Близок последний час. Дай, Господи, покаяться, чтоб безопасно совершить страшный переход ко смерти. 13 страница
Сила церковных заклинательных молитв
Более 30 лет находясь в сане священническом и обращаясь в кругу с людьми разного состояния, я не раз слыхал от некоторых, будто злые духи не существуют, и что так называемые бесноватые суть или больные естественными недугами, или притворяются, чтобы избежать трудов, либо сыскать сострадание к себе в людях богатых, но суеверных.
Не буду входить в какие-нибудь соображения о бытии духов: для православного христианина эта истина выше всякого сомнения. Укажу только на виденные мною примеры таких недугов, которые невозможно изъяснить ни естественными причинами, ни притворством: они были действительно жестоки, а уступали единственно силе заклинательных молитв, положенных церковью на изгнание злых духов.
12 августа 1856 года был я с моею женой по хозяйственной надобности в губернском городе Орле. Без нас дети, которых у меня восьмеро, особенно малолетние, гуляли, резвились, шутили. Более всех их отличался десятилетний сын мой Орест. Над ним домашние и соседи много смеялись и дивились разным его выдумкам. Через два дня, к вечеру мы возвратились домой и всех детей, слава Богу, нашли здоровыми. В сумерки работник по сельскому быту отправился на ночь в поле с лошадьми, а я пошел в огород свой с двумя детьми, Орестом и другим, девятилетним сыном Аркадием, чтобы караулить овощи от бродящей ночью скотины. Не знаю, сыновья мои, ложась со мной спать, молились ли Богу или нет, только скоро заснули, а я долго не спал. Около полуночи вдруг Орест мой поспешно вскочил, начал бегать и будто что-то ловил. Видя это, я сказал ему: «Орест, зачем ты встал и что делаешь?» А он мне на это: «Разбуди, пожалуйста, Аркашу: вот мы эту кошку поймаем, да и убьем; она с одонка бросилась мне на грудь, разбудила и больно зашибла».
|
|
|
Говоря так, он, между тем, не переставал что-то ловить. Разбудил я Аркашу, приказал ему пособить Оресту поймать, что он ловил. Аркадий, проснувшись, подумал, что брат его ловит какую-нибудь птицу, побежал к нему и спросил: «Где она?» — «Вот, вот, лови ее» — «Да тут ничего нет». — «Ты сам как слепой кот: видишь, кошка бегает». Так все это представилось Оресту.
Не допуская детей до ссоры, я приказал им опять лечь на постель. Аркадий скоро заснул, а Орест охал да кряхтел. С рассветом он пошел домой, но от боли в груди едва-едва дошел до двери. Кроме того, у него под коленями начало сводить жилы: заболела спина, появилась нестерпимая боль в голове, а скоро затем открылись и страшные корчи, дыхание у него сделалось тяжелое, глаза налились кровью. Он не мог ни есть, ни пить, и из красивого и стройного ребенка сделался уродом.
Через неделю повезли мы его в г. Орел к известному там доктору Дашкевичу. Я рассказал ему о времени и причинах болезни моего сына. Доктор удивлялся моим рассказам и велел мне вести его в больницу, куда и сам скоро прибыл. Здесь приказал он служителю снести больного в залу больницы; фельдшерам велел его раздеть, растянуть у больного ноги и выправлять туловище. Больной кричал изо всей силы. После осмотра врач, обратившись ко мне, с насмешкой сказал: «Что вы привезли урода, испытывать что ли мое звание? Я вижу он родился уродом, и его лечить нельзя». — «Помилуйте, доктор,— заметили ему я и моя жена,— испытывать вас мы не имеем надобности, потому что считаем за лучшего доктора, оттого и обратились к вам с покорнейшею просьбой помочь нам в нашем горе. Он не таким родился, а таким сделался только за одну неделю назад». Тогда врач сказал: «Ну, это нашей науки не касается, а везите его к русским бабкам, да про запас купите трескового жиру, мажьте им его и давайте по столовой ложке пить утром и на ночь, да сделайте ванну из сенной трухи, чтоб он распарился и вспотел; белье переменяйте чаще. Вот что я, со своей стороны, могу вам посоветовать!» Сказав это он и ушел.
|
|
|
Купив трескового жиру, мы привезли больного домой и сделали все, что доктор предписал, но больному сделалось хуже: дыхание у него стало порывисто, появился бред, ребенок стал близок к смерти, чего и сам он желал от нестерпимой боли. Все мы скорбели о нем, а особенно мать. Она пошла к соседям и сказала им, что доктор отказался лечить, а велел свезти больного к какой-либо русской бабке, не знаете ли вы такой? Тут старушка-соседка, вдова духовного звания, выслушав рассказ жены моей про болезнь сына, сказала ей: «Час дурной, матушка, с ним случился; ему сделался сглаз, родимому. Не возите же, матушка, к бабкам, а отслужите молебен Божией Матери Троеручице, да на волю Божию и отдайте его».
|
|
|
Жена рассказала мне про совет соседки-старушки; это было вечером. С рассветом я и все дети взяли на руки больного, понесли в церковь, и положили его пред св. иконою. Отслужил я молебен с акафистом Божией Матери и с водосвятием, окропил его святою водою и прочитал над ним евангелие, именно от Иоанна, потом дал ему свяченой воды проглотить. После этого он, хотя с поддержкою и трудом, мог уже из церкви дойти до дому, где и положили его на постель, и он скоро заснул.
Во время сна больной то охал, то вздыхал, то потягивался и зевал, и целые сутки спал почти без просыпу. С рассветом на другой день, прямо с постели, он быстро подбежал к матери и с радостью сказал: «Маменька! Полно плакать о мне, я теперь уже совсем здоров». И действительно, с этих пор он выздоровел и теперь учится в орловском уездном училище.
|
|
|
* * *
1858 года, 23 июня, под 24 число в селе прихода моего, крестьянская жена, лет 40, по имени Вера, нрава угрюмого и сварливого, крепко и горячо бранилась с соседними детьми за какую-то ничтожную, причиненную ей обиду. Я это слышал, так как она жила подле моего дома, но не хотел остановить ее, отложив до завтра сделать ей выговор. В ту же ночь, очень поздно, муж ее Василий пришел ко мне под окно и стучится. Я спросил: «Кто там?» — «Я, батюшка,— отвечал он,— пожалуйте к больной». «Кто же у тебя болен?» «Да жена умирает»,— был ответ, я вчера не был дома, а на барщине, пришел домой поздно, и вот с нею сделалось что-то очень дурно». Я взял церковные ключи и хотел идти с ними за дароносицей в церковь, но он сказал мне, что св. даров брать не нужно, а чтобы взял я ту книгу, по которой читал над своим сыном Орестом во время его болезни. Потом прибавил: «Жена моя так взбесилась, что страшно к ней и приступиться».
Тогда я пошел в их дом с требником и епитрахилью. Там была толпа народа, а бесноватая в одной рубашке, с растрепанными волосами, сидела на печи, зверски глядела на меня и стала плевать, потом горько заплакала, приговаривая: «Головушка моя бедная, зачем он пришел?» — «Что ты, Вера, плачешь?» — спросил я ее, не подходя близко к ней. Она, выругав меня по-площадному, сказала: «Я не Вера, а Иванушка-молодчик, а ты-то зачем пришел?» и пустила с печи в меня поленом, которое пролетело мимо моей головы и попало в притолоку дверей. Тут я сказал предстоявшим: «Возьмите ее и приведите ко мне». Четверо сильных мужиков едва стащили ее с печи, а подвести ко мне помогли им другие. Она, между тем, всячески ругала меня и плакала. Несмотря на это, я, накрыв ее епитрахилью, стал читать молитвы над нею об изгнании бесов, и на каждой молитве спрашивал: «Выйдешь ли ты?» — «Нет не выйду,— отвечал он,— мне и тут хорошо» — «Не бойся Бога, выйди». А он в ответ: то «выйду», то «нет». Наконец, пришло время идти мне к утрени, и я велел нести ее за собой в церковь. Принесли.
Когда народ собрался, я просил всех стать на колени и усердно молиться Богу об избавлении Веры от беса, а сам опять начал читать молитвы и евангелие. Тогда бес голосом Веры громко закричал: «Ох, ох, ох тошно, тошно мне!» Заплакала Вера голосом нечеловеческим, приговаривая: «Боюсь, боюсь, боюсь; тошно, тошно мне, выйду, выйду, не мучь меня». Во все это время я не переставал читать. Потом Вера зарыдала и упала в обморок на пол и стала как мертвая. Так прошло с четверть часа. Я окропил ее свяченой водой, и она пришла в чувство, потом дал ей воды проглотить, и она сотворила молитву, перекрестилась, встала и попросила отслужить молебен Иоанну Предтече.
* * *
В приходе моем есть деревня Зайцево. В ней живут крестьяне, принадлежащие к ведомству министерства государственных имуществ, люди достаточные и православные. Но всех достаточнее живут два родные брата в особых домах, оба женатые и имеют детей, только жены их часто ссорятся. Однажды жене младшего брата в хорошую погоду вздумалось пересушить приданое свое имущество, и она развесила его на изгороди своей усадьбы. Часа через два после того, собирая развешенное платье, вдруг видит она на миткалевой своей рубашке вырезанное на груди, против самого сердца, пятно, величиною с медный пятачок, и подумала на старшую свою сноху, с которой часто ссорилась; тогда же почувствовала она нестерпимую боль в груди и лом в костях. С этого времени целую ночь не было от нее покоя ни мужу, ни детям: все кричала она, бесилась, требовала ножа или веревки погубить себя и других. Ей не представлялось уже ничего родного, ничего святого; не было ни скромности, ни прежнего благоразумия. Муж ее должен был объявить соседям о ее поступках. Собрались соседи, посмотрели на нее, и все единодушно решили: «Это порча, надобно везти ее к знахарю-деду для отговора». Но одна старушка сказала: «Нет, не грешите, не возите ее, а ступай-ка ты к батюшке, пусть он посмотрит на нее». Приехали за мной. В это время больная начала беситься еще сильнее. Лишь только я появился с крестом и требником в горнице, она вся затряслась и, бледная, как снег, смотрела на меня исподлобья, будто зверь. «Что с тобой, Авдотья?» — спросил я.— «А тебе что за дело»,— отвечала она.— Ничего». Я велел подвести ее ко мне. Подвели. Когда я стал читать молитвы и евангелие и при этом осенил ее крестом во время чтения, она то тряслась, то плевала, то икала, то была холодна как лед, то делалась черною и краснела. По окончании чтения молитв я окропил ее свяченой водой, заставил перекреститься, дал ей напиться свяченой воды и спросил: «Легче ли тебе?» Она поклонилась мне в ноги и сказала: «Спасибо вам, батюшка, я теперь здорова, только кости болят». Теперь она совсем здорова.
Из воспоминаний очевидца
загадочных явлений в слободе Липцах
Родом я из Черноморья, сын казачьего есаула, воспитывался в Харькове, в качестве войскового стипендиата. Черноморское войско (в 1860 году переименовано в Кубанское) в 40-х годах не имело своей гимназии и для дальнейшего образования детей казачьих офицеров, с успехом окончивших 4-классное войсковое в Екатеринодаре училище, определяло их за свой счет в пансион при I харьковской гимназии, а с окончанием курса — и в харьковский университет, где в то время оно имело по пяти вакансий. Окончив училище в июне 1848 г., я получил войсковую стипендию в Харькове и в сентябре того же года был принят в первый класс гимназии.
Месяцем раньше в тот же класс поступил своекоштным пансионером и Константин Жандак, которому тогда едва исполнилось 10 лет; мальчик слабый, золотушный и от природы робкий и застенчивый. Как «новичок» он постоянно подвергался всяким школьным испытаниям и под тяжестью их, по выражению товарищей остряков по адресу его, «никогда не высыхал от слез». Плохая подготовка также приносила ему свои огорчения. Сам я ранее, еще в училище, прошел школу преследований и всяких издевательств, которую обыкновенно в то время проходили «новички», особенно в закрытых заведениях, а главное как казак способный, по утвердившемуся мнению в пансионе, в видах самозащиты, на самые крайние средства я скоро успел обеспечить в этом смысле свое положение и самым решительным образом принимал на себя защиту гонимого Кости Жандака. В занятиях также постоянно приходилось оказывать ему товарищескую помощь.
Таким образом сближаясь постепенно и часто разговаривая «про домашнее», мы знакомились с нашей семейной обстановкой, в которой росли до поступления в пансион, и, находя в ней много общего, стали еще ближе друг к другу.
Отец Кости, Николай Прохорович Жандак, из дворян Черниговской губернии, начал службу свою в гусарском полку в западных губерниях вольноопределяющимся.
С выслугой срока Николай Прохорович был отчислен от полка, с производством в прапорщики и с зачислением в харьковский гарнизонный батальон. Здесь он также выдвинулся знанием строевой и хозяйственной частей и своею исполнительностью. С производством в поручики он назначен был начальником липецкой конноэтапной команды.
В год моего первого к ним приезда супруга Николая Прохоровича Дарья Ивановна выглядела женщиною средних лет, хотя ей было уже 43 года. Ниже среднего роста, со следами былой красоты, она как бы соперничала с мужем в обходительности, была приветлива, ласкова, предупредительна, по характеру спокойная и ровная в обращении. Плохо говорила по русски и часто конфузилась своих промахов и постоянною своею доброю как бы виноватою улыбкой старалась их заглаживать; поэтому может быть была молчалива и большая домоседка. Хозяйка она была хорошая, обед готовила сама, любила водить птицу, завести огородину, за мытьем белья присматривала неукоснительно. Николай Прохорович относился к жене с особым уважением, тепло и предупредительно. Дарья Ивановна отвечала ему тем же. Они были люди весьма набожные, здоровые и сохранившиеся не по летам.
Детей у них было двое, дочь и сын. Дочь они похоронили уже в Липцах и всегда вспоминали о ней с какой-то тихой грустью. Сына Костю они лелеяли, баловали и берегли как зеницу ока.
Спустя несколько дней после того, как проводили нас в гимназию после Крещения (в январе 1852 г.), случилось у них на новой квартире, именно в кухне, где обитали денщик Кораблев и Афимья, что-то весьма загадочное. Ночью, когда уже все спали в доме, послышался сильный стук кухонной двери, возглас Афимьи и плач ребенка. Дарья Ивановна первая проснулась с испугу и подняла на ноги Николая Прохоровича. Он зажигает свечу и через двери в сени спрашивает: «Что случилось?» Кораблев испуганным голосом докладывает: «У нас, ваше благородие, в кухне неблагополучно» и впущенный в приемную добавляет: «В кухне бросает кто-то камни и поленья». Успокоив жену, Николай Прохорович пошел в кухню и из расспросов у денщика и Афимьи узнал, что первым проснулся Кораблев, услышав сквозь сон страшный стук брошенной вещи. Окликнув Афимью и не получив от нее ответа он вздул огнь, пошел разбудить ее и, насилу растолкав ее, убедился, что не она дурит. В то время, когда они за перегородкою разговаривали, раздался в кухне новый стук в двери. Когда они бросились на кухню, то увидели на лавке и подле на полу разбитую глиняную чашку, которая была вымыта после ужина и поставлена на печь для просушки, а у дверей в сени лежало полено, одно из тех, что были приготовлены для завтрашней топки господской печи и лежали в кухне, на полу у печи. Афимья испугалась и в плач, а он выбег доложить. Стали обыскивать за перегородкою, под кроватью и на печи, и в кухне — ничего; болты в окнах оказались заложенными. Оставив их обоих в кухне при себе и на глазах, Николай Прохорович и Дарья Ивановна, которая явилась в кухню вслед за мужем и вслушивалась в доклады денщика, стали наблюдать за комнатою, что за перегородкою, и за печью, в особенности же за прислугою, которая сразу же была взята ими под подозрение в деле так нежданно объявившихся ночных проделок.
Вскоре пред глазами хозяев из растворенной двери перегородки и по направлению к ним быстро пронесся какой-то предмет в виде темного комка и в то же мгновение упал к их ногам со звоном жестяной посуды. Оказалось, что это жестяная кружка, которую Афимья ставила на ночь с водою у своей постели, на окне, где ее и видели при осмотре комнаты за полчаса пред этим. зажгли фонарь в сенях, прибавили свету в кухне. Господа сидели на лавке у стола, к улице, Афимья по другую сторону стола, в углу перегородки, укладывала девочку на постель денщика, Кораблев стоял у дверей в сени. Через большой промежуток времени Николай Прохорович ясно увидел, что через просвет между перегородкою и печью, сверху вниз, мелькнуло темное пятно — и в то же мгновение Кораблев испуганно вскрикнул от удара в правое плечо. Удар нанесен был куском сухой глины, которая сберегалась Афимьей под кроватью для мазки печи. Затем все затихло. Господа и прислуга дежурили далеко за полночь и заснули только под утро.
На другой день с утра было тихо. Кораблев был отправлен в команду к лошадям вместо Водопьянова, а сему последнему было приказано заменить в доме денщика. Явился Водопьянов и получил инструкции. Афимья возилась у печи, Водопьянов был больше занят наблюдениями над нею, дверью за перегородку и просветом. В господской половине услыхали стук. Николай Прохорович — в кухню. Смущенный Водопьянов доложил, что «в него бросило» глиняным кувшином, который едва не врезался ему в голову, попал в стену к улице и разбился на мелкие куски в то время, как Афимья, пригнувшись к печи, приставляла варево к огню. Он явственно видел, что кувшин мелькнул от печи сверху через просвет. Покончив наскоро с обедом, во время приготовления которого в присутствии Николая Прохоровича и Водопьянова, Дарья Ивановна получила в правую руку сильный удар тарелкою, которая с чем-то стояла до этого на печи и полет которой был пропущен и Николаем Прохоровичем и Водопьяновым (она свалилась как бы сверху, совсем неожиданно для всех). Дарья Ивановна ушла испуганная на свою половину, где в это время Афимья мыла полы; она не была в кухне, когда Дарью Ивановну ушибло тарелкою. затем затишье на весь день, вечером так же.
Около 10 часов, когда Водопьянов и Афимья ужинали, кусок булыжника, которого не было в доме и полет которого Водопьянов прозевал, ударился в стену к улице и свалился на лавку. Явился «ночной», с которым Водопьянов чередовался, держа наблюдательный пост.
Но в течение ночи все было тихо. Раннее утро третьего дня также. Встали поздно. Дарья Ивановна по обыкновению оправила свою постель сама, это было ее правило приготовить и убрать свою постель, были приучены и мы с Костею. Воду для умывания и самовар подал Водопьянов. Печка обыкновенно затапливалась позже, и потому из кухни никто кроме Водопьянова не выходил. К концу чая старики обратили внимание на смрад, отдававший горелою шерстью или перьями. Самовар прикрыли наглухо, между тем смрад все усиливался, и как будто тянуло из спальни. Николай Прохорович идет туда, обыскивает: нигде ничего. Он закидывает одеяло, прикрывавшее постель, смрад сильнее, показался дымок. Срывает одеяло, простыню, подушки на пол, дым и смрад усиливаются... поднимает пуховик — и глазам своим не верит: на нижнем матрасе, набитом соломой, горсть горящего угля, нижний матрас прогорел, тлела подстилка деревянной кровати; в пуховике также обгоревшее место. Старик растерялся. Дарья Ивановна, несмотря на страшный испуг, нашлась, схватила с чайного стола кувшин с водой и затушила уголь. После оказалось, что это был каменный уголь, которого ни в доме, ни у кого другого в слободе и нигде, кроме кузницы, не было. Этим покушением на поджог закончились январские загадочные явления 1852 года в квартире капитана Жандака.
Напряженное состояние в течение трех дней, когда обнаружились и длились эти загадочные явления, а в особенности покушение на поджог при невероятной обстановке, подкосили живучесть и здоровье Дарьи Ивановны и были настоящею причиной ее болезни, от которой она едва оправилась к Святой. Желая избежать неприятностей и бесплодной волокиты, что было бы неизбежно, если бы в это дело вмешать полицию и властей, Николай Прохорович решил потушить это дело, тем более, что не было никаких данных подозревать кого бы то ни было, не исключая и прислуги; так все было сверхъестественно и непостижимо. А так как Николай Прохорович, со своей стороны, не давал официального повода к начатию «дознания» о происшествии, то дело о нем и не возникало. О нем судили, рядили в кругу близких людей, немало толковали и в народе, несмотря на угрозу «не делать молвы»; но все успокоилось, и происшествие мало-помалу стало забываться.
В январе 1853 года лежал глубокий снег; крещенские морозы доходили до 28 градусов. Оставалось два-три дня до нашего отъезда в гимназию. Хотя мы были в 5 классе и мне шел уже 16-й год, но выезжали мы из дому всегда неохотно и как малыши кисли. Спалось как-то тревожно. 5 января утром около 8 часов, когда мы еще спали, раздался звон разбитого стекла.
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 97; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!