Архимандриту Спиридону, миссионеру 5 страница
Я упал на колени: «Слава Тебе, Пресвятая Богородица, Заступница наша и Защитница! Если бы не Ты и не Твоя скорая милость, эта церковь сгорела бы дотла! Пусть теперь она стоит без сетки, как есть… Если Ты не сохранишь келью Своим милосердием, как я могу ее уберечь?» Оставшиеся недели прошли спокойно: вертолет не пролетал, и я перестал пристально вглядываться в тревожный горизонт. Ночные дожди смыли остатки обгоревшей сетки, а дыры от сгоревшей кровли я заткнул остатками пластика. Только черные пятна пожарища на крыше безмолвно говорили о минувшей опасности.
В скиту при моем появлении началась суматоха. Навстречу выбежал взволнованный Аркадий, поправляя сползающие на нос очки:
– Батюшка, чудеса! Отец Пимен приехал!
Новость удивила меня:
– Правда? А где он сейчас?
– Беседует с людьми на Псху. Потом сюда собирается! Шишин заехал на лошади и сообщил.
Пока мы наводили в доме и на кухне порядок и чистоту, насколько это было возможно, со двора донесся знакомый зычный голос:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
– Аминь! Аминь! – ответили мы с послушником в два голоса.
Во дворе начались приветствия: с верхней поляны спустились отец Ксенофонт и послушник Евгений. Архимандрита сопровождали два монаха: один высокий, худой, склонявший в разговоре голову на плечо, другой помоложе, расторопный и бойкий, по виду – келейник.
– Отец Симон, а мы к тебе! Как спасаешься?
|
|
|
– Твоими молитвами, отче! Благослови…
Отец Пимен представил мне своих спутников: высокого и худого иеромонаха Онуфрия и молодого иеродиакона Симеона, с юношеской кудрявой бородкой.
– Ты на вертолете прилетел, отче? – спросил я после приветствий.
– Ново‑Афонский монастырь машину дал, «Газель», на ней и добрались. До сих пор спину ломит. Лучше бы летел вертолетом… Место для нас найдется?
– Найдется, найдется… – захлопотал Аркадий, указывая, где можно устроиться.
– Отец Симон, благословите, я уйду в палатку, а отец игумен пусть устроится в моей комнате, – выступил с дельным предложением Евгений.
После молебна в новопостроенной церкви в честь великомученика Пантелеймона, за вечерним чаем мы проговорили допоздна. Архимандрит поведал нам, что монастырь быстро возрождается, хотя возникло много проблем с местными жителями, пока еще живущими в стенах обители. Святейший Патриарх Алексий принимает участие в возрождении северной святыни, так как с юности любит эту известную обитель. Маленький отец Херувим теперь знаменитый духовник, и к нему теплоходами едут паломники на исповедь и совет.
– Ты бы хотел посетить наши края, отец Симон? – полюбопытствовал мой друг.
|
|
|
– С радостью! – ответил я, видя для себя пользу пообщаться с монахами, и особенно с монастырским духовником, отцом Херувимом.
– Это хорошо! – удовлетворенно улыбнулся мой друг. – А что, литургию послужим в вашем новом храме? Когда‑то мы мечтали его построить, а теперь он уже стоит… Дивны дела Твои, Господи! Это все ты построил, Симон?
– Большую часть церкви срубил твой постриженник. Я только начал стройку, а все остальное – его рук работа! Верно, отец Ксенофонт?
– Простите, отче, что построил сруб с недостатками: углы плохо связал, – смиренно откликнулся иеромонах.
– Это ты видишь сам свои недостатки, а на мой взгляд – неплохо сделано!
Архимандрит критическим взглядом еще раз окинул нашу церквушку, затем обернулся ко мне:
– Отец Симон, а на Грибзу сходим?
– Это можно. Все пойдем? – уточнил я.
– Ну, кто там уже был, может не ходить. А мне интересно взглянуть. Впрочем, кто хочет, может пойти с нами…
– Я пойду, если благословите! – Аркадий с надеждой посмотрел на игумена, который одобрительно похлопал его по плечу. В поход решили пойти и спутники моего товарища – иеромонах с иеродиаконом.
– Тогда утром и двинемся на Грибзу. Только долго не будем задерживаться, глянем, – и обратно. Мне скоро уезжать, время поджимает. Дела, дела монастырские ждут, – вздохнул отец Пимен.
|
|
|
– Батюшка, приглашаю вас в гости осмотреть мое уединение!
Иеромонах Ксенофонт махнул рукой в сторону леса. Архимандрит вопросительно посмотрел на меня.
– Это недалеко, отче. На ореховой поляне, – пояснил я.
Возле шалаша, над которым крутился столб мошкары, игумен остановился в недоумении, затем обошел аскетическую постройку вокруг. Отец Ксенофонт пролез внутрь, приглашая моего друга следовать за ним.
– Нет, нет, туда я не пойду, – запротестовал наш бывший скитоначальник. – И вообще, я не одобряю таких сооружений. Это какой‑то запредельный аскетизм. Тут и умом можно тронуться… Нет, это не по мне, отец Ксенофонт. В такой конуре просто нельзя жить, это мое мнение…
– А мне на Серебряном строят келью, отче! – высунул в проем свою голову иеромонах.
– Такую же, как эта? – строго спросил игумен.
– Нет, нормальную, как у отца Симона!
– Ну, тогда другое дело, – с облегчением вздохнул архимандрит.
На следующий день мы ходко поднялись на Грибзу. Эти места навеяли игумену много воспоминаний. Он долго ходил по черничной поляне, углубившись в себя:
– Вот бук, который мы тогда пилили. Чуть не убил меня… Вот место, которое тогда я выбрал себе под келью, до сих пор мне нравится… А церковь просто отличная! Дай‑ка я ее сниму… Стань рядом, отец Симон! Теперь я за тебя спокоен, все сделано добротно, – по‑хозяйски осматривал наши места архимандрит.
|
|
|
– А в верхнюю келью поднимемся? – спросил я.
– А где она? – вопросом на вопрос ответил гость.
Я указал рукой вверх. Архимандрит взглядом измерил высоту.
– Спасибо, отче, конечно, хочется посмотреть, но вряд ли поднимусь. – Он с сомнением покачал головой. – Силы уже не те… Вы готовьте ужин, а я здесь с четочками на скамье посижу. Вид просто замечательный…
Под отблески вечерней зари на склонах Чедыма поляна медленно погружалась в темноту. Фейерверки светлячков в зарослях черники начали свой ночной танец. До ужина игумен сидел на скамье и все глядел на горы, пока лиловая вершина Чедыма не ушла в темноту. Поздним вечером мы остались вдвоем в келье, остальные улеглись в палатке. Слышно было, как мой товарищ долго не спал, все вздыхал и ворочался…
На Псху народ не отходил от архимандрита, люди расспрашивали о Москве, о Питере, о новом монастыре и новой власти в России. На встречу с почетным гостем собрались все послушники, жившие на Псху. У Василия Николаевича за столом не хватало места.
– А что, отцы‑пустынники, если вас так много, вопрос на засыпку: поможете мне яблоки собрать? Урожай большой в этом году! Ешьте их сколько угодно!
Хозяин засмеялся, посматривая на всех искоса.
– Это можно, – степенно согласился игумен. – Я тоже потружусь в память о прежней жизни.
Яблочный дух носился над осенним садом. Тонко пахло горьковатым дымом пожухлой листвы. Хрусткие сочные яблоки брызгали сладким ароматным соком. Весело ржали лошади, пасшиеся в луговой траве. В первой летящей паутине уже чувствовалось дыхание осени.
* * *
Яблочным соком и дымом
Праздники осени пахнут.
Яблочным духом незримо
Октябрь распахнут.
Сумерек синяя вьюга
Реет над яблочным краем.
В сложные судьбы друг друга
Мы незаметно врастаем.
Наши пути ненароком
Он пересек не напрасно.
Сделал прозренье – глубоким,
И расставанье – прекрасным!
В путь уходя, друг уставший,
Вдоволь вдохни в этот вечер
Частью души твоей ставший
Яблочный сладостный ветер!
– Хорошо‑то как! – Отец Пимен устало откинулся на спинку скамьи, когда после сбора урожая мы сидели во дворе за чаем. С луговых займищ доносился немолчный хор лягушек. – Знаешь, отче, я многое передумал там, на Грибзе… Но у нас на Севере тоже неплохо: и природа, и монастырь. А главное, там я нашел свое настоящее место в жизни!
– Ну что ж, дай Бог, отец Пимен! Куда Господь привел жить, то и есть наше место…
Архимандрит, не расслышав ответ, продолжал свой рассказ:
– Конечно, с личной молитвой посложнее… Иной раз падаю от усталости, лишь бы выспаться… Зато люди там какие хорошие! Опять же, Бог духовника послал известного… Ну, ты сам все увидишь, если со мной поедешь!
– Сразу на остров? – Я пока не представлял себе наш путь.
– Нет, сначала на подворье, в Питер. Потом на нашем катере в монастырь. Но прежде нужно в Сухуми встретиться с отцом Виссарионом, потом поблагодарить отца Прохора, игумена Ново‑Афонского монастыря. Примерно так хотелось бы устроить наш отъезд…
– Знаешь, отче, этот отец Виссарион сильно прославился в Абхазии во время войны: сколько солдат крестил, целыми ротами, прямо на передовой! И нас всю войну поддерживал, спасибо ему! А с Ново‑Афонскими монахами еще ни разу не встречался, очень интересно – поделился я своим мнением. Такое начало поездки порадовало меня.
Обговорив с послушниками Аркадием и Евгением предстоящие работы в скиту на время моего отъезда – сбор орехов и каштанов и заготовку сухофруктов на предстоящую зиму, мы улетели вертолетом в Сухуми. Монастырский водитель, набрав пассажиров и гостинцев, уехал на своей видавшей виды «Газели», спеша выбраться из Псху до начала осенних дождей.
Отец Виссарион, организовав для нас шумную хлебосольную встречу, взялся сопровождать архимандрита и меня в Ново‑Афонский монастырь в сопровождении молчаливых русских генералов.
– Познакомьтесь, друг Патриарха Алексея! – торжественно представил он военным моего друга. – А это… – Абхаз хитро прищурился на меня, затем обернулся к белеющим на горизонте хребтам, вытянув в их направлении руку, и произнес: – Видите эти горы? Это все его владения, он там хозяин!
И, описав рукой полукруг, указал на меня.
Такое кавказское великодушие произвело впечатление на генералов, они заулыбались.
Отец Прохор, игумен недавно открывшегося монастыря и братии в числе десяти человек, был опытным, знающим себе цену приветливым монахом лет сорока. Когда‑то он учился в Троице‑Сергиевой Лавре в Академии и защитился там по теме «Преподобный Григорий Синаит и его духовные преемники». Уважительное отношение к этому прекрасному человеку скоро перешло в дружеское общение с ним и его молодым братством. Несколько удивило меня присутствие в одном из монастырских корпусов молодой худощавой женщины в подряснике с маленьким мальчиком лет пяти.
– Это наша швея, а мальчик – ее сын. Живет как монахиня. В общем, «Унесенные ветром», – усмехнувшись, объяснили мне послушники.
Перед вечерней службой женщина подошла взять благословение у отца Пимена и у меня, незаметно к нам присматриваясь. Храм монастыря был все также прекрасен в полюбившихся мне с юности росписях васнецовской школы. Медлительный звон с колокольни возвестил о начале службы. В одном из приделов монахи соорудили престол и жертвенник, и теперь в церкви зазвучали монашеские голоса. Пели они очень молитвенно и красиво. Во всем чувствовалась умелая рука игумена Прохора.
Отец Виссарион после службы позвал меня:
– Слушай, Симон, выручай! Нужно крестить семью редактора московского «Огонька»! Пока архимандрит занят гостями мы проведем этот чин вместе!
– А где мы будем крестить людей?
– Как это где? В реке конечно! – решительно сказал он.
– Там же холодно! Осень на дворе, – поежился я.
– Ерунда! Пусть терпят… Ты крести женщину, а я – ее дочь…
– Батюшка, вы старше, вы погружайте в воду женщину. А я – монах, мне лучше девочку окунать…
Мой жалобный голос не был услышан.
– Ты – монах, а я – абхаз! Понимаешь? Мне с женщинами нельзя близко общаться!
Отец Виссарион высказал это чрезвычайно воинственно. Несмотря на мои опасения, крещение супруги редактора и их дочери прошло вполне целомудренно. Вскоре поезд увез нас с отцом Пименом в Россию.
Питерское подворье удивило меня своей внушительностью: царский размах чувствовался во всех деталях интерьера. Удручало лишь одно: низкое серое небо, отсутствие зелени во дворе и торчащая за бетонным забором унылая кирпичная труба какого‑то заброшенного завода. В поисках уединения для молитвы я попытался во дворе отыскать какой‑нибудь укромный уголок. За стеной корпуса ходил, углубившись в себя, худой монах с острой бородкой и с четками в руках. Приметив в дальнем углу несколько больших мусорных баков, я отправился туда, но за ними молился, присев на пенек, молоденький иеромонах, который испуганно поднялся, увидев меня. Оставался еще ржавый остов микроавтобуса, но и там внутри виднелась чья‑то голова.
В один из ближайших дней мы выплыли на монастырском катере из маленького порта, расположенного на берегу неоглядного свинцово‑серого озера. Навстречу шла сильная волна и дул ледяной ветер. В небольшой каюте в спертом воздухе среди паломников было душно. Я поднялся, намереваясь выйти на палубу.
– Симон, ты куда? – Игумен недоумевающе посмотрел на меня, протирая обрызганные волной очки.
– Здесь душно, отче. Постою на палубе.
– Не простудись. Здесь запросто можно простуду схватить…
Хотя сильно качало и долетали водяные брызги, остаток пути я провел на палубе, вдыхая обжигающий студеный северный ветер с каплями холодной воды.
Громада острова, заросшего соснами, с возвышающейся над ними монастырской колокольней поднялась на горизонте. Вид был очень величественный. На пристани нас ожидала группа монахов, лица которых удивляли своей строгостью и серьезностью. Но в общении насельники обители оказались простыми и открытыми.
– А монахи в монастыре хорошие подобрались! Это радует, отче, – поделился я своим первым впечатлением с игуменом.
– Все ревнители Православия… – В голосе архимандрита звучала гордость за обитель и монашеское братство. – Но я думаю, тебе лучше в закрытом скиту пожить. Туда женщинам не благословляется заходить.
– А иеродиакон Херувим там живет?
– Конечно. Он теперь иеромонах и известный духовник, – улыбнулся игумен, вспоминая его. – Теперь на его окормлении и скит, и монастырь.
Вечером я отправился на исповедь к маленькому иеромонаху с большим сердцем.
– О, пустынник Симон пришел! Присаживайся сюда, нет, лучше сюда! – Духовник подвинул ко мне низенькую скамеечку для молитвы, пытаясь усадить получше. Сам он сидел на такой же небольшой табуретке.
– Приехал с игуменом? Надолго? Как там наш Кавказ?
Я не успевал отвечать на вопросы старого знакомого. По ходу беседы я высказал мнение, что знаю хорошие уединенные места в окрестностях большого Сочи.
– Скажи, скажи где такие места? – с большим интересом наклонился ухом ко мне духовник.
– Между Туапсе и Сочи, отче. Мы там в юности молились в соснах на безлюдных лесных холмах.
– А еще какие ущелья тебе показались уединенными?
– На Бзыби, ниже Псху, батюшка.
– Ты мне подробнее расскажи, отец Симон, пожалуйста!
Эта тема, похоже, очень волновала отца Херувима.
– Раньше в том горном районе находилась знаменитая «воровская» тропа. Когда джигиты угоняли лошадей с Северного Кавказа, то в узком месте каньона делали настил из бревен и переводили по нему угнанных скакунов, а потом настил разбирали. Преследователи поэтому не могли их догнать.
– Очень интересно… – задумался духовник. – Такие времена наступают, отец Симон, не приведи Господь! Говорят, что антихрист уже пришел и живет на земле. Пытается экуменизмом нас обмануть…
– Вы еще в Лавре, отче, с экуменизмом боролись! Мне монахи рассказывали о вас…
– Да, да, из‑за него и выгнали! Уехал на Кавказ к пустынничкам. – Взор отца Херувима устремился куда‑то вдаль, душа его, похоже, навсегда осталась в Абхазии.
– Ведь я даже воззвание написал в Лавре, чтобы люди одумались… Понимаешь, Симон, есть вера Православной Церкви, имеющей полноту ее благодати. И есть вера во Христа всех других верующих, не принадлежащих к ней и не имеющих такой благодати. Православные люди обладают правом на владение всей благодатной полнотой Православной Церкви, тогда как у всех остальных есть только церковная иерархия и вера во Христа, благодаря которой они и держатся и которая помогает им жить и в их безблагодатных учениях. Экуменизм стоит на том, чтобы объединить всех верующих во Христа и вернуться к полноте благодати, не понимая того, что она содержится лишь в Православии. И антихрист пытается этим экуменизмом совратить сердца рабов Божиих, верующих во единую Святую Соборную Православную Церковь, – и простых людей и иерархов.
– Но большинство православного народа не принимает экуменизм! В основном он всегда сверху насаждается…
Я ждал, что скажет иеромонах в ответ на мое замечание.
– В том‑то все и дело! Батюшка отец Кирилл говорил, да и не только он один, что тогда начнутся такие гонения, каких не было даже при Диоклетиане. Тогда истинных храмов православных останется очень мало. Литургия будет совершаться только в горах и ущельях. Поэтому нужно заранее готовиться к этому последнему времени и подыскивать скрытые места…
– Отец Виталий писал в своих письмах, что в Абхазию антихрист не придет, – вспомнил я строки из писем этого замечательного старца.
– Вот‑вот, потому мне и представляется, что я в этой обители только на время… Мое место в горах! Пока в этом монастыре отец Кирилл благословил людям послужить. Но суеты много, ох как много… Не знаю, долго ли выдержу, ох не знаю… – Затуманенным взором отец Херувим посмотрел на иконы и перекрестился.
– А как жить в горах в последние времена, батюшка?
– Во‑первых, литургией! Без нее никакой молитвенной жизни не получится. Затем, молитвой Иисусовой; кто ее обретет, тому вход в Царство Небесное откроется! У вас что там на Псху? Говорят, скит есть?
– Да, отче, скит в честь Иверской иконы Матери Божией!
– Это хорошо. Храни вас Господь и Пресвятая Богородица.
После исповеди я поцеловал руку духовника и вышел. У его двери собралась целая очередь. После отца Кирилла этот человек сроднился с моей душой. «Если батюшки когда‑то не станет, тогда буду обращаться к отцу Херувиму!» – решил я, и на сердце полегчало.
Иисусе Сладчайший, виждь душу мою, источающую очистительные и утешающие слезы любви к Тебе. Растоптала душа обманчивые надежды земли сей и воспарила, как белая голубка, к Небесному Престолу видения Твоего. Отринула она земную преходящую любовь и научилась в любви Христовой понимать язык птиц и зверей, отвратив слух свой от ропотного и хульного языка приверженцев мира сего, дабы слушать безмолвные вздохи любящих Тебя, Христе мой. Не отводит она взора от трисолнечного сияния Святой Троицы, в жажде обрести всю Ее целиком в таинственной сокрытости духовных созерцаний. Избрала душа цель вышеестественную, поэтому естество не может остановить ее, ибо устремилась она в Небесные обители, находящиеся за пределами рассудочного омраченного понимания, поэтому уповает душа обрести безграничные границы Святого Духа, чтобы на белоснежных крыльях любви парить в безпредельности святого и нетварного света мудрости Твоей, Боже.
В МИРЕ СКОРБНИ БУДЕТЕ (Ин. 16:33)
Среди живых вещей Твоих, Господи, бродят мертвые дети Твои, более непослушные, чем бездушные вещи. Пред Тобой чисто все земное, и лишь сердце человеческое Ты не принимаешь, ибо нечисто и своенравно оно в упорстве своем. Любой камень следует воле Твоей святой, Боже, покоясь в месте своем, а гордый и своевольный ум далече отделился от Тебя, став бездушнее неподвижных вещей. Даже лежащие камни скатываются с вершин гор, послушные повелению Твоему, а гордое сердце не подвигается к Тебе, Боже, ибо не хочет принять волны любви Твоей, ударяющиеся о каменные покровы его. Чистая радость свойственна лишь чистому сердцу, а своевольному уму – лишь злобные измышления. Даруй же всем нам, Господи, чистоту сердца и ума, коими обымем Тебя, словно двумя небесными крылами!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 38; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!