К фрагментам из книги Марселя Омэ 2 страница
– Вот здесь и встретились, – говорит Юра.
Я внимательно осматриваю место. Медведь действительно ранен, на следах кое‑где видны капли черной крови. Но видать, ранен легко. По всей вероятности, пуля попала в мякоть задней ноги. Следим километра два, лежек не находим. Зверь сворачивает из тайги в марь и, осторожно перебираясь по высоченным кочкам, уходит за болото. Для самоуспокоения следим еще с километр и, убедившись в бесполезности поисков, возвращаемся. Невыносимо печет, кружит рой оводов и всяких мух. Отдыхаем в лесной чаще, тут немного попрохладнее.
– Мне кажется, здесь делать нечего, косуль не найдем, лучше к реке сходить, – предлагает сын.
– Туда и пойдем, – в полудреме отвечаю ему.
Сделав большой круг, часа через два выбираемся к Алеуну. Кое‑где начинают попадаться лежки. Расходимся по прибрежной полосе редкостойной черной березы с непроходимыми зарослями рододендронов и лещины. Бреду тихонько, держа наготове ружье, и, как всегда, позорно зеваю…
В десяти шагах срываются с лежек два козла. Бью дуплетом по рыжим пятнам, молниеносно мелькающим среди кустов, и с горечью чувствую позорные промахи. Стою у березы, продуваю стволы, на чем свет ругая себя за нерасторопность. Старая кляча! В руках была добыча и так глупо упустил… Лезу в карман за табаком. С Юркиной стороны звенит четкий дуплет. По кому бы? Раскурив цигарку, поспешно иду туда.
Свистнул. Отзывается. Смотрю: стоит на маленькой полянке, а на лице улыбка во весь рот!.. На кромке, подвернув рогатую голову, лежит мертвый козел. Ловко! Оказывается, поднятые мной животные, сделав по лесу полукруг, наскочили на него. Переднего он срезал шагов за сорок, второго стрелял чуть дальше и, видно, промазал. Брожу, проверяя примятую траву. Крови не видно. Да и вряд ли он мог попасть в такой непролазной чаще. Для нас и один козел – отличнейшая добыча. Да… во второй половине июля убить косулю очень сложно. Это не весна, когда звери на зеленухах сами лезут на мушку. Быстро снимаем шкуру с козла и, нагрузив рюкзаки мясом, возвращаемся в табор. Теперь все дела пойдут споро, без дум о пище. Мясо не рыба. А дел непочатый край. На очереди кроме обследования участка еще и ремонт лодочного мотора, клепка гребных винтов. Работы полно, а инструмента нет. Напильники, топор, молоток и плоскогубцы – вот и весь наш слесарный инструмент.
|
|
|
Оставшуюся часть дня вожусь с засолом мяса, копчением рыбы. Юрка копается в больном моторе. На обед жарим сердце, печенку и почки, едим с жадностью: рыба приелась. Сухари экономим.
Перед сном с наслаждением купаемся в теплой озерной воде. Юра ныряет в маске и ластах, добывая из ила огромных моллюсков; отдельные раковины достигают величины тарелки. Спать укладываемся рано, рассчитывая до жары отправиться в путь. Сон навевает знакомый крик странной птицы…
|
|
|
Будит меня, как показалось, треск кустарника. Стараясь не шуметь, вылезаю из палатки. Гладь озера посеребрена лунным светом.
Окружающий лес рождественски красив. Луна склоняется, тянет холодком, ночь на исходе. Заложив в ружье пулевые патроны, затаиваюсь у палатки…
Из‑за поворота старицы доносятся басистый медвежий рык, пронзительный крик и всплески. Узнаю! В гости пожаловала семейка. Терпеливо жду. Луна спустилась на гребень тайги. На берегу появляется зверь. Он в тени леса неясен и расплывчат. Стрелять, конечно, не собираюсь. Интересно понаблюдать. Медведица с медвежонком неторопливо шлепают по приплеску. Поравнявшись с табором, самка встает на дыбы. Ясно слышно, как она храпит ноздрями, втягивая воздух с подозрительными запахами. Так она стоит несколько минут, потом, что‑то рыкнув отпрыску, беззвучно скрывается с ним в темной чаще. Разряжаю ружье и собираюсь лезть в палатку и вдруг улавливаю в лещиннике шорох. Вскакиваю на ноги, ясно различаю, как шагах в пятидесяти качаются ветки лещины…
|
|
|
Новый гость, будь он неладен! Снова зарядив ружье, жду. Несколько раз вижу, как в кустах мелькает черное пятно. Минут двадцать новый посетитель топчется у табора, потом уходит на марь. Медвежья ночь! Проводив гостя, достаю кисет с табаком… Опять всплеск. Вот везение! По следам медведицы косолапит прошлогодний пестун. Этот хоть не наделен болезненным любопытством, шлепает следами, не оглядываясь… Засыпаю уже на рассвете, ловя ухом подозрительные шорохи и треск. За завтраком рассказываю о ночных гостях Юрке, тот сердится, что не разбудил.
Перед уходом в маршрут пытаюсь хотя бы приблизительно определить по карте, какую же местность встретим на обследуемом пространстве. Но что можно узнать в этом крохотном сантиметровом квадратике, равном ста квадратным километрам? Опять главный путеводитель – компас, ему и доверяю наши судьбы. За два дня предстоит обойти прямоугольник протяжением двадцать на пять километров. Уложив в рюкзаки скудный запас продуктов, прибрав табор, отправляемся.
С час шагаем старым лиственничником, во всех направлениях изброженным медведями, и за ним упираемся в безоглядную марь. С ее кромки отчетливо видим на юге горы Турана. Где‑то там бродят наши ребята. Каковы‑то их дела? Сегодня дует восточный ветер. В его порывах ясно чувствуется прохлада Тихого океана. Еще не кончился июль, а мари уже заметно порыжели, лето на исходе. Ковыли и вейники выкинули пушистые метелки созревших семян, а осоки ссохлись и отвердели. Густая рыжеватая марь в наклонах трав под лаской ветра похожа на огромный спелый пшеничный массив. Глядя на нее, невольно забываешь проклятые верткие кочки, а думаешь, что это ровная целинная степь…
|
|
|
Около полудня вылезаем на водораздел. Тут к главному фону лиственничных лесов заметно примешались монгольский дуб, белая липа, широколистый клен, черная береза. Масса всяких цветов, особенно на полянах: яркие лилии, жасмины, ирисы, василистник. Заросли рододендронов и лещины еще выше, чем у Алеуна. – С любопытством осматриваем новый ландшафт, тихонько пробираемся в глубь водораздела. Он, видать, очень широкий. Бредем все время чуть заметно в гору. Очень редко попадаются лежки косуль, раза два замечаем наброды изюбров и совершенно не видим лосиных следов. Зато медвежьих волоков встречаем в избытке.
Картина та же, что и по прежним бассейнам рек: большинство копытных сейчас на поймах, озерах и реках. Водоразделы, можно сказать, почти безжизненны.
Так незаметно проходит длинный день. У маленького ключика на вершине водораздельного плато останавливаемся на ночлег. Место глухое. Здесь наверняка никогда не проходил человек, да и что, собственно, делать тут людям? За день мы не встретили ни поруба, ни туеска, ни спиленного старого пня. Медвежья глухомань! Лучи солнца параллельны земле и с трудом пробиваются сквозь листья кустарников. С вечерней прохладой налетают комары. Мажемся диметилфталатом. Я разжигаю костер, Юрка берет ружье.
– Ты далеко?
– Схожу посмотрю, куда бежит ключик, делать‑то нечего…
Поспел мясной суп, вскипячен чай, а Юрки все нет и нет. Начинаю волноваться.
Подновив костер, разогреваю суп… Где‑то с низовий ключа доносится глуховатый звук выстрела. Идет! Пока не стреляю и не откликаюсь. Погода ясная, ориентиры хорошие, сам разберется. Через полчаса приходит. На ремне через плечо свисает старый глухарь, а в руках шляпа, полнехонькая спелой голубики…
Жадно хлебая суп, Юрка рассказывает, что он в километре набрел на маленькую мшистую марь, сплошь усыпанную созревшей голубикой. Интересно, до сегодняшнего дня ни на одной из пройденных марей спелой голубики не встречалось. Видимо, там какие‑то свои особенности микроклимата. Собирая ягоды, поднял из кустарников глухаря, успел бросить шляпу, сдернуть с плеч ружье и уложить птицу зарядом дроби шагов за пятьдесят. Ловко получилось! Я бы, конечно, прозевал…
– Да, чуть не забыл самого главного. – Юрка отставил кружку. – За голубичной марью должно быть большое озеро.
– Почему так полагаешь?
– Чаек видел. Похоже, местные, оседлые. Целой стайкой на мои выстрелы слетелись и с криком долго кружились. – Он глотнул чаю. – Я хотел пойти посмотреть, что за озеро, но уже поздно, повернул обратно.
– Интересно! – Развертываю карту и еще раз подробно изучаю старый, потрепанный лоскут. Местами видно, что водораздел заштрихован болотом, ключик не обозначен. С горечью сую лист обратно в полевую сумку. Ничего не разберешь на этой древней картишке масштаба один сантиметр к десяти километрам. Карте от роду тридцать лет, составлялась еще до войны, уже мхом и плесенью обросла, а мы ей пользуемся. Вся наша геодезическая техника – компас, он старый друг и служит путеводителем. Что же это за озеро? Завтра обязательно пойдем обследовать…
Отужинав, натягиваем легкий тент, устраиваем под ним постели и лежим, наблюдаем, как ночь сменяет вечер. Гаснет заря, и сразу же становится темно. Не слышно никаких звуков. Козодои и те молчат.
У реки жизнь гораздо ярче и разнообразнее. Там, вблизи нашего табора, опять, наверное, шарашатся медведи…
Интересна биологическая особенность здешнего бурого бродяги. Амурский медведь бродит, как кошка: куда вздумается, туда и врет. В Саянах, на Алтае да и на Севере зверь держится в строго определенных границах своего участка. Здесь же ничего не разберешь. На одной площади бродит несколько зверей. Тут и молодые, и старые, и медведицы с медвежатами. Видимо, из‑за того, что зверям есть нечего. Здесь нет благодатного кедра, брусничников, на которых к зимней спячке быстро накопили бы нужный запас жира медведи. Очень мало и зонтичных растений – их любимого корма летом. Сейчас медведи не брезгуют буквально ничем, поедают все, что попадает в голодную пасть: муравьев, жуков, лягушек, рыб, птенцов, маленьких косулят.
…Рано утром меня будит резкий крик.
– Урра! Кра, кра, урра!
Схватив ружье, пулей вылетаю из‑под тента. Предсолнечный час. Светло и тихо.
– Урра! Трам‑крам, урра!
– Что за дьявольщина? – Сдвинув с предохранителя гашетку, кручусь во все стороны…
– Рыба! Ррыба, кра, кра! Ррыба! – кричит кто‑то совсем рядом. По моей спине текут струйки холодного, липкого пота…
– Артемка дуррак! – Истошный крик заставляет меня отпрыгнуть в сторону…
– Отец, что такое? – появляется рядом встревоженный Юрий.
– Ррыба, ррыба! Урра!
Сын разевает рот, таращит глаза и вдруг:
– Смотри, смотри! Вон он, вон!
– Да кто?
– Вон он! Вон он! – Юрий протягивает руку и звонко хохочет. Я опускаюсь на кочки, тру глаза и не верю… В десяти шагах на старом пне сидит нахохлившийся здоровенный черный ворон и, поглядывая на нас блестящими глазами, растопырив крылья, трясет бородатым кадыком.
– Артемка вор! Артемка вор! Кра, кра, – вдруг выкрикивает птица и взлетает на лиственничный сук. На ноге у него тускло блестит широкий металлический браслет. Нет сомнений, ворон ручной, но откуда он взялся? Каким образом оказался в такой глуши?
Юрий бросает ворону кусок глухариного мяса. Минуту потоптавшись, птица планирует на землю, схватывает мясо и, взлетев на пень, рвет добычу черным клювом, удерживая ее в когтистой лапе. Позавтракав, ворон расправляет крылья и, звонко дронкнув, взмывает над лесом. Кричит над нами и скрывается с глаз…
Мы долго сидим у костра, хлебаем глухариный суп, пьем чай, посматривая в ту сторону, куда улетел ворон. Откуда он? Кто его хозяин? Потом увязываем рюкзаки и, закинув за плечи ружья, спускаемся вниз по ключу…
Километра через два ручей расширяется, выбегает на голубичную марь. Пробираемся кромкой по звериной тропе, горстями хватая с кустов спелую голубику. За марью снова лиственничная тайга, затем она редеет, в воздухе появляется черноголовая чайка, за ней другая. Птицы кружат и улетают за вершины деревьев. Звериная тропа ширится и торнеет. Я иду впереди, Юра немного отстает, собирая голубику. В кустах рододендронов что‑то преграждает мой путь; не обращая внимания, рвусь напролом, и вдруг кто‑то с силой бьет по рюкзаку и валит меня с ног! При падении неловко подвертывается ступня. Еще ничего не разобрав, пытаюсь вскочить, но от резкой боли снова падаю. На крик подбегает Юра. С его помощью поднимаюсь и ковыляю к валежине.
– Смотри, что у тебя из рюкзака торчит!
Скидываю котомку. Бог ты мой, метровая стрела с железным зазубренным наконечником пробила рюкзак, а в нем тент, брезентовый плащ и, скользнув по котелку, наполовину высунулась с другой стороны рюкзака! Самострел! Этого еще не хватало, на волосок от смерти находился. Задержись я на долю секунды, сейчас определенно лежал бы с пробитой грудью.
– Ну и машина! Смотри, папа, как ловко все приспособлено! – восклицает Юра.
Ковыляю к нему. В трех метрах от тропы, в развилке толстой ольхи, скрыт от глаз самострел. Приклад из ясеня старательно отшлифован, к цевью прикреплен гигантский лук из строганой ели. От курка самострела протянута через тропу сила – нить из лосиных сухожилий. Она очень прочна и в воздухе почти не заметна. Удар такой стрелы в состоянии уложить любого зверя, хоть лося, хоть медведя. Что и говорить, я отделался благополучно! Боль в стопе нестерпима, опять плетусь к валежине и, присев, стаскиваю сапог. Так и есть. Растянуты в суставе связки. Еле перебарывая боль, массирую сгиб. Достаю бинт и туго перевязываю.
– Кто же его настораживал? Выходит, люди недалеко? – Юрка в раздумье покусывает травинку.
– Ясно недалеко. Самострел свежий. Идиоты, ставят без предупредительного знака. Это же преступление! – ругаюсь, С трудом натягивая сапог.
– Идти‑то сможешь? – в тревоге спрашивает сын.
– Да как‑нибудь поковыляю.
Опираясь на палку, пробираюсь по тропе. Светлеет. Еще двести метров, и мы оказываемся на берегу чудесного озера. Шириной водоем с полкилометра, длину же его скрывает мыс. Неподалеку расселилась колония чаек. Крик, шум, драки. Птиц сотни. Дальше видно стекло озера – чистого, с небольшими коврами рдестов, кувшинок и пятнами амурского лотоса. Лиственничная тайга с примесью черной березы вплотную подступила к обоим берегам. На поваленной лиственнице мы долго сидим, любуясь красивым видом. Потом идем к мысу. Юрий впереди. Наученный случаем, шагает осторожно, внимательно осматриваясь по сторонам. Я отстаю.
– Избушка и лодка у берега! – раздается его голос.
Спешу к нему. Верно, метрах в трехстах виднеется человеческое жилье.
– Артемка!
– Где?
– Вон вдоль берега летит.
Через минуту низко над нами вьется старый знакомый. Каркнув несколько раз, он улетает к избушке. Там, усевшись на сухую лиственницу, громко горланит.
У лодки появляется маленький человек. Столкнув ковчег, машет руками. Ждем. Через полчаса перед нашими глазами появляется самый настоящий сказочный лесной гном…
Он стоит с шестом в длинном узком дощанике. На голове древняя остроконечная шляпа. Веселые голубые глазки, нос – спелый помидорчик и огромная белая борода.
Щеки розовые, налитые соком, как осенние яблоки. Мускулистый, камнем сбитый загорелый торс. Ниже короткие полотняные штаны. Волосатые, чуть кривые ноги с растопыренными пальцами цепко впились в днище лодки… Ростом гном никак не выше двух с четвертью аршин…
– Как в сказке, – шепчет Юрка.
– Ррыба, ррыба, кра, кра, – раздается пронзительный крик ворона. Птица обгоняет лодку и мостится на сухую лиственницу. Старичок, орудуя шестом, ловко вгоняет дощаник в залив.
– Здравия желаем! – Гном выскакивает на приплесток, снимает колпак, обнажая розовую лысину.
– Здравствуйте. – Я жму его короткую, хваткую, как клешня, кисть. Потом он здоровается с сыном.
– Откель путь держите?
Коротко рассказываю, кто мы и откуда… Гном достает табакерку, с аппетитом вгоняет в широкую ноздрю добрую щепотку табаку…
Так состоялось наше знакомство с Терентием Степановичем Коротаевым, а попросту с дедом Терешкой из поселка Белогорье. На этом озере он живет семь лет. Попадает на него по реке Томи и ее притоку Секте. Несколько раз в год старик наведывается в ближайший населенный пункт за продуктами, остальное время проводит в тайге, на огороде и на этом озере.
– Артемка‑вор! Кра, кра, – захлопала крыльями птица, как только мы отплыли от берега.
– Это ваш говорящий ворон? – спросил Юра.
Дед Терешка, лукаво улыбаясь, погрозил птице пальцем.
– Мой, шельмец. Уже три года вместе живем. Птенцом подобрал. Вон на том месте, – он кивнул на берег. – Стояла там старая‑престарая листвень, на ней гнездо вороны свили. Наверное, лет десять домовина ихняя держалась, а в третьем годе, в мае, приключись страшная буря и листвень вывернуло. Трех воронят убило, а этот каким‑то чудом живой сохранился.
Дед заправил другую ноздрю изрядной щепоткой табаку, с аппетитом чихнул и продолжал:
– Я подобрал вороненка‑то. Жаль. Совсем крохотный. На брюхе и спине пушок, на крыльях дудочки. Выкормил помаленьку, и вот ведь поди привык, подлец. Артемкой его назвал. Сначала внимания не обращал на его «кра, кра». Орет себе и орет, ну и бог с тобой, ори, а потом вычитал в книжонке, что ворон говорить по‑людскому может. Дай попробую научить! Зачал ему каждый день имя твердить. Он сперва все по своему каркал, а потом как‑то рано утром слышу, ровно человеческий голос выговаривает: «Артемка», «Артемка». Высунулся в окошко. Эвон чо, мой вороненок шастует по амбару и сам себя кличет. Теперь уже семь слов по‑чистому знает…
– И никогда от вас не улетает?
Старик повернулся к Юрке.
– Пошто не улетает. За день Артемка везде успевает побывать. Как рассветает, наперво к чайкам прет. К гнездовьям по‑над самой травой подбирается. Знает, что, коли выше поднимется, заклюют. Хитрит, подлец. Ворвется к чайкам‑то, схватит яйцо – и в лес, там его нипочем не взять. Иное утро таким родом три‑четыре захода проделает. Чайки гомонят, базарят, а его и след простыл. Потом летит на марь козлов искать.
– Как искать? – теперь уже не вытерпел я.
– А так, – хмыкнул он, споро толкая шестом. – Летит над марью да болотцами до той поры, покедова козла не обнаружит. Как увидит, закуркает и домой ко мне. Прилетит, круг, два опишет, иной раз три, до той поры кружит, пока я не выйду. По его голосу знаю, что где‑то зверь пасется. Когда мясо надо, помаленьку туды, куды Артемка полетел, и я пойду. Умный он до ужасти. Все как есть понимает. А вор, таких, однако, на земле не сыщешь. Не приведи господь какой ворина, – покачал головой старик. – Ничего блестящего или красного не оставляй: ложку, ножик, пуговицы – все моментом упрет.
– А куда он прячет? – засмеялся Юра.
– У него, парень, дупла в лесу запримечены, гнезда старые, вот в них и прячет. У меня в прошлом году часы наручные уволок, две ложки серебряные от покойницы старухи оставались, их тоже прихватил да попутно десять карабинных патронов. Я давай искать. Следил за подлецом пять дней и все же углядел. В старое ястребиное гнездо на пихте, ворина, свое добро укладывал. Еле‑еле я залез на пихту. Гляжу, все тут: и часы, и ложки, патроны, да еще чей‑то перочинный ножик со всякими приборами тут же лежит. Где он его украл, ума не приложу. Наверно, в какой‑нибудь экспедиции спер.
Дед Терешка воткнул шест.
– Все, приплыли в мою деревеньку.
Хозяйство у гостеприимного лесного гнома большое и сложное. Тут и маленький огород, тщательно обработанный: ровные грядки с овощами, десяток яблонь, кусты смородины. Порядочная плантация с помидорами, парники с дынями. В углу под тенью голубых елей есть даже небольшой участочек с десятью корнями женьшеня. Четыре пчелиных улья. Клочок гречихи и проса. Изба просторная – большая комната и кухня. Новенький батарейный радиоприемник на столе, в углу шкафчик с книгами. Посуда перемыта и аккуратно расставлена на полках. Словом, наш «боровичок» – вполне культурный хозяин. Он очень приветлив и разговорчив. Сейчас катается шариком по двору, хлопочет, растапливает печку‑каменку, сложенную из диких камней, и круглым баском все говорит и говорит. Мы сидим, разувшись, в тени, под навесом, с интересом его слушаем. Я разбинтовываю больную ногу. Дед Терешка подкатывается.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 113; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!