон.
– Мне братья на Псху, а теперь и сестры задают вопросы о молитве и духовной практике. Не знаю, говорить полезное из отцов и из опыта или же лучше молчать, сознавая свое недостоинство поучать людей? Если не говорю, то благодать в сердце становится обильней, но тогда оставляю ближних, страдающих рядом. Если же говорю, она ослабевает, и я вижу, что сам немощен и слаб и даже хуже собратий своих…
– Для того чтобы говорить полезное для спасения самого себя и ближних, имея некоторый молитвенный опыт, необходимо еще иметь духовное мужество не потворствовать немощам ни своим, ни немощам ближних. Только если чувствуешь, что имеешь его, говори. А когда сознаешь, что слаб, то молчи. «Следует сначала научиться, а потом учить, стать светом – и освещать, прикасаться к Богу – и приводить к Нему», по слову святителя Григория Назианзина.
– Ясно, отче. В этом году я начал записывать все, что удалось узнать о действиях Иисусовой молитвы. Когда я пишу, лучше запоминаю. Не знаю, стоит ли вести такие записи, батюшка, или в них нет никакой необходимости?
– Пиши, пиши, когда‑нибудь все пригодится, да… – Отец Кирилл снял очки и внимательно посмотрел на меня. – Только всегда себя укоряй… И все сверяй с Евангелием. Заповеди Святого Евангелия являются опорой для просвещения сердца и его разумения. О чем оно говорит? О свободе человеческого духа от греха и смерти, духа, преображенного благодатью, – это высшее призвание человека, когда он становится свободен во Святом Духе от рабства страстей и помыслов: «Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником»! Эта свобода приходит к кроткой и смиренной душе, которая не кичится полученным Божественным даром, когда человек прекращает занимать себя построениями своего эгоистического ума и освобождается от густой сети дьявольских помышлений. Такой человек радуется, именно радуется, истинной радостью. Чему же он радуется? Спасению других – и без всякой корысти обращает все силы на помощь ближним словом и делом, а больше всего – молитвой…
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 39; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!