Зинаиде Васильевне Петровской
Ласк ал ладан лелей. Лилий путы
Ели роз венки лучшей Травиат
Ласкал ладонь Лель ей, а лилипуты
Пели: розовенький луч шей траве яд.
Г. Золотухин, [1916]
Если стараться нагромождать предударные созвучия глубже и глубже, то они могут распространиться на весь стих; это будет называться панторифма (греч. «все-рифма»). Конечно, от таких стихов не приходится ожидать содержательности. Это мадригальное стихотворение стихотворца и художника-футуриста Георгия Золотухина даже понимается с трудом. По-видимому, оно значит: “лелей алый ладан ласк”; “путы лилий пожирали (оплетали?) венки роз у лучшей из Травиат”; “шеи, похожие на розовый луч, – это ад для травы” (сочетание розового и зеленого с точки зрения живописца?). Маяковскому приписывалась шуточная панторифма: «Седеет к октябрю сова – / Се деют когти Брюсова».
СКВОЗНАЯ РИФМА И РЕДИФ
№ 34
Ветер
Шумом шумишь ты бездумным, ветер,
Думам велишь быть безумным, ветер.
Ставней гремишь ты, играешь, ветер.
Давней надеждой взываешь, ветер.
Мира глашатай ты дольний, ветер,
– Лира взывает невольно: ветер!
Струйно летишь ты листвою, ветер,
Буйно трубишь надо мною, ветер.
Бросьте, поешь, мглу немую, ветер.
В гости к тебе прихожу я, ветер.
Внемлю весеннему краю, ветер,
Землю, как ты, обнимаю, ветер.
К. Липскеров, [1921]
№ 35
«Венок»
Валерию Брюсову
Волшебник бледный Urbi пел et orbi
То – лев крылатый, ангел венетийский,
Пел медный гимн. А ныне флорентийской
Прозрачнозвонкой внемлю я теорбе.
|
|
|
Певец победный Urbi пел et orbi
То – пела медь трубы капитолийской...
Чу, барбитон ответно эолийский
Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе
Из златодонных чаш заложник скорби
Лил черный яд. А ныне черплет чары
Медвяных солнц кристаллом ясногранным
Садился гордый на треножник скорби
В литом венце... Но царственней тиары
Венок заветный на челе избранном!
Вяч. Иванов, 1906
Если в панторифме рифмуются все звуки рифмующихся строк, то в сквозной рифме – все слова рифмующихся строк: первое – с первым, второе – со вторым и т.д. Тот же Г. Золотухин написал стихотворение, которое начинается:
Три люстры горели.
Тысяча триста свечей.
Посмотри, не Заратустры горé ли
Следы сеч – бриза звончей?..
(Смысл последних слов: «Посмотри, там, вверху (горé), не следы ли это битв пророка Заратустры, звонких, как ветер?» Так же натянуто составлены и все остальные строки.) К. Липскеров в своем стихотворении облегчил задачу: из четырех слов строки у него рифмуется первое («шумом – думам» и т.д.), не обязательно рифмуется второе, рифмуется третье («бездумным – безумным» и т.д.) и без изменений повторяется четвертое («ветер»).
Такое слово, повторяющееся в конце стиха как бы довеском к рифме, называется арабским словом редиф (буквально: «всадник, подсевший за седлом»): этот прием употребителен в арабской, персидской и классической тюркской поэзии, которым много подражал и из которых много переводил этот поэт (ср. № 189). С редифом в рифме писались обычно газеллы, пример чему мы еще увидим (№ 198).
|
|
|
Именно оттого, что редиф обычен в поэтических формах восточного происхождения, он в высшей степени неожидан в такой поэтической форме западного происхождения, как сонет (см. № 198—202). Поэтому не всякий даже заметит его в стихотворном поздравлении Вяч. Иванова В. Брюсову, вслед за сборником «Urbi et orbi» («Граду и миру») выпустившему сборник «Stephanos» («Венок»; имеется в виду венок певца-победителя, который дороже, чем царская тиара). Иванов противопоставляет прежний сборник новому как властную Венецию (лев крылатый св. Марка) – нежной Флоренции (теорба – лютня), Рим (труба капитолийская) – Греции эолийский барбитон – тяжелая лира; Патрокл и ранивший его Эвфорб, чья душа будто бы переселилась потом в философа Пифагора, – герои Троянской войны), скорбь (треножник, на котором сидела пророчица-пифия) – ясности. Но главной его заботой было, конечно, подобрать экзотические рифмы (№ 29) на латинское слово orbi. С первого взгляда кажется, что ему это не совсем удается: «Urbi пел et orbi» и «скорби» в ряду рифм повторяются, что нехорошо в стихах вообще и в сонетах в особенности. Однако при ближайшем рассмотрении эти слова в своих строках оказываются не чем иным, как редифами, настоящие же рифмы спрятаны в глубь строк: «бледный – победный», «заложник – треножник». В то же время по отношению к строкам, кончающимся на «Эвфорбе» и «теорбе», эти слова остаются полноценными рифмами. Таким образом, в стихотворении подобраны по четыре рифмы на -орби и -ийской, по две рифмы на -ожник, -ары и -анном, да еще скрытая внутренняя рифма на -едный: нормы сонетной рифмовки оказываются не только выполнены, но и перевыполнены.
|
|
|
ВНУТРЕННИЕ РИФМЫ
№ 36
В потоке
Я был простерт, я был как мертвый. Ты богомольными руками
мой стан безвольный обвила.
Ты распаленными устами мне грудь и плечи, лоб и губы, как
красным углем, обожгла.
И, множа странные соблазны, меняя лик многообразный, в меня
впиваясь сотней жал,
Дух непокорный с башни черной ты сорвала рукой упорной и с
ним низринулась в провал.
В бессильи падая, лишь крылья я видел над собой – да алый,
|
|
|
от свежей крови влажный, рот.
И скалы повторяли крики, и чьи-то побледнели лики, и пали
мы в водоворот.
И я не спорил с темным Роком. Мой труп неистовым потоком несло
по остриям камней.
И когти мне терзали тело, и сердце слабое немело, и ужас был
в душе моей.
Но в миг последний онеменья вдруг совершилось возрожденье,
и успокоенный поток
Внезапно, с нежностью небрежной, мой труп, страданьем искаженный,
отбросил сонно на песок.
В. Брюсов, 1907
№ 37
* * *
Ушел мне сердце ранивший
Уловкою неправою,
Мой вечер затуманивший
Неловкою забавою,
Чужое место занявший
Сноровкою лукавою.
Но нет – не катафалками
Печали мара встречена:
Стихов и снов качалками
Причалена, размечена.
И белыми фиалками
Вуали тьма расцвечена.
Нечаянности случая –
Мне фатума веления.
Не мучаясь, не мучая
Вне атома сомнения,
И худшая и лучшая
Не я там, а и те не я.
В. Меркурьева, 1915
№ 38
* * *
С пустынной ратуши льет полночь серебро.
Огни пора тушить. Ночь снежная бела.
У спящих врат души стучится Вестник.
К ночному граду – ширь метет снега.
О свежесть горная! дыши мне в грудь, дыши!
Как рог ликорна, ясны стрелы белых крыш.
Как алость горна, яр души моей огонь.
Тень черных гор на ясный дол легла.
Вам, соволхвующне, – звоны мук моих!
Вам, соврачующие, – лоно рук моих!
Вам, согласующие несогласный мир,
Вам, долу чующие горний брег.
О, пусть тропа долит и мглист шатер земли,
Тяжка стопа долин, но легок вздох высот...
Не в водоспада ли сквозистую дугу
Из мира падали кристаллы звезд?
Но с темной ратуши пролился карильон.
Огни пора тушить. Бела снегами ночь.
У тайных врат души проснулся Стражник.
К ночному граду – ширь метет снега.
А. Кочетков, 1927
Если рифмы внутри строки ограничиваются фиксированными, предсказуемыми местами, то они обычно называются внутренними рифмами. Так, в стихотворении Липскерова, приведенном в предыдущем параграфе (№ 34), «внутренними» можно было назвать рифмы предконечных слов («бездумным – безумным» и пр.) и начальных слов («шумом – думам» и пр.), а остальные («шумишь – летишь» и пр.) нельзя. Излюбленное место внутренних рифм – на цезуре в длинных стихах, где они помогают цезуре членить длинный стих на более короткие полустишия и третьестишия. Примеры тому будут далее, в параграфе о сверхдлинных размерах (№ 106). Здесь мы приведем лишь примеры того, как этот прием размывается и видоизменяется.
Стихотворение Брюсова «В потоке» (метафорическое описание эротического переживания) написано 12-ст. ямбами из трех 4-ст. третьестиший, отбитых цезурами. Цезуры подкреплены внутренними рифмами, предсказуемая последовательность которых такая, как в IV строфе, (АА)б(ВВ)б: «роком – потоком – камней, тело – немело – моей». Однако эта строфа – единственная, где схема выдержана с такой чистотой; в остальных она осложнена. Первый шаг к осложнению – лишнее повторение рифмы В в середине первого третьестишия (строфа II): «непокорный – черный – упорной». Второй шаг – переплетение рифм между двумя стихами и сдвиг дополнительных рифм на менее заметное место в начале первого третьестишия (строфа III): «в бессильи – крылья – алый – рот, скалы – крики – лики – водоворот». Третий шаг – при сохранении переплетения рифм (строфа I) или без него (строфа V) появление слов, лишь частично созвучных рифмующим («простерт – мертвый», «богомольными – безвольный»), и, что важнее, пропуск рифм на тех позициях, где они ожидаются. В I строфе получается схема рифмовки (ХА)б(АХ)б – слова «мертвый» и «губы» не имеют рифм на ожидаемых позициях; но здесь еще инерция рифмического ожидания не установилась, и это нарушение не режет слух. В V строфе после безукоризненно прорифмованной строки «онеменья – возрожденье – поток» следует строка без рифм на цезурах «небрежной – искаженный – песок»: этот резкий контраст отмечает концовку стихотворения; его главная тема, как бы выраженная внутренними рифмами, – движение – прекращается. После этого обмана рифмического ожидания уже не всякий читатель заметит, что на самом деле слово «небрежной» подкреплено созвучием «нежностью», а слово «искаженный» находит точную рифму «сонно», но уже там, где ее никто не ожидает.
Если в стихотворении Брюсова размывание внутренних рифм происходит за счет их сдвигов с ожидаемых мест, то в стихотворении Меркурьевой – за счет их разбиения между словами. Внутренними рифмами у Меркурьевой связаны четные строки строф: в I строфе это ожидание задано очень четко – «уловкою – неловкою – сноровкою». Во II строфе внутренних рифм оказывается уже две, и они далеко не столь заметны: «печали мара – причалена, ра... – вуали тьма ра...». В III строфе то же самое: «мне фатума – вне атома – не я там, а» («мáра», точнее, «марá» – морока, греза).
Наконец, стихотворение Кочеткова замечательно тем, что в нем внутренняя рифма присутствует, а конечная – отсутствует. В каждом четверостишии зарифмованы (на одну рифму) концы первых полустиший, причем рифмы часто составные (№ 47), как у Меркурьевой, которую Кочетков считал своей наставницей. Вторые полустишия нерифмованы и выглядят довесками к первым. Их послерифменное положение напоминает о редифе (напоминало, по-видимому, и автору, так как мимолетное концевое созвучие «мук моих – рук моих» есть именно редиф). Ликорн – единорог; тропа долит – одолевает, утомляет; карильон (фр.) – колокольный звон. Заметим, что все окончания строк – мужские, кроме двух симметричных и сюжетно важных строк в начале и конце.
И это еще не самое сложное. Вот еще одно стихотворение:
№ 39
* * *
Сегодня мне забвенья надо.
Побудем вместе. Приходи ты.
Мы будем пить амонтильядо –
Напиток мести.
Былого годы перевиты
Дня мукой. Ныне помоги мне
Сон долгий, тяжко пережитый,
Смирить разлукой.
Нужны мне крепкие защиты,
Железо скреп. Да канут встречи,
Да будут сны мои укрыты
Надолго в склеп.
Нужны кощунственные речи.
Побудем вместе. Надо, надо!
Мы будем пить амонтильядо –
Напиток мести.
К. Липскеров, 1915
Амонтильядо – это хорошее вино (сорт хереса), название которого пришло в это стихотворение о любовной разлуке из рассказа Эдгара По «Бочонок амонтильядо»: в нем мститель заманивает жертву на угощение вином амонтильядо и замуровывает врага в стену, приговаривая: «Амонтильядо!» Содержание стихотворения почти не развивается, внимание читателя удерживается не им, а игрой рифм. Первая и третья строки в каждой строфе рифмуют между собой, это ясно. Вторые строки перекидываются рифмами из I строфы во II, а из III в IV. Но где же рифмы к четвертым строкам? Поискав, находим: четвертые рифмуют, как и можно было ожидать, со вторыми, но не с концами их, а с серединами: «вместе – мести», «мукой – разлукой», «скреп – склеп». Теперь остается только одна ненайденная рифма – во второй строке II строфы «помоги мне» Отыщите ее сами: она тоже будет внутренней – в середине строки. А отыскав, посмотрите (для сравнения) стихотворения № 177—181 и ответьте на вопрос: как нужно называть строфы липскеровского стихотворения – сдвоенными или цепными?
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 223; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!