ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ – ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ 4 страница
За большим крестом укрывшись, юноша во тьме соборной.
Словно демон, притаился, положив на крестовину
Локти рук своих могучих; испещрили лоб морщины
Тяжких дум; пронзает темень глаз запавших взгляд упорный.
ОН уперся подбородком в мрамор, словно лед, холодный,
И на белый камень кудри смоляные ниспадают.
Отсвет розовый лампады тьму густую растворяет,
Чуть заметно освещая его профиль благородный.
ДЕВА — ангел, вся — молитва. ОН как демон, весь кипенье,
ДЕВА — сердце золотое, ОН — отступник непреклонный,
ОН укрыт фатальной тенью, против всех предубежденный.
У подножия Мадонны юной девы длится бденье.
А на мраморную стену, белую, как снег зимою,
И блестящую, подобно глади утренней, озёрной,
Тень от девушки ложится, — эта тень в мольбе упорной,
Как и дева, на коленях, со склоненной головою.
Что тебе с твоей красою в этой жизни не хватает,
О, ребенок златокудрый с беломраморным лицом, —
Для тебя фату соткали звезды на небе ночном,
Взор твой ясный и невинный тень ресниц не омрачает.
Только крыльев не хватает, чтобы ангелом ты стала,
Только длинных, звездных крыльев... Что я вижу! За спиною
У твоей подруги-тени, той, что молится с тобою,
Два крыла прозрачных легких поднялись, как опахала.
Тень она, но не простая, это — ангел твой хранитель,
Он, воздушное созданье, крылья к небу поднимает;
Над твоей невинной жизнью неизменно он витает
|
|
|
И в молитве, и в страданье он тебе сопроводитель.
Тень как ангел, значит, дева — тоже ангел, без сомненья,
Только этих белых крыльев миру видеть не дано;
Но стена, людской молитвой освященная давно,
Видит их, изображая два крыла прозрачной тенью.
— Я люблю тебя! — хотел бы демон крикнуть в тьму ночную,
Но уста раскрыть не может, убоясь крылатой тени:
Не с любовью, а с молитвой опустившись на колени,
Мир забыв, внимает деве, слушает мольбу простую.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто ОНА? — Золотокудрый, в блеске звездной диадемы
Ангел, женщина, царевна — жизнь ей только счастье прочит.
ОН — бунтарь, и возмущеньем возбудить народы хочет,
Насаждая мысль о бунте в души, что пусты и немы.
Волны жизни между ними, друг от друга отделяют
Их столетия мышленья, вся история, народ.
Иногда — хоть очень редко — если их судьба сведет,
Смотрят, будто бы друг друга страстью вспыхнувшей сжигают.
Бесконечной добротою взоры девы синеокой
Проникают в сумрак взглядов, затаивших бунт опасный —
На лице его румянец, словно отсвет тучи красной...
Как они друг друга любят. Друг от друга так далеки!
Вдруг явился королевич, бледен, тих, в короне древней,
|
|
|
Он и власть свою, и славу — все сложил к ее ногам,
Чтоб, торжественно вступая по коврам пушистым в храм,
Мог предстать пред аналоем рука об руку с царевной.
Свадьбе быть... Не тут-то было! Сжатый рот — остался нем он,
Руки спрятались за спину, сердце тоже онемело,
Ведь в душе, в глубокой тайне дева любит. Вот в чем дело!
Неизменно перед нею снов девичьих гордый демон.
Видела она, как дерзко обращался он к народу.
— Как отважен он! — вздыхала, страха одолеть не в силе.
Все, что ум высокородный и века нагромоздили,
Свергнуть он хотел, даруя настоящему свободу.
Часто он, вскочив на камень, в красный флаг, как в плащ свободный
Завернувшись, с гордым ликом, молнии метал глазами,
Мрачный, как ночная буря, резкими, как бич, словами
Яростно воспламеняя беспощадный гнев народный.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Весь в испарине холодной, умирает на постели
Нищий юноша. Коптилка очертила желтый круг
В спертом воздухе. Смертельный точит юношу недуг,
Никого на свете нету, чтоб беднягу пожалели.
Ах! Все мысли, что недавно против мира восставали,
Против писаных законов и порядков, освященных
Божьим именем, сегодня тяжестью невоплощенных
Помыслов его же сердце сами б задушить желали!
|
|
|
Смерть без всяческой надежды! И кого не уничтожит
Горечь этих слов! — Постигнуть, как ничтожен ты и мал,
Видеть замыслов великих, вдохновений всех провал,
Знать, что злу никто на свете противостоять не может.
Если на единоборство с злом всю жизнь свою потратишь
И в предсмертный час увидишь, что борьба была напрасной, —
Смерть такая — ад. На свете нету более ужасной,
Горькой, безотрадной доли: знать — ты ничего не значишь.
Мысли черные роятся, умереть не позволяют.
Как вошел он в жизнь? Насколько справедлив был с добротою?
Сколько искреннего братства в этот мир принес с собою?
Какова за все расплата? Горечь душу разъедает.
Ничего вокруг не видно, тьма кромешная, ночная,
Но серебряною тенью ангел подошел к постели,
Сел и нежными губами, наклонясь, коснулся еле
Глаз, давно от слез ослепших, с них покров приподымая.
То — ОНА. И благодарный отзвук в сердце отозвался.
Смотрит пристально в глаза ей — милосердья воплощенье;
В час последний происходит с горькой жизнью примиренье.
— Ах! — он шепчет перед смертью, — кто ты есть, я догадался.
Призывал я землю, время, жизнь, народы к возмущенью,
Против неба дерзкой мыслью я склонял их к мятежу,
|
|
|
Но оно не осудило демона, и вот — гляжу:
Мне любовь дарует ангел, а с любовью — примиренье.
1873
FLOARE-ALBASTRĂ
— Iar te-ai cufundat în stele
Şi în nori şi-n ceruri nalte?
De nu m-ai uita încalte,
Sufletul vieţii mele.
În zadar râuri în soare
Grămădeşti-n a ta gândire
Şi câmpiile asire
Şi întunecata mare;
Piramidele-nvechite
Urcă-n cer vârful lor mare —
Nu căta în depărtare
Fericirea ta, iubite!
Astfel zise mititica,
Dulce netezindu-mi părul.
Ah! ea spuse adevărul;
Eu am râs, n-am zis nimica.
— Hai în codrul cu verdeaţă,
Und-izvoare plâng în vale,
Stânca stă să se prăvale
În prăpastia măreaţă.
Acolo-n ochi de pădure,
Lângă balta cea senină
Şi sub trestia cea lină
Vom şedea în foi de mure.
Şi mi-i spune-atunci poveşti
Şi minciuni cu-a ta guriţă,
Eu pe-un fir de romaniţă
Voi cerca de mă iubeşti.
Şi de-a soarelui căldură
Voi fi roşie ca mărul,
Mi-oi desface de-aur părul,
Să-ţi astup cu dânsul gura.
De mi-i da o sărutare,
Nime-n lume n-a s-o ştie,
Căci va fi sub pălărie —
Ş-apoi cine treabă are!
Când prin crengi s-a fi ivit
Luna-n noaptea cea de vară,
Mi-i ţinea de subsuoară,
Te-oi ţinea de după gât.
Pe cărare-n bolţi de frunze,
Apucând spre sat în vale,
Ne-om da sărutări pe cale,
Dulci ca florile ascunse.
Şi sosind l-al porţii prag,
Vom vorbi-n întunecime:
Grija noastră n-aib-o nime,
Cui ce-i pasă că-mi eşti drag?
Înc-o gură — şi dispare...
Ca un stâlp eu stam în lună!
Ce frumoasă, ce nebună
E albastra-mi, dulce floare!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Şi te-ai dus, dulce minune,
Ş-a murit iubirea noastră —
Floare-albastră! floare-albastră!...
Totuşi este trist în lume!
СИНИЙ ЦВЕТОК
/Перевод М. Павловой/
«Вновь о звездах ты мечтаешь,
Ради неба и лучей
Обо мне ты забываешь,
О душа души моей!
И спешишь в воображенье
К устью солнечной реки,
Видишь волн морских движенье,
Ассирийские пески.
Пред тобою пирамиды
Вырастают на песке...
Ах, любимый, не ищи ты
Счастья где-то вдалеке».
Так малютка говорила
И, увы, была права.
Но в тот час не оценило
Сердце милые слова!
«Так пойдем же в лес зеленый,
Где подземный плачет ключ,
Где над пропастью бездонной
Виснут скалы в клочьях туч.
Там, в лесных просторах диких,
Убаюканы ручьем,
У цветущей ежевики
Будем мы сидеть вдвоем.
Там, забыв о мыслях тяжких,
Сказку мне расскажешь вновь,
Я же снова на ромашке
Погадаю про любовь.
Разрумянившись от зноя,
Распущу я пряди кос,
Задушу тебя копною
Золотых моих волос.
Только там ты можешь смело
Мои губки целовать,
Ах, кому какое дело —
Ведь под шляпой не видать!
И когда луна под вечер
Осветит лесную тьму,
Ты мои обнимешь плечи
И тебя я обниму.
Мы пройдем тропу лесную
Под покровом темноты,
Будут сладки поцелуи,
Словно тайные цветы.
У крыльца, под грушей белой,
Не разнимем рук и губ —
Ах, кому какое дело,
Что ты дорог мне и люб?»
Поцелуй... И нет малютки!
Я, как прежде, одинок...
Где ты, венчик незабудки?
Где ты, синий мой цветок?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты ушла. И снова ветер,
Только ветер да тоска...
И так грустно мне на свете
Жить без синего цветка!
1873
СИНИЙ ЦВЕТОК
/Перевод Ю. Кожевникова/
— В облаках опять витаешь,
Среди звезд в дали астральной?
А о девушке печальной,
Жизнь моя, и знать не знаешь.
Тщетно громоздишь и ныне
Ты в своем сознанье горы,
Океанские просторы,
Ассирийские пустыни.
Прямо к небу пирамиды
Поднимаются высоко...
Свое счастье столь далеко,
Мой любимый, не ищи ты!
Говорила так малютка,
Нежно волосы лаская.
Что права ты, понимая, —
Я смолчал: мол, это шутка.
— Скроемся в лесу зеленом,
Где над пропастью огромной
Нависает камень темный
И ручьи бегут по склонам.
Там у тихого болотца,
Что укрыто камышами,
Под нависшими ветвями
Место нам в траве найдется.
Будешь ты, не умолкая,
Сказки плесть и небылицы.
Сможешь ли в меня влюбиться,
По ромашке погадаю.
Стану яблока краснее
Я от солнечного зноя
И распущенной косою
Рот закрыть тебе посмею.
Знать о том никто не будет,
Что уста слились с устами:
Шляпка скроет все полями —
Кто не видит, тот не судит.
А когда луна навстречу
Встанет, в сумерках желтея,
Обниму тебя за шею,
Обоймешь меня за плечи.
И лесной тропинкой к дому
Мы начнем в село спускаться,
По дороге целоваться,
Как цветы, что век знакомы.
В темноте продлим беседу
Возле самого порога.
Что люблю тебя, ей-богу,
Не до этого соседу!
Поцелуй — и нет в помине...
Я один с луной холодной!
О, прекрасный, сумасбродный,
Милый мой, цветочек синий!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Умерла любовь до срока,
Чудо минуло, как иней, —
Цветик синий, цветик синий!..
В мире грустно, одиноко!
1873
СМОТРЮ НА ГОРОД-МУРАВЕЙНИК
/Перевод В. Корчагина/
Дивясь, по городу идешь,—
На муравейник он похож:
Вдоль стен, в ворота, из ворот
Течет потоками народ,
Мелькают лица на углах,
И спор, и смех — всё впопыхах.
Лишь кое-где, лишь кто-нибудь
Неторопливо держит путь,
Насвистывает свой мотив,
В карманы руки опустив...
Вот впереди большой толпы
С молебном шествуют попы:
Хоругви, ризы, блеск икон,
И надо всем — унылый звон;
В глазах детей и женщин — страх
Как будто на похоронах;
Толпа бурлива, как река,
Ей тесны улиц берега —
Народ с трудом прошел туда,
Где освящается вода...
Таррам-та-там! — за рядом ряд
Проходит в марше строй солдат;
Ряды сверкающих штыков,
Гул барабанов, гром шагов,
И плещет, ветром взметена,
Знамен развернутых волна.
Таррам-та-там... Стихает гром,—
Солдаты скрылись за углом...
Вот — как дитя, лицом кругла —
С улыбкой девушка прошла;
Носильщик, горбясь, груз пронес;
Скуля, бежит бездомный пес;
Свистит мальчишка-озорник;
На площади слепой старик
Худую руку протянул;
Повсюду — крики, говор, гул...
И заглушен курантов бой
Тысячеустою толпой.
1873
КАК МУРАВЕЙНИК ГОРОД...
/Перевод Ю. Кожевникова/
Как муравейник город: тьма
Людей и вычурны дома:
Пилястры, арки тут и там,
Гримасы масок по углам.
На улице народ кишит,
Болтая и смеясь, спешит,
Лишь иногда стезей своей
Идет неспешно ротозей,
Бредет, куда-то взор вперив,
Насвистывая свой мотив.
Раздался колокольный звон:
Кресты, хоругви, блеск икон —
Весь клир в парадном облаченье,
Слышны святые песнопенья.
За ним как будто крестный ход —
Детишки, женщины, народ,
Не крестный ход, а водосвятье —
Не протолкаться — вот проклятье!
Бом-бом — звучит издалека:
Настала очередь полка.
Тамбурмажор ведет вояк,
Печатая парадный шаг.
Бьют барабаны мерно, в такт,
И слышен тяжкий шаг солдат.
Знамен струится яркий шелк,
Блестят штыки, проходит полк
За рядом ряд: тарра-бом-бом —
И исчезает за углом.
С округлым личиком ребенка
Проходит девушка сторонкой,
Собака мчится с перепугу,
Свистит шалун на всю округу,
На перекрестке инвалид
С рукой протянутой стоит,
Извозчик едет ломовой,
Курантов раздается бой —
Кто внемлет им, звучащим строго,
Народу много, шуму много.
1873
ÎMPĂRAT ŞI PROLETAR
Pe bănci de lemn, în scunda tavernă mohorâtă,
Unde pătrunde ziua printre fereşti murdare,
Pe lângă mese lunge, stătea posomorâtă,
Cu feţe-ntunecoase, o ceată pribegită,
Copii săraci şi sceptici ai plebei proletare.
Ah! — zise unul — spuneţi că-i omul o lumină
Pe lumea asta plină de-amaruri şi de chin?
Nici o scânteie-ntr-însul nu-i candidă şi plină,
Murdară este raza-i ca globul cel de tină,
Asupra cărui dânsul domneşte pe deplin.
Spuneţi-mi ce-i dreptatea? — Cei tari se îngrădiră
Cu-averea şi mărirea în cercul lor de legi;
Prin bunuri ce furară, în veci vezi cum conspiră
Contra celor ce dânşii la lucru-i osândiră
Şi le subjugă munca vieţii lor întregi.
Unii plini de plăcere petrec a lor viaţă,
Trec zilele voioase şi orele surâd.
În cupe vin de ambră — iarna grădini, verdeaţă,
Vara petreceri, Alpii cu frunţile de gheaţă —
Ei fac din noapte ziuă ş-a zilei ochi închid.
Virtutea pentru dânşii ea nu există. Însă
V-o predică, căci trebui să fie braţe tari,
A statelor greoaie care trebuie-mpinse
Şi trebuiesc luptate războaiele aprinse,
Căci voi murind în sânge, ei pot să fie mari.
Şi flotele puternice ş-armatele făloase,
Coroanele ce regii le pun pe fruntea lor,
Ş-acele milioane, ce în grămezi luxoase
Sunt strânse la bogatul, pe cel sărac apasă,
Şi-s supte din sudoarea prostitului popor.
Religia — o frază de dânşii inventată
Ca cu a ei putere să vă aplece-n jug,
Căci de-ar lipsi din inimi speranţa de răsplată,
După ce-amar muncirăţi mizeri viaţa toată,
Aţi mai purta osânda ca vita de la plug?
Cu umbre, care nu sunt, v-a-ntunecat vederea
Şi v-a făcut să credeţi că veţi fi răsplătiţi...
Nu! moartea cu viaţa a stins toată plăcerea —
Cel ce în astă lume a dus numai durerea
Nimic n-are dincolo, căci morţi sunt cei muriţi.
Minciuni şi fraze-i totul ce statele susţine,
Nu-i ordinea firească ce ei a fi susţin;
Averea să le aperi, mărirea ş-a lor bine,
Ei braţul tău înarmă ca să loveşti în tine,
Şi pe voi contra voastră la luptă ei vă mân'.
De ce să fiţi voi sclavii milioanelor nefaste,
Voi, ce din munca voastră abia puteţi trăi?
De ce boala şi moartea să fie partea voastră,
Când ei în bogăţia cea splendidă şi vastă
Petrec ca şi în ceruri, n-au timp nici de-a muri?
De ce uitaţi că-n voi e şi număr şi putere?
Când vreţi, puteţi prea lesne pământul să-mpărţiţi.
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 115; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!