ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ – ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ 1 страница
МИХАЙ ЭМИНЕСКУ
(1850 – 1889)
Михай Эминеску (настоящая фамилия Эминович) родился в январе 1850 года в многодетной семье мелкого помещика. Отец стремился дать образование всем сыновьям и, предпочитая немецкую школу, отправил их учиться в Черновицы, находящиеся тогда на территории Австро-Венгрии. Младшего из сыновей – Михая трудно было назвать прилежным учеником, тем более, что немецкий давался ему с трудом. Зато он с интересом отнесся к урокам румынской словестности, которые вел его любимый учитель – Арон Пумнул, участник революции 1848 года, прививавший своим ученикам любовь к румынскому языку и чувство патриотизма. Первое из известных стихотворений Эминеску написано в 1866 году на смерть Арона Пумпула. В этом году под фамилией Эминеску пештский журнал «Фамилия» («Семья») опубликовал несколько стихотворений молодого поэта. К этому же времени относится написанная им с глубоким чувством патриотизма поэма «Растленные юноши».
Не окончив гимназию, в 1869 году Эминеску по настоянию отца становится вольнослушателем Венского университета, где изучает философию, филологию и юристпруденцию. Молодлй поэт публикует ряд стихотворений и одну из лучших поэм «Эпигоны» – поэтический манифест искусства и жизни на службе народу.
С осени 1872 года по сентябрь 1874 года Эминеску живет в Берлине, где прослушал цикл лекций в Берлинском университете. К этому времени относится написание поэм «Император и пролетарий» и «Ангел и Демон». Парижская коммуна оказала большое влияние на поэтическое мироощущение поэта.
|
|
|
В сентябре 1874 года в поисках заработка Эминеску переезжает в Яссы. Здесь он закончил поэму «Кэлин». В аллегорической форме поэт прославляет воссоединение с родиной.
В Яссах Эминеску работает учителем гимназии, библиотекарем, школьным инспектором. В 1877 году, получив приглашение газеты «Тимпул» («Время») он перебирается в Бухарест. Поэту постоянно приходится много работать, так как за свои стихи гонораров он по-прежнему не получает. В эти годы Эминеску пишет социально-философские «Послания», заканчивает свое величайшее произведение – поэму «Лучафэрул», над которой трудился более восьми лет. Изнуряющая работа, хроническая бедность, постоянная неуверенность в завтрешнем дне и духовная неудовлетворенность приводят к депрессии и в июне 1883 года к психической болезни, которая, несмотря на улучшения после лечения, будет преследовать его до конца жизни.
В этом же году выходит единственная прижизненная книга его стихов. Имя Эминеску сразу получило признание, но ему это уже было безразлично. Тяжелая болезнь не отпускает поэта, а мизерная пенсия позволяет лишь не умереть с голоду, поэтому ему несмотря ни на что приходится в редкие месяцы просвятления много работать, подчас через силу.
|
|
|
15 июня 1889 года Михай Эминеску умер в одной из бухарестских лечебниц.
СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ
EPIGONII
Când privesc zilele de-aur a scripturelor române,
Mă cufund ca într-o mare de visări dulci şi senine
Şi în jur parcă-mi colindă dulci şi mândre primăveri,
Sau văd nopţi ce-ntind deasupră-mi oceanele de stele,
Zile cu trei sori în frunte, verzi dumbrăvi cu filomele,
Cu izvoare-ale gândirii şi cu râuri de cântări.
Văd poeţi ce-au scris o limbă, ca un fagure de miere:
Cichindeal gură de aur, Mumulean glas de durere,
Prale firea cea întoarsă, Daniil cel trist şi mic,
Văcărescu cântând dulce a iubirii primăvară,
Cantemir croind la planuri din cuţite şi pahară,
Beldiman vestind în stihuri pe războiul inimic.
Liră de argint, Sihleanu, — Donici cuib de-nţelepciune,
Care, cum rar se întâmplă, ca să mediteze pune
Urechile ce-s prea lunge ori coarnele de la cerb;
Unde-i boul lui cuminte, unde-i vulpea diplomată?
S-au dus toţi, s-au dus cu toate pe o cale ne'nturnată.
S-a dus Pann, finul Pepelei, cel isteţ ca un proverb.
Eliad zidea din visuri şi din basme seculare
Delta biblicelor sunte, profeţiilor amare,
Adevăr scăldat în mite, sfinx pătrunsă de-nţeles;
Munte cu capul de piatră de furtune detunată,
Stă şi azi în faţa lumii o enigmă n'explicată
Şi vegheaz-o stâncă arsă dintre nouri de eres.
Bolliac cânta iobagul ş-a lui lanţuri de aramă;
|
|
|
L-ale ţării flamuri negre Cârlova oştirea cheamă,
În prezent vrăjeşte umbre dintr-al secolilor plan;
Şi ca Byron, treaz de vântul cel sălbatic al durerii,
Palid stinge-Alexandrescu sunta candel-a sperării,
Descifrând eternitatea din ruina unui an.
Pe-un pat alb ca un linţoliu zace lebăda murindă,
Zace palida vergină cu lungi gene, voce blândă —
Viaţa-i fu o primăvară, moartea-o părere de rău;
Iar poetul ei cel tânăr o privea cu îmbătare,
Şi din liră curgeau note şi din ochi lacrimi amare
Şi astfel Bolintineanu începu cântecul său.
Mureşan scutură lanţul cu-a lui voce ruginită,
Rumpe coarde de aramă cu o mână amorţită,
Cheamă piatra să învie ca şi miticul poet,
Smulge munţilor durerea, brazilor destinul spune,
Şi bogat în sărăcia-i ca un astru el apune,
Preot deşteptării noastre, semnelor vremii profet.
Iar Negruzzi şterge colbul de pe cronice bătrâne,
Căci pe mucedele pagini stau domniile române,
Scrise de mâna cea veche a-nvăţaţilor mireni;
Moaie pana în coloarea unor vremi de mult trecute,
Zugrăveşte din nou, iarăşi pânzele posomorâte,
Ce-arătau faptele crunte unor domni tirani, vicleni.
Ş-acel rege-al poeziei, vecinic tânăr şi ferice,
Ce din frunze îţi doineşte, ce cu fluierul îţi zice,
Ce cu basmul povesteşte — veselul Alecsandri,
Ce-nşirând mărgăritare pe a stelei blondă rază,
Acum secolii străbate, o minune luminoasă,
Acum râde printre lacrimi când o cântă pe Dridri.
Sau visând o umbră dulce cu de-argint aripe albe,
Cu doi ochi ca două basme mistice, adânce, dalbe,
Cu zâmbirea de vergină, cu glas blând, duios, încet,
|
|
|
El îi pune pe-a ei frunte mândru diadem de stele,
O aşează-n tron de aur, să domnească lumi rebele,
Şi iubind-o fără margini, scrie: "visul de poet".
Sau visând cu doina tristă a voinicului de munte,
Visul apelor adânce şi a stâncelor cărunte,
Visul selbelor bătrâne de pe umerii de deal,
El deşteaptă-n sânul nostru dorul ţării cei străbune,
El revoacă-n dulci icoane a istoriei minune,
Vremea lui Ştefan cel Mare, zimbrul sombru şi regal.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Iară noi? noi, epigonii?... Simţiri reci, harfe zdrobite,
Mici de zile, mari de patimi, inimi bătrâne, urâte,
Măşti râzânde, puse bine pe-un caracter inimic;
Dumnezeul nostru: umbră, patria noastră: o frază;
În noi totul e spoială, totu-i lustru fără bază;
Voi credeaţi în scrisul vostru, noi nu credem în nimic!
Şi de-aceea spusa voastră era suntă şi frumoasă,
Căci de minţi era gândită, căci din inimi era scoasă,
Inimi mari, tinere încă, deşi voi sunteţi bătrâni.
S-a întors maşina lumii, cu voi viitorul trece;
Noi suntem iarăşi trecutul, fără inimi, trist şi rece;
Noi în noi n-avem nimica, totu-i calp, totu-i străin!
Voi, pierduţi în gânduri sunte, convorbeaţi cu idealuri;
Noi cârpim cerul cu stele, noi mânjim marea cu valuri,
Căci al nostru-i sur şi rece — marea noastră-i de îngheţ,
Voi urmaţi cu răpejune cugetările regine,
Când, plutind pe aripi sunte printre stelele senine,
Pe-a lor urme luminoase voi asemenea mergéţi.
Cu-a ei candelă de aur palida înţelepciune,
Cu zâmbirea ei regală, ca o stea ce nu apune,
Lumina a vieţii voastre drum de roze semănat.
Sufletul vostru: un înger, inima voastră: o liră,
Ce la vântul cald ce-o mişcă cântări molcome respiră;
Ochiul vostru vedea-n lume de icoane un palat.
Noi? Privirea scrutătoare ce nimica nu visează,
Ce tablourile minte, ce simţirea simulează,
Privim reci la lumea asta — vă numim vizionari.
O convenţie e totul; ce-i azi drept mâine-i minciună;
Aţi luptat luptă deşartă, aţi vânat ţintă nebună,
Aţi visat zile de aur pe-astă lume de amar.
"Moartea succede vieţii, viaţa succede la moarte",
Alt sens n-are lumea asta, n-are alt scop, altă soarte;
Oamenii din toate cele fac icoană şi simbol;
Numesc sunt, frumos şi bine ce nimic nu însemnează,
Împărţesc a lor gândire pe sisteme numeroase
Şi pun haine de imagini pe cadavrul trist şi gol.
Ce e cugetarea sacră? Combinare măiestrită
Unor lucruri n'existente; carte tristă şi-ncâlcită,
Ce mai mult o încifrează cel ce vrea a descifra.
Ce e poezia? Înger palid cu priviri curate,
Voluptos joc cu icoane şi cu glasuri tremurate.
Strai de purpură şi aur peste ţărâna cea grea.
Rămâneţi dară cu bine, sunte firi vizionare,
Ce făceaţi valul să cânte, ce puneaţi steaua să zboare,
Ce creaţi o altă lume pe-astă lume de noroi;
Noi reducem tot la pravul azi în noi, mâini în ruină,
Proşti şi genii, mic şi mare, sunet, sufletul, lumină, —
Toate-s praf... Lumea-i cum este... şi ca dânsa suntem noi.
1870, 15 august
ПРЕЕМНИКИ
/Перевод Ю. Кожевникова/
Дни поэзии румынской вспоминая золотые,
Погружаюсь словно в море, где мечты кипят живые,
А вокруг меня как будто сладкий, нежный звон весны;
Или вижу: полог ночи весь пронизан звездным блеском,
На челе у дней три солнца, соловьи по перелескам.
Всюду бьет ключами мудрость, песни в рокоте волны.
Там поэты, что медовым языком густым писали:
Чикиндял золотоустый, Мумуляну — глас печали,
Прале — стих витиеватый, скромный, грустный Даниил,
Вэкэреску, воспевавший страсти нежное начало,
Кантемир, перемешавший звон бокала и кинжала,
Белдиман, что гром победы над врагами возвестил.
Лира звонкая — Сихляну, Донич, мудрый и лукавый,
Он (не часто так бывает), чтобы суд вершился правый,
Надевал рога оленьи, уши длинные носил.
Где же вол его послушный, где же хитрая лисица?
Все ушли, все взяв с собою, им назад не возвратиться.
Умер Панн, отец Пепели, что мудрей пословиц был.
Элиаде, собиравший в книги древние преданья,
Сказки, горечь прорицаний и святые назиданья,
Словно сфинкс, укрывший мудрость, в мифы правду облекал.
Неразгаданной загадкой и сейчас он перед нами —
Как утес стоит, главою вознесясь над облаками
Всевозможных кривотолков, тех, что гордо он попрал.
Болиак, клеймивший рабство с непосильными цепями,
Кырлова, взывавший к войску, чтоб унять пожаров пламя,
Тень веков, давно минувших, в настоящее зовет.
Словно Байрон, пробужденный вихрем боли и страданий,
Потушил Александреску свечи светлых упований,
Сущность вечности постигнув в прахе, что оставил год.
Угасает тихо лебедь, пав на саван белоснежный —
Девушка лежит в постели, брови — луки, голос нежный,
Жизнь окончилась с весною, смерть — последний вздох ее.
Юный бард глядит на деву, полон он душевной муки,
Из очей струятся слезы, и печальны лиры звуки —
Начал так Болинтиняну песнопение свое.
Заставляет пасть оковы хриплый голос Мурешану,
Струны медные срывает он рукою великана
И зовет воскреснуть камень, как мифический поэт.
Облегчив горам страданья, судьбы елям прорицал он,
Бедностью своей богатый, как звезда с небес, упал он,
Возрождения служитель и пророк грядущих лет.
А Негруцци с древних хроник пыль стирает вековую,
На страницах пожелтелых зрит историю живую,
Что мирянин-летописец начертал рукой своей.
В краску дней давно минувших он перо свое макает
И суровые картины вновь для мира воскрешает,
А на них жестокость, подлость управителей-князей.
Вот поэзии властитель, вечно юный и счастливый,
То на листике играет, то на дудочке игривой,
То рассказывает сказку, радостный Александри.
То на звездный луч тончайший он чистейший жемчуг нижет,
То о временах далеких и о чуде светлом пишет,
То сквозь слезы он смеется, повествуя о Дридри.
Иль мечтает он о тени, сладостной и белокрылой,
Чья улыбка так невинна, голос ласковый и милый,
А глаза, подобно сказке, излучают тихий свет.
Гордой звездною короной он ей голову венчает
И, чтоб править смутным миром, трон златой ей предлагает —
Вот она, мечта поэта и любви счастливый след.
Иль в напевах грустной дойны удальца из мест нагорных,
Выражая упованья скал седых и вод проворных,
Крепостей старинных, вставших на плечах крутых холмов,
Воскрешает в сердце нашем, словно зов земли протяжный,
Историческое чудо, когда Штефан, князь отважный,
Зубром царственным и мрачным поднимался на врагов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы преемники вам? Будто? Чувства — лед, без арфы струны,
Тьма скорбей, ничтожны делом, с юности уже не юны.
Саркастические маски нам совсем не по уму.
Бог для нас лишь тень пустая, родина — всего лишь слово,
Сами только позолота, блеск, не знающий основы,
Вы писали с твердой верой, мы не верим ничему.
Потому и было слово ваше чистым и прекрасным,
Что, исполненное чувством, разумом рождалось ясным;
Юны вы души величьем, хоть и седы головой.
Вспять идет машина мира: вновь грядущее за вами,
Нам, бездушным лицедеям с опустевшими сердцами,
Олицетворять былое уготовано судьбой.
С идеалами вели вы разговор прямой и честный,
Мы ж мараем гладь морскую и латаем свод небесный —
Наше море льдом покрыто, наше небо — мрак сплошной.
Вслед за царственною мыслью вы, в неведомые дали
Устремясь, среди созвездий на святых крылах витали,
Следовали вслед за ними светозарною стезей.
Путь ваш розами был устлан, и лампадой золотою,
Царственной своей улыбкой, словно вечною звездою,
Его ровный чистый разум неизменно освещал.
Ваши души — светлый ангел, ваше сердце — это лира,
Отвечающая песней дуновению зефира;
Мир дворцом вам представлялся, где звучал святой хорал.
Мы? Наш взгляд пытливо острый, что лишен воображенья,
Видит, в чем картины лживы, в чем притворное волненье,
Мы, холодные, зовем вас увлеченными мечтой.
Все условность: завтра ложью станет то, что правда ныне
Вы в борьбе своей бесплодной цель провидели в пустыне
И мечтали: в скорбном мире век настанет золотой.
«Колыбель — наследье гроба, гроб — наследье колыбели» —
В мире нет другого смысла, нет иной судьбы и цели.
Из всего, что только можно, люди символы творят
И, назвав святым и добрым вздор ничтожный в мире тленном,
Растасовывают мысли по бесчисленным системам,
Облекая труп унылый в разукрашенный наряд.
Где священный дар мышленья? Все лишь ловкое жонглерство
Тем, чего на свете нету, книг ученое притворство,
Затемняющих упорно все, что прояснить могли.
А поэзия? Бесцветный ангел с блеклыми очами,
Голосов дрожащих пенье, сладкая игра словами,
Златотканые покровы для безрадостной земли.
Так и впредь с добром пребудьте, вы, мечтатели святые,
Побуждавшие петь волны, плавать звезды голубые,
Вами в этом грязном мире мир иной был сотворен.
Мы же все низводим к праху, превращаем все в руины,
Прах для нас глупец и гений, светлый образ и личина...
Мир таков, как есть... и сами мы такие же, как он...
1870, 15 августа
ЭПИГОНЫ
/Перевод Г. Вайнберга и Н. Энтелиса/
В золотые дни румынских дорогих душе творений
Погружаюсь я, как в море безмятежных сновидений.
II вокруг меня как будто бродит нежная весна;
Словно яркой звездной ночи зачарован я картиной:
Днем — сияющим в три солнца, рощей — с трелью соловьиной,
С родником глубоких мыслей, с песнью, вольной, как волна.
Вижу тех, кто мед сотовый превращал в слова и звуки:
Цикиндял велеречивый, Мумуляну — голос муки,
Прале — странная натура, тихий грустный Даниил,
Вэкэреску, певший юность и огонь любви весенней,
Кантемир — защитник страстный разума и просвещенья,
Бельдиман, кто о сраженьях зычным голосом трубил.
Лира нежная — Сихляну, Донич с мудрыми строками,
Кто за длинными ушами, за ветвистыми рогами
Прятал истину, животных смелой мыслью наделив.
Где же вол его разумный, где же дипломат-лисица?
Все ушли в тот край, откуда им назад не возвратиться,
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 110; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!