Глава II. Человек и его потребности 31 страница
Поэтому в значительной части право и нравственность совпадают в своем содержании. Нормы нравственности запрещают посягать на жизнь человека, присваивать себе его вещи, не исполнять обещанного. То же буквально повторяют нормы права, запрещая убийство, кражу, повелевая в точности исполнять заключенные договоры. В результате одно и то же действие, нарушая одновременно и норму нравственности и норму права, приводит в движение обе санкции. Убийца подвергается уголовному наказанию и возбуждает негодование общественной среды. Купец, злонамеренно уклоняющийся от платежей, вызывает порицание со стороны тех, среди которых он вращается, и подвергается уголовной каре.
Разъединенное действие права и нравственности обуславливается различием санкции. Право может потребовать того, что нравственно безразлично, и, наоборот, нравственность может требовать того, что юридически безразлично. Вступление чиновника в брак без согласия начальства вызывает действие правовой санкции и не затрагивает моральной. Вступление богатого старика в брак с молоденькой бедной девушкой вызывает действие моральной санкции и не затрагивает правовой. Расхождение права и нравственности может оказаться еще сильнее. Право может запретить то, что требуется нравственностью, и потребовать того, что запрещается нравственностью. Право угрожает наказанием за подачу милостыни на улице, тогда как нравственность подсказывает долг помощи бедным. Право приказывает довести до сведения начальства о пребывании политического преступника, а нравственность требует, уважая самоотверженность гонимого человека, содействовать его бегству. Вспомним драматизм положения Антигоны.
|
|
|
Такое явление столкновения норм права и нравственности возможно только потому, что право вырабатывается в форме закона частью общества, и навязывается остальным через посредство власти. Если бы право вырабатывалось самой общественной средой и держалось его признанием, конфликт был бы немыслим.
Влияние нравственности на право потому именно и возможно, что обе эти общественные силы действуют в одном направлении.
Нравственность сдерживает произвол законодательного творчества.
Право находится под влиянием нравственности постоянно, но влияние это оказывается особенно сильным: 1) на начальных ступенях развития, когда право выражается в форме обычаев, и 2) на высших ступенях, когда законодательная власть подчиняется общественному мнению. Благодаря последнему, право и нравственность сходятся своими корнями. Веления права тем сильнее, чем ближе подходят они к нравственным требованиям, потому что поведение поддерживается одновременно с двух сторон. В интересах твердости правового порядка открыть наибольшую возможность воздействия со стороны общественного мнения на государственную власть, которая является источником права, создаваемого в форме закона.
|
|
|
Неоспоримо и обратное влияние права на нравственность. Право вмешивается в борьбу мотивов, определяющих нравственное поведение и действует как психический фактор. Оно подавляет одни мотивы и укрепляет другие. Принуждая, страхом угрозы, к требуемому поведению, нормы права превращают данное поведение в привычное, а потому само по себе желательное. Мотивы антисоциального поведения, сдержанные правовой угрозой и потому не осуществляемые во вне, постепенно ослабевают, отпадают, а вместе с тем исчезает опасное с нравственной стороны поведение. "Регулируйте чувства человека и его действия, и вы неизбежно повлияете на его действия и его чувства. Заставьте человека отрешиться от ненависти к его брату, и он, наверное, не решится его убить; если же вы убедите его не убивать брата, вы неизбежно ослабите до некоторой степени силу его ненависти" *(372).
Право, конечно, способно поддержать требования нравственности, недостаточно обеспеченные неорганизованной санкцией. Но для этого оно само должно быть нравственно, т.е. властвующие, которые создают право, должны испытывать на себе нравственную санкцию. Чтобы право могло поддерживать нравственность, необходимо, чтобы нравственность определяла государственный строй, потому что право есть продукт государства.
|
|
|
§ 36. Критика главных учений о сущности права
Литература: Коркунов, Лекции пo общей теории права, 4 изд. 1897, стр. 57-84; Петражицкий, Теория права и государства, т. I, изд. 1909, стр. 252-318; Изд. Е.Трубецкой, Лекции пo энциклопедии права, изд. 1909, стр. 12-30.
Мы встретились уже с различными взглядами на право, которые оказались на пути нашего исследования, и требовали устранения создаваемых ими препятствий. Теперь нам необходимо обратиться к рассмотрению некоторых теорий о сущности права, которые стояли несколько в стороне от нашей дороги, а между тем, они по своей научной ценности или по своему влиянию заслуживают внимания в целостном, а не мимоходном, изложении.
Среди этих теорий выдвигается взгляд Бирлинга, профессора университета в Грейфсвальде *(373). По его определению "право в юридическом смысле есть вообще все, что люди, живущие в каком бы то ни было общении между собой, взаимно признают как норму и правило этого общежития" *(374). Приведенное определение строится прежде всего на утверждении, что целью всякого права является внешнее отношение человека к человеку. Средством к достижению указанной цели служат нормы или императивы, обращенные к воле человека. По заявлению Бирлинга, все право выражается в нормах; что не может быть выражено в норме, то не может быть и правом *(375). Поэтому нормы - это ближайшее родовое понятие, видом которого является право. Где же видовой признак? "От всех других видов норм человеческого общения нормы права отличаются тем, и только тем, что они признаются нормой и правилом внешнего поведения внутри определенной группы людей, и притом, принадлежащими к этой группе членами в отношении других членов" *(376).
|
|
|
Что же следует понимать под именем "признания"? Когда мы говорим о признании истины, то мы имеем ввиду то содействие, какое оказывается там, где истина, сформулированная в сознании одного, предстала сознанию другого. Признающий усваивает себе представшую пред ним в готовом виде истину, как будто он сознал ее сам в своей душе. To же самое приходится сказать о признании норм или императивов. Они двояким образом становятся достоянием сознания: или они встают непосредственно и первоначально в душе того, кто должен им следовать, или они воспринимаются извне теми, для кого они должны служить мотивом поведения. В обоих случаях норма внедряется в наш дух, так что она действует не только по прямому вызову, но и помимо воли, по общим законам ассоциации идей. Правовое признание может мыслиться только в пределах места и времени, т.е. определенной группы лиц, взаимно признающих себя в данное время связанными правом и обязанностью.
Итак, видовой признак норм права есть признание со стороны сочленов общения. Должно ли это признание быть присуще всем членам? Тогда мы подошли бы к общей воле в смысле воле всех. Конечно, это условие неосуществимо. Бирлинг готов видеть препятствие в детях и идиотах, которым трудно ввести право в сознание, и потому он признает их фиктивными субъектами. Но дети и идиоты являются нередко разрушителями теорий в правоведении, остроумно построенных взрослыми и разумными людьми, и потому мы не поставим этого затруднения за счет теории Бирлинга, Гораздо серьезнее то, что в каждом, сколько-нибудь значительном общении, всегда найдутся члены, не признающие того, что признано остальными.
Может быть, признание следует понимать в смысле общей воли, как господствующей воли? Тогда это будет воля преобладающего большинства, подавляющего своей численностью и авторитетностью несогласное меньшинство. Но в таком случае мы должны бы признать и нормы меньшинства, действующие наравне и одновременно с нормами большинства. Такой вывод неприемлем с точки зрения Бирлинга.
Затруднение, соединенное с теорией признания, заключается не в том, что общего признания, в смысле господствующего мнения, нельзя допустить. Мы его уже допустили в области нравственности. Затруднение в том, что не все то, что общепризнанно, есть право. В данной общественной группе общепризнан моральный авторитет известного писателя, общепризнанна необходимость народного образования, общепризнанна полезность союза с таким-то государством. Но никаких норм права отсюда не вытекает.
Не усматривая этого препятствия, Бирлинг настойчиво идет в направлении признания всех членов общения. Как же объяснить, однако, с этой точки зрения законодательство, которое не получает свою юридическую силу от всеобщего предварительного одобрения. На это Бирлинг возражает, что законы - это нормы второго ранга, опирающиеся на нормы первого ранга, которыми является всеобщее признание законодательной власти *(377). Другими словами, Бирлинг этим замечанием перемещает вопрос в область государствоведения. Но действительно ли государственная власть держится на нормах права, общепризнанных со стороны всех членов общения?
Для устранения возникающих здесь затруднений Бирлинг прибегает к героическим мерам, предназначенным спасти его теорию. Правовое признание не следует представлять себе необходимо и всегда как добровольное. Признание следует видеть и там, где оно вынуждено силой *(378). Но разве это значит "усвоить себе норму, как свое достояние"? При вынуждении страхом я говорю и делаю вид, что признаю, но в душе я отрицаю; если я и признаю, то не норму, а необходимость подчиниться ей. И так как Бирлинг, как еще увидим ниже, стремится перенести право из объективного мира в субъективный, то допущение с его стороны вынужденного признания представляется особенно странным. Так же мало понятно другое уклонение, допускаемое Бирлингом для спасения своей теории, - признание вовсе не должно быть непременно сознательным *(379). С этим еще можно было бы согласиться, если бы Бирлинг имел ввиду, что сознательное сочувствие нормам, вследствие постоянного их соблюдения, переходит за порог сознания. Но он, по-видимому, склонен думать, что признание, даже прямо, может и возникнуть бессознательно. Этой психологической несообразности Бирлинг не счел нужным разъяснить.
При всех уступках, сделанных Бирлингу вопреки логике и психологии, все же его теория не в состоянии объяснить, каким образом может создаться противоречие между законом и обычным правом, между правом и нравственностью?
Но самые уступки невозможны потому, что с точки зрения представления Бирлинга о природе правовых явлений признание соответствует психическому состоянию каждого члена общения. "Нормы, императивы, повеления в широком смысле не находятся где-нибудь вне, а мыслятся и переживаются всегда только в новых сознаниях." *(380). Бирлинг понимает, что такое утверждение идет вразрез с сложившимися взглядами. "Господствующее и среди современных юристов мнение все еще преклоняется пред тем общеизвестным, заимствованным главным образом из римского права, взглядом, в силу которого объективное право представляется чем-то очевидно существующим вне нас и над нами, из чего еще должны быть выводимы субъективные права и правовые обязанности членов общения" *(381). Это заблуждение Бирлинг объясняет следующим образом. "Общей склонности нашего человеческого духа соответствует представление о праве прежде всего, как о чем-то объективном, т.е. существующем само по себе и стоящем над членами правового общения. Конечно, это имеет свою практическую цену. Но при этом не следует забывать, что это объективное право, даже если оно получило в писанном праве особый внешний образ, все же остается лишь формой нашего воззрения на право, а само право на самом деле, как всякий другой продукт духовной жизни, имеет свое истинное существование только в духе, в данном случае членов правового общения. При ближайшем исследовании это существование оказывается двойственным: все нормы права желаются или признаются на одной стороне как правовые притязания, а на другой - как правовые обязанности" *(382).
Эти последние положения послужили, по-видимому, тем фундаментом, на котором построил свою теорию Петражицкий, профессор С.-Петербургского университета *(383).
"Гениальный философ Кант смеялся над современной ему юриспруденцией, что она не сумела определить, что такое право: юристы все еще ищут определения для своего понятия права, замечает он иронически по этому поводу" *(384). Положим, Кант над юристами не смеялся, а только устанавливал факт отсутствия общепризнанного понятия о праве. Зато Петражицкий издевается над юристами, теоретиками и практиками, самым немилосердным образом *(385). "Современная наука о праве находится в весьма безотрадном состоянии", "современные ученые ... не умеют определить того, о чем они строят теории", у юристов имеется, так ск., своя домашняя психология, ничего общего с наукой не имеющая" *(386). "Наивность" и "традиционность" учения профессиональных юристов - вот то, чему Петражицкий всячески старается противопоставить свою теорию.
Но ни отсутствие помощи со стороны традиционной юриспруденции, ни непостижимость права по самой своей природе *(387) не смущают Петражицкого. Причину всех неудач он видит в оптическом обмане, "который состоит в том, что она (юриспруденция) не видит правовых явлений там, где они действительно происходят, а усматривает их там, где их на самом деле совсем нет и невозможно найти, наблюдать и познавать" *(388). Этот оптический обман подобен тому, в силу которого до Коперника астрономия полагала, что солнце вертится вокруг нас. Конечно, трудно предположить, чтобы Петражицкий хотел сравнить себя с Коперником, все же этот намек должен служить указанием на всю грандиозность переворота, совершенного Петражицким. До сих пор всем казалось, что нормы права вертятся около человека, а на самом деле нормы права только вывертываются из человека.
"В основе науки с древнего времени и по сей день лежит существенное недоразумение относительно того, в какой сфере можно найти и наблюдать правовые явления". Предположим, что арендатор А обязан уплатить помещику В условленную по договору арендную плату в 5,000 руб. или иначе, что помещик В имеет право на получение с арендатора А 5,000 p. По мнению Петражицкого, в данном случае имеется налицо правовое явление". Однако, автор, который упрекает других в том, что они приступают к наблюдению с предвзятыми взглядами, не объясняет нам, почему это явление признается им правовым? Но согласимся с автором, что это явление правовое. "Было бы ошибочно думать, что оно находится где-то в пространстве между А и В", напр. в Тамбовской губернии. "Правовое явление имеется в данном случае в психике того третьего лица С который полагает, что А обязан к уплате, В имеет право получить 5,000 р."
Здесь уже возникает ряд недоразумений. Во-первых, насколько известно, никто не представлял себе права в виде чего-то материального, никто не рисовал в своем воображении норм права наподобие канатов, протянутых между людьми или над людьми. Самое большее, что допускалось, это то, что нормы права приходят в сознание человека извне, от других людей. С другой стороны сам Петражицкий влечет туда, откуда он хочет извлечь заблуждающихся. "Правоведение имеется в психике третьего лица", наблюдающего двух других. Но "за отсутствием у нас способности видеть, вообще наблюдать то, что происходит в чужой душе (в сознании других), для нашего наблюдения абсолютно недоступны, совсем закрыты все сферы бытия правовых феноменов, кроме одной, кроме нашей же собственной психики" *(389). А тогда что же может наблюдать "третье лицо", кроме движения двух тел, А и В, расположенных в пространстве?
Эта точка зрения третьего лица, устанавливающая основное правовое явление, совершенно не согласуется со всей теорией Петражицкого, по которой право основывается на обязанности, переживаемой, сознаваемой самим носителем. Другими словами, с точки зрения психологической теории, правовое явление не в том, что наблюдает третье лицо, предполагающее двух других связанными правом и обязанностью, а в том, что переживает тот, кто считает себя обязанным, или тот, кто считает себя управомоченным. Только с этой стороны и можно говорить об устранении оптического обмана.
В соответствии с таким именно представлением состоит и метод изучения правовых явлений, отстаиваемый Петражицким, - "надлежащим и единственно возможным приемом наблюдения правовых явлений следует признать метод самонаблюдения, интроспективный метод" *(390). Петражицкий неоднократно упирает на то, что это единственный метод, и потому все его замечания, сделанные, в виде защиты, против критики, будто он признает и другие методы наблюдения правовых явлений, не согласуются с этим решительным утверждением.
Так как Петражицкий признал возможным строить теорию права всецело на психологическом фундаменте, то ему пришлось обратиться к психологии. К сожалению, состояние этой науки оказывается столь же печальным, как и правоведения. Но это не смущает Петражицкого и он принимается за ее переделку, Конечно, это работа весьма ответственная для неспециалиста, хотя и необходимая, если имеется ввиду подвести совершенно новый фундамент под науку права. Но тогда следовало бы отойти еще дальше и начать с гносеологии.
Современная психология различает три основных элемента психической жизни: познание (ощущения и представления), чувствования (удовольствие и страдание), волевые побуждения. Петражицкий полагает, что существуют психические явления, не укладывающиеся ни в одну из этих трех рубрик. Особенность этой новой, четвертой, группы обнаруживается из того, что в то время как познание и чувствование имеют односторонне пассивный характер, а воля - односторонне активный, так называемые им эмоции или импульсы отличаются двусторонним, пассивно-активным характером. Таким образом, вместо традиционного трехчленного деления элементов психической жизни, необходимо положить деление на: 1) двусторонние, пассивно-активные переживания, моторные раздражения - импульсы или эмоции; 2) односторонние переживания, распадающиеся в свою очередь на: а) односторонне пассивные, познавательные и чувственные, и b) односторонне активные воления *(391). Но Петражицкий упускает из виду, что современная психология рассматривает познание, чувствование и волю не как три разных переживания, а как основные, научным путем отвлеченные, элементы психических переживаний. При этом понимании становится совершенно недопустимым присоединять к психическим элементам сложное психическое переживание, разложенное на те же элементы. Петражицкий различает два вида эмоций, - специальные и бланкетные. "Некоторые эмоции имеют тенденцию вызывать определенное, специфическое, к ним специально природой приуроченное поведение, вообще определенные системы физиологических и психических процессов. Бланкетными эмоциями автор называет такие, которые, сами по себе, не предопределяют не только частностей, но даже и общего характера и направления акций и могут служить побуждением к любому поведению" *(392). Бланкетные эмоции составляют существенные элементы нравственных и правовых переживаний. На сделанное ему замечание, что бланкетные эмоции не соответствуют данному определению эмоций вообще, так как двусторонность предполагает, что претерпевание вызывает соответственное, a не какое угодно, поведение *(393), Петражицкий отрицает противоречие: "определив природу эмоций чисто психологически, т.е. без смешения психического с физическим, я затем изучаю физиологическое влияние эмоций, в частности влияние их на телодвижения и поведение вообще" *(394). Но возражение не достигает цели потому, что акция есть "система физиологических и психических процессов".
На этом переделанном психологическом фундаменте должно быть выстроено совершенно новое понятие о праве. "Сообщенные выше общие психологические положения дают возможность найти решение для нерешенных до сих пор в науке и не могущих быть решенными на почве традиционных психологических учений проблем о природе нравственности и права" *(395). В то время как юристы принимают" за исходный пункт своего исследования нормы права, которым приписывается объективное существование, Петражицкий, в развитии понятия о праве, исходит "из совсем иной точки зрения, а именно из отрицания реального существования того, что юристы считают реально существующим в области права, и нахождения реальных правовых феноменов в совсем другой сфере, в сфере психики индивида" *(396).
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!