К фрагментам из книги Марселя Омэ 3 страница
– Как это тебя ногу‑то угораздило ушибить?
Вынимаю из рюкзака обломок страшной стрелы.
– Твоя работа?
Глаза у старичка становятся круглыми, он в смущении чешет затылок.
– Грешен, что и говорить, грешен, мой самострел. Видит бог, не хотел зла. Ведь семь лет тут живу, и никто ко мне не прихаживал. Медведь окаянный повадился из садка рыбу таскать, на него я навострил, а оно вишь как обернулось! – сокрушается боровичок.
– Поди еще есть самострелы?
– Упаси господь, более нигде не ставил.
Прилетел Артемка, сидит на изгороди в трех шагах и, насмешливо косясь умным глазом, чистит свой наряд.
На обед дед Терешка угощает нас жареным сигом, копченой косулятиной и медом.
К вечеру они с Юркой уплывают смотреть сети и удочки, заброшенные на сомов. Я отдыхаю, прогреваю в горячей воде ногу и записываю впечатления в дневник…
Интересна судьба этого старичка. До пятидесяти лет он жил и работал в железнодорожном депо на станции Белогорье. Вырастил ребят. Похоронил старуху и заболел открытой формой туберкулеза. От лечения толку не было. Не обращая внимания на прогрессирующую болезнь, начал безбожно пить. Здоровье угасало. Предчувствуя близкий конец, он по совету знакомого старика китайца продал домишко, все немудреное хозяйство и, купив лодку с подвесным мотором, уплыл в тайгу. Разыскал это великолепное озеро, целое лето рыл и расчищал русло речушки Секты и к осени заплыл сюда. К зиме срубил крохотную избушку. Жил кое‑как, ожидая неизбежной смерти. К весне совсем стал плох, а летом здоровье быстро пошло на поправку: помогли воздух, дикий мед и медвежье сало…
|
|
|
И вот прошло семь лет, а он стал как речной голыш – крепкий, прожаренный солнцем, обласканный ветром и омытый светлой водой. Живет и не тужит. Его труд, конечно, очень сложен и тяжел. Нет свободной минуты. Раза два за лето он по прибылым от дождей водам успевает сплавить в рыбучасток пять – семь бочек соленой рыбы, осенью вывозит несколько бочек голубики, ореха, лимонника. К зиме приводит лошадь и верхом охотится на лосей и косуль, ставит капканы, ловит лис, выдр, норок, колонков, изредка добывает соболей или росомаху. Зимы здесь малоснежные, поэтому с вывозкой продуктов промысла осложнений нет.
Меня поразили его энергия и оптимизм. Обычно старики отшельники – грязнули и неряхи, примитивны до предела, но этот лесной гном – исключение…
Неожиданно прилетает Артемка. Плавно садится на конек крыши, чистит клюв и орет: «Ррыба, рыба!» Я зову его, но хитрый ворон ерошит перья и презрительно отворачивается. Из‑за поворота на озере появляется лодка. Ковыляю к пристани. Дед Терешка, не доплыв до берега, кричит:
|
|
|
– Фартовый твой сынок. Гляди, чо поналовили.
Я помогаю подтянуть дощаник. По днищу лодки ползают четыре здоровенных сомища, а в отсеке сверкают чешуей крупные, как лопата, караси. На ужин отличнейшая уха. Варим ее на костре. Вечер тихий, теплый, лист не шелохнется. Солнце опускается, светлеет воздух.
Артемка, налопавшись рыбьих потрохов, скачет к озеру, пьет, потом купается и, с трудом взлетев на борт лодки, сушится в закатных лучах.
– Гляди, сейчас попрет козлов искать, – кивает в сторону ворона старик и, отложив карася, добавляет: – Он перед полетом всегда полощется.
И верно. Обсохнув, Артемка молчком взмывает в вечернюю синь небес.
– Дедушка Терентий, а зимой где ворон живет? – спрашивает Юра.
– Зимой? Зимой туговато жулику приходится, – усмехается дед. – Пробовал я сначала его в избе держать. Плохо. На воздухе мерзнет, да и вошь заедает. В сенцах насест смастерил, опять неладно. Страсть не любит низко спать.
В первую зиму долго маялись. Потом стал я примечать: как вечер наступает, так теряется мой Артемка, и баста. Я давай следить. Усмотрел‑таки. Невдалеке отсюда хитрец здоровенную ель облюбовал. Как стемнеет, он в сучья нырнет, заберется в гущу веток, там, видать, потеплее, ну и спит себе припеваючи. Утром, глядишь, заря только‑только заиграла, а Артемка уже на завалинке и стучит в окошко: отворяй, мол. Я в сенцы волокусь. Дверь открою, хитрец мне на плечо шасть и таким родом в избу въезжает. Пожрет, напьется, оглядит свою перовую шубку и скок, скок к порогу. Как выпущу, он сейчас вон на ту листвень взлетит, взгромоздится на самый крестик и сидит, греется под студеным солнцем, ждет, когда я коня оседлаю. Поехал – и Артемка полетел. С ним шибко ловко промышлять. На каких марях лоси кормятся, враз укажет, только повнимательней за ним следи. Я вам скажу: с Артемкой можно капитал охотой нажить. Только я не хочу этого. Нашто мне деньги? Нам с Артемкой их по горло хватает.
|
|
|
Юрка, с жадным любопытством слушавший рассказ, вдруг вскочил на ноги.
– Смотрите, смотрите, летит!
Ворон уже крутит над зимовьем. Садится на крышу и орет:
– Артемка, урра, урра!
– Нашел, подлец, козла! – Дед Терентий довольно улыбается, поглаживая свою огромную бородищу. Хитро поглядывает на Юрия и подмигивает. – Хошь сходить?
– Как папа.
– Иди. Мясо не помешает, да и охота, наверное, будет интересной.
Старик уже вооружился боевым карабином.
– Туда поплывем, – машет он на запад, вычерпывая из дощаника воду.
|
|
|
Отпустив охотников до середины озера, Артемка взлетает и, легко догнав лодку, звонко дронкает…
Сижу на скамейке, наслаждаюсь вечерней тишиной и прохладой. Красивое озеро. Наверно, особенно чудесно выглядят его берега весной, в период цветения кустарников. Чего только не растет по берегам: дерн, спирея, жимолость, остролистая принсепия, лиспедица, бересклет, дикая яблоня. Местами сгрудились клены, взметнул широченные листья амурский бархат. Алеют прутья крушины. Кустарники оплетены лианами – плющом, лимонником. Райское место! Озеро очень древнее. Зарасти ему мешают ключи, освежающие воду. Водоем проточный. Рыбы здесь полным‑полно. Сом, щука, карась, сазан, краснопер, верхогляд, различные виды сигов. Много косатки‑скрипуна и ее сестры плети, этих интереснейших рыб из состава амурской ихтиофауны. Обычная величина косатки – двадцать‑двадцать пять сантиметров, здесь же она раза в два больше. Рыба очень сходна по строению туловища с налимом и отчасти с сомом, но имеет свои особенности: пасть акулья, унизанная рядами мелких острых зубов. Цвет тела ярко‑желтый с черными полосками и пятнами. Зазубренные боковые плавники по строению очень похожи на миниатюрные пилки. Горе тому, кто не знаючи схватит косатку голой рукой у основания головы.
Плавники‑пилы намертво впиваются в пальцы, косатка вращает туловищем, зубья пил мгновенно кромсают кисть до костей. Но по вкусу рыба изумительная. Особенно копченая. Мягкая, нежная, с чуть сладковатым привкусом жира… Да, на этом озере живи и не тужи. Сколько еще в нашей Сибири и на Дальнем Востоке есть таких необжитых мест!
Мои мысли прерывает гулкий звук дуплета. Юрка грохнул. Посматриваю на поворот. Уже сумерки. Над озером копошится туман, лишь вершины огромных лиственниц золотят отблески заката. Слышен невнятный говор и всплеск весел. Плывут! С добычей!
– Кра, дрон, дрон! – Артемка опускается на сходни и пьет воду…
Загадочная все‑таки птица ворон. Как мало мы знаем о нем, хотя ворон и издавна живет по соседству с человеком. Мы не знаем, с каких лет жизни он начинает вить первое гнездо, периоды вывода потомства, срок его жизни, где, в каких уголках зимой проводит студеную ночь эта загадочная птица. Ареал ворона неограничен. Его можно встретить и на экваторе, и на севере Таймыра, Ямала и Чукотки. Ворон – птица могучая. Способен сутки без отдыха лететь чуть не тысячу километров, неделями голодать, не теряя при этом энергии и силы. Сообразительность у воронов прямо‑таки поразительная. Недаром в народе говорят: «Мудр, как ворон». Мне никогда не забыть одного эпизода.
В северной тайге Западной Сибири как‑то по первому снегу мы с товарищем убили молодого лося. Был уже вечер, мы оставили разрубленную тушу на земле, сверху забросали ее хворостом и укрыли шкурой. Края шкуры обвалили довольно толстыми бревешками. Ушли налегке в избушку, рассчитывая утром вынести мясо к дороге. Чуть рассветало, и мы отправились к добыче. Собак не взяли, опасаясь, что азартные лайки снова утянут за зверем. С пол километра не доходя до места, услыхали крики воронов. Маскируясь за деревьями, осторожно подкрались и увидели поразительную картину. С десяток черных воронов, ухватившись клювами за шкуру, дружно тянули ее из‑под бревна, а чуть в стороне на кочке сидит еще один ворон и, хлопая крыльями, командует:
– Дрон. – Птицы в такт дергают шкуру. – Дрон! Дрон! – кричит вожак. Усилие, еще усилие – и мясо открыто.
Стая облепляет кучу, оттаскиваются сучки хвороста, ветви. Я не выдержал зрелища такого разбоя и выстрелил. Грабители взвиваются и исчезают.
Меня нисколько не удивляют рассказы старика об охоте с вороном Артемкой. Все вполне правдоподобно. Я изрядно побродил по тайге с хантами и эвенками и знаю, какое значение они придают этой мудрой птице. Появился ворон – ожидай близкой встречи со зверем. Ворон удивительно зорок, даже сквозь гущу молодой поросли он с высоты полета прекрасно различает человека или зверя. Увидав охотника, дронкает и летит к стоянке зверя. Где зверье, там и он. Усядется на видное издалека дерево и легонько покрикивает, словно приглашает охотника. Убит зверь – ворон тут как тут. Покружится, заприметит место, где лежит добыча, взмоет вверх, скроется в синеве небес. Нет его с час и больше. Но вот со зверя снята шкура, вывалены кишки, разрублено мясо, и тут ворон появляется снова, да не один, а со стаей. Успел оповестить своих друзей. Старый эвенк Самсонко, с которым я много лет охотился, не раз говорил: «Умнай, шибко умнай птица. Он живет как человек, вся тайга участки разбита. Друг друга промысел не мешай, но и один добыча не ешь, товарищам обязательно делись».
Эвенк, хант никогда не выстрелят по ворону, считая это великим грехом.
Ворон не знает конкурентов в силе и ловкости из дневных пернатых хищников. Даже кречет и сапсан никогда не отважатся на него напасть. Из ночных хищников ворону страшен один лишь филин‑пугач. Но зато днем этот пернатый тигр панически боится воронов. Стоит ему попасться на глаза – все! Прощайся, ушастый разбойник, с жизнью: вороны задолбят, изорвут когтями до смерти…
Еще день отдыхаем. Нога моя немного отходит, и на следующее утро мы покидаем царство сказочного гнома. Дед Терентий плавит нас на лодке в знакомый тупик. На кромке широченной мари показывает одному ему знакомую звериную тропку, напутствует:
– Держитесь стежки, в сторону не суйтесь, эта марь страшенная, зыбунов не счесть! Тропкой до середины отшагаете, а там и Алеунская стенка выкажется.
Мы по очереди жмем его цепкую маленькую руку, желаем удач и долгой жизни. Машем Артемке, который кружит в высоте, и бредем в безбрежную даль по высоченным кочкам, покрытым спелой нивой волнующихся ковылей, осок и вейников…
На второй день мы без особых приключений замыкаем маршрут на нашем таборе. Там все в порядке. Хозяйственные бурундуки вокруг старательно подчистили объедки, навели санитарную чистоту.
А утром опять тайга, потом костры, ночевки. В работе и хлопотах таборной жизни миновало четырнадцать дней… Полощет дождь. Спальник отсырел, лежать надоедает. Вылезаю из палатки. Косматые тучи, прижимаясь к вершинам лиственниц, огромным фронтом ползут с хмурого востока. Укрывшись плащом, под защитой тента разжигаю маленький костер; наложив дров, спускаюсь с чайником к озеру. Мерка наполовину затоплена. Да это и не удивительно: дождь льет третьи сутки. Уровень воды в озере подскочил на шестьдесят сантиметров. Алеун почернел, вспух, беснуется, как одержимый. Возвращаюсь к костру, кипячу чай.
После возвращения с зимовья деда Терентия мы успели переделать уйму всякой работы. Избродили во всех направлениях зону обследования, изучили состав и количество ее фауны. Узнали, что на двухстах квадратных километрах живут лосиха с лосенком и два быка, что в сопках «дубовых» прячутся от медведей три изюбра, а в кривунах Алеуна скрываются в зарослях роз и спиреи примерно шесть косуль с косулятами и три старых козла. На всей территории власть целиком принадлежит артели из семи медведей, и верховодит этой артелью старая злая медведица, посетившая лагерь во вторую ночь нашего пребывания на Алеунском озере…
Юрка, изранив пальцы рук и переломав все напильники, ухитрился наклепать на лопасти винтов отличные заплаты, перебрал по винтикам и удачно вылечил от хронической немощи старенький мотор, и тот теперь орет бодро и весело… Мы тоже бодры и веселы, хотя и давно уничтожили весь запас продуктов. Доедаем последний кусок косулятины. С медведями мы ужились, найдя общий негласный язык. Познав мощь наших двустволок, они теперь вежливо и корректно уступают дорогу, стыдливо прячась в кустах лещины, и даже не пытаются проверять лагерный инвентарь.
Конечно, не навались затяжной дождь, мы не сидели бы с подтянутыми животами. А теперь ничего не попишешь, сиди и жди. В тайге так: терпение– залог благополучия. Хорошо хотя махорка есть и чай, а то бы скука одолела.
Чайник сердито клокочет. Достаю из коптилки последний кусок щучины, из мешка горсть крошек, чем‑то отдаленно напоминающих бывшие сухари. В них полно кусочков коры, волокон, мешковины и другого непонятного мусора. Ничего, отсеем!
Скрепя сердце лезу в свой тайник – полевую сумку, извлекаю два кубика серенького сахару. Осталось еще четыре, жаль!
– Юрка! Завтрак подан.
Он что‑то бормочет, высовывает из палатки голову, морщится и опять прячется.
– Давай, давай, шевелись, нечего прохлаждаться.
– Ладно, сейчас.
Появляется уже в плаще и высоких резиновых сапогах. Идет к озеру, умывается, чистит зубы, заботливо проверяет на корме лодки укутанный брезентом мотор. Поднявшись, садится под тент, сердито поглядывая на восток.
– Когда он перестанет?
– Да, наверное, нескоро, просвету не видно.
– Сегодня, может, ребята приплывут, ведь уже четырнадцать дней?
– Вряд ли. Я не жду. В дождь не поедут.
– Щука последняя?
– Ну да, ты же видел: ящик пустой.
Он с жадностью доедает рыбу, похрустывает крошками и берет кружку чаю. Я протягиваю кусочки сахара. Удивленно таращит глаза.
– Откуда?
– Давай бери.
– Сахар! Эге, это сила. Теперь жить можно!
От выпитого чая становится приятнее и веселее. Дождь немного ослабевает, и Юрий, надув резиновую лодку, плывет смотреть перемет…
С рыбой у нас получился непростительный конфуз. После первых обильных уловов я перекоптил весь засол. Подналегали на мясо, надеясь, что копченая рыба долго сохранится, но все испортила невыносимая жара. Когда по возвращении из похода мы полезли в ящик, то обнаружили, что крупные щуки, сиги и верхогляды безнадежно испортились. Погоревав, отдали их на съедение бурундукам и полевкам. Снова выставили ловушки и, к удивлению, ничего не поймали. Сети были пусты два дня и две ночи. Куда что подевалось? На переметы реденько попадали сомы, а спиннинговые блесны попусту играли в прозрачной воде. Алеун вымер. За неделю с трудом подкармливались ухой, не имея возможности сделать запас на черный день. Вот поэтому‑то так быстро исчезло мясо. Чем‑то сегодня порадует Алеун?
Вообще‑то здесь по водоемам Алеунского бассейна, видать, запасы рыб невелики, озера мелкие, не чета озеру деда Терешки.
Живут в каждом с десяток щук, немного карасей и два‑три верхогляда. А в омутах Алеуна и того нет. Поселятся в яме три‑четыре сома, прибьется к ним несколько косаток, может, забредет в омут щука, и все… Нужно давно бы переплыть с ловушками на новое озеро, да время не позволяло, а сейчас нет смысла: вот‑вот подплывут ребята, и мы отправимся вниз…
Дождь снова усиливается. Из куста выскакивает взъерошенный мокрый приятель бурундук Борька, как окрестил его Юра. Он совершенно не обращает на меня внимания, нахально пробирается к столу, находит щучью кожу с чешуей и, поудобнее пристроившись, лопает.
– Что, брат, и чешуйке рад? – Борька косится черным глазищем, чешет лапкой за ухом и, весело цыкнув, умывается. Ага, примета добрая: бурундук цыкает – дождю конец. Спасибо, друг! Я протягиваю ему крошку сахара. «Давай сюда, давай, это мы любим!»
Ест смешно, по‑старушечьи двигая челюстями. Потом шныряет, находит еще кожицу и с ней удирает домой. Слышу бульканье весел. Подплывает Юрка, иду к нему. В лодке ленок и соменок. Дела поправляются! На обед отличная уха и жареное мясо. До вечера возимся с текущими делами, изредка поглядывая на алеунский плес, но он безжизнен. К ночи дождь окончательно перестает и на востоке улыбается кусочек синего неба.
Наутро пятнадцатого дня неожиданно обнаруживаем, что нам в сущности и делать уже нечего, все прибрано, подточено и готово к отплытию. Погода снова солнечна и нежно тепла. Идем купаться, предварительно выбросив на просушку спальные мешки и одежонку. Сегодня пятое августа, и я впервые замечаю на березах желтые листья… Уже начало осени. Дни скользят. Ход времени не остановишь… После ненастья вода холодная. Окунувшись, выскакиваю, сижу, греюсь на солнце. Юрка плещется, ныряет, подолгу пропадая с глаз. Наконец тоже вылезает. Невольно любуюсь его крепким, мускулистым, почти коричневым от загара телом. Таежная жизнь идет впрок, хоть и голодновато иногда приходится, зато вода и стерильно чистый, смоляной воздух с избытком возмещают недостаток в пище.
– Может, сплаваем? – спрашивает он.
– Пожалуй, давай, до вечера еще далеко.
Нас давно тянет посмотреть вниз по Алеуну новые озера. Их там два, одно за другим в десяти километрах от табора.
– Три полезных дела выполним: мотор как следует обкатаем, козлов поищем и сети на новых местах поставим, – дополняет Юрий, натягивая рубаху.
Уложив в дощаник ружья, сети и резиновую лодку, отчаливаем. Мотор работает ритмично. Вниз по Алеуну лодка летит, уровень высокий, течение быстрое, и через сорок минут мы уже у первого истока. Тут Алеун описывает огромную дугу. На мысу заросли красной смородины. Она уже давно поспела, и кисти сочных ягод горят на фоне желтеющей листвы. Привязав лодку, забредаем в лес, с жадностью набрасываемся на ягоды, но, проглотив две‑три горсти, набиваем оскомину. Возвращаемся к лодке, забираем снасти и, с трудом пробираясь сквозь завал и заросли, старым руслом выходим к большой старице. Плывем на резиновой лодке, внимательно осматриваясь. Берега истоптаны изюбрами. Видать, зверь часто посещает озеро. В ночь обязательно надо покараулить!
Старица чрезвычайно богата кормами: в воде масса рдестов, урути, кубышки, сплошные подводные заросли ореха. Из‑под берегов частенько срываются перелинявшие утки. От стрельбы еле‑еле сдерживает здравый рассудок: напугаем зверей! Изюбры где‑то недалеко. По следам определяю: ходят два быка. Эх, удалось бы промыслить изюбра! Если у нас нет никаких продуктов, то у ребят, наверное, вовсе дело дрянь. А впереди еще не меньше недели пути до первого жилья. Обсуждаем, что делать, и решаем возвратиться в табор, ждать ребят до вечера, а если не приплывут, то к ночи вернуться сюда и караулить зверя до рассвета…
И вот наконец солнце опускается за остров. Пожалуй, пора! Пишу ребятам записку, и мы отплываем…
Дальневосточный изюбр почти никогда не выходит кормиться на озера днем. Он очень осторожен и обычно появляется глубокой ночью, а с рассветом уходит в лесную чащу.
Впереди сидит Юрий, я на корме. Уже темно. Тоненький серпик молодого месяца не дает света. Плещутся утиные выводки, за мысом надсадно орет кем‑то потревоженная старка. Подплываем к кусту ольхи, в его тени сидим и ждем. Утомительная штука ожидание. В бездействии минуты тянутся часами. Немеют ноги, все сильнее ноет спина. Неужели зверь не выйдет?
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 117; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!