К фрагментам из книги Марселя Омэ 7 страница
– Подожди, Андрей! Ты предложил мне пофантазировать для того, чтобы решить…
– Что ж тут решать… Тащи сюда своего теоретика. И имей в виду, что только ТА ТЕОРИЯ ВЕРНА, КОТОРАЯ ОТКРЫВАЕТ ПУТЬ К ДАЛЬНЕЙШЕМУ РАЗВИТИЮ НАУКИ, К НОВЫМ ВЗЛЕТАМ ФАНТАЗИИ, К НОВЫМ ИСКАНИЯМ И ПОБЕДАМ, а не заводит знание в тупик. Вот так, фантаст.
И он крепко ударил меня по плечу.
Я думаю, что он очень точно выразил смысл «завещания» Нильса Бора.
Об авторе
Казанцев Александр Петрович, член Союза писателей СССР. Родился в 1906 году в Акмолинске (ныне Целиноград). По специальности инженер. После войны перешел на литературную работу. Автор популярных научно‑фантастических романов – «Пылающий остров», «Полярная мечта», «Арктический мост», «Льды возвращаются»; повестей – «Внуки Марса», «Лунная дорога»; сценария фильма «Планета бурь»; сборника рассказов – «Обычный рейс», «Против ветра», «Гость из космоса»; научно‑художественных книг – «Машины полей коммунизма», «Богатыри полей» и «Ступени грядущего». Активный публицист. Автор ряда научно‑фантастических гипотез. Действительный член Московского общества испытателей природы (секция физики). Работает над завершением нового романа о коммунистическом будущем – «Сильнее времени». В альманахе публиковался неоднократно.
И. Забелин
«КАРА‑СЕРДАР»
Научно‑фантастическая повесть
Рис. В. Носкова
|
|
|
От редакции
В 1960 году в первом сборнике «На суше и на море» была опубликована научно‑фантастическая повесть И. Забелина «Долина Четырех крестов», открывшая серию повестей о Вербинпнс и Березкине, изобретателях хроноскопа и исследователях исторических загадок… Хроноскоп – это электронная машина, способная по малейшим следам восстанавливать картины прошлого, как бы приближая их во времени (подобно телескопу, приближающему к наблюдателю предметы в пространстве), и проецировать их на экран…
После «Долины Четырех крестов», продолжая «Записки хроноскописта», автор опубликовал повести «Легенда о «земляных людях»», «Загадки Хаирхана», «Сказы о братстве», «Найти и не сдаваться», «Устремленные к небу». Они собраны в книге «Загадки Хаирхана» (М., 1961, 1963 гг.).
Научно‑фантастическая повесть «Кара‑Сердар» продолжает цикл «Записок хроноскописта».
Глава первая,
в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают моего воображения.
Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба, ветра да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
|
|
|
Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро‑зеленые растрепанные плети растений.
Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
– Прибившийся к нам искусствовед, – сказал мой сосед по палатке; он лежал во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
Я промолчал, потому что тоже «прибился» к экспедиции: жену привели на Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть Каспий и отдохнуть от города.
– Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? – Сосед мой, выбравшись из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. – Уверяет, что открыл в Горном Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари… Впрочем, он весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет сначала все досконально изучить, а потом уж поразить мир. – Сосед улыбнулся. – Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с геологами.
– Вы тоже видели скульптуры? – я спросил совершенно равнодушно, просто чтобы поддержать разговор.
– Формы выветривания там действительно причудливые, – сказал сосед. – Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на поверхность.
|
|
|
После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с искусствоведом. Искусствовед – невысокий коренастый человек с ослепительно сияющей на солнце лысой головою – сам представился мне:
– Евгений Васильевич Варламов. – И добавил – Можно просто Евгений.
«Просто Евгений» энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил пройтись вдоль берега.
– Все равно они раньше трех‑четырех не вернутся, – сказал он о геологах.
Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря, поход наш едва не сорвался.
– Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? – спросил я, не имея в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от негодования, он на некоторое время повис в воздухе.
– И вам уже проболтались?!
Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надомной.
|
|
|
– Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях? – смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал дальше по пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.
Километрах в двух от лагеря розово‑голубой уступ – чинк – почти вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей й почему‑то думал, что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил полукеды и, опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его примеру.
– Вообще‑то вы слыхали про эрсари? – спросил Евгений и, не дожидаясь ответа, сказал: – Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до семнадцатого века.
– И вы нашли их следы?
– Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, – саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк «Найти и не сдаваться». – Эрсари – историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все точно. Загадка – скульптуры. Как‑никак, а вероисповедание эрсари – ислам суннитского толка. Ни скульптура, ни живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.
Из воды, казалось из самых глубин моря, выплыл коричневато‑зеленый водяной уж с таким же коричневато‑зеленым бычком в пасти. Уж плыл прямо к нам, и я подумал, что было бы совсем неплохо, если бы всяческие человеческие тайны вот так, совершенно неожиданно кто‑то приносил к нашим ногам. Я пристально следил за ужом, который, изящно извиваясь, стремился к нам, пытаясь преодолеть неширокую и несильную полосу прибоя, и желал ему успеха… Но нахлынувшая волна вдруг смыла ужа с его бычком‑тайной, и он исчез в рыжих водорослях.
Тогда я лег на песок, стирая с него таинственные ночные иероглифы, и стал следить за ласточками и стрижами, выписывающими на плотном полотне неба еще более замысловатые письмена… Я не мог прочитать их. И может быть, впервые после того, как мы с Березкиным занялись хроноскопией, я радовался, что письмена недоступны мне, что не надо их расшифровывать и достаточно просто чувствовать спиною сухое и доброе тепло песка и просто следить за крылатыми мастерами, колдующими в поднебесье.
– Вы обещали нигде не упоминать про искусство эрсари, – напомнил Евгений, когда мы вернулись в лагерь, и я искренне подтвердил свою готовность молчать до гробовой доски.
Вечером геологи решили «лучить» кефаль – бить ее острогами при свете факелов, – и чисто практические заботы поглотили все лагерные, и мои в том числе, интересы. Специалисты по такому лову доказывали, что для факелов требуется асбест, пропитанный соляркой, а в экспедиции не нашлось ни того ни другого. Тогда специалисты решили заменить асбест тряпками, а солярку – смесью машинного масла с бензином и переругались из‑за пропорций… Я в спор не вмешивался и меланхолично размышлял о вреде излишних знаний и излишней специализации, а когда высокие договаривающиеся стороны все‑таки пришли к соглашению, я отдал в распоряжение «рыбоколов» свои кеды и остался на берегу, устроившись на вьючном ящике рядом с Евгением.
Над черной водой факел пылал оранжево‑красным огнем и, пока он был близко, от него бежала к берегу рыжая дорожка; потом факел втянул в себя дорожку, отгородившись от берега черной полосой, и раздвоился: один факел светил теперь сверху, а другой снизу, из воды, и трудно было сразу разобрать, какой из них настоящий.
– Все‑таки я покажу вам штуку, которую никому не показывал, – неожиданно сказал Евгений.
Он зажег фонарь и осветил свою ладонь.
– Смотрите.
На ладони лежала небольшая фигурка с собачьей головой.
Я так и сказал:
– Собака.
– Шакал, – поправил Евгений. – Туркмены считали, что к шакалам переходят грехи людей и потому шакалы плачут по ночам… Поэтому я сначала решил, что нашел талисман. Но потом… Знаете вы, что такое таб?
– Нет.
– Это прообраз современных шашек, игра древних египтян. Фигурами служили головы шакалов.
– Ничего не понимаю.
– Я нашел несколько шакальих фигурок на Каратау. И еще обнаружил там, на скале, написанное арабской вязью имя – Кара‑Сердар. Любопытно, что оно заключено в картуш, в овал. Так писали свои имена фараоны Древнего Египта.
– Но вы говорите, что эрсари жили на Мангышлаке в средние века…
– Вот именно. Кстати, Кара‑Сердар в переводе «черный военачальник».
Евгений подбросил на ладони голову шакала, ловко поймал в темноте и сказал:
– Пошел спать.
Я остался на берегу, следил за раздвоившимся факелом, и мысли мои крутились вокруг каменных скульптур, шакалов, картушей, кара‑сердаров, но потом сосредоточились на кефали: очень уж мне хотелось, чтобы она благополучно удрала от наших «рыбоколов».
Глава вторая,
в которой рассказывается о нашем переезде к подножию Каратау и о моем знакомстве с необычными формами рельефа или загадочными скульптурами
Ночью я проснулся от назойливой мысли, даже какого‑то внутреннего шума: в сонном мозгу, как морская галька, скрипело‑перекатывалось слово «кара»… Каратау, Кара‑Сердар… Нетрудно было догадаться, что прозвище военачальника прямо связано с его владениями – Черными горами, и я почему‑то упорно размышлял об этом обстоятельстве, а не о гораздо более важном событии – открытии искусства народа эрсари… Уже снова засыпая, я подумал, что среди скульптур есть, наверное, и портрет Кара‑Сердара.
Не берусь объяснить, почему у меня возникла такая мысль; утром я сообразил, что не знаю даже, имел ли Кара‑Сердар отношение к эрсари.
Евгения мой вопрос рассердил.
– Что он вам дался? – спросил он. – Не интересовался я Кара‑Сердаром и не собираюсь интересоваться. Скорее всего он принадлежал к этому племени, но не он же создавал скульптуры!
– Вы правы, конечно, – согласился я, но все‑таки запомнил Кара‑Сердара и даже отвел ему в своей памяти особую «полочку»: тут уж я ничего не мог с собой поделать.
Но постепенно мысли об искусстве эрсари вытеснили все прочие. Не рискуя досаждать Евгению, я размышлял о загадочной каменной «культуре» Мазма, обнаруженной перуанцем Русо в южноамериканских Андах, об антарктической культуре, открытой Морисом Вийоном и Щербатовым, – размышлял обо всем этом и откровенно завидовал Евгению.
Конечно, Каратау не Антарктида и не Анды. Но до последнего времени, пока не нашли на Мангышлаке промышленные запасы нефти, внутренние районы полуострова посещались экспедициями нечасто, а искусствоведы туда вообще не наведывались.
Но что привело на Каратау Евгения?
Он не сразу ответил на мой вопрос, и мне подумалось, что ему хочется сказать нечто патетическое о предвидении, предчувствии и тому подобном, но он сказал:
– Усталость, – Евгений виновато улыбнулся. – Посоветовали мне изменить обстановку, отдохнуть… А вместо отдыха… Второй год как заведенный хожу.
Вечером я с радостью услышал, что послезавтра экспедиция перебазируется к подножию Каратау. А когда этот день наступил, я почувствовал, что становлюсь таким же «заведенным», как Евгений.
Чудеса, во всяком случае для меня, начались сразу же, едва мы пересекли Степной Мангышлак и приблизились к чинкам. За Джетыбаем изрезанные временем чинки вдруг показались мне гигантскими цветными кальмарами, возлежащими на беломраморных постаментах, а оплывшие холмы из олигоценовых глин напомнили беломорские луды… Я и потом продолжал путаться в своих ощущениях и впечатлениях, но по равнодушному виду Евгения догадывался, что ни «кальмары», ни «луды» его не интересуют и главное впереди.
Лагерь мы разбили в урочище Тущебек, на берегу ручья. Палатки поставить не успели, потому что приехали в темноте, и я спал на раскладушке под высокой ивой с печально опущенными ветвями.
Проснулся я с первыми признаками зари и ушел из лагеря, чтобы осмотреться. На вершине невысокого холма внимание мое привлекло неподвижное темное изваяние. Уже вполне подготовленный к встрече с чудесами, я подошел поближе, но «скульптура» поднялась мне навстречу.
– И вам не спится? – спросил Евгений. – Как вы думаете, даст мне начальство сегодня машину?
Не дожидаясь ответа, он снова опустился на землю и предложил:
– Давайте посидим и послушаем.
Я воспринял это «послушаем» как вежливую форму «помолчим» и, не садясь, долго смотрел на постепенно светлеющие склоны Каратау (в предрассветных сумерках гора казалась неприступным бастионом, и лишь сай, по которому протекал ручей, нарушал его монолитность), смотрел на кишлак, на разгорающиеся очаги у его серых домов, на кладбище с невысокими мазарами и вертикально поставленными плоскими камнями‑надгробиями – смотрел на все это и постепенно тоже стал различать тихий приближающийся шум времени, идущий к нам из бесконечного далека…
Евгений провел ладонями по лицу и резко поднялся.
– Пошли! – сказал он и побежал вниз к уже проснувшемуся лагерю.
В экспедиции были две машины ГАЗ‑63, и после завтрака одну из них предоставили в распоряжение искусствоведа. Поглощенный своими заботами, он все же вспомнил обо мне.
– Вы со мной?
– Если позволите…
– Полезайте в кузов.
Евгений с картами, с планшетками сел в кабину. Он действовал по заранее продуманному плану и редко удостаивал меня вниманием. Но все‑таки удостаивал. Однажды машина остановилась, из кабины высунулась сияющая на солнце лысая голова искусствоведа.
– Обратите внимание на эту горку. – Евгений показал на вершину, напоминающую пирамиду с размытой маковкой. – Называется Отпан. Высшая точка Западного Каратау. Есть легенда, что в недрах Отпана похоронен Кара‑Сердар… Вы взяли бинокль?.. Тогда посмотрите внимательно на склоны.
Я навел бинокль на Отпан и легко различил целый лес вертикально поставленных камней.
– Кладбище? – вспомнив свои утренние наблюдения, спросил я.
– Не совсем. Точнее, символическое кладбище… Видите ли, вообще туркмены называют вот такие воткнутые в землю неотесанные камни менгирами. Но здесь особые менгиры. Скорее всего это балбалы – изображения врагов, убитых покойником. Едва ли я ошибаюсь. А по количеству балбалы нетрудно заключить, что Кара‑Сердар был на редкость удачливым воином, жестоким и беспощадным. Отсюда и прозвище – Черный…
Опуская бинокль, я мысленно согласился с версией Евгения и отказался от своей чисто внешней аналогии «Каратау – Кара‑Сердар»… И я отметил для себя, что Евгений интересовался Кара‑Сердаром, хотя и отрицал это раньше.
В следующий раз машина остановилась у бегемота. У каменного, конечно. Бегемот, прилагая колоссальные, но тщетные усилия, пытался вскарабкаться по крутому склону на вершину холма.
– Вот вам зоогеографическая загадка, – сказал Евгений. – Откуда здесь гиппопотам?
Я выпрыгнул из машины и подошел к каменному изваянию.
Когда великого французского скульптора Родена спросили, как он создает свои произведения, Роден ответил, что берет глыбу мрамора и удаляет все лишнее.
Без сомнения, передо мной была конкреция, вымытая из альбских меловых пород, о которых говорил мой сосед по палатке. Стало быть, природа сама позаботилась о «заготовке» для неведомого скульптора; тому пришлось убрать совсем немного «лишнего», чтобы каменная болванка превратилась в могучего бегемота.
– Ну‑с, что вы скажете?
Я попросил показать мне еще какие‑нибудь фигуры.
– Это нарушает мои сегодняшние планы. – Евгений несколько секунд, хмуря густые брови, смотрел куда‑то вдаль, а потом достал карту. – Хотите взглянуть на человеческую голову?
ГАЗ‑63 свернул с дороги и, подскакивая на альбских конкрециях, медленно пополз по холмам; незагруженную машину кидало здорово, меня подбрасывало вместе со скамейкой, и глядеть по сторонам было недосуг.
Наконец Евгений остановил грузовик и подвел меня к скульптуре, ошибиться в истолковании которой, пожалуй, никто бы не смог: перед нами на сером склоне холма, уходя шеей и затылком в землю, торчала голова чиновника – самодовольного толстого чиновника, льстеца и самодура, ни одному слову, ни одному жесту которого нельзя было верить. Именно эту черту – не верьте, остерегайтесь! – выделял, подчеркивал неизвестный художник, предупреждая, наверное, своих соотечественников и их потомков.
И снова я убедился, что рука скульптора – баснословно талантливого – лишь изящно уточнила образ, как бы заложенный самой природой в каменную глыбу.
– Какое чувство материала! – невольно вырвалось у меня. – Поразительно!
Мой восторг не оставил Евгения равнодушным; он отложил на время свои планы, и машина стала метаться по пустыне. Каменные животные, условные человеческие фигуры, «массовые сцены» совершенно сбили меня с толку, и я не мог хоть в чем‑либо разобраться. Но, понимая, что рекогносцировка и не может преследовать аналитических целей, я полностью положился на Евгения.
Уже за полдень, когда все порядочно устали, машина, развернувшись в сторону Каратау, остановилась на вершине холма: перед нами высились стены и бастионы крепости.
– Курганчи, – сказал Евгений. – Крепость по‑туркменски. А на самом деле склоны Каратау. Но кажется, что и над ними поработали люди, сделали их более грозными и неприступными… Там и нашел я имя Кара‑Сердара в картуше. Сходим?
Меня не пришлось уговаривать, и мы неторопливо пошли вверх по саю, стиснутому бастионами. Да, по такому саю нелегко было подниматься атакующим – он скорее походил на ловушку, и газии, воины‑защитники крепости, без особых потерь, наверное, расправлялись с противником.
– Еще в прошлом году я тут облазал все, что смог, – сказал Евгений. – И знаете, почти не нашел следов человека. Вот еще одна из загадок. Безусловно, где‑то здесь, на Каратау, находился юрт – престол Кара‑Сердара. Понятно, что не сохранилось следов кара‑ой – временных жилищ туркмен. Но нет и тамов, а глинобитные тамы могли бы и уцелеть, в развалинах хотя бы…
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 118; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!