Свадебные традиции и обычаи на удмуртской свадьбе

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 13Следующая ⇒

Богатый культурный мир удмуртов отразился на свадебных традициях и обычаях. Особое внимание всегда уделялось срокам проведения торжества. Как правило, браки заключаются в зимний период начиная от праздника Крещения Господнего до Масленицы или осенью от Покрова и до начала Филиппова поста. Это время выбрано не просто так, ведь в эти периоды закончены полевые работы, есть свободное время для организации и проведения свадьбы.

Бракосочетание удмуртов, которое происходило осенью, считалось счастливым завершением хозяйственного года, обещало счастливую, богатую семейную жизнь новобрачным. Категорически запрещено удмуртам организовывать свадьбу в определенные дни недели – по средам, пятницам, воскресеньям, а также летом, когда все должны быть заняты крестьянскими работами.

Яркой особенностью бракосочетания у удмуртов считается большой промежуток времени, который проходит между этапами бракосочетания. Порой этот период может длиться от пары недель до нескольких месяцев. Это обусловлено сложностью подготовки к разным этапам свадьбы, которых у этого народа много. Основными стадиями считаются следующие – сватовство (ныл куран), праздник в доме жениха (ярашон), пир у невесты (сюан), переезд невесты к супругу.

к содержанию ↑

Сватовство

Долгое время вопрос о замужестве удмуртской дочери и женитьбе сына решался старшими членами семьи. Сейчас будущей невесте предоставлен выбор – самостоятельно решать, давать ли согласие на вступление в брак или нет. Присматривать невесту для сына или младшего брата начинали с момента, когда ему исполнялось 17 лет, родственники стремились как можно раньше женить его, чтобы в доме появилась еще одна хозяйка. Родители девушек желали подольше подержать дочку дома, чтобы она помогала им по хозяйству, поэтому нередко невесты были старше женихов на несколько лет.

Родственники у удмуртов принимали активное участие в поиске подходящей невесты, достойной стать супругой, хозяйкой. Человек, который давал рекомендации, назывался дэмчи и, как правило, это была женщина. Присмотрев в округе девушку, отвечающую всем требованиям, сваха узнавала все о ее семье: характер родителей, их достаток. Главные критерии при выборе удмуртской невесты – это ее трудолюбие, покладистый характер, крепкое здоровье, любовь к порядку. Если родственники жениха считали такой вариант достойным для своего сына, то готовились к сватанью и планировали свадьбу.

Для обряда сватовства у удмуртов в дом невесты отправлялся отец (если его не было, то мать), дэмчи, кто-то из родственников. Стоит отметить, отец и мать не могли совместно отправляться на сватанье. По традиции, с собой нужно было иметь нюхательный табак, и если он понравится отцу невесты, то тот даст согласие на брак. По приезде первой разговор начинала дэмчи, как правило, в стихах или используя иносказательную речь.

Редко когда сватам удавалось получить положительный ответ с первого раза, поэтому услышав «нет», они «забывали» в доме невесты варежки, а через время возвращались вновь с тем же предложением. Если же родители дают согласие, невеста ставит самовар на стол и обе стороны решают вопросы о калыме, времени проведения свадьбы, приданом. Раньше удмуртская девушка не имела права перечить родителям, оспаривая их решения, сейчас, невеста может высказать свое мнение и отказаться от брака, но мало кто идет против воли родных.

После сватанья у удмуртов, обязательным этапом считался сговор, на котором присутствовали жених, невеста, их родители, родственники. Обсудив все важные моменты по поводу проведения пиров, размеры калыма, приданого, мама девушки выносила каравай и масло, а отец жениха клал несколько серебряных монет в масло – невеста считалась посватанной. После сговора удмуртская невеста могла остаться с родителями или ее забирали в дом будущего мужа.

к содержанию ↑

Приготовление к свадьбе

Когда основные организационные вопросы свадьбы решены, семьи начинают готовиться к свадьбе. Прежде всего, родители, а в основном отцы будущих новобрачных ходили к родственникам, приглашая их посетить торжество. Быть приглашенным на бракосочетание считалось хорошим знаком – значит, гостя уважают. Во время подготовки, родственники жениха и невесты готовили угощения, калым, приданое, состав и размер которого предварительно обсудили на сговоре.

Пир в доме невесты (сюан)

Если после сговора девушка оставалась дома, то «свадебный поезд» отправлялся от жениха к невесте. Проводить парня приходили родственники, которые не ехали на бракосочетание, они желали удачи и давали наставления. Гости со стороны жениха называются поезжанами, из которых отец выбирал мужчину и женщину, назначавшимися старшими. Обязательно на пир приглашали с собой дэмчи.

В доме невесты тщательно готовились к приезду гостей на свадьбу: кровать застилали красивыми самоткаными одеялами, над зеркалом, окнами развешивали декоративные полотенца, готовили угощения, заблаговременно накрывая стол холодными закусками, печеными хлебобулочными изделиями. Родственники со стороны невесты приезжали в дом до прибытия свадебного поезда и помогали угощать гостей, а не выступали в роли поезжан.

Гостей со стороны жениха встречали у ворот, угощая яичными лепешками, выпивкой. Тех родственников, кто не отведал лепешку – в дом не пускали. Когда все гости зашли, представляли старшего распорядителя свадьбы, после чего хозяева дома угощали гостей. Отведав яства, начиналось пение свадебных песен, которое продолжалось до конца пира. В песнях происходило знакомство родственников жениха с невестой. Заканчивался сюан прощальными песнями, сборами невесты, вручением подарков участникам сюана.

к содержанию ↑

Пир в доме жениха (ярашон)

В выбранный день «свадебный поезд» отправлялся от дома невесты к жениху. Обряд ярашон немного отличается от сюан песнями, правилами проведения, ритуалами. Поезжане отправлялись к дому парня, где их ожидало застолье, после чего они держали путь в гости к распорядителю, родственникам супруга. В каждом доме гостей угощали и учили петь песни. Жених и невеста посещали дома совместно с гостями, но вот петь им запрещалось.

Необычная традиция на свадьбе, актуальная на ярашоне – требовать у хозяев дома бочонок, наполненный медом или кумышкой. Содержимое предлагалось попробовать ложкой, после чего кадку продавали кому-то из поезжан. В заключительный день ярашона гости устраивали представление, надевали разные наряды, одежды, создавая самые замысловатые образы. Женщины нередко перевоплощались в мужчин и веселили всех присутствующих.

Перед отъездом поезжане прощаются с родственниками жениха и невестой, сочувствуя ей, что остается в чужом доме. Гости стараются довести молодую девушку до слез, ведь считается, чем больше воды она прольет сейчас, тем меньше горестей ожидает ее на дальнейшем пути в семейной жизни. На этом пир, празднование свадьбы заканчивается, но существуют еще особые послесвадебные ритуалы.

к содержанию ↑

Переезд в дом жениха

После окончания сюана невеста с приданым отправляется к жениху, но чтобы отец открыл ворота и выпустил новобрачных, жених должен был заплатить выкуп (калым) за невесту. Родственники встречали молодую девушку во дворе и трижды обводили ее вокруг коня. Свекровь провожала молодую невестку в дом и садила на мягкую подушку на женской половине, расплетала косу и заплетала две, которые укладывала вокруг головы в виде прически. Надевала на голову особый платок – чалму, что свидетельствовало об окончании девичества. После этого действия молодожены отправлялись спать.

На следующий день принято рассматривать приданое невесты – на веревку во дворе развешивалось все, что она привезла с собой в сундуке. После чего молодая жена сама угощала гостей, демонстрируя свои кулинарные способности, гостеприимство, хозяйственность. Далее все отправлялись к речке, девушка бросала в нее серебряную монету, набирала полные ведра воды и несла их к дому, после чего угощала ею родственников.

к содержанию ↑

Послесвадебные обряды

Особое внимание у удмуртов уделяется обрядам и традициям после свадьбы:

· Спустя неделю после ярашона родители невесты и несколько родственников могут приехать навестить молодоженов и посмотреть, как они живут.

· Молодая жена первый раз после свадьбы может навестить отца и маму в родительском доме только вместе с мужем и свекровью.

· Родственники жениха приглашают молодую семью по очереди в гости, чтобы невеста смогла познакомиться со всеми.

· В первую осень после свадьбы родственники мужа вместе с женихом и невестой отправлялись забрать обещанную в приданое скотину. Это заключительный этап, после которого завершался цикл свадебных обрядов.

Дородовые обряды

Обряды, связанные с рождением ребенка, у удмуртов формировались и развивались под влиянием условий жизни и их религиозных представлений. Семья не мыслилась без детей.

Любовное, трепетное отношение удмуртов к детям отмечали и дореволюционные исследователи. Г. Е. Верещагин писал, что удмурты "счастье полагают только в детях, особенно в сыновьях, поэтому у кого есть дети, тот считает вправе назвать себя счастливым, довольным судьбой" [15]. В силу того, что в прошлом земельный надел в общинах выделялся только на мужские души, любая семья радовалась рождению мальчиков, но никогда у удмуртов, как у некоторых этносов, не было ярко выраженного предпочтения рождению мальчика перед рождением девочки, всегда просили богов, чтобы в семье были и те и другие [16]. К девочкам, и к мальчикам отношение было почти одинаковое, особенно если в семье уже есть дети: и мальчики, и девочки. Но там, где нет детей, из чисто хозяйственно-экономических соображений ждут мальчика, как помощника, наследника... Но если рождаются одни мальчики, с нетерпением ждали девочку — "черсны юрттӥсь луоз" (будет помощница в прядении)" [17].

В народе в таких случаях обычно говорили, что "без девочек в семье скучно", что "хорошо не только мужскую свадьбу играть (то есть не только сыновей женить), надо и из дома выдавать". Считалось, чем больше детей, тем больше эту семью любят боги. В народе твердо знали: один ребенок — это еще не ребенок, два ребенка — только полребенка, три ребенка — это уже ребенок. Не редкостью было в удмуртской семье более десяти детей. Обычно детей называли "зарни бугоре" (мой золотой клубочек), "дыдыке, гыдыке" (мой голубочек), "пичие, мусое, нуные" (мой маленький, милый), "нылы, пие" (доченька, сынок) [18].

Продолжение рода — одна из функции семьи, поэтому еще на свадьбе, то есть при создании семьи, удмурты совершали ряд действии, которые, по религиозному мнению их исполнителей, должны были обеспечить деторождение невестки (например, на колени ей сажали ребенка). Ей высказывали пожелание иметь побольше детей, говорили «одӥг пи — питэмлэсь пи», то есть один сын от бездетности сын [19]. В народе с древних времен существовала масса различных приемов и действий, направленных на обеспечение семьи потомством. Одни из них выполнялись уже на свадьбе, другие — при отсутствии беременности в течение нескольких лет. Так, молодых перед первой брачной ночью кормили кашей, желая им побольше детей. По народным представлениям, все кушанья, отличающиеся множественностью (а зерна злаков ею обладают в полной мере), должны были служить цели приумножения: урожая, приплода, достатка в семье, рождения детей [16] .

Забота о будущем благополучии ребенка начиналась задолго до появления его на свет, что выражалось в действиях, направленных прежде всего на то, чтобы ребенок родился физически здоровым и красивым. С этим связан ряд ограничений, запретов, относящихся к будущей матери, а иногда и к отцу. У удмуртов было распространено поверие, что если будущая мать посмотрит с неприязнью или брезгливостью на физические уродства какого-либо человека, то ребенок родится именно с этими недостатками. Беременной женщине и ее мужу запрещалось причинять боль кому бы то ни было, калечить, убивать животных, зверей, так как считалось, что это отразится на будущем ребенке: он может родиться с какой-нибудь отметиной. Будущей матери запрещалось перешагивать через коромысло, веревку, оглобли, «чтобы ребенок не запутался в пуповине». Не рекомендовалось ходить на похороны, особенно к удавленникам. Будущих отцов отстраняли от копания могилы. Особенно строгими были все эти запреты до первого движения ребенка в утробе матери. Беременная женщина становилась особенно наблюдательной и суеверной и все заметные явления окружающей природы и события в коллективе связывала с будущим своего ожидаемого ребенка. Увидев, скажем, человека, который ей понравился своей внешностью, она старалась зафиксировать этот момент в памяти и «передать» его красоту своему ребенку: для этого считалось достаточным лизнуть свою руку [4].

Беременность женщины всегда сохранялась в тайне как можно более длительное время, чтобы уберечь как мать, так и плод от возможного сглаза, порчи. Чтобы оградить себя от злых сил, женщины привешивали на себя ладанки, крестики, железные предметы, например, ключи. Чтобы предохранить свой плод от подмены (воштэм), удмуртки часто опоясывались шерстяной ниткой. Окружающим рекомендовалось воздерживаться от споров, пререканий с беременной, не завидовать ей, по возможности меньше говорить об ожидаемом ребенке, чтобы не навлечь дурных последствий. В свою очередь и будущая мать должна была сохранять добрые отношения со всеми, стараться быть ласковой, обходительной в словах, осторожной в поступках и мыслях.

В целях сохранения жизни ребенка большинство удмурток остерегалось от заблаговременного приготовления всего необходимого для новорожденного, обычно ограничивались шитьем рубашки и нескольких пеленок. Любопытно, что это суеверие оказалось живучим, и даже сегодня многие молодые женщины по совету старших опасаются запасаться большим количеством детских принадлежностей до родов [16].

Бездетные супруги воспринимали отсутствие детей как тяжелую участь, наказание божье, удар судьбы. Женщины в таких случаях с горечью говорили: "Кылдэмез сыӵе, вылды" (Так, видимо, суждено, предопределено), но при этом предпринимали все возможные меры к зачатию ребенка. Часто обращались к знахаркам, бабушкам, известным в народе как целительницы (кӧт тупатъясь — правящая живот, кӧт кыскась — массажирующая живот), прибегали к различным заговорам, магическим приемам, принимали настои трав, мази и т. д. [16] По сведениям К. Герда, бездетная женщина должна была "с особыми заговорами в полночь пойти в лес и завязать узлом молодую пихту или ель. Если надо мальчика, встать лицом к востоку и завязать верхушку ели, если девочку — лицом к западу и завязать пихту". Поскольку народ отсутствие детей воспринимал не только как несчастье, но и позор, в отдельных удмуртских деревнях бытовал своеобразный обычай "наказания" бездетных супругов. Во время празднества, посвященного рождению ребенка в чьем-либо доме, присутствующих бездетных супругов-односельчан укладывали рядом на пол лицом вниз и со смехом, шутками (иногда не безобидными) стегали метлой, приговаривая, "муртлэн пиян дортӥз гинэ эн ветлэ, асьтэос но сюлмо кариське, милемыз юыны ӧте" (не ходите только по чужим праздникам родин, и сами будьте старательными, чтобы потом пригласить нас на пир) [17].

Роды

Роды чаще происходили в бане, при этом активную помощь оказывала бабка-повитуха. В необходимых случаях она прибегала к различным средствам, которые должны были облегчить муки роженицы. Так, с этой целью она стремилась как-нибудь напугать роженицу, заставляла ее мужа перешагивать через нее и признаться при этом в своих грехах (изменах жене) и т. п.

При трудных родах несколько женщин били в печную заслонку, «чтоб напугать, отогнать злых духов, которые мучают роженицу». Новорожденного повитуха заворачивала в старую мужскую рубаху — рубаху отца, если родители хотели, чтобы следующий ребенок был мальчиком. По завершении родов повитуха перевязывала пуповину шелковой или льняной ниткой и обрубала у мальчика на полене топором [4] на камне со словами: "Та тӥр кадь кужмо мед луоз, та из кадь юн мед будоз, тэле ветлыны, тӥрен ужаны мед кылдоз" (Да будет силен, как этот топор, да растет крепким, как этот камень, пусть приведется в лес ходить, топором работать)[17]. Пуповину девочки обрубали на прялке ножом или серпом. Позже стали перерезать ножницами [4] со словами: "Ас кылдэмзэ ачиз быдэстыны мед быгатоз, черсны-вуриськыны мед кылдоз, ужаны кужмо мед луоз, ӟеч шудэн-бурен кузпаллы сётыны быдэсмоно мед луоз!" (Да будет справляться с выпавшей на ее долю работой, пусть прясть-шить доведется, да будет крепкой в работе, с удачей-счастьем да доведется выдать замуж за удачливого)[17]. Когда оставшийся конец пуповины отсыхал, его не выбрасывали, а прятали в укромном месте: пуповину мальчика — в щель конюшни, «чтобы у него водились кони и чтобы он вырос хорошим хозяином», а девочки — в щель хлева, «чтобы у нее водились овцы», или забивали в прялку, «чтобы была хорошей пряхой», иные прятали ее, завернув в бумагу, «чтобы новорожденный вырос умным, грамотным человеком». Одним словом, место хранения зависело от того, кем и каким хотели видеть в будущем своего ребенка. Считалось, что если пуповину выбросить, то человек вырастет неспокойным. Хранение пуповины обосновывалось поверием, согласно которому она могла служить в качестве оберега, талисмана. Поэтому, когда парня призывали на службу в армию, спрятанную когда-то его пуповину клали ему в карман, думая, что она спасет его владельца от смерти. В тех случаях, когда роды происходили не в бане, а в избе, в тот же день топили баню, где повитуха массажировала роженицу, мыла ее и новорожденного, правила ему головку. Баню топили три дня подряд, все эти дни повитуха жила в доме роженицы, ухаживала за нею и новорожденным. За свои услуги она получала в подарок фартук, платок, мыло и т. п. До конца третьей бани, оберегая от «дурного глаза», новорожденного посторонним не показывали.

В день рождения ребенка в доме устраивался вӧй вӧсян, то есть моление с маслом: на стол ставили горшок с маслом, каравай хлеба, кашу, зажигали свечи и молились, радуясь благополучным родам, желая счастья, здоровья и достатка новорожденному и роженице. В этот день по обычаю без залога никому ничего из дома не давали, «чтобы не унесли счастье новорожденного» [4] .

Наречение имени

Большое значение придавалось наречению имени. Имя ребенку выбирали родители, старшие члены семьи или старший из детей. Ребенка называли именем умерших родственников (бабушки или дедушки) или близких друзей. До XVIII в. это были удмуртские языческие имена, образованные от названий птиц, животных, растений, явлений природы, предметов домашнего обихода, этнонимов и т. д., например, мужские имена; Кайсы (клест), Пужей (олень), Кион (волк), Герей (от геры — соха); женские; Дыдык (голубь), Италмас (купава), Дукъя (глухарь) и т. п. С принятием христианства эти имена перешли в разряд так называемых банных имен (мунчо ним, кушем ним, то есть данных еще в бане сразу после рождения).

Христианские имена давали по святцам. В конце XIX — начале XX вв. среди банных имен нередко встречались и церковные — факт, говорящий об их прочном проникновении в удмуртскую среду. Настоящим считалось записанное официально имя, и человека чаще звали этим именем. Однако в случае, если крещеное имя не нравилось, продолжали звать банным. В семьях, где часто умирали дети, прибегали к обряду скрывания имени — ним ватон, когда официальное имя скрывалось, утаивалось, а объявлялось неофициальное банное. Официальное имя мужчины подчас обнаруживалось лишь при призыве на службу в армию. В прошлом к имени относились как к талисману: верили, что подходящее имя может оберегать человека от болезней, от несчастий и наоборот. Поэтому частые болезни ребенка иные объясняли несоответствием его имени. В таких случаях прибегали к обряду перемены имени — ним воштон [4].

Послеродовые обряды

Узнав о рождении ребенка в той или иной семье, женщины деревни считали своим долгом сходить к роженице, поздравить ее, справиться о ее здоровье, дать нужные советы и угостить чем-нибудь вкусным: идти к роженице полагалось обязательно с каким-нибудь угощением. Старались приготовить такое блюдо, которое любила роженица. Приходили родственницы, соседки, односельчанки. Этот обычай, распространенный и у других народов, называется у удмуртов северных районов республики тетер нуон — приношение гостинцев, (тетер — название мучного изделия), пинал сюдон — кормление младенца; в южных и центральных районах кашае, зубоке ветлон — сходить на кашу, на шаньги нуон — приношение шанег. Приходили в любое время без приглашения. Пришедших угощали. В течение месяца, вернее, до праздника родин, почти каждый день в дом кто-нибудь приходил.

Роженица до сорокового дня, а ее ребенок до крещения, по повериям, находились в чрезвычайной опасности от нападения «злых сил». Чтобы уберечь роженицу и новорожденного от «вредоносных сил», предпринимались различные меры, направленные на нейтрализацию их «действия». Так, роженица не ела принесенные ей угощения, пока их не отведывал кто-либо из членов семьи. Прежде чем выйти из дома (в первый раз за день), она непременно съедала кусок хлеба, что объяснялось верой в магическую силу хлеба, который по этой причине использовался и в некоторых других случаях, например, когда клялись в чем-нибудь, держали в руках хлеб.

При первом выносе новорожденного из дома старались как бы запутать следы, «чтобы нечистая сила не нашла дороги к ребенку»: выйдя со двора, не шли сразу по назначенному адресу, а заходили сначала к соседям, живущим в другой стороне. Отправляясь в гости, роженица должна была иметь при себе луковицу или головку чеснока в качестве оберега.

Подобные отвращающие меры принимались и по отношению к новорожденному. Так, приходящим «на кашу» новорожденного не показывали, «чтобы его не сглазить». Боязнь «сглаза» была весьма распространенным явлением, и часто плаксивость ребенка объясняли тем, что его кто-то «сглазил». Лечили от «сглаза» тем, что в лицо ребенка, нашептывая при этом заговоры, брызгали холодной водой, которой предварительно ополаскивали дверные ручки, углы столов, икону, оконное стекло. Для предотвращения влияния «дурного глаза» на ручку ребенку повязывали цветную шерстяную нитку или яркую бусинку, чтобы «глаз упал» на нее, к шапочке пришивали раковину каури — гырпинь, а отправляясь с новорожденным в гости, его темя посыпали солью или мазали сажей, взятой из печной трубы. Больных, плаксивых детей показывали знахарю (туно-пеллё). Вплоть до XX в. среди удмуртов было распространено поверие о возможности «подмены» новорожденного ребенка домовым. Поэтому ребенка одного не оставляли, а если все же приходилось, некоторые привязывали к шее младенца козью шерсть, однако чаще в люльку под его подушку клали нож или ножницы — действие, основанное на вере в магическую силу железа, металла.

Отмечали появление у ребенка первого зуба: тому, кто обнаружил прорезающийся зубик (пинь шедьтись — нашедший зуб), мать преподносила небольшой подарок, а он делал подарок ребенку.

Из наблюдений над поведением детей родилось немало ложных примет, в которых нет причинно-следственных связей между явлениями, о которых идет речь. Так, говорили, что если спящий ребенок уползает на подушке вверх, значит, будет жить, а если сползает с нее — не жилец (Улоно нылпи изьыкуз миндэр вылэ тубе, кулоноез — ваське). Доброй приметой считалось увидеть новорожденного во сне (Вож нуныез уйвӧтад адӟон — шумпотонлы). При выздоровлении роженицы устраивался праздник родин, называемый в различных районах кабак, зыбок, или как нуны сюан. Приглашенные приходили без подарков. Отсюда и шутливое название этого праздника дунтэк кабак, то есть бесплатный кабак, бесплатная пивнушка. Подарки в виде отреза на платье или фартук несла только мать роженицы.

Обязательными блюдами на празднике родин было масло, на которое гости с различными пожеланиями новорожденному клали мелкие деньги, и каша, сваренная на мясном бульоне. На празднике в кулачок новорожденному клали монету и примечали, схватит или нет; если схватит — это считалось доброй приметой.

Отцу новорожденного женщины подавали тарелку сильно пересоленной каши, которую он должен был съесть всю, иначе тарелку опрокидывали ему па голову — «чтобы знал, как солоно приходится роженице» [4].

Гости поздравляли-славили родителей и напутствовали нового человека: "Коньдон кадь югыт-сайкыт мед луоз!" (Да будет ребенок светел-ясен, как серебряная монета!). Мальчику желали быть защитником-оградой для государства — "Кунлы кенер медло!", девочке — доброй женщиной и матерью — "Калык вылэ потмон медло!" (Да будет суждено ей выйти замуж!). Каждому ребенку желали долголетия, большого счастья — "Кузь арлыдо, паськыт шудо медло!"[18]. В молитве, посвященной новорожденному мальчику, говорится: "Да будет новорожденный работящ, силен, обходителен с людьми. Да будет Великому Государю плательщик податей! Да окажется годен идти в рекруты", а для новорожденной девочки просили у богов: "Да будет новорожденная искусной пряхой. Да выйдет она замуж за первое лучшее хозяйство! Пусть придет ее сватать грамотный жених!"

На первое место среди желанных добродетелей для своих детей крестьянин ставил трудолюбие — главнейшее качество члена крестьянской семьи. Далее для мальчика он просил у богов, конечно же, силы и, что примечательно, сразу же вслед за силой — обходительность с людьми. Мальчик должен был вырасти в главу семьи, хорошего хозяина, следовательно, плательщика податей, то есть он не должен был вступать в конфликт с властями, не нарушать закона, быть образцовым гражданином. Казалось бы, что может быть тяжелее рекрутской повинности, однако крестьянин уже при рождении сына добровольно "отдает" его в рекруты, более того, он заклинает богов, чтобы сын оказался годен для рекрутской службы. Для дочери одним из наиболее серьезных пожеланий было выйти замуж. Через своих сыновей-дочерей крестьянин старался расширить границы своего семейного мира [16]. Отсюда такое заклинание: "Выданным на ту сторону реки семерым дочерям детей ниспошли, а на эту сторону реки в мой дом девятерых снох ниспошли". Родители были заинтересованы в том, чтоб у выданных дочерей обязательно были дети, поскольку бездетную жену, по обычаю, могли вернуть обратно [20]. В случае бесплодия девушка отсылалась обратно к родителям, а если выходила замуж, то подвергалась упрекам и покорам как от мужа, так и от его родных [21] [47:25].

В качестве «музыкального инструмента» на этом празднике использовалась печная заслонка, в которую стучали ножницами или косарем: очевидно, как и при родах, они должны были отпугнуть враждебные силы. Основаны они на вере в чудесную силу печи, домашнего очага. С этим же связано и использование сажи, взятой из печной трубы. Женщины заставляли плясать отца в нижнем белье, при этом пели неприличные песни — по-видимому, пережиточное явление языческого обряда, связанного с культом мужской силы.

Праздник по случаю рождения ребенка устраивался в день крещения. Свекровь и свекор роженицы рекомендовали наиболее уважаемых ими людей в крестные родители, которые и возили ребенка крестить в церковь. В различных районах крестных называют по-разному. Эти термины заимствованы у русских (ӟуч анай — буквально русская мать, или кирос анай, кирос атай — крестная мать, крестный отец).

Иногда после крещения ребенка подавали в избу через окно, выбив стекло. Этот акт производился в тех случаях, когда ребенок был хилым, болезненным. Большинство описанных обрядов, их элементов встречаются у многих народов (у финно-угорских, славянских и тюркских). Это может быть объяснено единой первопричиной появления этих обрядов; загадочным с точки зрения древнего человека рождением ребенка, большой смертностью детей и стремлением сохранить их, а также желанием обеспечить женщине дальнейшую способность к деторождению, а ребенку — будущее [4].

Проводы в армию

Проводы в армию

В системе обрядовой жизни удмуртского народа определенное место занимают обряды, связанные со службой в армии. Проводы в армию, как обрядовый ритуал, стали формироваться в XVIII в., после введения обязательной рекрутской повинности. Содержанием ритуала было прощание с родными, односельчанами, родным домом, деревней.

При поголовной безграмотности удмуртов в то время, незнании ими русского языка, редко бывавших за пределами своей деревни, рекрутская повинность оказывалась настоящим бедствием.

Невыносимость длительной разлуки побуждала многих к дезертирству «еще по дороге в полки. Так, только с февраля по март 1730 г. из взятых в рекруты удмуртов и бесермян бежали 24 человека, а в январе 1732 г. в полки не явилось 13 солдат из удмуртов, отпущенных в отпуск». Рекрутские обряды начинали выполнять с того дня, когда рекруту становилась известной дата его призыва. В тот же день новость узнавала вся деревне. Ближайшие родственники юноши и семьи его друзей считали своим долгом пригласить его к себе, договаривались между собой об очередности приглашения. Новобранец обходил деревню в сопровождении родителей, друзей, деревенской молодежи, которые вместе с ним пели рекрутские песни. Петь начинали у ворот дома, как бы прося разрешения войти во двор и в дом. Хозяин дома выходил их встречать и приглашал войти. В избе они пели о несчастной доле рекрута, который вынужден расстаться с отцом, матерью, братьями, сестрами, со всем, что ему дорого. Затем песней он просил у хозяйки ленту, монетку, молоток и стул, встав на который, он прибивал монеткой ленту к матице (в иных деревнях к воротам), а молоток с силой бросал на пол или на полати. Все смотрели, как упадет молоток: по поверию, если он становился вертикально, значит, юноша после службы благополучно вернется домой, тогда как падение молотка считалось плохой приметой. Ленточка на память (син-пельлы) висела до возвращения солдата. Вернувшись со службы, он сам ее снимал. Одновременно в доме могло висеть несколько ленточек, и хозяева помнили, кто прибивал каждую из них. Заметим, что это обрядовое действие было распространено в ряде районов, в некоторых районах его и сейчас еще можно увидеть, хотя с бросанием молотка судьба новобранца, естественно, теперь уже никак не связывается.

После угощения новобранец благодарил за хлеб-соль и шел по приглашению в другой дом, где все повторялось. Так с песнями он обходил поочередно всех родных и близких друзей, а если позволяло время, ездил к родственникам, живущим в других деревнях. В каждом доме ему дарили и дарят вышитые полотенца. У иных набиралось до 30 и более полотенец, одно из них брал с собой, остальные отдавал родителям, которые впоследствии дарили их другим рекрутам.

Прощаясь с деревней, новобранец в компании друзей, распевая рекрутские песни, катался по деревне на лошадях, запряженных в лучшую сбрую; к дуге подвешивали колокольчик, ленты и полотенце. Такое гуляние (салдатпи юмшан)продолжалось все дни до отъезда.

В день отъезда односельчане приходили к нему в дом на проводы. Женщины несли угощение, а те, в чьих домах новобранец не побывал, приносили полотенца, девушки дарили ему вышитые носовые платки, кисеты, молодые люди — бумагу, карандаш, чтобы письма писал, кто-то насыпал ему табак, кто-то давал деньги. Одним словом, каждый что-либо дарил ему с выражением различных добрых пожеланий и просьбой не забывать их. Он всех благодарил, просил простить, если кому что не так сказал, и не поминать лихом. В доме всех угощали.

В назначенный час ко двору подавались лошади и все выходили из дома [22]. Перед отправлением из дома рекрут в последний раз обходит родительский дом, шалаш, все строения, затем, войдя в избу, отщипывает кусок от матицы, зашивает его в ладанку, чтобы постоянно иметь при себе. В некоторых местах он вбивает в матицу свое кольцо с ленточкой на память. Из дома выходит, пятясь назад, а мать бросает ему под ноги какую-нибудь материю [23]. Провожающие верят, что это поможет юноше вернуться домой. Отщипывание матицы также связано с верой в ее магическую силу. В Алнашском районе, например, по рассказам пожилых информаторов, перед выходом из дома рекрут обращался к матице со словами: «Возьма монэ, мумыкор!» (Оберегай, жди меня матица!).

До конца деревни шли пешком, у полевых ворот большинство провожающих прощалось с ним, несколько человек родственников и близких друзей садились вместе с ним в повозку. Новобранец стоял, повернувшись лицом к деревне, махая платком, пока она не скроется из виду. В иных случаях, особенно, если он был женат, ему после прощания не советовали оглядываться, а его жене смотреть ему вслед, говоря, что от этого они оба сильнее будут тосковать. В прошлом уход на военную службу одного из сыновей во многом предопределял наследование земли и имущества в семье. Такой взгляд, утвердившийся в тот период, когда срок службы был длительным, держался довольно долго и после сокращения срока до шести-семи лет. Поэтому солдат по возвращении домой не получал надела, вынужден был батрачить, идти в примаки или уехать куда-либо на заработки.

Социально-экономическое расслоение в удмуртской деревне, начавшееся в конце прошлого столетия, отразилось и на несении воинской повинности. Несмотря на то, что по «уставу о воинской повинности» 1874 г. воинская обязанность стала личной и замена допускалась в пределах близкого родства, кулацкая верхушка путем подкупа местных властей отправляла на службу вместо своих сыновей неимущих односельчан или же своих наемных работников — батраков. Подобные факты способствовали пробуждению классового сознания у сельской бедноты. Установление Советской власти, работа по обучению грамоте допризывников и красноармейцев, в корне изменило отношение к армии, к несению воинской обязанности [22].

Похороны

Отношение к смерти

Обряды и верования удмуртов, связанные со смертью и похоронами, относятся к наиболее консервативным и устойчивым. Суеверный страх смерти, неумение объяснить ее причины породили множество примет и поверий, будто бы предвещавших смерть; вой собаки, крик курицы по-петушиному, крик совы во дворе, каравай, оставшийся в печи при снятии хлебов, сновидения, связанные с копанием земли или рубкой дров, и т. п. Случайные совпадения в последовательности названных событий с чьей-то смертью порождали иллюзорное представление об их причинно-следственной связи [24].

У удмуртов, как и других народов Поволжья, в отношении к умершим наблюдается двойственность: с одной стороны, боязнь, стремление поскорее избавиться, с другой — всяческое их почитание, приглашение на поминки, просьбы о защите, помощи и т. д. Совершенно очевидно, что первое более древнее, а второе — характерное проявление культа предков, т. е. явление более позднее. По-видимому, боязнь тела умершего есть в какой-то степени еще отголосок того далекого времени, когда человек не мог объяснить смерть, она казалась ему непонятной и потому страшной, страх распространялся и на тело умершего, которое, по верованиям удмуртов, приобретало таинственную силу [25].

В воззрениях на смерть отражена мысль о ее неизбежности (огпол кулонлэсь нокин но уз мӧзмы — одной смерти никто не минует), поэтому старые люди готовились к ней заранее: приготовляли смертную одежду, сами договаривались об омовении их тела и о месте захоронения. Смерть по старости воспринималась как естественное завершение жизни, освобождение от земных дел. Смерть по болезни или случайностям считалась ненормальной, но воспринималась как фатальная неизбежность, предначертание свыше («адӟонэз сыӵе вылэм», «гожтэмез озьы вылэм»). Бытовало представление о легкой и трудной смерти: говорили, что легко умирают добрые праведные люди, а трудная смерть посылается недоброму человеку, при кончине которых даже погода портится (урод адями кулыку, куазь но уродъяське) [10].

Исследователи отмечали очень большое значение культа предков в религиозных представлениях удмуртов. Для них не было клятвы сильнее, чем клятва их предками, которых они всячески почитали и даже боялись. Наиболее характерно культ предков выступал в похоронных и поминальных обрядах. Полагали, что смерть наступает после того, как душа (лул) покидает тело. По представлениям удмуртов, у человека две души: лул — душа живого человека и уpт — душа умершего, его двойник. Считали, что последняя может превратиться в урткыӵ — летучую мышь или в урт-бубыли — ночную бабочку (подобные воззрения были присущи не только многим финно-угорским народам, но и этносам Сибири, Средней Азии)[26]

Было распространено верование, что после смерти в течение 40 дней душа покойного летает неприкаянная, она может прилететь и домой, поэтому старались не озлобить ее, чтобы не навредила живым; некоторые все эти дни держали на столе чашку с водой [10].

Существует вера в особый мир душ - "сопал дунне" ("тот свет", "тот мир"). Туда отправляются души после телесной смерти человека. С этим представлением связан обычай дарить первому встречному во время похорон деньги. Объясняют этот ритуал так: "к покойнику на том свете отнесутся так же приветливо, как к этому встречному на этом свете" [27].

Приготовления к похоронам

У удмуртов бытовало представление о нечистоте покойника, от соприкосновения с которым будто бы могли быть нежелательные последствия. Подобные представления могли появиться на реальной основе: от соприкосновения с умершими от инфекционных заболеваний такие последствия, очевидно, бывали, но при незнании их причин представление об опасности распространилось на все трупы. Постепенно появились суеверные толкования и различные действия для очищения. Так, считалось, что от контакта с трупом у моющих потом всегда будут мерзнуть руки. Поэтому все необходимые действия с покойником производили старые люди. Мужчин мыли старики, женщин и детей — старухи [27].

Покойного обмывали, одевали сразу же после смерти. Эту процедуру обычно выполняли 3 человека (родственники, специальные люди или те, кого просил покойный перед смертью). Воду брали обязательно из реки, но не из колодца или родника, старались зачерпнуть ее по течению и не расплескать, чтоб она не попала на землю [25]. Мыли теплой водой березовым веником на большом куске луба. После мытья воду сливали в такое место, где никто не ходил. Вредоносное действие приписывалось вещам, соприкасавшимся с покойником: венику, ковшу, которым его обливали, одежде, в которой он умер, и лубку, на котором мыли [10]. Их выбрасывали в специальные места, называемые кур куян, (место для бросания лубков), "шелеп куянни" ("место, куда выбрасывают щепки"). Первый термин весьма архаичный, возможно, он произошел от специального предмета, на котором хоронили или уносили на кладбище покойника. Второй, вероятно, появился позже, вместе со способом изготовления дощатых гробов. В суеверных представлениях это место наделяется вредоносной силой, способной нанести порчу на людей и скот. И сегодня эти нечистые, опасные участки природного окружения жители деревни тщательно обходят. Нередко их используют для магических действий в лечебных целях ("куяськон") - бросают жертвенные предметы и угощения для духов болезней и эпидемий: Чер, Кыль, Мыж, Дэй. Поскольку в сельской местности сегодня не везде сохранились специально отведенные места, постольку вещи и предметы, имеющие вредоносные свойства, хоронят в могиле умершего или сжигают [27].

Умирать на перине обычно не давали, умирающего переносили на пол, постелив что-либо из старой одежды. Объясняли это тем, что будто бы на перине умирать тяжело. Пуховую подушку в гроб класть было нельзя, иначе умершего на том свете "заставят перышки пересчитывать". Очевидно, это толкование придумано для того, чтобы не пришлось выбрасывать дорогую вещь — перину: ведь чтобы справить новую, требовалось несколько лет. И если даже случалось, что смерть застала на перине, ее все же не выбрасывали, а выносили на несколько дней во двор. Страх перед покойником заставлял удмуртов торопиться с похоронами: нередко хоронили на другой день. В подготовке к похоронам участвовали родственники, соседи. Лицам, мывшим покойника, дарили что-либо из вещей покойного. Одаривали и тех, кто делал гроб, копал могилу. Одевали покойника не обязательно в новую, но чисто выстиранную одежду, преимущественно светлых тонов. Смертную одежду полагалось шить только вручную, не завязывая на нитке ни одного узелка.

Смертную одежду полагалось шить одинарной ниткой, иголку держали при этом от себя. Считалось, что для покойников все надо делать наоборот, даже косы заплетали наоборот. Подобные действия вызывались представлениями о загробном мире как о "зеркальном отражении" мира живых.

Глаза и лицо умершего закрывали каким-либо покрывалом. В прошлом, очевидно, лицо покрывали берестяной или кожаной маской [25].

По покрою смертная одежда была традиционной, национальной. И если даже при жизни женщина носила рубаху на кокетке, по происхождению более позднюю, то в качестве смертной еще долго шили прямую, без кокетки и без пуговиц, заменяя их завязками из тесемок. Северные удмуртки подвенечное платье хранили в качестве смертной одежды. Если же оно было сильно поношенное, то шили другое, но подвенечное просили положить в гроб [10].

Стариков нередко хоронили в валенках, в шубе, надевали шапку и варежки, в соответствии с религиозно-мифологическим воззрением о царстве мертвых как вечной стране холода, находящейся уйшор палан — в полунощной стороне [25].

На ноги покойнику надевали новые лапти, женщине — белые холщовые чулки и носки, мужчине — белые онучи, которые надевали не так, как живому человеку, а обертывали, как и у русских, в обратном порядке. Так же в обратном направлении крутили вокруг ноги веревки лаптей (отсюда выражение; обут, как покойник, если человек по ошибке неправильно надел онучи).

Обряженного усопшего укладывали на кур — липовый луб или в гроб на скамейку под матицей, головой к дверям. Рядом с гробом у изголовья или на подоконник ставили чашу с водой (то же у русских, мордвы, карел и многих других народов), что, очевидно, было связано с заботой о душе умершего. На дно гроба клали стружки, березовые ветки (очень широко распространенный обычай), шерсть, белую холстину, сверху также покрывали полотном. С представлениями о загробной жизни связано сопровождение умершего различными вещами и едой.

В XVIII В; Н. П. Рычков писал: "Вотяки похороняют своих умерших так точно, как бы они знали, что они в час смерти своея вступают в другую жизнь. Они кладут с ними котел, топор, нож, чашку, ложку, лапти и тому подобные вещи" [28]. Об этом же сообщал И. Г. Георги: "В гроб Клали кочедык, сумку с деньгами, кремнем, огнивом и трутом, табакерку, трубку, иногда — вино. В рот порой клали масло или куски сушеной говядины" [29]. Закамские удмурты в погребенье клали сменное белье, нередко — сезонную одежду, мужчинам — трубку, если курил, кочедык для плетения лаптей, женщинам — иголку с нитками, наперсток, веретено, гребень.

Детей снабжали игрушками, позднее — букварем, тетрадями, карандашами и т. д. Старший член семьи на луб или в гроб клал деньги — музъем дун (плата за землю), чтоб умерший смог бы купить себе место на том свете. В некоторых местах в день похорон шили специальный холщовый мешочек, куда помещали деревянную чашку и ложку, предварительно расколов, еду, серебряную монету, мыло, семь ниток пряжи, мешочек зашивали и ставили в изголовье покойного, сбоку укладывали смену белья. В других местах в гроб с левого боку ставили сюмык сливочного масла. По представлениям удмуртов, масло — символ богатства и благополучия. Губы покойного смазывали маслом, чтобы показать умершим, что на этом свете их родич жил в достатке и чтоб на том свете он также жил безбедно, и еще, чтоб его путь в загробный мир был ровным и гладким, "как по маслу". В Свердловской области удмурты в гроб, на грудь покойного, клали каравай хлеба; в нагрудный карман — несколько серебряных монет; с левой стороны — 3 палки, чтоб отгонять злых духов. В других удмуртских деревнях, например Кукморского и Бавлинского районов Татарии, чашки и ложки, расколов пополам (ритуальное "умерщвление" вещей?), оставляли на могиле, туда крошили кусочки пищи [30].

Среди вещей, сопровождавших умершего, особая роль отводилась ниткам. По одним представлениям удмуртов, нитки символизировали дорогу, по которой умерший отправляется на тот свет; по другим — нитки были связующими нитями умершего с живыми родственниками; иногда нитки специально завязывали, чтоб покойник не смог возвратиться домой. Нитки укладывали с умершим: сизьым нюжа сӥньыс — семь нитей пряжи, равных длине тела; нитки раздавали всем родственникам, участвующим в похоронном обряде [25].

Одетого покойника укладывали в гроб, положив туда предварительно мелкой стружки и листьев от березового веника и застелив все это белым холстом. В изголовье клали подушечку из кудели или листьев веника, на белую наволочку пришивали крест из черной ткани. По обычаю, покойника даже ненадолго нельзя было оставлять одного, особенно ночью; поэтому ночью у гроба дежурили 2—3 человека — уй пукись, — сменяясь через каждые 2—3 часа[10].

Пока умерший находится в доме, никто не брался за работу [31]. Ночное бдение у гроба покойного называлось "уй пукон". Пришедшие проститься с покойным приносили с собой муку, крупу, яйца, масло, вино. В этом обычае можно усмотреть желание умилостивить покойного подношениями, а также следы родовой солидарности (подобная взаимопомощь соблюдалась и при других семейно-родовых обрядах, например, свадьбе). Ближайшие родственники одаривали присутствующих чем-либо из вещей покойного, причем делали это как бы от его имени, передавая подарки (часто весьма символические, обязательными при этом были уже упоминавшиеся выше нитки), через гроб или над ним, чтобы умерший "видел", что дарят. Особо одаривали тех, кто обмывал покойного, и могильщиков, часто им дарили полотенце или что-то из одежды умершего [25].

Удмурты считали, что до похорон душа незримо присутствует в доме, поэтому не разрешается шить, резать что-либо ножницами, есть вилкой, резать хлеб ножом. Эти действия направлены для предотвращения случайного ранения, причинения боли вездесущей душе. Поскольку душа в течение 40 дней после похорон изредка навещает дом и родственников, для нее всегда на столе лежат ложка и чашка [27].

При выносе покойника из дома закрывали ему лицо, выносили ногами вперед, снимали с петель дверь и прилаживали ее так, чтобы отворялась не в ту сторону, как прежде, иногда выносили через окно или раскрывали даже крышу [32]. На дворе гроб часто ставили на чурбак и поворачивали 3 раза против солнца [33] . После выноса покойника в порог втыкали топор, чтобы смерть больше не пришла в этот дом [34], на то место, где стоял гроб, клали кирпич из печи. Подметали пол в избе, сор клали с гробом на телегу.

После выноса покойника мыли полы. Во многих местах существовал обычай снимать дверь с петель и укреплять ее так, чтобы она отворялась в другую сторону. Для того, чтобы умерший не мог найти дорогу обратно в дом, удмурты Казанской губернии ставили гроб на низенький чурбан и три раза поворачивали его против солнца. У сарапульских удмуртов практиковался обычай заметать следы провожавших покойника. Участники похорон, выйдя с кладбища, также выполняли разнообразные очистительные обряды: жгли костер, так как верили в очищающую силу огня; мыли обувь и т. п. Каждый провожающий наносил другому удары по спине пихтовыми ветками, приговаривая: «ступай домой, не оставайся здесь». В некоторых местах провожавшие размахивали можжевеловыми ветками: «не ходите с нами, ступайте к себе домой!» В Уржумском уезде зафиксирован обычай проводить топором черту через дорогу, чтобы преградить духам путь в деревню. По возвращении с кладбища домой очищали себя дымом, прыгая через костер или обтирая руки золой. В Казанской губернии хозяин дома или кто-нибудь из его родственников посыпал их головы золой. Телегу (или сани), на которой везли гроб, в течение трех дней не заводили во двор, а оставляли на улице [35].

Чтобы не бояться покойника, садились на то место, где стоял гроб, притрагивались к пятке умершего, брали с собой горсть земли с его могилы. Бросая в могилу землю, запрещалось брать ее голыми руками. Так живые ограждали себя от влияния смерти. По возвращении с кладбища очищали лопаты от земли, участники похорон мылись в бане, переодевались в чистую одежду [27].

Бывали случаи, когда умерших насильственной смертью, самоубийц и утопленников в доме не держали, а вырывали под окном неглубокую яму, где покойник лежал до дня похорон, накрытый ветками хвойного дерева. Таких покойников не отпевали, хоронили их за пределами кладбища [10].

Похороны

Удмуртам были известны захоронения различных типов. Очевидно, одним из древнейших было захоронение без гроба, кур вылын (на липовом лубе). Такой обычай зафиксирован в удмуртских деревнях Куединского района Пермской области. В этом случае по углам могилы ставили стойки и на них настилали доски — настил, чтобы "земля не упала на лицо покойного". Иногда вместо гроба делали сруб-склеп. Для сруба домика использовали ель или пихту. О древности обычая хоронить на лубе свидетельствуют многие данные: даже сейчас в каждой деревне имеется особое место, считающееся нечистым, куда выбрасывали вещи покойного (одежду, в которой он умер, его постель, стружки и щепки от гроба), и называется это место "кур куян" (букв.: "место, куда выбрасывают луб").

Довольно большое распространение и глубокую древность, по-видимому, имели захоронения в коросах — долбленых колодах (корос — колода с дверью?), шайкорос — колода с дверью для тела умершего; "гроб, выдолбленный в липовом дереве, наподобие пчелиного улья", в стволах хвойных деревьев, выдолбленных в виде корыта. Подобные захоронения можно было еще встретить в некоторых южных деревнях Удмуртии в 20-х г. XX в [25].

Позднее удмурты стали хоронить в гробах (шайпул), которые, однако, по-прежнему часто называли "корос", или "гидкуа, корка — "дом"; положение во гроб называли "гид-куа пыртон" — "введение в дом" [36]. Старое название гроба — "шайпул" (букв.: "кладбищенская доска", или "доска для тела умершего") говорит о том, что вначале ограничивались одной доской — смертную, покойницкую доску, на которую клали покойного после омовения и обряжения, затем эта же доска служила дном гроба) [37], или конструкцией из 4—6 нескрепленных между собой досок — плах. Обычай сколачивать гроб гвоздями — сравнительно недавнее явление. На крышке гроба или с его боков вырезали оконце — "урт ветлон пась" (букв.: "отверстие для хождения урт — души"), чтобы душа могла выходить [38].

Захоронение удмурты производили в обычных грунтовых ямах небольшой глубины (кускемозь, гогыкемозь — до пояса, до пупа). Яму копали в день похорон, старались не оставлять ее пустой, открытой, чтобы не вселились злые духи.

Существенную роль в погребении играл культ солнца: ориентируя захоронение головой на север, удмурты считали, что погребенный будет всегда смотреть на юг, на солнце [25].

В день похорон с утра мужчины-односельчане отправлялись копать могилу, а в доме собирались люди проститься с покойником и проводить его в последний путь. Прощались, подходя поочередно к покойнику и при этом целуя иконку, лежащую на его груди, или лоб. По другую сторону гроба стояли два человека из членов семьи умершего и каждому, кто подходил, дарили несколько суровых ниток, а близкой родне раздавали вещи покойного.

Выносили в первую очередь крышку, затем гроб с телом, стараясь не задеть дверной косяк. Задеть косяк, по суеверию, считалось дурной приметой, якобы быть еще одному покойнику. За дверью запевали христианскую молитву. Членам семьи покойного, особенно его детям, воспрещалось выносить гроб.

Суеверное представление о том, что покойник может возвращаться, и страх перед ним заставляли принять некоторые меры для предотвращения его возврата. После выноса тела было принято садиться на то место, где стоял гроб, «чтобы не бояться покойника», а перед выходом из дома по той же причине заглядывали в печь. Если уже вышел из дома вслед за гробом, возвращаться в избу за чем-либо запрещалось, в таких случаях говорили, что «покойник себе спутника ищет».

До конца деревни гроб по очереди несли на руках. Впереди похоронной процессии несли мешочек — «гостинец» от покойного (монетка, несколько ниток, кусок хлеба, понемногу масла и меду), который отдавался первому встречному. По пути следования похоронная процессия ненадолго останавливалась у дома, где жил старый или больной человек, который хотел, но не мог прийти проститься с покойником.

У околицы останавливались, гроб ставили на повозку и закрывали. На кладбище ездили только близкие родственники. Дома оставались 2—3 пожилые женщины, чтобы сделать уборку и приготовиться к поминкам. Если церковь была близко, перед погребением покойника возили туда отпевать, где и оставляли на ночь. Удмурты Уржумского уезда выполняли так называемый обряд «облегчения страха». Держа в руке хлеб с маслом, над ртом покойника делался крестообразный знак, при этом говорили: «Облегчаем твой страх» [35]. На кладбище (шайвыл) гроб открывали для прощания, после чего заколачивали и осторожно опускали в могилу. Перед этим туда кидали монетку, «чтобы откупить место» [10].

Прежде чем закрыть гроб крышкой, кто-нибудь из родственников умершего, стоя у края могилы, раздирал надвое белый холст. Ту часть, которая остается в левой руке, он клал на грудь покойника, а другую часть уносил домой и привязывал к приталке двери или к стене, где она оставалась в течение года. При разрезании холста говорили: «душу берем сюда, а счастье сюда» [35] . Гроб опускали на специальных полотенцах или холстах. Это было связано с представлением, бытовавшим у многих народов, о переходе души в загробный мир по мосту через реку. Считалось, что мостом будет служить холст, на котором опускали гроб [10].

Когда могилу зароют, родные и близкие говорили: «живи мирно на том свете и не нуждайся ни в чем». Если умерший был женат, предлагали ему вступить в брак, если младенец, то просили умерших родственников позаботиться о нем. В Елабужском уезде, забрасывая гроб землею, говорили: «земля, которая попадет тебе в рот и нос, пусть будет золотом и серебром. Прилежно храни оставленную семью... Дай обильного хлеба на пиво и кумышку тебе». Когда могилу зароют, зажигали несколько свеч и крошили хлеб на могильный холмик. Затем начиналась поминальная трапеза. Часть кушаний, а также кумышка давалась и умершему: «Мы пьем кумышку и тебе наливаем... пей ее на том свете. Хлебом поминаем тебя, ешь его там. Ешь и пей вместе со своими новыми друзьями, живи с ними в согласии». Для покойников оставлялись чашка и ложка, но они предварительно разбивались на части с тем, чтобы ими никто не мог воспользоваться. Девушки на могиле оставляли кусочки лоскутов: «Это тебе на рубашку, это на юбку, это на платье». Члены семьи покойного не принимали участия в опускании гроба, но они первые бросали горсти земли, причем землю брали не голыми руками, а щепкой или подолом верхней одежды. Над могилой устраивали небольшой холмик. Утаптывать землю на могиле или утрамбовывать лопатой не полагалось. В изголовье сажали деревце. При погребении некрещеного на могиле ставился не крест, а столбик, на котором вырезали тамгу — пус — знак семейной собственности. Хоронили, как правило, рядом с умершими родственниками [35] . Традиционным было привязывать к надмогильному столбу или кресту разноцветные куски тканей, ленточки, полотенца, иногда рубахи [39]. Смысл этого, а также обычая развешивать в доме полотенца трактуется по-разному: подарки умершему и его новому окружению, указание ему дороги и т. д.

Приведя в порядок могилу, на ней устраивали скромную трапезу, оставшуюся еду (хлеб, масло, печенье, яйца) брать домой не разрешалось, ее крошили на могилы [10].

После этого самый старший из участников похорон, называя каждого по имени и ударяя березовой веткой, отправлял участников обряда с кладбища за ограду, а погребенного просил остаться: "Твой дом теперь здесь, живи хорошо, ни в чем не нуждайся, не мучай живущих". За кладбищенскими воротами топором очерчивали полукруг, как бы отделяя мертвых от живых. Возвращаясь домой, старались не оглядываться [25]. По возвращении с похорон совершали целый комплекс очистительных обрядов: сани или телегу, на которых везли гроб, оставляли возле кладбища или перед воротами усадьбы, чтобы дождь или снег смыли с них всю скверну, иногда их специально мыли, чистили, порой сани вообще бросали [31]; лопаты, которыми копали могилу, тщательно очищали от кладбищенской земли, даже остругивали; участники похорон прыгали через костер; пожилая женщина, родственница умершего, обсыпала всех золой из очага; все "грели" руки у печки, мылись в бане, переодевались (эти действия зафиксированы еще в XVIII в. [29] окуривали избу можжевеловыми ветками и т. п.

Обычно у удмуртов в каждой деревне имелось свое кладбище. Как правило, оно располагалось невдалеке от селения, чаще всего за рекой или оврагом с родником, в лесу, на возвышенном месте. Большинство кладбищ огораживалось, а за оградой нередко прорывали специальный ров, который служил границей между миром живых и мертвых.

Родственники здесь также "селились" своими родовыми группами, внутри деревенского участка соблюдались еще патронимические ряды, или группы. Погребения в чужом ряду осуждались, поэтому из-за кучности захоронении возможны были перекрывающие друг друга могилы, при этом старались "откупиться" серебряными монетами. Все старые кладбища удмуртов, так же как и старые деревни, являлись родовыми. На них не хоронили лиц, не принадлежащих к данному роду" [25].

Умерших неестественной смертью (утопленников, убитых молнией, самоубийц), а также инородцев и иноверцев хоронили в особых местах, за оградой кладбища, даже ориентировка их погребений порой могла быть противоположной, без сопровождающих вещей и жертвенной пищи. Убитого молнией хоронили на месте его гибели. Считалось, что умершие неестественной смертью превращаются в злых духов "кутӥсь" (букв.: ловящий, хватающий), которые насылают на людей всякие болезни [40]. Особо выделялись могилы жрецов, прорицателей, знахарей, ведӥнов, считалось, что после смерти они могут стать "кылчин убир" и станут посещать живых и всячески вредить живущим и устрашать их.

Младенцев, умерших, не успев получить имени, хоронили на особом кладбище, называемом "нимтэм шай" — "кладбище безымянных". По сведениям археологов, известные до сих пор прикамские могильники не содержат захоронений детей в возрасте до 4—5 лет [41].

Существовал своеобразный обряд символического захоронения родственников, умерших на стороне, чьи тела не были погребены на родовом кладбище. На многих кладбищах некрещеных удмуртов можно видеть "домики" в виде столба с крышей — это могилы погибших в первой мировой, гражданской, Великой Отечественной войнах. В одних случаях (у закамских удмуртов) эти могилы стоят на кладбище рядом с могилами родственников, в других (у завятских удмуртов) для них отведено специальное место. По свидетельству информантов, символическое захоронение совершалось следующим образом: близкие родственники расстилали на месте будущей "могилы" белую холстину, равную по длине телу погибшего. Топором прочерчивали размеры. На холст клали еду, а на землю — серебряные монеты. После этого обряда считалось, что земля для покойного родственника откуплена и Мукылчин — хозяин земли — не будет обижаться, что могила как бы пустая. Возможно, полагали, что пусть не тело, но душа умершего обязательно возвращается домой. В изголовье "погребенного" ставили столб с крышей, иногда сооружали символический столик, покрытый скатертью, для совершения поминальной тризны. На столбе, его называют "корка" — "дом, изба", писали или вырезали тамгу, имя и даты рождения и смерти [30].

Поминки (кисьтон)

Особенно ярко и значительно культ предков выступал в обычаях родовых или семейных поминок, занимавших очень важное место в системе религиозно-мифологических представлений удмуртов. "По смерти человек, по верованиям вотяков, получает большую силу и власть над людьми: он может наслать болезнь на них и на их скотину, наказать неурожаем и т. д. Чтобы избавиться от таких напастей, вотяк время от времени кормит умерших и тем задабривает их, тогда они сменяют гнев на милость и не против бывают облагодетельствовать здоровьем и богатством тех своих родственников, которые угощают их" [34]. Поэтому умилостивительные поминальные обряды начинались фактически с момента наступления смерти.

Вечером после похорон устраивался поминальный ужин — кисьтон — с приглашением всех, кто приходил на похороны. Прежде чем сесть за стол, молились, обращаясь сначала к ранее умершим с просьбой принять новопреставленного, жить дружно, желали им благополучия на «том свете» и просили их помогать оставшимся в живых. Кончив молитву, стоя отведывали кушанья, откладывая по ложке или по кусочку в тарелку, предназначенную для умершего, которую ставили у печки (куяськон). Затем садились за стол, где оставляли место для покойника и клали для него ложку [10].

На поминки резали курицу. По представлениям удмуртов, эта птица "берлань чабья" (букв.: назад гребет), поэтому курицу приносили в жертву только умершим, при других молениях курицу никогда не жертвовали. Курицу резали особым способом: держа головой на север или к закату солнца ( в зависимости от традиций в ориентировке погребений). Кровь "отдавали" земле, а кости иногда относили на кладбище и зарывали в засыпку могилы. В набор похоронных поминальных блюд входили: табани с зыретом (блины с соусом), шаньги, пироги с рыбой, перепечи (ватрушки с начинкой из мяса и крови, яиц), каша полбяная, суп с мясом жертвенной курицы [25].

Веселиться на поминках было не принято. В конце поминального вечера содержимое тарелки покойника выносили собакам. После еды все кости собирали в тарелку или корзину и в полночь назначенные выносили и все содержимое закапывали в огороде. Остальные в это время читали молитвы.

Поминки (кисьтон) в честь покойного устраивались еще на седьмой (сизьым уй) или девятый день (укмыс уй), на сороковой день (ньыльдон уй) и через год (ар уй). На седьмой или девятый день поминали в кругу семьи, сорочины и годины отмечались с приглашением всех родственников. Для поминок на 40-ю ночь и в годовщину резали барана или овцу в зависимости от пола умершего, которому предназначались приносимые в жертву животные.

В честь умерших устраивались еще жертвоприношения йырпыд сётон (буквально: давание головы и ног). "Йыр-пыд" жертвовали осенью, в ноябре—декабре, после завершения всех полевых работ. В назначенный день сын запрягал жертвенную лошадь, ехал к кладбищу и объезжал его против солнца. "Приглашая своего умершего отца на посвященный ему праздник, он говорил: "Отец, твою любимую лошадь тебе жертвую, приходи уж домой, всех наших родственников пригласи" [30], считалось, что приглашают 77 поколений родственников [42].

Жертвенное животное должно было быть черной масти [43] без всякого изъяна, иногда уже при рождении его предназначали для этой цели. В некоторых случаях сам умирающий делал выбор, считалось, что это была любимая лошадь или корова покойного. Перед закланием жертвенное животное поворачивали головой на север или запад,— там, полагали, находится "страна мертвых" (при других жертвоприношениях ориентировались обычно по солнцу). Кровь животного "дарили" земле, "нижнему миру". На голову животного надевали уздечку, а под жертву бросали щепки, которые впоследствии складывали в лукошко вместе с костями. Старший родственник (если это была "свадьба" для мужчины) или родственница варили в бане, а раньше в куале (семейном святилище) в большом котле голову лошади или коровы, ноги, немного мяса с левого бока, внутренние органы. Отдельно варили пшеничную или полбяную кашу. Под вечер собирались родственники [25]. Если обряд посвящали мужчине, варили конские головы и ноги, женщине — коровьи [10].

Под вечер собирались родственники. За столом, в красном углу, восседал "тӧр"— наиболее уважаемое лицо, выбранное из родственников. В некоторых деревнях в качестве "тор" была женщина, если жертвовали женщине, и мужчина, если жертвовали мужчине. Гости за столом угощались, съедая бульон ("кӧслым") и кашу ("ӝук"), приготовленную на бульоне. Кости от головы и ног складывали в большое лукошко ("кизён куды") или сито, которое ставили специально для этого посреди избы. Это было "угощение" для умерших родственников — гостей. В лукошко складывали также копыта, остатки шерсти, бросали по кусочку от каждого внутреннего органа — сердца, печени и т. д., бросали и деньги (мелкие монеты). Клали в лукошко и подарок ("кузьым") — новую одежду миниатюрных размеров (как на куклу), женщине — рубашку ("дэрем"), иногда платье и чалму (женское головное полотенце), мужчине — мужскую рубаху ("пиосмурт дэрем"), иногда штаны.

После ритуальной трапезы все вставали вокруг лукошка и начинли петь, двигаясь по кругу против солнца. В песнях обращались непосредственно к умершему или умершей, называя их нередко по имени:

Миквор агайлы вал сётӥськом,Зол кутыны но мед быгатоз. / Дяде Миквору лошадь отдаем, Крепко ухватить пусть сумеет.

Или:

Ой, бакель кар, бакель кар, вордылэм анае, Яратылон ыскалдэ ми сётӥськом. / Ой, благослови, благослови, родимая мать, Любимую корову твою мы ведь отдаем.

В песнях просили их не сердиться на своих родных и помочь им выращивать домашний скот:

Тӧдьы йыр горд ыскалэз йӧло но вӧё мед луоз. / С белой головой рыжая корова Обильной на молоко и масло пусть будет.

Наказывали, чтобы в том мире не забывали о других умерших родственниках, жили с ними дружно:

Валдэс ке кыткиды, нылдэ-пидэ пукты, огнад гинэ эн ворттылы. / Лошадь если запряжешь, детей посади, один не катайся.

Если "йыр-пыд сётон" посвящался мужчине, то подбирали для него и "невесту". Эту роль разыгрывала либо пожилая женщина, либо мужчина. "Виль кенак", т. е. молодушка, одевалась в свадебный наряд, плакала и причитала, как невеста на свадьбе [30]. В этот же вечер провожали "гостей" домой, просили не обижаться, передавали приветы тем, кто не приехал на "свадьбу". Лукошко с костями выносили из избы.

"Свадебный поезд" под аккомпанемент колокольчиков и свадебных песен (пожилые люди надевали на себя колокольчики, бубенчики —"шыркунъёс") увозил лукошко с костями за пределы деревни: за реку, в лес, к кладбищу, к специальным деревьям.После трапезы все это с шумом, криками, под звон бубенцов несли за околицу в направлении к кладбищу [25]. Женщину, варившую мясо, везли на санях. За околицей жгли костер из соломы, туда бросали содержимое корзины, в некоторых деревнях ее подвешивали к дереву, изгороди [10]. Здесь же разводили костер из соломы или специально принесенных щепок, прыгали через огонь. Огонь костра, по давним представлениям людей, обладал очистительной силой. Собираясь возвращаться домой, вновь запевали песню, обращаясь с добрыми словами к умершим: "Ой, однако, шедьтэм ук но мамаймы но интызэ,— Ушъяд ке но, ушъямон но, данъяд ке но, данъямон." / "Ой, однако, нашла ведь наша мама место,— И похвалить похвалишь, и прославить прославишь."

Перед возвращением кто-либо из стариков пропускал всех по одному и после каждого проводил черту топором, приговаривая: "Такой-то (имярек) возвращается", как бы ограждая живых от мертвых [25]. По возвращении домой, прежде чем войти в избу, громко стучали в дверь, посыпали голову пеплом, в сторону вошедших бросали горсть золы, чтобы мертвые "не вошли" в избу вместе с живыми.

Обратно шли с пением свадебных песен, дурачились, шумели — чтобы тому, кому посвящался обряд, «жилось» весело. Умерших родственников поминали в любое воскресенье, когда приготовляли какое-либо праздничное кушанье. В таких случаях сначала молились, поминая умерших родных, потом стоя отведывали со словами «азяды мед усёз» (пусть перед вами упадет) и лишь после этого садились за стол [10].

Из установленных для поминовения сроков наиболее благоприятным являлся канун пасхи — в ночь на великий четверг. По представлениям удмуртов, в это время умершие чаще и с большим желанием выходят в мир живых.

Сущность поминального обряда, называемого тырон (плата), состояла в приготовлении поминальной пищи и угощении умерших. Когда пища поспевала, старший мужчина в семье брал по кусочку от пирогов, блинов, мяса, ложку похлебки, немного вина или кумышки и, приговаривая, клал все это в чашку, находящуюся около воображаемого умершего: «Хорошо ты жил в этой жизни, так же хорошо живи и в будущем. Не мучь, не притесняй нас. Хорошенько храни нашу скотину. Смотри за нашими ребятишками... Не хватай нас ни спереди, ни сзади». Вслед за старшим то же самое проделывали остальные. После этого частички номинальной пищи бросались также и в корыто, стоящее у печки или у дверей: «Эй, вы там, прадедушки, прабабушки! Пусть это будет вам. Для вас мы наварили и напекли. Будьте довольны, не сердитесь! Сохраните посеянный хлеб. Сберегите жито от мышей! Сохраните наших детей!» Поминая имена умерших, просили их принять жертвенную пищу, вместе пить и есть, с добрым сердцем принять в свою среду вновь умершего. Если покойный был не женат, просили умерших поженить его, а ему самому не скучать на том свете, ведь у него там есть родственники. Если умершая — девушка, советовали выйти замуж. В Малмыжском и Уржумском уездах при поминках старший в доме после молитвы брал блин, обмакивал его в кумышку и давал собаке. Если собака съедала его, это значило, что умерший живет на том свете счастливо и все принимались за веселый пир в уверенности, что и умершие благосклонно принимают участие в нем. Если же собака не обратила внимания на блин, а пошла прочь от него, то все с грустью расходились по домам.

Сарапульские удмурты утром в день поминовения крошили в корыто блины, туда же лили кумышки и пива и отдавали его собакам. И если они мирно ели, то это означало, что и умершие на том свете живут мирно, в согласии, если грызутся, то и умершие грызутся между собой. Поминая умершего, читалась молитва. По окончании поминок умерших провожали на кладбище. В Сарапульском уезде все представители рода, держа в руках чаши с вином, выходили во двор. Один из них нес старый лапоть, в котором находились пух, перья и раскаленные угли, раздувая которые, он произносил следующую молитву: «Старики, ешьте, пейте и уходите отсюда, уведите с собой того, кто завидует нам и желает зла». Выбросив лапоть на задний двор, он возвращается в избу и не произносит ни слова, пока не вытрет руки золой [35].

У башкирских удмуртов на второй день после поминок, которые называются «макмыр шыд», женщины, желая доставить своим предкам удовольствие, наряжались как во время святок и «ездили» верхом на палках, имитируя ржанье лошади. Если встречали на улице постороннего мужчину, схватывали его и, бросив палки, насильно начинали ездить на нем, пока не удавалось тому отбиться [44].

Помимо семейных поминальных обрядов у удмуртов существовали и существуют общественные (родовые) поминки. В день общественных поминок, которые проводились два раза в год, весной и осенью (тулыс кисьтон, сӥзьыл кисьтон, зӧк поминка, почи поминка, виро сётон, уллань сётон), пожилые люди, в большинстве женщины, шли на кладбище с угощением, а вечером ходили по домам родственников (своего воршуда, бӧляка, иськавына), поминая всех умерших предков (называя, кого помнили, по имени), просили здоровья, благополучия, содействия и помощи во всех своих делах: "Чеке, пересьёс, тӥледыз буре ваиськом, сурлэсь-виналэсь эн вожъяське, сиемды-юэмды потыса эн улэлэ, шыдэз-нянез удалтытэ, ушнез турынэсь-куаресь эн карелэ, эн тугалэ, пудоез-животэз нюке-гопе эн донгелэ, сьӧсьлы-каблы эн сётэ, пересез но, пиналэз но огдэс-огды обид эн каре, огазьын сие-юэ, эн чортэ, эн мыжтэ, со дуннеяды ӟеч улэ (Примите, старейшие, мы вас добром поминаем, от (того, чего нет) пива и вина не завидуйте, голодными и жаждущими не оставайтесь, пропитание наше (букв.: суп-хлеб) уродите в достатке, хлеба наши дурными травами не засоряйте, не спутывайте, скот в овраги-ямы не сталкивайте, врагу-злодею не давайте, и старого и малого не обижайте, вместе ешьте-пейте, не мучайте страданиями-болезнями, на том свете по-доброму живите)" [45].

Жертвовали курицу во дворе, утку у реки [46]. Вечером, во время поминок, иногда топили баню и приглашали туда умерших родственников: "Айда, старики, в баню, париться будем, мойтесь, очищайтесь". О покойниках, "пришедших" на поминки, заботились, старались, чтоб им не было скучно, чтоб они не ушли голодными [47]. На утро хозяйка дома варила суп с мясом жертвенной птицы, накрывала стол, просила угоститься на дорогу и своих "гостей", чтоб до следующих поминок быть им сытыми. После этого подметала пол и просила всех "прибывших" на поминки предков выйти из дома. Все присутствующие выходят провожать умерших. Эти проводы удмурты называют "келиськон", в отличие от проводов гостей "келяськон". За столом в избе обязательно оставляют одного человека, его называют "сюмык тор" (это как бы хозяин, страж сюмыка — особой ритуальной деревянной чашки, обычно в ней замаливают пищу при молениях). После проводов все заходят обратно в дом и отпивают глоток кумышки из сюмыка, у которого сидел тор. При этом говорят: "Они сказали "спасибо" и ушли". Кусочки пищи, пожертвованные умершим, из корытца бросают собакам: если они при этом грызутся и ссорятся, то говорят, что умершие хорошо приняли угощение, оно им понравилось [25].

Все поминки удмуртов являются проявлением развитого у них культа предков. Раньше чем через год после похорон не разрешалось устраивать корка миськон — генеральную уборку, когда мыли потолки, стены, утварь. В течение года не полагалось белить печь [10].

Ын вурон

У северных уцмуртов известен обряд ын вурон веме - помочь по шитью полога. Он устраивался в семьях, где была девушка на выданье. В обряде по приглашению девушки участвовали родственницы и из других деревень.

В назначенный день приглашенные собирались, и девушка вела их в клеть (кенос) для угощения. В этот день она получала первую коллективную оценку своему умению готовить хмельные напитки: характеристика женщины включала оценку качества ее кумышки. После небольшого угощения женщины приступали к работе. Хотя помочь называли ын вурон (шитье полога), изготовляли не только полог, но и рубашки, и полушерстяные кафтаны невесте, а также мужскую рубаху, предназначенную будущему жениху, но ее не доделывали (для ворота делали только разрез, а завершали его, когда определялся жених). Работали с песнями. К фасадной стороне готового полога подруги невесты на память пришивали цветные лоскутки, бусинки, мелкие серебряные монетки, высказывая при этом свои благопожелания. Девушка и ее мать занимались приготовлением угощений помочанам [48].

"Ни пожилые мужчины, ни молодые парни не допускаются в компанию женщин во время шитья полога и они одни весь день угощаются и поют разные песни. Когда полог бывает готов, к этому времени у хозяйки дома уже поспела и каша, сваренная, по обычаю, из ячменной крупы с вяленой говядиной. Приготовленный полог развешивается посреди двора. Приходят старшие в дом и, благословляя кашу, кладут на полог деньги. Между тем под полог садятся от трех до пяти мальчиков и к ним туда также подается каша, которую они съедают на здоровье неве-сты, и только тогда, когда они кончат есть кашу, начинается ужин взрослых, сопровождаемый пением и пожеланиями счастья невесте. Мальчикам за едение каши невеста дает по мелкой монете" [49].

Обряд ын вурон был признанием готовности девушки к замужеству и сигналом для ее сватанья: она переходила в разряд невест. В XX в. известны случаи, когда ын вурон устраивали уже для сосватанной девушки. При этом в нем участвовали женщины и из будущей ее семьи. По завершении намеченной работы здесь устраивали сговор [50].

Корка туй

Сам праздник новоселья корка пырон/ ~сюан совершался весьма просто. После укладки глинобитной печи или в другой назначенный вечер приходили гости: родственники и соседи. Они приносили с собой подарки (посуду, кухонную утварь, домашних животных, мучную стряпню). Встречали гостей тӧро -крестные родители хозяина или хозяйки и старые родственники [51].

Семейная пара встречающих приглашала пройти в дом, за матицу всех пришедших на новоселье. Гости собирались и становились вокруг стола. Хозяин в молитве испрашивал у бога благословения на добрую жизнь в новом доме: «Осто, Инмаре, маке корка сётид, мед ӟеч уло, татын мед пересьмо, мед куло». («Благослови, Господи! Какую избу дал, пусть в ней буду жить хорошо; пусть в ней состарюсь и умру») [52].

Обязательным угощением в этот день были: яичный блин, каравай хлеба, солонка с солью, которые символизировали богатство, достаток, здоровье членов семьи. Особым моментом в поздравлениях и благопожеланиях, произносимых гостями, был обряд вбивания в стол или матицу (или вручение хозяйке) медных монет с лоскутками. Это обрядовое действие чук/туг/чача шуккон с XVIII в, вошло в ритуал проводов рекрута, оно было призвано охранять от разных бед отлучающегося надолго из дома солдата. В конструкции дома матице отводилась роль поддерживающего потолок элемента. Мифологическое понимание как центра избы, символа и хранителя материального и моpального благополучия дома и семейства выработало определенные церемонии по отношению к ней. Так, установление матицы происходило при полном молчании. Если матица села легко, считали, что и жизнь в доме будет легкой. Строителей угощали, под матицу подкладывали пучок шерсти для тепла и серебряную монету для богатства и здоровья [51].

Ныл кураськон

Переход из одной био- и социо-возрастной группы в другую выражался не только в изменении половозрастного названия, внешнего облика, одежды, поведения. Помимо всего, определению переходных границ, перемены в социальном статусе помогали специальные ритуальные действа — обряды "перехода". До сих пор бытующий обряд "ныл кураськон" символизирует вступление девочек в следующую биосоциальную и социвозра-стную ступень — девичество. Переход из одной возрастной категории в другую, в особенности — достижение совершеннолетия — событие, имеющее значение не только для молодого человека или девушки и их семьи, но и для всей деревни.

Обряд, призванный установить новый социальный статус девочек совершают обычно в Пасху, что весьма симптоматично, так как пробуждение в природе традиционно ассоциируется с "весной" жизни человека — юностью.

Накануне праздника в каждом доме, где есть девушки, готовящиеся к посвящению, топят баню. Все члены семьи моются. Девушки готовят девичий праздничный наряд, который они надевают впервые в жизни. В день праздника девушки отправляются за благословением к деревенскому жрецу, который руководит ритуалом. После этого девушки с ведрами в руках ходят из дома в дом за подношениями для приготовления ритуальной каши. Заходят практически в каждый дом и везде их одаривают: кто даст несколько свежих яиц, кто — крупы, топленого масла или сала, некоторые дают мясо. Получив желаемое, девушки уходят не сразу, некоторое время продолжают беседу, затем благодарят хозяев и покидают дом. Перед уходом непременно сообщают о времени начала праздника и приглашают на него. Обойдя все дома, девушки направляются к месту проведения обряда, которое находится на окраине деревни. В приготовлении ритуальной каши — жук пӧзьтон — девушкам помогают юноши, прошедшие несколькими днями ранее обряд посвящения — "урай вӧсь" (или — "эро карой"). Кроме молодежи, в приготовлении каши принимают участие несколько женщин, которые очень тактично и ненавязчиво руководят ее действиями. Юноши раскладывают костер, приносят дрова, рубят их, устанавливают котлы и т. д. В обязанности девушек входит лишь подготовка продуктов к варке.

К вечеру все жители деревни от мала до велика собираются на месте проведения обряда. Каждая семья приносит с собой посуду для ритуальной каши. С этого момента руководство ритуалом переходит к жрецу (вӧсясь). Он обламывает три ветки с ритуальных елей (куинь лыс), растущих тут же, на поляне, и раскладывает их на траве, сверху стелет чистое полотенце (бамкышет), а на него ставит ритуальную чашу (сюмык), в которую девушки наливают немного вина, и большое ритуальное блюдо (тэркы) с жертвенной кашей.

Вслед за этим следует ритуал подношения монет (люгезян): предварительно омытые водой монеты белого цвета различного достоинства всеми присутствующими поочередно кладутся на полотенце. После завершения подношения "вӧсясь" и двое его помощников встают лицом к югу, за ними — новопосвящающиеся девушки, затем мужчины, юноши, мальчики, и в последнюю очередь — женщины, девушки, девочки. Мужчины обнажают головы. Начинается церемония моления с кашей, во время которой жрец обращается к богам, прося счастья, удачи и благополучия всем присутствующим, в первую очередь — девушкам.

После окончания молитвы начинается раздача каши. Участников обряда ею наделяет кто-либо из мужчин. Каша выдается для всей семьи в одной большой чашке. Одновременно новопосвященные девушки угощают односельчан вином. Угощение происходит чисто символически: угощаемые едва отведывают вино и с благопожеланиями "таза лу!" (будь здорова!) возвращают обратно. Обряд завершается ритуалом благодарения — "тау карон": присутствовавшие на празднестве, обнажив головы и повернувшись на юг, кланяются и покидают место проведения обряда. Праздник обычно заканчивается поздно вечером традиционным посещением родственников и соседей, которые поздравляют девушек, угощают их.

Через несколько дней новопосвященные девушки и юноши устраивают встречу в лесу. Там варят собранные во время "ныл кураськона" яйца и вместе едят, затем веселятся, играют, поют.

В ритуале посвящения участвует вся деревня, что создает особую атмосферу праздника: торжественную, приподнятую, но достаточно сдержанную в проявлении чувств, хотя они и переполняют присутствующих.

Молодые и дети приобщаются к духовной жизни деревенского коллектива, познают этические и эстетические нормы, учатся вести себя среди людей должным образом. Дети и подростки внимательно наблюдают за поведением и действиями взрослых и молодых: им также предстоит в будущем пройти через этот обряд посвящения. Старики и взрослые вспоминают юность, строго, но доброжелательно следят за поведением молодежи, хотя замечания и наставления делают редко, да в этом и нет особой необходимости, так как все ощущают значимость момента. Итак, девушки вступили в новый этап своей жизни. С этого момента они становятся полноправными членами деревенского коллектива, входят в следующую возрастную категорию. О них говорят "адями чёт луизы" (стали, как люди), "калык радэ пото" (выходят в люди) [53].

УДМУРТСКАЯ МИФОЛОГИЯ – комплекс древних представлений и верований удмуртского народа, сохранившийся в фольклоре, обрядности и элементах народного декоративно-прикладного искусства. В удмуртском божественном пантеоне более четырех десятков богов, божественных и мифологических существ. Верховный бог – Инмар (Иммар), божество могущественное, светлое, белое, великое. Другой бог, несущий позитивное, доброе начало – Мукыл-чин, бог Земли, создатель и творец всего. Их главный противник – Луд или Керемет, сосредоточие разрушительных, враждебных человеку сил. Удмуртская мифология включает целый пантеон негативных персонажей, к которым относятся, прежде всего, духи болезней: мыж (порча), чер (болезнь), щуккем (паралич), син усен (сглаз). Низшие божества и духи удмуртов: Коркакузе – домовой, Минчокузе – банник, Бакчакузе – огородный. Древние удмуртские жрецы разделялись на служителей высшего ранга и их помощников. Наиболее почитаемый жрец (торо) непосредственного участия в обрядах не принимал. Своим присутствием он как бы освящал обрядовые действия и следил за их порядком. Во время обряда служители культа и другие его участники облачались в белую одежду. Святилище (куала) представляло собой постройку из бревен с земляным полом. В нем хранились предметы-святыни, принадлежащие духу-покровителю рода. При совершении магических ритуалов, предназначенных различным божествам, должны были присутствовать жертвы и деревья. Например, при поклонении Инмар-Куазю – домашнее животное белой масти и ель и т.п. Базовой основой развития удмуртской мифологии является финно-угорская мифология. По мере распада финно-угорской и прапермской языковых общностей начала формироваться собственно удмуртская мифология. В ходе своего формирования она испытала значительное влияние духовной культуры сначала ираноязычных степных народов (скифов, сарматов, аланов), затем тюркских кочевых народов и особенно волжских булгар, и, наконец, начиная с середины 2 тыс. н. э. духовная культура удмуртов начинает испытывать огромное влияние со стороны Русского государства и русских, ещё более усилившееся во время христианизации удмуртов в XVII-XIX веках. Описывая влияние ислама и христианства на удмуртскую мифологию, некоторые исследователи говорят о религиозном синкретизме. Исследователи в удмуртской мифологии выделяют несколько пластов: Финно-угорский (небесное божество, миф о нырянии за землёй); Иранский (культ быка, коня); Тюркский мусульманский (антагонизм положительного и отрицательного божеств); Русский народно-христианский. Есть мнение, что древний финно-угорский космогонический миф о нырянии за землёй мог не сохраниться у удмуртов, а был повторно заимствован у соседних народов или в ходе христианизации.

Жертвоприношения у удмуртов были личные, семейные и общественные. Последние были связаны с хозяйственными надобностями (начало полевых работ, сбор хлебов) или с несчастьями и бедствиями (голод, мор скота, засуха). Среди крещеных удмуртов встречались элементы двоеверия, когда православные приносили жертвы, освещая их христианским молебном. В настоящее время у удмуртов РБ (Татышлинский р-н и др.) заметна некоторая тенденция к возрождению древних мифологических представлений через языческие верования.

Верования удмуртов (история и современность)

Удмурты являются одним из православных народов Восточной Европы. В конце XIX – начале XX в., несмотря на общее господство православной идеологии, на семейном уровне, во внутридеревенской среде сохранялись элементы дохристианских верований. Особую устойчивость они имели в среде некрещёного южно-удмуртского населения, а отчасти и среди христианизированных удмуртов северных и серединных районов современной Удмуртии. В рассматриваемый период народная религия удмуртов представляла собой причудливый синтез преимущественно христианских и дохристианских верований с включением доисламских, мусульманских и некоторых других элементов1. Этому способствовал ряд обстоятельств. Самая главная черта – это поздняя, в сравнении с другими народами, христианизация удмуртов. Приверженность к старинным обычаям и воззрениям была обусловлена уровнем социально-экономического и духовного развития удмуртской среды, не готовой принять религию социально ранжированного общества. Немалую роль играли традиции одухотворения сил природного окружения, сильная сопряжённость этноса с окружающей средой обитания. Кроме того, традиционные верования являлись одним из этноопределяющих признаков удмуртской культуры, сильным индикатором «удмуртскости». Сохранению синкретизма удмуртских верований содействовало соперничество русско-православной и тюркско-мусульманской религий за влияние на финно-угорское население региона.

Основные дохристианские божества: их функции, место в пантеоне

Пантеон богов и духов ведал разными природными стихиями, явлениями видимого и невидимого мира, функции и сферы влияния между божествами не всегда были чётко разграничены. Представления о божествах и духах подверглись сильной трансформации под воздействием православия. Пантеон языческих богов реконструирован на основании данных исследователей и краеведов XVIII–XIX вв.2

Высшими божествами являлись бог неба Инмар (ныне означает христианского Бога), бог-творец, и бог земли и плодородия Кылдысин (ныне означает ангела-хранителя). У северных удмуртов к божествам высшего ранга относился и Куазь (бог атмосферы и погодных явлений). К этим богам обращались во время обрядовых церемоний с просьбами и благодарственными молитвами. Инмар – главный небесный бог, неантропоморфное, неперсонифицированное небесное божество удмуртской мифологии. Теоним этимологизируется как «небо, небесное» (инм ‘небо’ + суффикс ар), «небесное нечто» (ин‘небо’, мар ‘нечто’). Полагают, что образ удмуртского Инмара восходит к прафинно-угорскому божеству, чьё имя было связано с названием неба, воздуха (ильма, юма): фин., кар. Ильмаринен, саам. Ильмарис, коми Ён и другими богами финно-угорских народов.

Представления удмуртов о верховном боге Инмаре достаточно однородны, стабильны и вполне определённы. Он источник всего доброго и хорошего, творец людей и всего мира. Облик этого персонажа символизирует традиционные представления людей о небе, небесной сфере. Возвышение Инмара над остальными божествами произошло под воздействием мировых религий – ислама и христианства. Значение Кылдысина определялось двумя наиболее важными моментами. Первый связан с покровительством женщине и её способности рождать детей. Второй момент определялся тем, что Кылдысинпокровительствовал плодородию земли и всех произрастающих на ней растений – трав и хлебов. От расположения его к людям зависел приплод домашнего скота и диких зверей (возможно, удачная охота на зверей и птиц). Лингвисты (В. И. Лыткин, Е. С. Гу-ляев, Т. Е. Уотила) полагали, что теоним Кылдысин имеет общепермское происхождение, образовался от слова кылдись ‘создающий, творящий, оплодотворяющий’ плюс ин, инь ‘жена, женщина, мать, свекровь, самка’ (в языке коми, води и саамов). По свидетельству источников начала XX в., этотКылдысин обитает на небесах, занимает после бога неба Инмара второе место в пантеоне (выполняет функции божества земли и плодородия), осуществляет посредническую роль между главным богом Инмаром и людьми. Земной двойник Кылдысина – Му-Кылчин/Кылчин-мумы сохраняет женское обличье, обитает внутри земли, совмещает функции Матери-земли (Музъем-мумы). Кылдысин оказывал огромное влияние на людей и определял судьбу каждого из них, ибо в его ведении находилось счастье, спокойствие, благополучие и благосостояние человека. Многоликость божества Кылдысина,множественность его характеристик, разлитость его в мифологическом времени и пространстве объясняются тем, что он символизировал женское творческое начало в природе, управляющей жизнью всей Вселенной.

Родоплеменные божества

В мифологическом сознании семейные, родовые и племенные / территориальные святилища выступали в качестве символов освоенного, одомашненного пространства. Они были населены родовыми божествами-покровителями. Наибольшее количество сведений имеется о Воршуде. Этохранитель счастья семьи и рода. Символические изображения божества Воршуда хранились в Великой куале. Хозяин локальной родовой территории Мудор (му ‘земля, участок земли’ и дор ‘край, сторона, родина, родной дом’, буквально «родная сторона, место обитания») был связан с деревом и местной рекой. Мудор являлся местным «хозяином», своеобразным сакральным центром родовой территории (то есть территории проживания определённой родовой группы) и, в свою очередь, был связан с водной стихией как горизонтальной осью (мировая река?) и с небесной и подземной сферами как вертикальной осью (мировое дерево?). Божество Инву (ин / инм ‘небо, небеса, небесный’, ву ‘вода, водяной, водный’) – буквально «небесная вода». Сведения о нём немногочисленны. Это единственное божество в куале, имеющее связь с верхней небесной стихией, небесной водой. Вероятно, это божество символизировало сакральный небесный центр определённой родовой группы. Существовала специальная священная «мелодия поисков небесной воды» (Инву утчан гур), которую исполняли женщины-гуслярши на «великих гуслях».

В традиционных представлениях удмуртов родовые божества являлись существами земного серединного мира. Воршуд обеспечивал связь между разными поколениями родственников. Мудор и/или Инву отвечали за благополучие членов родового коллектива, проживающего в пределах этой локальной территории, а также символизировали сакральный центр местности, связанный со всеми тремя космическими сферами (их связь с деревом, рекой, небесной водой). В представлениях об облике и функциях этих трёх родовых божеств-покровителей отразилась идея тесной взаимосвязи и взаимозависимости человеческого коллектива с окружающей природной средой, со всеми тремя уровнями Вселенной, идея взаимосвязи и взаимозависимости нескольких поколений людей (живущих людей, умерших предков и будущих поколений). К хозяевам Дикой Природы относятся водяные, лесовики, луговики и пр. Хранитель лугов и полей Лудмурт(луд ‘поле, полевой; дикий’, мурт ‘человек, мужчина’) предстаёт в удмуртской мифологии в двух вариантах. Первый образ составляет полевик, луговик. Более поздний персонаж – хозяин Священной рощи Луд/Кереметюжных удмуртов. Вплоть до наших дней сохранились воззрения удмуртов на Луда/Керемета как божество, заимствованное у татар. Хозяин леса Нюлэсмурт считался одним из главных божеств у северных удмуртов. Он имел широкие сферы влияния, в его ведении находились леса, к нему обращались с просьбой дать удачи в охоте, пчеловодстве, сберечь скот. Божества Дикой Природы также являлись обитателями серединного мира и составляли своеобразную оппозицию семейно-родовым богам-покровителям. Они были хозяевами обширных территорий – лесов, лугов, болот, используемых людьми в качестве пастбищ, сенокосных и охотничьих угодий. Места поклонения хозяевам Дикой Природы обозначали мужскую сферу деятельности, связанную с занятием охотой, рыболовством, животноводством, бортевым пчеловодством, а также земледелием на очищенных от леса участках3.

Современные тенденции

После периода безверия удмурты, наряду с другими народами России, возвращаются в лоно православия. Это возвращение происходит не только на формальном (крещение, посещение церквей, номинальное отождествление себя с православными), но и на качественном уровне (стремление к более глубокому познанию основ Священного писания, активное участие в жизни православных приходов, целеустремлённая работа по воцерковлению). В Удмуртии, несмотря на активную миссионерскую деятельность протестантских проповедников6, Русская православная церковь пользуется наибольшим влиянием, восстанавливаются заброшенные и строятся новые храмы, возрождаются паломнические традиции. Наши верующие принимают участие в крестных ходах, проводимых как по Удмуртии, так и по соседним регионам. Большой популярностью пользуется посещение Великорецкого сакрального комплекса (Юрьянский район Кировской обл.). Удмуртская и Ижевская епархия организует регулярные паломнические группы для желающих соприкоснуться с православными святынями России, ближнего и дальнего зарубежья. Удмуртским протодьяконом, учёным-филологом М. Г. Атамановым, при методическом и финансовом содействии Лютеранской церкви и Хельсинкского филиала Института перевода Библии, переведены на удмуртский язык и изданы десятки текстов Священного писания и другие книги на духовные темы. Проводится работа по подготовке к изданию всего Священного писания. Одним из важных направлений деятельности Всеудмуртской ассоциации «Удмурт кенеш» является сотрудничество с Русской православной церковью с целью содействия распространению среди удмуртов христианского духа и христианской нравственности. В Ижевске с 2005 г. более десяти лет проходят богослужения на удмуртском языке, в газете «Удмурт дунне» («Удмуртский мир») функционирует постоянная православная рубрика «Оскон, оскиськон, яратон» («Вера, надежда, любовь»), звучат радиопередачи с проповедями М. Г. Атаманова на удмуртском языке7. Объединёнными усилиями научных организаций, церковных структур и государственных властей в Удмуртии систематически проводятся научные и научно-практические конференции, посвящённые религиозной тематике, ведётся просветительская, катехизаторская и образовательная работа по духовному просвещению населения региона.

Декоративно-прикладное искусство удмуртов

Вышивка

К одному из древних видов народного искусства относится вышивка. Фрагменты вышитых тканей обнаружены археологами в материалах могильника IX—XII вв. Еще в XIX в. вышивка оставалась распространенным способом орнаментации одежды: ею украшали платки, шапочки, декоративные полотенца, ритуальные пояса (зар), рубахи. Но наиболее колоритна удмуртская традиционная вышивка на рукавах белых женских рубах и съемных нагрудниках (кабачи) [1].

Материалом для изготовления вышитой одежды удмуртов была домотканина, льняной холст, гладкий, без узора. В разные периоды для вышивания по холсту удмуртки употребляли различные материалы: шерсть, гарус, шелк, бумагу, серебряные и позолоченные мишурные нитки [2].

Для удмуртской вышивки характерно сравнительно небольшое количество цветов, преобладание темных насыщенных тонов. Чаще всего употреблялись сочетания контрастирующих цветов: красного с черным, белым или синим, синего с коричневым, черного с серебром. У южных удмуртов раньше, чем у северных, вышивка стала более полихромной, они ввели зеленый, оранжевый, фиолетовый цвета, в чем усматривается влияние соседних - тюркоязычных народов - башкир, татар.

Растительные красители для домашнего окрашивания ниток являются аналогичными для всех народов Поволжья и Приуралья. Так, для основного красного цвета повсеместно употребляли марену или подмаренник. Для синей краски использовали кузнечную окалину железа. Черный цвет получался от прибавления в железный окал ольховой коры.

Что касается способов окрашивания, то основным приемом являлось квашение ниток в растворе краски с добавлением квасцов или просто кваса. Чаще нитки квасились, сушились, а затем кипятились отдельно, уже в одном растворе краски. Применяли также метод двойного окрашивания.

Прекрасные художественные образцы старинной удмуртской вышивки на различных предметах женской одежды убедительно доказывают, какого мастерства достигли в их орнаментации вышивальщицы. Орнаментация выполнялась ими без всяких вспомогательных средств. Узор наносился непосредственно на холст, без всякой канвы или рисунка, по счету ниток. Пяльцев у удмуртов, как и у других народов Поволжья, не было. Единственным техническим приспособлением являлась швейка, к которой прикреплялась вышиваемая ткань. Иногда вместо швейки использовали нижнюю часть прялки, сняв верхнюю — съемную. При нанесении на ткань узора с помощью различного рода ниток — шелковых, позументных, шерстяных, гарусных, бумажных и т. п. — мастерица применяла различные приемы, оперируя значительным количеством швов. Это — счетная гладь, набор, роспись, шитье «в прикреп», «по выдергу» и, наконец, даже крестик и тамбур. Основной техникой шитья являлась счетная гладь. У удмуртов употреблялась так называемая «прямая счетная» гладь без предварительного обведения контуров. Шов этот обычно был двусторонним, применялся при вышивании нагрудников «кабачи» и рукавов. Реже использовали при орнаментации «косую стежку», гладевой шов с четким обведением контуров «росписью».

Шов «набор» чаще употреблялся на головных полотенцах в сочетании с узорным тканьем. Эта техника вышивки имитировала браную технику тканья по принципу пропускания нити через известное количество ниток основы. Узор нередко был двусторонним, с обратной стороны получалось негативное отображение лицевого узора. Шитье «по выдергу» не характерно для народов Поволжья, но в некоторых районах проживания удмуртов оно широко применялось. Этой техникой вышивалась верхняя одежда удмуртов «шортдэрем». В некоторых южных районах проживания удмуртов совместно с татарами на вышивках их головных полотенец и платков появляется тамбурный шов. Это явное заимствование осознается вышивальщицами и имеет отражение в терминологии. Вышивка называется «бигер пужы», т. е. татарский узор, а само полотенце называется «чалма» вместо «йыр кышет», т. е. головное полотенце.

Терминология, связанная с искусством вышивки у удмуртов, весьма разнообразна. Имеются термины для обозначения техники шитья: «зу» — косая стежка, «чертэт» — роспись, «вандэт» — шитье по выдергу, «бичам» — гладевой шов и т. п. Многие названия относятся к локализации вышивки, например, «гадь пужы» — нагрудный узор, «сирес пужы» — вышивка ворота, «созы» — полоса на подоле и т. п. Большая группа терминов связана с мотивами вышивки, с обозначением всего узора или отдельных его элементов [2].

Название узоров мастерицы заимствовали у природы: шунды пужы - узор "солнце", толэсь пужы - узор "луна", вуюись - радуга, пужым - сосна.

Есть узоры под названием "конопляное семя", "голубиный глаз", "гусиные зубы", "бараний рог", "собачий след". Среди названий узоров встречается немало наименований предметов домашнего обихода — зубья пилы, коромысло и т. д. Очевидно стремление опоэтизировать быт, умение видеть красоту в обыденной жизни. Названия одних узоров подчеркивают материал вышивки (зарни пужы — золотой узор), другие подсказывают его традиционное расположение: гадь котыртэм — узор на груди, ограда груди, сирес пужы — узор на воротнике, саес пужы — нарукавный узор, сӧзул пужы — узор на подоле. Нарукавные узоры не вышивали на подоле, рисунок с мужской рубахи не переносили на женскую. Свои композиции предназначались для вышивания платков и поясов.

Композиции рисунков составлялись обычно из геометрических фигур: ромбов, квадратов, треугольников, прямых и ломаных полос, крестиков и т. п. Разнообразие их комбинаций при варьировании размеров и цветов создавало бесконечное множество узоров [1].

Наиболее наиболее богато орнаментированной у удмуртов была женская плечевая одежда.

Обычно вышивкой украшалась грудь, рукава, подол рубах, прямоугольный съемный нагрудник «кабачи».

Вышивка нагрудника «кабачи» в женском удмуртском костюме разнообразна и по орнаменту, и по расцветке, и по материалу для выполнения узора. Основные элементы геометрического орнамента, которые входят в структуру вышивки, это — звезды, ромбы, ломаные ступенчатые линии, квадраты, кресты, крестообразные фигуры.

Вышивка коврового типа покрывает обычно все поле нагрудника. Отдельные элементы орнамента располагаются на прямоугольной поверхности по определенному и законченному композиционному замыслу, чаще всего организуются одной крупной фигурой. Расцветка — типична для удмуртской вышивки. Преобладает красный цвет, иногда в сочетании с синим или черным. Более ранние образцы выполнены с применением серебряной нити на черном фоне. Края вышивки со всех четырех сторон обрамляются, как правило, нашивками ткани, позумента, тесьмы в тон основной расцветке. Тем самым нагрудник отграничивается от белой поверхности рубахи как бы четкой рамкой.

Можно выделить четыре типа нагрудников. Каждый тип соответствует определенному назначению. Так, нагрудник, в котором основной узор — восьмиконечные звезды называется «толэзё», т. е. лунный. Когда-то он считался исключительно свадебным. Без него, по мнению удмуртов, использовавших в костюме нагрудник, нельзя было «играть свадьбу». Нагрудник этот надевался невесте по приезду в дом жениха. Иногда к основному узору — звезде — прикреплялись в качестве «оберега» раковинка-каури и монета.

Нагрудник с крестообразной большой фигурой в центре предназначался для надевания его женщиной при молениях в священной роще «луд». Нагрудники же с узором, носящим название «чаг возён», т. е. светец, в виде большой ступенчатой пирамиды в центре,надевали в большие праздники и в гости. В будничные дни надевали нагрудники с мелким или неопределенным узором, без четкого композиционного решения и центрирующего рисунка. Вся эта традиционная типология узоров не мешала, однако, творчеству вышивальщицы, обогащению традиционных приемов, созданию разнообразных вариантов композиции.

Наряду с вышивкой нагрудной части женской рубахи значительное место в удмуртской одежде отводится нарукавной вышивке. В удмуртском женском костюме можно наблюдать два типа орнаментации рукава: первый — в виде широкой продольной вышитой полосы, отороченной двумя нашивками по бокам, и второй — в виде крупной овальной розетки на плече. Нередко можно встретить и сочетание обоих типов, когда от плечевой розетки вдоль рукава идут нашивки тесьмы или ткани (шелковой или суконной, в виде лент). Чаще при вышивании применяют гладевой шов, по счету ниток. Вышивка зачастую — двухцветная, с использованием синего и красного шелка. Встречается также одноцветная вышивка, где в орнаменте предусматривается рисунок, четко выделяющийся благодаря незаполненным местам белой ткани.

Что же касается верхнего платья-кафтана, то оно было украшено по подолу (в месте соединения стана и оборки) узкой полосой вышивки. Вышивка обычно исполнялась цветными шелковыми нитками: голубыми, желтыми, красными, черными — с применением позументной нити. Техника такой вышивки — это сочетание старинного шва «в прикреп» со швом «счетная гладь». Иногда подол украшался полосой вышивки, исполненной техникой «набор».

Большое разнообразие представляет собой вышивка головных полотенец у удмуртов: тонкая, почти ювелирная, выполненная разноцветным шелком, техникой «счетная гладь» [2].

Вышивка северных удмуртов

Вышивка северных удмуртов представлена в первую очередь вышитой белой одеждой. Это рубахи с распашными кафтанами, головные полотенца, нагрудники. Узоры самые разнообразные: прямые полосы, пересечённые прямыми и косыми линиями, гребенчатые линии, треугольники и квадраты, ромбы, ромбы с продолжающимися сторонами, мотив парного крючка. При этом они имеют различные названия: «бараньи рога» («така сюр»), «крылья утки» («ӵӧж бурд»), «конские головки» («вал йыр»)[3]. На свадебных нагрудниках обычно основным орнаментальным мотивом является восьмилучевая розетка («лунный узор» — «толэзё»). «Свадебный узор «толэзё» — женский лунный знак. способствующий плодовитости его носительниц. Здесь имеется в виду не изображение небесного светила, а подчёркивается временной аспект, репродуктивный период женщины» [4]. Основная цветовая гамма вышивки — терракотово-красная, контур узора всегда очерчивался чёрной нитью, иногда вышивались небольшие оживки (включения) из синих, жёлтых, зелёных нитей. Северные удмурты владели практически всеми видами швов вышивки: это — косой и прямой стежки с очерченным контуром (дэра вылтӥ кырыж но шонер вурыс тырыса), стебельчатый (дэра вылтӥ чурен кырыж вурыс пуктыса), петельный (дэра дуртӥ кыӵес вурыс пуктыса), набор (бичаса пужыятӥськон), счётная гладь (лыдъяса пуктэм вольыт пужы), крест (кирос пужы), косичка (пунэт пужы пуктыса), строчка-перевить (бинямо, биньыса), роспись (дэралэн кыкнапалтӥз кырыж вурыс пуктыса). Были случаи, когда мастерицы вышивали и по заказу. Нижнечепецкие удмурты вышивкой украшали не только женскую одежду, но и детскую, девичью, муж-скую. На детской и девичьей одежде вышивки было немного. Обилием вышивки, как всегда, отличались свадебный и особо праздничный наряды, выполненные шёлком-сырцом терракотово-красного цвета с небольшим включением зелёного, жёлтого и синего цветов. У нижнечепецких удмуртских женщин было до 20 обязательных пар вышитой белой одежды, при этом каждая пара (рубаха и распашной кафтан) отличались друг от друга количеством узора, швами и орнаментальными мотивами. Рабочую одежду украшали простыми хлопчатобумажными или льняными нитями. Вышивку мужской рубахи выполняли в технике простой крест. Мастерицы располагали узоры по вороту, грудному разрезу, на плечах, рукавах и по подолу мужской рубахи[3].

Вышивка южных удмуртов

Мастерицы из южной группы удмуртов расшивали налобные повязки, платки-покрывала, головные полотенца, свадебные пояса зар, нагрудники.

Налобные повязки вышивались в технике косой стежок и серебряными нитями в технике в прикреп. Узор рельефный, чёткий, орнаменты: зигзагообразные и волнистые линии, также встречаются крючки и мелкие треугольники. Основой для узора служила береста. При вышивке полоска из бересты оставалась на ткани под нитями, что и придало вышивке выпуклый рельефный вид. Платки-покрывала южных удмуртов представляли собой белых холст с узором «древо жизни», вышитым на всех четырёх углах платка по диагонали вершиной к центру.

Головные полотенца с яркой ювелирной вышивкой исполнены разноцветными шёлковыми нитями по кумачу, ромбовидные квадратные и прямоугольные фигуры обычно составлены из мелких квадратных фигур, контуры композиции очерчивались узкими линиями в технике роспись. Концы головных полотенец выполнены в основном свободными швами тамбур, козлик, восьмёрка. Такая техника была характерна для тюркских соседей удмуртов, видимо, её переняли от них.

Свадебные пояса зар завятские удмурты вышивали терракотово-красным шёлком-сырцом. Вся поверхность узора сплошь покрывалась треугольными фигурами, вышитыми в технике двусторонней глади. Контур узора очерчивался полосой вышивки чёрными шёлковыми или шерстяными нитями. На платках-покрывалах и поясах зар основной орнамент «древо жизни». На концах головных полотенец узоры из квадратов, прямоугольников и ромбов с продолжающимися сторонами.

Основные швы, характерные для завятских удмуртов: ковровый настил, назад иголкой с перевивом, счётная гладь, роспись, крест. Названия узоров различны: «ватрушка» («перепеч пужы»), «кошачий след» («коӵыш пытьы»), «пять углов» («витьсэрго»), «семь углов» («сизьымсэрго»), «голубиный глаз» («дыдык син») и т. д[3].

С распространением узорного ткачества место вышивки постепенно сокращается. С появлением фабричных тканей вышивку заменяли также аппликацией из разноцветных ситцев или кумача. Нередки были случаи, когда узорное тканье и аппликацию дополняли вышивкой. Исчезло творчество, постепенно было утрачено старинное искусство удмуртской вышивки, а его образцы, хранящиеся в музеях, стали предметом изучения искусствоведов. Есть, разумеется, мастерицы и ныне. Они вышивают чаще растительные узоры на скатертях, салфетках, наволочках, занавесках и пр. Однако они ничем не напоминают традиционную удмуртскую вышивку [1].

Вязание

Узорное вязание хотя и было издавна известно удмуртам, однако оно играло более скромную роль в их творчестве, нежели вышивка и тканье.

Материалом для изготовления вязаных изделий служила овечья шерсть. Удмурты стригли овец, разбивали шерсть специальным шерстобитным прибором, расчесывали ее, пряли с помощью палкообразной прялки и веретена, окрашивали пряжу в домашних условиях растительными или анилиновыми красителями. Эта пряжа служила материалом для изготовления бытовых и вязаных изделий — чулок, варежек, перчаток.

Чулки иногда вязали из шерсти естественной окраски (черной, белой, серой), чаще же они, как и другие изделия, расцвечивались узорами геометрического характера. При работе на пяти спицах, как и другие народы, удмурты применяли различные приемы вязки. Наряду с многоцветным орнаментом вязальщицы украшали чулки также рельефным узором или использовали прием ажурного вязания. При многоцветной вязке узоры были самыми разнообразными, это — звезды, розетки, параллельные линии, крестообразные фигуры, зигзаги, сильно стилизованные растительные элементы. Разнообразна их расцветка, мастерицы пробовали самые различные сочетания, но делали это в рамках традиции и в соответствии с общим ансамблем костюма.

Узор чаще выполнялся на темном, черном или темно-сером фоне. Для выполнения орнаментальных композиций употребляли разнообразные, нередко яркие контрастные цвета: желтый, красный, оранжевый, лиловый, малиновый, зеленый и др. Были и двухцветные сочетания: серый с розовым, желтый с черным, лиловый с серым и т. д. Узоры располагались чаще горизонтальными круговыми поясками, орнаментальными полосами.

Рельефный узор чаще всего представлял собой продольные линии в виде заплетенных косичек, местное название — «веревочка». При ажурной вязке употребляли и многоцветную, и одноцветную шерсть. Иногда ажурный рисунок дополнялся орнаментальными узорами. Это — ломаные линии, зигзаги, ромбы и т. п. Сам прием ажурной вязки, по-видимому, традиционен для удмуртов. Узорные чулки из шерсти изготовлялись во многих районах Удмуртии. Носили их с углубленными, так называемыми «татарскими» калошами, реже — с лаптями.

Также имели широкое распространение у удмуртов перчатки и варежки из овечьей шерсти. Вязались они из разноцветной шерсти, при этом узор тыльной стороны отличался от узора внутренней стороны — внутри он был значительно мельче. По расцветке и перчатки, и варежки большей частью были двухцветные. Чаще встречались такие сочетания цветов: черный с желтым, черный с красным, коричневый с желтым и т. п. Иногда цвета эти были в одной гамме, но разнились по тональности.

У удмуртов, живущих в Татышлинском районе Башкирии, встречались мужские варежки из белой шерсти. Типичным узором на них был узор в виде пчелиных сот, который носил образное название «шадра пужы» — «оспенный» или «лаптем битый». Варежки эти были ритуального назначения — надевались на моление в священной роще «луд», поскольку жертвенные предметы и чашу с жертвенной пищей брать голыми руками не разрешалось.Кроме того, были они и похоронными: стариков хоронили обязательно с белыми рукавицами [5].

Традиционные формы, орнамент и приемы вязки шерстяных изделий у удмуртов передавались из поколения в поколение.

Ткачество

Развитым видом народного искусства у удмуртов является узорное ткачество, достигшее к концу прошлого века высокого совершенства. Узорные ткани шли прежде всего на изготовление одежды и постельных принадлежностей, на оформление интерьера жилых помещений. Дорожки на полу (выж лёгет, выж дэра), постилки на лавках, покрывало на постели (валес шобрет), скатерть на столе (ӝӧккышет), занавески вдоль изголовья полатей, декоративные полотенца над окнами и в простенках между ними, детский коврик на люльке — все это гармонировало друг с другом, с костюмом обитателей дома и предметной средой жилища [1].

Мастерицы ткацкого ремесла пользовались особым почетом. Слава о тех, кто, выражаясь народными словами, «умел снять образ с пролетающей птицы», распространялась за пределы своего села, деревни. Ткачеством удмуртские женщины занимались в свободное от работы время, особенно зимой. Крестьянскую девочку уже в 7 лет учили прясть, ткать и шить. Вышитые и тканые изделия в приданом невесты занимали основное место. Выставка приданого, которая устраивалась в доме жениха, должна была свидетельствовать о трудолюбии и мастерстве невесты. На свадьбе невеста одаривала своими изделиями и родню жениха.

С помощью простых орудий прядения и тканья удмуртские женщины изготовляли красочные, многоцветные ткани. Техники тканья были различными. Техника браного ткачества состоит в том, что по полотняному переплетению идет узор, выполненный цветным, обычно красным, утком. Узор набирается на дощечках «бральницах» по всей ширине основы. Узор имеет односторонний «негативный» характер с преобладанием красного цвета на лицевой стороне основы. Многоремизные ткани имеют повторяющийся узор, получаемый с помощью ремизок-планок. Пестроткань — ткань, у которой основа и уток из цветных ниток [6].

Браной и выборной техникой ткали ковры, передники, скатерти, покрывала, украшали подолы рубах, полотенца. Закладная техника применялась при изготовлении полотенец, дорожек-постилок на лавки и нары, ковров-паласов, многоремизная — при тканье скатертей, передников, покрывал. Цветной холст, или пестрядь, шла на шитье одежды, передников, наволочек, пологов. Пользуясь разными приемами тканья, варьируя цвет и орнамент, каждый раз получали неповторимую ткань и уникальную в своем роде вещь. Нередко ткачихи в одном изделии сочетали разные способы тканья. Так, пестротканый передник часто украшался розетками выборного тканья; поле ковра, вытканное в переборной технике, окаймляли узором закладного тканья [1].

Традиционные орнаменты в тканых изделиях

Традиционный народный орнамент и его отдельные элементы – это своеобразная летопись самобытности народа, его обрядовой жизни; сведения об обычаях и нравах, материальном быте, семье. Цветовая орнаментальная культура проявляется в самых разных видах народного творчества, и в самом распространенном – узорном ткачестве.

В народном декоративно-прикладном искусстве удмуртов нашла отражение и окружающая природа. Об этом говорит богатая терминология геометрического орнамента узорного ткачества. Например: «кыз пужы» — узор «ёлка»; «шунды пужы» — узор «солнце»; «толэзь пужы» — узор «луна»[7].

Немалую роль в орнаментальной мелодии играет мотив ромба («питыри», «питырес»), играющего роль оберега от сглаза и дурных сил. Наряду с цельным ромбическим узором в орнаментальной композиции самостоятельными мотивами являются его половины, четверти, углы.

Излюбленным орнаментом удмуртского ткачества является «шудо кизили» - счастливая звезда или «толэзё» (в переводе – «лунный») – материнский оберег-талисман, который исполняется во всех техниках. [8]

В символике изобразительных мотивов отражена идея единства мира и человека. Одна из универсальных моделей мира представлена образом мирового дерева. Крона, ствол и корни дерева символизируют трехчастную модель мира: прошлое – настоящее – будущее (предки – нынешнее поколение – потомки), три части человеческого тела (голова – туловище – ноги), три вида стихий (огонь – вода – земля).

Узорное ткачество северных удмуртов

В северной Удмуртии узорные ткани изготовлялись в Юкаменском, Глазовском, Кезском, Ярском, Дебесском, Балезинском и Игринском районах. Здесь широкое распространение получило браное, многоремизное и пестротканое ткачество. Браные узоры обычно ткали красным утком по белому фону, при этом отдавали предпочтение графическому решению орнамента.

Тканые изделия на севере изготовляли из льняной или хлопчатобумажной пряжи.

Мотивы североудмуртского узорного ткачества немногочисленны. Это квадраты, ромбы, треугольники, звезды и другие.

Узорное ткачество нашло широкое применение как в организации предметного пространства народного жилища, так и в оформлении костюма. Из пестроткани шили занавесы, легкие покрывала на постель, ламбрекены над окнами. Особенно интересны были пологи для молодоженов. Полог имитировал дом, то есть имел четыре «стены» и «потолок». Его ткали в основном из льняной пряжи, но часто использовали покупные хлопчатобумажные нитки. Кромка полога заканчивалась полоской кумача, ситца и машинного кружева. В убранстве жилища полог воспринимался очень цельно, ему были подчинены все остальные текстильные изделия. Они органично сливались с пологом в единое целое. Полог являлся составной частью приданого невесты. Вплоть до 50-х годов двадцатого столетия существовал обряд «ын вурон» — «шитье полога». Ткали также половики. Крупнозернистая полотняная фактура, получаемая от тонкой основы с толстым тряпичным утком, с утолщениями и узелками, придавала половикам свою особую красоту. Половики северных удмуртов отличаются своеобразным колоритом, они выполнены в спокойной холодной гамме. Этот вид народного текстиля и сейчас имеет повсеместное распространение на территории северной Удмуртии. Почти невозможно встретить двух одинаковых половиков, хотя мастерицы постоянно обмениваются опытом друг с другом. Половиками сплошь покрывают пол, укладывая поперек избы так, чтобы полосы тщательно подходили друг к другу и сохранили раппорт узора. Крупные ритмичные узоры половиков, перекликаясь с занавесами, покрывалами, ламбрекенами, создают единую художественную гармонию в убранстве жилища.

Большую группу текстильных изделий составляют декоративные полотенца. Их вешали по праздникам на окна, в простенки между окон, на зеркало, а по особо торжественным дням — и на матицу избы. Узор на полотенцах ткался в браной технике по льняной основе покупными хлопчатобумажными нитками красного цвета. В декоре полотенец сложилась своя специфическая композиция, состоящая из трех поперечных орнаментальных полос, украшающих их концы. Средняя полоса всегда более широкая, активная. Мастерицы выделяли ее как главную, она всегда насыщена орнаментом, цветом и сложным ритмом. Узор имеет ромбический мотив, но варианты и комбинация его в композиции всегда разнообразны. Часто используется вместе с ткачеством вышивка, кружево, что в значительной степени обогащает в целом композицию полотенец. Разнообразие текстильных фактур шероховатых половиков, гладких занавесов и пологов в своем единстве создавало в ансамбле североудмуртской избы неповторимый художественный образ.

Узорным ткачеством и вышивкой северные удмурты издавна украшали свою одежду — рубашки «дэремы» и халаты «шортдэремы». На севере Удмуртии женская рубашка и халат «шортдэрем» были сшиты из белого льняного полотна и богато украшены вышивкой и ткачеством. Особо выразительны были тканые узорные рукава. На груди располагалась вышивка. Ярко-красная орнаментированная прошва подола с нарядным пестротканым передником-запоном завершала цветовую композицию костюма. Передник снижал контраст красного узора и белого фона. Самой декоративной частью костюма были узорные рукава.

Сочетание красного и белого с небольшим введением синего и желтого цветов — вот основное цветовое решение орнамента в костюме северных удмурток.

Узорное ткачество южных удмуртов

Узорное ткачество южных удмуртов отличается значительно большей многоцветностью и разнообразием орнаментальных мотивов по сравнению с северным. Их узоры во многом схожи. Однако в южных геометрический орнамент крупнее, силуэты отдельных фигур проще в контуре, ослабевает графическая четкость. Узоры выглядят живописнее и шире.

Тканые изделия играли большую роль в убранстве жилища и южных удмуртов. Нары были покрыты кошмами, постель на нарах сворачивали на день и закрывали ковром переборного ткачества. На стене вдоль нар, в проемах между окнами, развешивались полотенца. Нары закрывали яркими узорными занавесами. Среди текстильных изделий, участвующих в убранстве интерьера, заслуживают особого внимания занавесы. Их ткали из цветной основы и цветного утка, создавая гладкий цветной или пестротканый фон, и украшали выборным узором. Для них характерны синие, желтые, красные, оранжевые цвета. Узор строится из обобщенных мотивов, расположенных в строчку в несколько рядов по плоскости занавеса.

Необходимой принадлежностью каждого удмуртского дома являются и скатерти. По своим расцветкам, членению декоративной плоскости многие скатерти близки к занавесам. Однако узор всегда строится из более мелких орнаментальных мотивов. Декоративная композиция скатертей отличается яркостью, цветовой насыщенностью. Поле скатерти обычно ткется в крупную темную и светлую раппортно повторяющуюся клетку. В клетках на красных, синих, фиолетовых фонах вытканы геометрические мотивы выборного ткачества, напоминающие цветочные розетки, ромбы, звезды обычно светлых расцветок. У части скатертей декоративно украшена кайма, а не поле, при этом поле орнаментировано сложной пестротканой клеткой, а пришивная кайма состоит из повторяющихся поперечных цветных полос с выборным рисунком.

На юге Удмуртии широко распространено безворсовое ковроделие. Ковры, как и ткани, выполняли на ручном горизонтальном ткацком станке. По технике исполнения они относятся к переборному ткачеству, называемому удмуртами «корам пужы» — рубленый узор. Ковры обычно сшивали из двух полотнищ, каждое шириной 60 см, потому что станок был узким. Края ковра обшивали пестротканой каймой, заканчивающейся бахромой. Основа ковра конопляная, а уток из шерсти домашнего изготовления. Ковры издавна украшают народное жилище южных удмуртов. Их вешали на стены, над широкими нарами «бадӟым ӟус». Край ковра спускался и застилал нары. В интерьере он зрительно читался на любом расстоянии. К типичным ковровым изделиям можно отнести и «валес шобрет» — длинные и узкие полотнища для покрытия лавок, диванов, сундуков, кровати. Шобреты представляют двухметровые узкие полотнища, выполненные шерстью в технике перебора.

Шерстяную пряжу до середины XIX века красили дома растительными красителями: шафраном, мареной, корой ольхи, кожурой лука, березовым соком и т. п. Поэтому в старинных коврах преобладают теплые, мягкие тона. Со второй половины XIX века на юг Удмуртии стали проникать яркие анилиновые красители. Раньше всего они появились в населенных пунктах, расположенных на берегах Камы и на путях сообщения к Ижевским горным заводам.

Пряжу красили сами мастерицы. У удмуртов бытовал женский праздник «шорт миськон» — мытье мотов. Чтобы шерсть обезжирить, мотки «ӝоктэм» заваривали щелоком (растворяли золу в горячей воде). Затем моты складывали на воз и везли с песнями к реке. На берегу реки после полоскания мотов устраивали веселый праздник. Возвратившись домой, моты развешивали для просушки [9].

Резьба по дереву

Распространенная в быту удмуртов художественная обработка дерева имела широкое применение при изготовлении предметов домашнего обихода. В свободное от сезонных работ время каждый хозяин старался изготовить все необходимые в хозяйстве вещи, при этом сделать их возможно более красивыми и художественно совершенными[10].

Эти промыслы обеспечивали крестьянское хозяйство кухонной утварью (ложкарный, чашечный, бочкарный, ведерный, решетный, бурачный, плетение хлебных чашек, солонок и т. д.), мебелью (мебельно-столярный, сундучный), орудиями труда (самопрялочный, веретенный, дужный, изготовление ткацких станков), музыкальными инструментами (гармонный, изготовление гуслей) [11].

Найденные археологами деревоотделочные инструменты — ножи-резцы различной изогнутости, тесла, долота, топоры разных размеров и т. п. — говорят о древности у удмуртов ремесла деревообработки [1]. Несложные технические приспособления, употреблявшиеся удмуртами при деревообработке, не мешали резчикам создавать с их помощью подлинные произведения искусства. Это достигалось благодаря мастерству, умению, веками выработанному вкусу народных мастеров и приемам, ими употребляемым, передаваемым из поколения в поколение.Они хорошо знали свойства различных пород древесины и других лесных материалов и усвоили разные способы их обработки: долбление, обточку, резьбу, выпиливание, роспись, тиснение на бересте, плетение[10].

Из дерева изготовляли кадки (вышкы) разных размеров для хранения муки, крупы, меда и других продуктов, маслобойки (аръян вышкы), ступы (гыр), корыта (тусь), солонки (сылал возён), чаши (тусьты), тарелки (тэркы), стаканы (сюмык), ковши (кобы), ложки (пуньы). Встречались даже долбленые стулья. Такой стул напоминал кадку, но имел цельную полукруглую спинку, являвшуюся продолжением половинки стенки кадки. Такие стулья стояли обычно в родовом святилище куа. Емкость под сидением использовалась для хранения ритуальных предметов [1].

Сосуды небольшого размера вырезались с помощью простого ножа и различных изогнутых резцов и скобелей. Внутренняя часть сосуда выдалбливалась или выскабливалась с помощью долота и маленького изогнутого резца с деревянной рукояткой. В искусстве удмуртских резчиков в прошлом преобладал ручной способ изготовления деревянной утвари. Работа с помощью токарных приспособлений почти не практиковалась.

Материал для изготовления сосудов был разнообразным. Чаши, тарелки разного размера и глубины, солонки выделывались из березового наплыва (капа) или липы. На изготовление ковшей, черпаков для пива и ложек шли липа, береза. Поверхность сосудов с хорошей отделкой подвергалась тщательной шлифовке, затем ее олифили или покрывали темным лаком.

Солонки чаще вырезывались в форме водоплавающей птицы-утки, с выдвижной или раздвижной крышкой. На крышке (спине утки) иногда помещали скульптурные фигурки утят. Тщательная отделка поверхности, тонкость резьбы отличают также ковши-сосуды для пива, специально изготовленные для молений в священной роще «луд» и родовом святилище «куала». Они были обычно с низкими бортами и острым приподнятым носиком, придающим всему сосуду своеобразную, пластичную, изысканную форму, напоминающую изделия из металла. Тонкие стенки сосуда-ковша и сглаженная поверхность увеличивали это сходство с металлом[10]. На ритуальной посуде вырезали родовую тамгу (пус) [1].

Техника скульптурной резьбы у удмуртов применялась для придания предмету художественной формы[10]. Скульптурной резьбой украшали спинки стульев, шкафчики для посуды, швейки, прялки, ножки столов, матицу, перила [1].

Нередко наряду со скульптурной резьбой можно было встретить орнаментальную резьбу, которой покрывалась поверхность предмета. Большей частью это были просто вырезанные ножом в различных направлениях косые параллельные линии. Иногда узор наносился в виде розеток, исполненных техникой трехгранно-выемчатой резьбы[10].

Благодаря этому изделия приобретали индивидуальную неповторимость. Прялки, швейки, сколько бы их ни было, каждая отличается одна от другой. Столь же неповторимы деревянные изголовья для подушек, которые ставили на полати и широкие нары. При их изготовлении использовалась скульптурная и орнаментальная выемчатая резьба. Создавали узоры и из прорезных фигур — кружочков, овалов, треугольников. Поверхности предметов покрывались резным орнаментом из геометрических фигур, солярных знаков. Большинство резчиков работали преимущественно вручную. Некоторые мастерили себе токарные станочки, на которых вытачивали веретена, навершия прялок, небольшие скульптурные детали для украшения шкафов, полок и т. п. При ручной работе мастер использовал особенности материала, внося кое-какие изменения в детали предмета и узора, подсказанные его фактурой и цветом.

Старинной глухой резьбой украшали столбы ворот. С переходом к уличной планировке поселений тем же способом вырезали узоры на надоконных досках. В XX веке в художественном оформлении жилища распространилась пропильная и накладная резьба [1].

В арсенале орудий труда «кустаря» не последнюю роль играл токарный станок. Токарный вид обработки дерева преобладал в прялочном, самопрялочном, веретенном и посудном производствах. Самым распространенным было чашечное производство. По подворной описи 80—90 годов XIX века в четырех уездах Удмуртии насчитывалось 235 чашечников. Изготовлялись чашки на дому, членами семейства, найма не было, материал был свой, сбывали продукцию в своей местности. Производством занимались издавна, в свободное от полевых работ время [11]. «Занятие промыслом дает поддержку в хозяйстве и своевременно платить подати» — объясняют «кустари» причину возникновения промысла [12].

Наиболее распространенными были три сорта чашек, так называемая «плаха» — 7—9 вершков в диаметре, блюдо — 6—8 вершков и бадьян — 5—6 вершков. Материалом служили береза и осина. Наблюдалось подетальное разделение труда. Некоторые «кустари» приобретали уже заготовленные болванки в форме чашек [13]. После полной обработки чашки красили в желтый цвет отваром из коры крушины.

Веретенное производство, как товарное, в крае не получило широкого развития. Материалом для выделки веретена служила сухая прямослойная береза [11]. После обточки на токарном станке веретена декоративно оформлялись. Часто около головки делали некоторые украшения в виде черных или красных колец. Черные кольца получались в результате трения о точимое веретено березовой лучины, которая при этом сильно надавливалась и загоралась. Красные кольца обозначались путем надавливания на веретено сургуча[12]. Бондарный промысел, как и токарный, уходит корнями в глубокую древность. Ассортимент изготовляемой продукции был довольно разнообразен: выделывали бочки и бочонки; кадки, ведра, деревянные бураки, жбаны, фляги, лагуны; долбленую посуду: корыта, ковши, совки. Лучшие сорта бочек, кадок, ведер, деревянных бураков изготовлялись из хорошего, прямослойного, несучковатого соснового леса. В производство шла также ель и пихта, но посуда из них считалась некачественной. На выделку бочонков шел дуб. Долбленые кадки, квашенки, сеяльницы и прочую посуду изготовляли из липы [11]. Бураки и жбаны подвергались окраске и росписи — баканом, лазурью, разведенными на вареном масле[13]. По своей экономической организации бондарный промысел стоял на уровне мелкотоварного производства. В основном производство было основано на семейной кооперации. Как правило, зимой мастера работали в жилых избах,в теплое время – на дворах, в сараях или просто на улице. Самая горячая пора у посудников была осенью, когда поспевала различная нива – капуста, огурцы, грибы, ягоды [11].

Тиснение

Тиснение являлось распространенным способом декорирования изделий из бересты: туесов (лянэс, сарба), солонок, кузовов (куды), табакерок (тамак возён) и др. Берестяные изделия были легкими и прочными. Тисненый узор наносили металлическими или деревянными штампами. Берестяные изделия украшали и резным орнаментом, нанося ножом нарезки или прорезные узоры, а также наклеивая полоски с зубчатыми краями. Тиснение и резьбу иногда сочетали с росписью, заимствованной от русских [1].

Лыко- и лозоплетение

Широко бытовавшим промыслом в крае, особенно среди удмуртского населения, было плетение из древесного материала. В начале XX века по производству мочала, рогож, кулей, лаптей Удмуртия занимала одно из ведущих мест в Европейской России [11].

Изящное изобретательство удмуртов ярко проявилось в их плетеных изделиях. Доступность и достаточное количество материала, простота его приготовления к работе и несложность самого плетения делали это занятие привлекательным для многих. В каждом хозяйстве было множество предметов различного назначения, сплетенных из липового лыка, ивовых прутьев, бересты, сосновой щепы, еловых корней, которые органично вписывались в пространственно-предметный ансамбль усадьбы и интерьер избы. В любом дворе имелись плетеные экипажные кузова и короба для перевозки овощей, земли, большие корзины с крышкой для хранения пуха и шерсти, несколько корзин ведерного объема для сбора грибов, калины, рябины и хранения их запасов. Небольшие легкие корзинки из тонких прутьев или щепы мастерили для сбора сладких даров природы — малины, земляники, клубники и др. В деревнях были известные мастера этих изделий [1].
Крестьяне занимались плетением шляп, навозных коробов, а также корзин из тальника для бутылей по заказу химического завода [14]. Самобытны больших размеров, четырехугольной формы корзины, плетенные из сосновой щепы, предназначенные для хранении белья. Материал, по-видимому, выбран далеко не случайно. В народе сосновые щепки используются как средство для отпугивания моли.

Престижным для каждого мужчины были умение плести добротные, красивые лапти, Следует заметить, что в начале XX века по количеству и качеству производства лаптей, мочала, рогож, кулей удмуртский край занимал одно из ведущих мест в Европейской России. Ведь основным видом обуви для крестьянского населения России были лапти. В Удмуртии плелось до 13 разновидностей лаптей. По форме, технике изготовления отличались лапти русские, удмуртские, татарские, марийские, чувашские. На базарах, торжках, ярмарках лапти были «ходовым товаром», то есть активно раскупались. Выделялись целые деревни, изготовлявшие лапти для продажи, их крестьяне в шутку называли «лапотными заводами» [11]. Лапти умел плести практически каждый подросток, тогда как сапожки и полусапожки получались далеко не у каждого взрослого мужчины. Умельцы плели также разную бытовую утварь: солонки, ложкарницы, блюда, посудницы, заплечные сумки-пестери, коврики на пол, сундуки для хранения холстов. В домах встречались кресла и диваны. Плели и детские игрушки — погремушки, мячики, гармошки и пр. [1].

21. Чуваши: земледелие, хозяйственные занятия, поселение и усадьба, пища и утварь, Традиционный костюм

Материальная культура.

Хозяйственные занятия.

Земледелие

Древние предки чувашей обладали навыками земледелия. Они сеяли пшеницу, ячмень, просо, горох, полбу, чечевицу, коноплю, лён, рожь на своих землях, используя трехпольную систему. Это значит, что одну часть поля засевали яровыми культурами, вторую часть засевали озимыми культурами, а третью часть просто вспахивали, не засеивая, — она отдыхала. На другой год (или через 2—3 года) поля меняли. Землю пахали тяжёлыми плугами, а для повторной обработки использовали более лёгкие орудия, а позднее — соху «русского типа». Зерновые культуры шли людям в пищу в виде крупы, муки, солода. Солома использовалась при изготовлении крыш домов, глиняных кирпичей, для подстилки и кормов животным.

Животноводство

Животноводство остаётся ведущей отраслью сельского хозяйства республики. В хозяйствах Чувашии выращивают крупный рогатый скот, свиней, овец, птиц. В некоторых хозяйствах сохранилось коневодство. В структуре животноводства преобладает крупный рогатый скот, который имеет мясо-молочное направление. В сельскохозяйственных предприятиях республики на 2000 г. насчитывалось крупного рогатого скота около 212 тыс. голов, в том числе коров — более 70 тыс., свиней — около 199 тыс. и овец — 39 тыс. В производстве занято около 113 тыс. чувашей, что составляет около 20 % всех работающих в отраслях экономики Чувашии. Всего в республике насчитывается 466 сельскохозяйственных предприятий, которые представлены различными формами собственности (кооперативные хозяйства, ТОО, ЗАО, ОАО, муниципальные предприятия и др.), а также 1150 крестьянских (фермерских) хозяйств.

Ремёсла

Издревле у чувашей было высоко развито ремесло. Оно выделилось в отдельные отрасли производства, то есть мастера могли зарабатывать себе на жизнь только своим делом и им не надо было выращивать хлеб и скот. Ремесленники выплавляли металл, в том числе сталь повышенного качества и изготавливали орудия труда, разнообразные части повозок и телег, замки, гвозди, посуду, украшения, вооружение и т. д. Болгарские мастера умели делать «самозатачивающиеся» долота и ножи — между двух полос мягкого железа помещали слой из закалённой, крепкой стали. Во время эксплуатации железные полосы изнашивались быстрее, чем стальной слой, поэтому он как бы всегда выступал над поверхностью и служил режущей кромкой.

Чувашские селения ("ял", тюрк. "аул") находились, как правило, у воды, в оврагах. Селения жителей северных и центральных районов Чувашского края располагались гнездами вокруг одного, более крупного населенного пункта. Hа юго-востоке, в степных районах и за пределами Чувашии, они располагались в линейном порядке вдоль рек. Чувашские деревни в прошлом не имели четкой уличной планировки. Дворы размещались группами вокруг двора родоначальника (патронимии).

В 50-80-х гг. ХIХ в. согласно правительственному распоряжению проводится перепланировка чувашских поселений. Вместо кучно расположенных усадеб с кривыми улочками, переулками и проездами, радиально расходившимися от групп дворов, возникают прямые улицы с двусторонними или односторонними кварталами.

Традиционно деревни верховых чувашей (т.е. в северных районах Чувашии) были сравнительно малодворны (30-70 хозяйств) по сравнению с селениями средненизовых и особенно низовых чувашей (до 1000 дворов) на юге края и за его пределами. Чувашская усадьба разделялась на килкарти, картиш - передний двор (т.е. собственно двор) и задний - анкарти. К жилому дому (сурт, пўрт) пристраивалась клеть.

Хозяйственные постройки у крестьянина-середняка состояли из амбара, конюшни, хлева (вите), сарая и погреба. Почти каждый чувашский двор имел летнюю кухню лас. Баня (мунча) строилась на некотором удалении от усадьбы, на склоне оврага, у реки. Состоятельные крестьяне имели две избы, добротные двухэтажные амбары, целый комплекс помещений для хранения урожая, содержания скота. У зажиточных крестьян усадьба включала до 30 строений, у бедняков - лишь избу, сени, (заменявшие амбар), и хлев. Дворы огораживались дубовым забором или тыном.

С конца ХIХ в. в чувашских деревнях получают распространение двух - трехстворчатые ворота с двускатной крышей - "русские ворота". Их столбы украшались рельефной резьбой, болгарским солярным кругом и "веревочкой". Во дворе под навесом лупасай хранился набор транспортных средств: телега (урапа), дроги (варам урапа), сноповозка (карман) и сани (суна). Зажиточные крестьяне имели праздничные экипажи - тарантас с плетеным кузовом, сани со спинкой, свадебные кибитки (кеме) с обтянутым кожей полузакрытым кузовом.

Распространенный тип избы - четырехстенник. В ХIХ в. у зажиточных чувашей появляются пятистенники, дома на каменных фундаментах. В ряде местностей Среднего Поволжья и особенно Приуралья чуваши строили дома из самана, дерновых пластов, а также из камня. Крыши были в основном двускатными, у богатых встречались шатровые. Кровля делалась из коры, соломы, драпки, к концу ХIХ в. появляются крыши тесовые, железные и черепичные. Внешняя отделка и украшение домов в далеком прошлом почти не применялись. Tолько у зажиточных крестьян фризы домов украшались резьбой. Резьба (чаще солярный круг) накладывалась также на столбы ворот. Интерьер чувашского дома был прост. Сеней первоначально не имелось, устраивался только чуланчик.

С начала ХIХ в. у чувашей появляются рубленые сени. Внутри избы вдоль стен устраивались широкие нары, над дверью, у печи, - полати. Окна затягивались специально обработанным пузырем. Глинобитная печь имела заглубленный очаг и топилась по-черному, дым выпускался через волоковое окно в углу. С середины ХIХ в. чуваши начинают ставить русские печи с дымоxодом. Однако в них при этом традиционный очаг - "бучах" - с подвешенным котлом у верховых чувашей и вмазанным котлом - у низовых (как у татар) - сохраняется. Чувашский лас - это четырехугольный сруб с земляным полом, без потолка и окон, сложенный из камней. В нем летом готовили и принимали пищу, варили пиво.

Во второй половине ХIХ в. зажиточные чувашские крестьяне стали возводить более просторные и благоустроенные дома. Вместо курных изб появляются белые избы и каменные дома с застекленными окнами и теплыми сенями. В домах заводятся предметы русской крестьянской, а иногда и городской обстановки. Лучина и сальные свечи постепенно заменяются керосиновыми лампами.

Чувашская одежда отличалась своеобразием, хотя имела ряд черт, характерных и для других народов Среднего Поволжья. Платье, обувь, головные уборы, украшения - все производилось в основном непосредственно в крестьянском хозяйстве· Главным материалом для изготовления одежды служили холст и кожа. Чувашки ткали сукно различных цветов и льняной и посконный холст разных сортов - тонкий (катан пир), сурбанный, ровный, портяночный, редкий для подкладки (шала пир) и т.д., а также шерстяные кушаки и опояски разных цветов.

В конце ХVIII в. среди низовых чувашей распространилось изготовление пестряди и крашение ткани. Почти в каждом крестьянском дворе имелся прядильный и ткацкий инвентарь. Для праздничной и выходной одежды состоятельные крестьяне приобретали привозные сукна, шелк, кумач, бумажные ткани - китайку, выбойку, берметь, разную тесьму, бисер и т.д.

Женщины искусно вышивали праздничные уборы, делали разнообразные украшения. В основе традиционного костюма у женщин - туникообразная кепе - рубашка, богато украшенная вышивкой. Холщовые рубахи и штаны как у верховых, так и у низовых чувашей обычно были белыми, причем ворот, рукава и подол мужских рубах, ворот, нагрудная часть, рукава, подол и боковые полосы (по швам) женских рубах украшались вышивкой и тесьмой. Поверх рубахи женщины носили вышитые передники (саппун), надевали также холщовые балахоны типа просторного халата без бортов.

Мужские штаны, нательные и верхние, также делались из холста. Зимой люди среднего достатка носили теплые штаны из домашнего сукна, а богатые - из кармазинного зеленого и синего сукна. Летом в прохладные дни мужчины и женщины носили кафтанообразные шубёр из холста и пустав из тонкого сукна. Осенью - поддевку из шерстяной ткани (сахман). Hосили также епанчи (одежду типа широкого и длинного плаща) из белого или серого, реже - синего сукна. Зимой носили приталенную шубу из овчины (керек). В дорогу поверх шубы или кафтана состоятельные чуваши надевали чапан (асам) из толстого сермяжного сукна или овчинный тулуп.

Мужчины летом носили войлочные черные или белые шляпы (ялкас), зимой - шапки (селек) с широким околышем и продолговатым куполообразным верхом. Разнообразием и изяществом отличались женские головные уборы и украшения. В обычные дни девушки и незамужние женщины носили льняные и посконные платки. Замужние носили сурбан - род длинного полотенца с вышитыми и обшитыми тесьмой концами.

Праздничными головными уборами были: у девушек - тухья - шлемовидная шапочка, покрытая бисером и мелкими монетами, у женщин - хушпу - шапка в виде усеченного конуса, обшитая бисером и монетами или заменявшими их оловянными кружочками - тухланками. Сзади к хушпу пришивался длинный хвост (хўре), который украшался бисером, монетами, тесьмой и т.п. В числе других женских украшений следует назвать также ожерелье (шарса), шейное украшение из монет (суха), нагрудное украшение (ама), перевязь (тевет), которую носили через плечо, наспинное украшение (пус хыса), подвески к поясам - сара, яркач, нагрудные украшения (шўлкеме) и сурбанные подвесы (сурпан сакки). Все эти уборы украшались вышивками, бисером, серебряными монетами, раковинами-ужовками, тесьмой, кумачом и т.д.

Обычной обувью были кожаные сапоги, зимой - валенки, но наиболее общеупотребительной обувью являлись лапти (сапата). Вирьялы носили лапти с черными суконными онучами, анатри - с белыми шерстяными чулками - вязаными или сшитыми из сукна (тала чалха). С середины ХIХ в. чувашские мужчины начали носить пиджаки русского типа, полушубки, рубахи-косоворотки, сапоги, картузы. В женской одежде, особенно у анатри, на смену белому холщовому одеянию, украшенному вышивкой, пришла пестрядь и фабричная ткань; сурбаны и головные повязки дополнились покупными платками и полушалками. К старинной вышивке прибавились аппликации и нашивки из цветной фабричной ткани.

Чувашский стол был разнообразен, но не богат. Потребление мяса и животных жиров значительная часть крестьян рассматривала как признак близкого к роскоши состояния. Основу питания составлял хлеб из ржаной муки - хура сакар. В повседневном питании чувашей чередование блюд отсутствовало. Первые блюда составляли суп с клецками (салма яшки, самах яшки), суп с крупой, щи, борщ из репы, с начала ХIХ в. - картофельный 1711. Весной варили зеленые щи из сныти, крапивы, борщевики (пултаран яшки). В качестве вторых блюд употреблялись каша (пата) из полбенной, ячневой, овсяной и изредка пшеничной крупы, толокно, кисель (нимер) из овсяной, гороховой и ржаной муки.

С ХIХ в. видное место в рационе чувашей занимает картофель. Блюда запивали пахтой (уйран), кислым молоком (турах), а также эмульсией из конопляных семян. Башкирские и оренбургские чуваши изготовляли также и кумыс. К праздничному столу чувашки готовили хапарту - пышный пшеничный хлеб, хуплу - круглый большой пирог со сложной мясо - крупяной начинкой, пўремеч - большие ватрушки с различной начинкой, йава - печеные без начинки шарики из пшеничной муки, хуран кукли - небольшие пирожки типа пельменей (их варили в котле).

Пережитки скотоводческих традиций предков чувашей находят выражение в стойком культивировании традиции приготовления при забое скота мясной похлебки аш (какай) шўрпи, вареной колбасы тултармаш, особого рода колбасы шарттан (др. иран. ширдан) и творожного сыра чакат.

В прошлом все праздники и обряды чуваши устраивали только с пивом сара (др. иран. шире). Одновременно пиво было и повседневным напитком. Изготавливалось оно из ячменного солода и хмеля. Состоятельные чуваши пили сим пыл (выдержанный медовый напиток) и карчама (медовую бражку).

У чувашей почти вся домашняя утварь изготовлялась из дерева. По технике изготовления она различается на:

· утварь долбленую с целым дном (ступы, солонки, чаши и миски для супа и масла, большие и малые ковши алтар для пива, корыта для муки такана и т.п.);

· долбленые сосуды со вставным дном (кадушки (сўпсе, чирясы, лянгосы (ленкес), батманы);

· клепаные изделия (ведерки, бочки, кадушки);

· посуду из бересты (туеса и кузова пурак), луба и коры (короба, обручи для сыра и т.д.);

· плетеную утварь из лыка (кошел, пестерь пештер, чашки для хлеба) и лозы (корзины и др.).

Чувашские гончары появились во второй половине ХVIII в. Они делали горшки (чўлмек), кувшины (какштам) для молока и пива, миски и жаровни. В каждом чувашском доме имелись чугунные котлы самой разной величины. До начала ХХ в. были в употреблении кожаные мешки для зерна - петре, переметная наплечная сумка такмак.

Хозяйство. В чувашском народе наиболее концентрированно воплотились элементы оседлой земледельческой культуры. Исследователи XIX в. не раз подчеркивали, что чуваши тщательнее и успешнее занимаютсяземледелием, чем соседние русские и тем более татары. Любовь чуваша к земле, егопреданность работе земледельца отмечалась многими. Это связано с тем, что крупных городов поблизости не было. Все население концентрировалось в деревне, а условия природы благоприятствовали развитию земледелия. В земледелии господствовала трехпольная система (заимствованная у русских). Земледельческие орудия были сходны с русскими; в южных районах употреблялся и татарский сабан. Другие отраслихозяйства имели лишь вспомогательное значение. Скотоводство никогда, или во всяком случае давно, не играло крупной роли в чувашском хозяйстве. Излюбленное занятие чувашей составляет пчеловодство. Обычную пищу чувашского крестьянина составлял прежде ржаной хлеб, суп («яшка») из овощей, картофеля, дикорастущих трав, крупы с мясом; ячневая каша, такие же лепешки, как приправа «уйран» (юрага изпод масла). Излюбленное питье — ячменное пиво, которое иногда варят с медом. Из кустарных промыслов сравнительно большое значение имеет в лесистой части Чувашии обработка древесных материалов, в частности бондарный, решетный и рогожный промыслы.

Поселения и постройки. С традиционнымземледельческим бытом связан и характер расселения и типы жилищ. Живут чуваши оседлыми деревнями. Деревни нередко расположены в глухих местах—это наследиеисторического прошлого чувашей, когда они вынуждены были часто скрываться. Отчасти этим объясвдется то, что большинство чувашских деревень расположено в таких местах, гдеих трудно найти—вдали от дороги, гденибудь в овраге, в лесной чаще, так что говорят, что чувашскую деревню не увидишь,пока к ней вплотную не подъедешь. Расположение домов в деревне прежде было беспорядочное, скученное, без прямых улиц; с конца XIX в. стали появляться и деревни линейного плана. Дома—срубные, как у русских крестьян. Однако у чувашей дольше, чем у русских, держались некоторые архаические черты жилища. Во-первых, дом часто не имел сеней. Во-вторых, долго сохранялись волоковые окна, т. е. без рам, закрывающиеся задвижкой. Глинобитная печь топилась прежде по черному, дымоходы стали появляться во 2-й половине XIX в. Но шесток печи всегда соединялся с очагом, над которым висит котел. У юго-восточных чувашей очаг устраивается не с подвесным, а совмазанным котлом (как у татар). В старинных домах вместо узких лавок вдольстен устраивались широкие нары. У чувашей сохранился в пережитках и древний тип жилища, прототип современной избы,—это прямоугольный сруб—«лась» без пола и потолка, с одной только дверью.

Одежда. Тип костюма тот же, который с известными разновидностями встречаетсяу других народов Поволжья. В основе лежит рубашка («кёпе») туникообразного покроя. Способ ношения рубах у «верховых» женщин, как у мордвымокши, с высоким подбиранием под пояс; у «низовых» этого нет. Женская рубашка украшается богатой вышивкой и подвесками из монет и металлических бляшек. К поясу спереди и иногдасзади приделываются украшения в виде треугольников, набедренников и т. д. Верхний костюм мужчин и женщин — кафтанообразный «шубор» («шупар»), запахивающийся на левуюсторону, как это вообще характерно длянародов ВосточноЕвропейской равнины. Поясная нательная одежда обоих полов—штаны («йём») с широким шагом. Характерная форма головных уборов: старый девичий убор—это тюбетейка полусферической формы, «тухья», известная и у удмуртов, и у татар, и у некоторых других народов. Тухья имеет завязку подподбородком. Старинный головной убор замужней женщины—«хошпу» («хушпу») в форме усеченного конуса. И то и другое—и тухьяи хошпу—богато украшаются бисером, кораллами и т. д. Такие же украшения имеютсяна груди в виде подвесок. У некоторых, в особенности у низовых чувашей, встречаются и такие особенности женского головногоубора, как «чалма», обернутая вокруг головы, повидимому, связанная с татарским влиянием. Обувью служили прежде лапти или сапоги.

22. Чуваши: традиционная свадьба, обычаи и обряды, мифологические представления и религиозные верования, народные знания, декоративно-прикладное искусство.

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 1320; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!